Эсеры максималисты в первой российской революции

Очевидно, что новое Положение было направлено против всего революционного движения. Как свидетельствует Н. Н. Полянский, «идея полевой юстиции как орудия борьбы с революцией» возникла в правительственных сферах еще летом 1905 г.⁵⁴ Первый проект положения о введении военно-полевого суда в «местностях, где проявляется мятежное движение», разработанный Главным военным прокурором, рассматривался Советом министров в середине декабря 1905 г.⁵⁵ Однако также очевидно и то, что своим острием августовская «юстиция» была направлена против террористов и, в частности, против максималистов. Объясняя мотивы, побудившие его ввести такую «скорострельную» юстицию, правительство ссылалось на стремление «крайних революционных групп» пойти по пути уничтожения «высших должностных лиц»⁵⁸. Сходная мотивировка содержалась и в письме Николая Столыпину от 14 августа⁵⁷, и в Особом журнале Совета министров, обсуждавшего текст Положения накануне его утверждения императором⁵⁸. Неудивительно, что дела максималистов с тех пор рассматривались главным образом военными судами, и они стали одними из первых (из свыше 1100)жертв военно-полевой юстиции.

Так рухнули надежды максималистов на устрашение правительства террором.

Вместе с тем, нельзя не отметить, что как покушение на Столыпина, так и вообще деятельность максималистской БО летом 1906 г. не прошли бесследно и внесли определенную неуверенность, нервозность в стан их противников. После этого акта за максималистами в жандармских кругах прочно утвердилась репутация «одной из главнейших» и «наиболее опасных и нетерпимых в государстве» революционных организаций⁵⁹. 17 августа в циркулярной телеграмме директор Департамента полиции предписывал начальникам ГЖУ и охранных отделений «обратить особое внимание на оппозицию эсеров, именуемую максималистами»⁶⁰.

Конечно, охранники преувеличивали опасность для государства максималистов и вообще террористов. Тем не менее, такой взгляд был традиционным для Департамента полиции. Это констатирует Л. И.Тютюнник, ис-{179} следователь деятельности охранки в 1880—1904 гг.⁶¹, на это в своих воспоминаниях указывал М. Е. Бакай, в прошлом служивший в варшавской охранке⁶², об этом, наконец, в своих показаниях Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства говорил А. В. Герасимов (в интересующее нас время — начальник петербургского охранного отделения⁶³). Любопытно, что последний весной 1906 г. гарантировал Столыпину недопущение в Петербурге террористических актов «первостепенной важности» в течение по крайней мере трех лет⁶⁴. Как видим, своего обещания Герасимову сдержать не удалось.

В первое время, ошеломленная происшедшим на даче Столыпина, охранка явно не знала, что ей предпринять, и была готова ухватиться за любую, даже сомнительную версию, чтобы только вновь напасть на след максималистов. В такой ситуации кстати явилось сообщение Рысса о том, что организаторы покушения якобы скрылись за границу (на самом деле часть членов БО выехала в Финляндию, а некоторые, например Климова, продолжали жить в Петербурге, даже перейдя на легальное положение). 15 августа Рысс был командирован в Берлин в сопровождении Пешкова и Еремина⁵³. Судя по содержанию секретных телеграмм, полученных в Петербурге, Рысс и за границей продолжал морочить охранке голову. Только так можно объяснить сообщение Пешкова о том, что Соколов якобы арестован в Москве, а Мазурин убит при покушении 12 августа⁶⁵. Никаких других сведений о максималистах эта беспрецедентная в практике охранки поездка, продолжавшаяся до 25 августа, не дала.

У Департамента полиции, кроме описанной командировки, было достаточно поводов, чтобы заподозрить Рысса в неискренности. Еще в показаниях, данных в Киеве, содержалось много такого, что при проверке изобличало Рысса как «мистификатора» (так на языке охранников обычно назывались агенты, сообщавшие ложные: сведения). Почему же охранники все-таки до-{180} верили Рыссу и даже проявляли заботу о чистоте его репутации в революционных кругах? Дело, во-первых, заключалось в том, что далеко не все сведения, сообщавшиеся Рыссом, были заведомой ложью. В этом мы уже могли удостовериться, будем иметь возможность убедиться и впредь. Во-вторых, летом 1906 г. в руки Департамента полиции попало письмо, анонимный автор которого называл «Мортимера» «главноуправляющим» максималистской «фирмы» в Петербурге. Это сообщение не соответствовало действительности, однако сильно подняло кредит Рысса в глазах охранки. «Это очень серьезно!» — отметил на полях письма заведующий Особым отделом Департамента⁶⁶.

И, наконец, третье и, пожалуй, главное: в 1906 г. Рысс был единственным агентом Департамента полиции, «освещавшим» Боевую организацию максималистов. В тех чрезвычайных условиях, в которые был поставлен розыск максималистов после 12 августа, это обстоятельство для охранников оказалось решающим, и они, закрывая глаза на явные «мистификации» Рысса, продолжали следовать его советам. Нельзя сказать, чтобы охранники делали это слепо. За Рыссом было установлено двойное наружное наблюдение, первое из которых, явное и почти демонстративное, должно было заставить максималистов приписать будущие провалы филерской «проследке»⁵⁴. Учитывая крайнюю амбициозность Рысса, охранники всячески поддерживали его иллюзии относительно «полной откровенности» с ним и ради этого шли на прямые и грубые нарушения должностных инструкций и принятых в жандармском ведомстве методов работы с секретной агентурой. Но все это искупалось достигнутым результатом. Опьяненный «искренностью» с ним жандармов, Рысс выбалтывал ценные для них сведения, которые с успехом перепроверялись и дополнялись данными второго, скрытого наружного наблюдения.

В сентябре 1906 г. уже в Петербурге Рысс сообщил охранникам, что «Медведь» жив и скрывается в столице.

{181}Вся переписка руководства Департамента полиции с местными жандармскими органами во второй половине августа 1906 г. велась в предположении, будто в Петербурге действовала не самостоятельная организация, а лишь боевой отряд «московской оппозиции> и что, следовательно, корни покушения на Столыпина следует искать в Москве. Через три дня после взрыва директор Департамента М. И. Трусевич, лично возглавивший розыск максималистов, предписывал начальнику московского охранного отделения «напрячь все силы внутренней агентуры» для выяснения их замыслов и срочно требовал «какую-нибудь серьезную явку или адрес максималистов по Петербургу»⁶⁸. Этим следствию было далеко другое ложное направление.

Такое представление сложилось, вероятно, и от того, что накануне взрыва Столыпин получил два телеграфных предупреждения о готовящемся на него покушении. Обе телеграммы были отправлены из Москвы. Кроме того, 9 августа с аналогичным предупреждением к премьеру, пользуясь давнишним с ним личным знакомством, приезжал В. К. Боборыкин, член петербургского «Общества активной борьбы с революцией». После событий 12 августа директор Департамента полиции, заинтересовавшийся источником сведений черносотенного общества, предписал Герасимову «войти в сношение» с одним из его руководителей, Л. Н. Дезобри, «в видах получения от последнего сотрудника или постоянных сведений»⁶⁹. Чем закончились эти переговоры — неизвестно.

Очевидно, сведения Дезобри — Боборыкина прошли мимо руководителей крайне правых. С. Е. Крыжановский вспоминал, что 12 августа у него на даче, находившейся по соседству со столыпинской, гостили В. М. Пуришкевич и А. И. Дубровин. Взрыв застал их в тот момент, когда они встали, чтобы идти на встречу с премьером⁷⁰.

Налицо было полная неосведомленность охранников о численности и реальных возможностях максималистской Боевой организации. Вполне правдоподобными считались поэтому поступившие из Москвы фантастические сведения о том, будто максималисты подготовляли до 250 террористических актов против виднейших царских чиновников и якобы планировали захват Совета министров⁷¹. В срочном порядке стали приниматься

Чрезвычайные меры были приняты по обеспечению личной безопасности премьер-министра. По распоряжению царя уже вечером 12 августа Столыпин с семьей, был переведен на жительство в Зимний дворец. Из-за ревностной «опеки» охранки жизнь премьера с тех пор, по воспоминаниям его дочери, стала более всего напоминать тюремное заключение. Он почти никуда не выезжал и даже свои ежедневные прогулки был вынужден совершать по крыше Зимнего дворца⁷³.

Не чувствовал себя в безопасности летом 1906 г. и сам царь. Зная о начавшейся за ним «охоте» максималистов, он не смел выехать из Петергофа. В письме Столыпину от 27 августа с несвойственной для него категоричностью Николай требовал немедленной «ликвидации» террористов, поскольку считал «свое невольное заключение» в Петергофе «не только обидным, но прямо позорным». «Невозможно больше ждать, — писал он, — … иначе или случится новое покушение, или анархисты улизнут. И то, и другое будет вящщим скандалом перед всем миром»⁷⁴. В письме, написанном 30 августа, император жаловался матери, что ему и его семье приходится сидеть «почти запертым» в Петергофе⁷⁵.

Оправившись от первоначальной растерянности, охранка с удвоенной энергией принялась за поимку максималистов. 29 августа в Москве при оказании вооруженного сопротивления был арестован В. В. Мазурин. К тому времени охранка знала о его роли в Декабрьском вооруженном восстании (в частности, о его участии в расстреле Войлошникова и других полицейских чинов), деле 7 марта и в ряде других*. Не случайно Мазурин был аттестован прессе как личность «выдающаяся в революционном мире»⁷⁶. В условиях действия военно-полевой юстиции это означало, что участь «Володи» была практически предрешена. 31 августа состоялось первое в Москве заседание военно-полевого суда, вынесшего Мазурину смертный приговор, который был приведен в исполнение в ночь на 1 сентября во дворе Таганской тюрьмы. Ввиду спешности дела палач был подобран здесь же, из заключенных уголовников. Очевидцы отмечали мужество революционера — он «все {183}время сохранял полное присутствие духа»⁷⁷. «Дело Мазурина,—пишет Полянский,— имело значение «прецедента» для всех других дел, переданных на рассмотрение военно-полевых судов в Москве…»⁷⁸. Через день по приговору того же суда в Москве был казнен один из ближайших соратников Мазурина безработный Е. Г. Зверев.

В сентябре 1906 г. в Департамент полиции начали поступать сведения, касавшиеся участников и организаторов покушения 12 августа, которые корректировали и дополняли информацию Рысса. Как всегда хорошо осведомленный Гартинг писал директору Департамента 12 сентября: «Имею честь доложить вашему превосходительству, что, по полученным сведениям, покушение на жизнь его превосходительства господина председателя Совета министров … было организовано представителем «оппозиции» в Москве «Василием Дмитриевичем» вместе с личностью, носившей кличку «Медведь»…»⁷⁹. Далее сообщались имена и приметы всех трех участников нападения на Столыпина.

Тогда же в руки охранки попали фотографии виднейших членов Боевой организации — М. И. Соколова, К. М. Бродской и др. С помощью Рысса в Москве была обнаружена и прослежена Л. С. Емельянова. Адреса, которыми она воспользовалась по приезде в Петербург, помогли включить в сферу наружного наблюдения и других членов БО. Благодаря тому же Рыссу Департаменту полиции стало известно о готовящейся максималистами крупной экспроприации. И действительно, денежные затруднения привели максималистов к мысли о необходимости организации «экса». Его объектом стал помощник казначея петербургской портовой таможни С. П. Герман. Около полудня 14 октября 1906 г. в Петербурге на углу Екатерининского канала и Фонарного переулка его карету, эскортируемую конными жандармами, атаковала боевая дружина максималистов. Сумма, изъятая у Германа, составила около 400 тыс. руб⁵⁵. Экспроприированные деньги были благополучно переправлены на конспиративную квартиру .организации. Впоследствии большая часть этой суммы бесследно исчезла.

Судьба денег, экспроприированных в Фонарном переулке, вообще загадочна. Парижский агент Департа-{184} мента полиции, ссылаясь на рассказ одного из максималистов-эмигрантов, доносил в Петербург, что часть их (170 тысяч руб.), попав на хранение эсерам в запечатанном конверте, была сожжена в «какой-то квартире, в которой ожидали обыска»⁸¹. Эту же историю рассказывает в своих воспоминаниях и Чернов. Другая часть экспроприированной суммы была, вероятно, вывезена за границу А. Г. Каган, участницей нападения на казначея таможни, а третья — Я. Е. Черняком, о судьбе которого читатель узнает чуть позже. Что же касается Адели Каган, то в эмиграции среди ее сотоварищей-максималистов ходили упорные слухи, уличавшие ее в трате вывезенных сумм. Дело чуть было не дошло до суда чести. Как бы там ни было, большей частью «фонарных» денег максималистам воспользоваться не удалось.

По другим данным, находившимся в распоряжении охранки (показания на следствии В. О. Лихтенштадта), эти деньги оставались в Петербурге, спрятанные на одной из дач в Лесном. Дача была куплена полицией, и в конце января 1907 г. начались раскопки в саду и около дома, впрочем, ничего не давшие. Как утверждали газеты, с наступлением весны предполагалось «совершенно снести дачу и все принадлежавшие к ней постройки и произвести самые детальные поиски похищенных денег»⁸².

По поводу экспроприации 14 октября максималистами были выпущены воззвания, в которых объяснялись мотивы «экса» и излагались основные положения теории максимализма. Кроме того, максималисты брали на себя ответственность и за покушение 12 августа. Оценивая происшедшее на даче Столыпина, они указывали, что «большинство погибших при взрыве — лица, прикосновенные к делу угнетения народа», и потому «не достойны и не заслуживают сожаления»; случайные же жертвы покушения — «ничто в сравнении с жертвами и страданиями, которые вынес … русский народ от руки Столыпина»⁸³. Не лишен интереса и комментарий, данный Соколовым через несколько дней после покушения: «…я вполне удовлетворен. Эти «человеческие жизни»? Свора охранников, их стоило перестрелять каждого в отдельности …дело не в устранении [Столыпина], а в устрашении, они должны знать, что на них идет сила. Важен размах. …каменную глыбу {185}взрывают динамитом, а не расстреливают из револьвера»⁸⁴.

В воззваниях вновь прозвучала вера максималистов о возможность с помощью террора всколыхнуть массы и «подтолкнуть» революцию. «Мы, Боевая организация с.-р. максималистов, приняв на себя высокую и вместе страшную и трудную миссию … террористической борьбы, — писали максималисты, — с глубокой верой и несокрушимой надеждой ждем того великого народного движения, в котором мы растворимся, как капля в море, и которое освободит народ от рабства и…создаст на развалинах старого строя новый … социалистический строй»^85.

После появления этих воззваний максималисты в течение некоторого времени стали, по выражению тогдашней прессы, «центром общественного интереса». «Имя «максималист», — вспоминал об этом времени Нестроев, — гремело по всей России и Западной Европе, вызывая удивление у одних, трепет у других и жажду мести у третьих»⁸⁶. Интерес к максималистам подогревался и сенсационными сведениями о них, которые попадали на страницы газет. Впрочем, чаще всего эти сообщения были абсолютно вымышленными. Во второй половине октября 1906 г. в нескольких номерах «Петербургского листка» была опубликована серия статей о максималистах, перепечатанная вскоре правооктябристским «Казанским телеграфом». Исполненные злостных инсинуаций в отношении максималистов, эти статьи, спекулируя на обывательских страхах, были написаны со специальной целью, — «узнать, существуют ли какие-либо средства избежать возможности быть случайно убитым на улице экспроприаторской бомбой или браунингом, предназначавшимися для других», уберечься от «свирепствующего хуже эпидемии максимализма»⁸⁷. Стремясь опорочить максималистов в глазах читателей, газета отрицала политический характер их выступлений. Здесь же приводились и совершенно фантастические подробности об организации максималистов. Так, общую ее численность газета определила в 5 тысяч членов, а количество участников максималистского руководящего органа — в 200 человек^88.

Сведения, которыми располагала охранка, позволили ей приступить к «ликвидации» максималистов уже в день нападения на казначея таможни. «Тотчас после дерзкого нападения и грабежа на Екатерининском ка-{186} нале, — писало 16 октября как всегда хорошо информированное «Новое время», — были поставлены на ноги все чины как наружной, так охранной и сыскной агентуры… В ночь на 15 октября и днем у многих произведен обыск, давший в руки охранной полиции обильный материал относительно боевых организаций… Обыском у арестованных обнаружены взрывчатые вещества, огнестрельное оружие и целые лаборатории, планы вооруженных нападений…, намеченных к исполнению…, а также списки их агентуры»⁸⁹. По сообщениям прессы, за последующие четыре дня число арестованных и привлеченных по «делу Фонарного переулка» превысила 100 человек⁹⁰.

Поскольку, по данным Департамента полиции, большинство максималистов скрывалось в Финляндии, где местные власти не спешили выполнять распоряжения Петербурга⁵⁶, для скорейшего ареста максималистов - Столыпиным был оказан откровенный нажим на финляндского генерал-губернатора Н. Н. Герарда⁹². Уже 16 октября перед петербургским военно-полевым судом в Петропавловской крепости предстало 11 максималистских боевиков, 8 из которых (В. Д. Виноградов, «товарищ Сергей», И.Ф.Рабинович, Я. Смирнов, И.И.Мишин, И. И. Толмачев, С. Я- Голубев и В. Н. Стербулаев)⁵⁷ были приговорены к смертной казни. Доставленные под конвоем 300 солдат и жандармов в Кронштадт, утром 18 октября они были повешены в форте № &крепости. Трупы казненных были сброшены в море. Газеты сообщали подробности. «Все 8 человек были повешены приехавшим вместе с ними на минном катере • из Петербурга палачом, уголовным преступником. Казнь была совершена ранним утром за одним из фортов крепости, на берегу моря. Здесь были воздвигнуты все 8 виселиц. Первым был повешен инженер (В. Д. Ви-{187}:ноградов. — Авт.). Когда палач подошел к осужденному, то последний совершенно спокойно заметил:—Пройдет немного времени и ты умрешь такою же смертью, какой теперь умираю я. Палач вспылил и ударил его три раза по лицу. Затем на осужденного был надет мешок, накинута петля, и через две-три секунды он уже качался в воздухе. Смерть последовала мгновенно. Больше всех мучился Рабинович. Говорят, что палач умышленно накинул ему петлю так, чтобы он был задушен не сразу.

По окончании казни началась самая отвратительная сцена. Палач приступил к обдиранию казненных. Брал все, оставляя их в одном белье. Закоченевшие трупы он вытряхивал из платья, как из мешка. Затем, одевшись в платье казненного инженера, забрав все наиболее ценное, он остальное роздал присутствовавшим при казни солдатам. Из них только один отказался принять его подарок…

Палач во все время своего путешествия из Петербурга в Кронштадт и во все время совершения казни был в больших синих очках; лицо его было окутано тряпками. Это он сделал для того, чтобы скрыть свою личность. Всего, в различных городах России, им повешено 77 человек»⁹⁴.

Одновременно с «ликвидациями» максималистов внутри России Департаментом полиции предпринимались меры к прослеживанию тех членов их организации, которые находились за границей. В середине октября в Берлин вновь был направлен Н. А. Пешков, получивший задание передать заведующему Заграничной агентурой секретные сведения относительно «женевских максимов»⁹⁵. Поскольку к этому времени Рысс, говоря словами Еремина, «перешел снова к революционерам и начал выдавать» жандармов⁹⁶, в ноябре того же года Департамент полиции затребовал у Гартинга «сотрудника» для «освещения» группы максималистов в Петербурге и Финляндии. Тогда же в руки Заграничной агентуры попал доклад Н. К. Софронского о ходе операции по закупке оружия для московских максималистов. Из перехваченного письма следовало, что Софрон-ский через доверенных лиц вел переговоры с итальянским правительством о покупке 20 тысяч винтовок, часть которых предполагал направить в Россию через болгарский порт Варну по Черному морю. Связав эти данные (видимо, ошибочно) с поступившими вскоре{188} сведениями о переправке большевиком М. М. Литвиновым (Валлахом) оружия на яхте «Зора» из того же варнинского порта, охранка направила в Болгарию целую группу агентов, организовала патрулирование русских берегов силами трех миноносцев Черноморского флота. 12 декабря, на третий день плавания, в шторм «Зора» села на мель у берегов Румынии и затонула. Снятое с корабля оружие и боеприпасы были конфискованы румынскими властями⁹⁷.

Последние месяцы 1906 г. явились временем окончательного разгрома «медведевской» Боевой организации. После кратковременного перерыва, вызванного работой Первой учредительной конференции максималистов, когда они были для полиции недосягаемы, в ноябре 1906 г. аресты возобновились. 13 числа в Одессе была схвачена группа максималистов, выехавшая для вторичного покушения на командующего одесским военным округом барона А. В. Каульбарса⁵⁸ (М. Д. Закгейм, Н. А. Терентьева, А. К-Кишкель и Д. Э. Фарбер). Терентьева, ехавшая в Одессу через Стокгольм и Берлин, была прослежена агентом петербургского охранного отделения П. И. Гурьевым, который был направлен в Европу на максималистскую конференцию⁹⁸. 26 ноября на улице в Петербурге был узнан филерами и арестован М. И. Соколов", а в последующие дни — Н. С. Климова (30 ноября), Н. Л. Юдин (1 декабря), А. Л. Поддубовский (3 декабря) и др. Лопнули вынашивавшиеся максималистами планы взорвать Департамент полиции и петербургское охранное отделение. Лишенная руководителей, БО фактически перестала существовать.

Эти провалы подействовали на максималистов удручающе. «Настроение было до того убийственное, самочувствие до того скверное, — вспоминал, говоря об этом времени, Нестроев, — что парализовалась всякая энергия, всякая возможность что-либо делать»¹⁰⁰. Положение усугубляли и носившиеся среди максималистов слухи о провокации в их рядах. Все это заставило оставшихся на свободе петербургских боевиков срочно покинуть город. Часть из них направилась в Финляндию, часть — за границу, а некоторые — на юг России, где в то время Рысс пытался сколотить новую боевую{189}организацию. «Этот отъезд, — вспоминал Нестроев,— напоминал собою повальное бегство под натиском невидимого неприятеля»¹⁰¹.

Правительство спешило расправиться с попавшими в его руки максималистами. 1 декабря состоялся суд над М. И. Соколовым, приговоривший его к смертной казни. В ночь на 2 декабря под усиленным конвоем на специальном поезде «Медведь» был доставлен в Лисий Нос и там повешен. «В лице Володи [Мазурина] и Медведя, — напишет через 15 лет А. Г. Троицкий, — мы потеряли своих главнокомандующих, своих вождей»¹⁰².

29 января 1907 г. в Трубецком бастионе Петропавловской крепости состоялся суд над Климовой и Терентьевой. «Скорострельное» судебное разбирательство заняло менее часа и закончилось вынесением обеим максималисткам смертного приговора (по конфирмации замененного бессрочной каторгой)¹⁰³.

Около двух месяцев, с декабря 1906 г. до конца января 1907 г., продолжалась полицейская погоня за Я. Е. Черняком, который, по агентурным сведениям Департамента полиции, вывозил в Европу часть денег, экспроприированных 14 октября. По просьбе царского правительства, он был арестован шведскими властями, и Россия стала домогаться его выдачи для предания военному суду. Под давлением Международного социалистического бюро, ряда европейских общественных организаций, а также социалистов-депутатов шведского парламента правительство Швеции отказалось выдать Черняка России, и в конце января он был освобожден. Сев на пароход, он направился в Бельгию, но туда прибыл уже мертвым. Как показали просочившиеся в печать секретные документы, Черняк вместе с тремя другими пассажирами судна был отравлен агентом петербургской охранки А. В. Викторовым. В представлении о награждении Викторова званием почетного гражданина и денежной премией говорилось об оказанной им «услуге государству уничтожением важного преступника».

Так закончился для максималистов 1906-й и начался 1907-й год. Несмотря на то, что их деятельность, как мы видели, находилась в центре внимания правительства И вызывала широкий общественный резонанс, мак-{190} сималистам не удалось ни вызвать нового подъема революционного движения в России, ни сколько-нибудь серьезно поколебать правительственную машину самодержавия. Акция 12 августа, акция мести и устрашения, не имела связи с массовым революционным движением, хотя по времени и совпала с широким распространением «своевременной и целесообразной» в тот период (по Ленину) партизанской борьбы с правительством. Нападение на Столыпина окончилось неудачей совсем не потому, что первый царский министр остался жив. «…замена одних носителей власти другими, — писала «Россия» вскоре после покушения, — не может повлечь за собой отказ правительства» от избранного курса¹⁰⁵. В этом утверждении столыпинского официоза была известная доля истины, хотя демагогический элемент здесь, безусловно, тоже присутствовал. Если бы Столыпин и был устранен, акт 12 августа, несмотря на исключительное самопожертвование террористов и неслыханное количество жертв (число которых, по позднейшим данным, едва не достигало 100), был обречен остаться только эпизодом в революционной борьбе с самодержавием, не способным, вопреки надеждам максималистов, серьезно повлиять на ход политической жизни страны. Результатом кровавой бойни на Аптекарском острове и последующих шагов максималистов явились их повальные аресты и казни, уничтожившие лучшую часть максималистской организации.

Между тем максималисты не оставляли надежд на успех своей террористической деятельности. В январе 1907 г. для обсуждения вопроса о судьбе Боевой организации в Москве собрались оставшиеся на свободе боевики. После некоторых колебаний было принято решение воссоздать центральную Боевую организацию и поставить во главе нее группу из четырех человек. Ввиду недостатка средств (на все дело было ассигновано 20 тыс. руб. — сумма по масштабам деятельности прежней БО ничтожная) проведение намечавшейся серии крупных террористических актов было решено предварить рядом экспроприации, для чего «группа четырех» вошла в контакт, а затем и приняла в состав организации несколько «кавказцев» — эсеровских боевиков. Тогда же при БО была образована группа экспроприаторов из десяти человек, которую возглавил рабочий X. Г. Маурер¹⁰⁶. Группе Маурера удалось произвести в "Петербурге ряд небольших экспроприации, однако уже