бъ то; да я жъ, выдно, хреіцена була: бо й платтечко знайшлы въ жыти, якъ дожалысь. Не вважалы на се, а було прыспи- ііѵготь мени не то дитвора, тай молодыци:
Мене маты родила, Я возьму чеперыику.
До хреста не носила Та зарижу дытынку.
-
Я й не разумію, іцо то за чеперынки, и яку дытынку хто нею ааризавъ, а дуже гирке мени будо се слово! Справди, наче ризалы мене по серцю безъ ножа симъ приспывомъ.
-
А ипши було провадять и таке: мабуть, увесь ридъ іи, вси бабы и прабабы съ праіцурамы и пращуркамы булы таки ледачи, що по свиту валасалысь та кралы.
-
Оце жъ гиалы мене всимъ селомъ, изъ хаты въ хату, що никуды мени и йты.
-
Ходи давай я думаты гадаты, що мени робыты у сёму широкому, та бездомному свити! Куды йты? Згадала прымовку: иды, рынде, де инде: тамъ тебе люде не знатымуть и рындею не зватымуть... Шйдѵ, думаю, въ таке село, де не зватымуті мене Русалкою. Скажу, що я на имя Оленка, на призвыще Ди дусивна... И пійшла.
-
Иду, ажъ такый гай прехорошый! Я й заспивала:
О гаю жъ мій, гаю Та густый, нѳ ироглянуі
Мени тоди люде такъ уси опротывилы. Дывлюся на высо-
ченну сосну. Витерь нею гойдае, а я зъ жалю спиваю:
Не хылыся, сосао, Не хылыся, вильхо,
Бо й такъ мени тошно! Бо & тдкъ мини гирко!
Спиваю та й думаю: покы снагы моей стане, доты тер- питыму, и жытыму въ гаяхъ. Сила я на трави, седила, седила, та й задрымала.
-
Якъ бы напередь той розумъ, що теперъ, мени бъ и простукать! зповъ до своей хазяйкы. А вже жъ я й хлиба скилысо у ней переила! Ни! подалась на чуже село. Стала зъ першои хаты найматысь, той же таланъ... А де—яки потимъ сталы меее и пиянаваты. Чы не жкла ты, небого, у того? або въ того? Ге, ге! яка вона Дидусивна! Се Русалка, а не Оленка! нехрещена Русалка; нема въ ней й имя хрещеного... Оттакъ мене на г лузы пидіймають! Нудьга мене бере, соромъ давыть мене. Зійду съ сёго краю! думаю соби, та якъ пійшла, якъ иійшла, то верстовъ за ішвъсотни опынылась. Та не йду шляхомъ, або стеагкамы, а нее манипцямы. Все по надъ ричкою, иноди черезъ затоны й брыдьма, наче справди русалка. Добралась до села. Тутъ десяцьки, соцьки, войты до мене прысталы, що я зъ другого повиту, а паперу въ меие нема. Нехай громада стане въ ради: треба по- пытатысь, що зъ дивчыпою робыты? Боже жъ мій! и малою люде не зналы, що зо мною робыты, и теперь морбчяцця! Тоди я въ жыти, а теперъ у свити, мовъ у густому, непроглядному гаю заблудылась... Усе жъ такы тоби безъ бумагы йты не вильно,
каже громада. Хто тебе одпустывъ таку молоденьку? Гляды, чы не вкрала ты чого? Такъ и вразылы мене въ серце.—Здаетця, ты холодной не мынешъ, небого... Заходывся коло мене той велыкій чоловцкъ, громада, мовъ я чію душу загубила. Почалы мене роспытуваты про все, про все, у кого жыла и якъ? А одынъ кдже: ты жъ моя землячка; а самъ съ того села. Не бійся, ничбго тоби не буде. Лагодыцця туды мій сусида ихаты до своей дочкы, накажу, щобъ выслано тоби бумагу, що ты тутъ у най- махъ. Я знаю и хазяивъ твоихъ, знаю все про тебе, и моргнувъ якось вусш а такъ, наче ножемъ у серце вразывъ... Да, спасыби, не сказавъ, що я на имя не Олепка, на призвище не Дидусивна. а имя й призвище мое Русалка.
-
Ну, зъ початку всяке до мене ласкаве, ввичлыве, а потимъ я сама своею вдачею соби зашкодыла. Мене й лають, мене й бъютъ,имени одчуваюцця речи дидусевы: „стережысь, було каже. чужого добра, якъ вогню; переступы, а не визьмы. Лучче свое латане, нижъ чуже хватане“. Вида сыроти безъ тыхого прыхылля! Жене мене хвыля безъ упыну. А де жъ берегъ? думаю соби. Схне мое серце...
-
Узявъ мене до себе соцькій, покы бумагу вышлють. Всылѵ пять мисяцивъ пробула въ ныхъ... Зновъ пійшла по людяхъ. Де пролитую, де прозимую; луна усюды ходить видляскомъ про мене: нагана. Я и плачу и дида згадую, а тамъ забудусь та й запущу руку. А тымъ часомъ розійшлысь и тутъ чуткы, що я не хрыщена Русалка, тымъ и закону мени нема, тымъ я й краду. Сказано: хороша слава сягае далеко, а пагана—щедалыпъ.
-
Уже шиснаццятый рикъ мени, а я що попыхачъ той!.. Ни до кого не прыхыляюсь, такъ валасаюся. Дубъ мій батько, лыпа моя маты, береза моя сестра, явиръ мій братикъ. Русалка я на свити, та й годи. Може, думаю, й справди мене не хрещено. Може бъ мени пійты до попа охрестытысь? Дакъ люде жъ кажуть, що тилько малыхъ ще, безгришныхъ душъ хрыстять. А выро- стешъ, мовлявъ, набересся грихивъ, то вже въ тебе Хрыстосъ не ввійде. Тымъ примовка й про жыдивъ перехрыстивъ: жыда охресты, та й голову видотны. Такъ и мени; думаю соби, хры- стыстысь теперъ зась! Не ввійде Хрыстосъ у мою ледачу душу,
думаю та й плачу. Адже жъ и дидусь не вселывся въ мене съ своимы добрыми словамы. Онъ панъ той не зъ нашыхъ, и языкъ у него лубъяпый, мовлялы, а винъ и того звычаю : нав- чывъ. Тай думаю соби про дидусеве обличче ясне, и молюсь ёго жъ такы молытвою, що навчылась у будци: прыйды и вселыся въ ны, и очысты ны отъ всякія скверны... Ни, думаю, мене вже нихто не очыстыть. И Богъ, и люде одъ мене одвер- нулысь, мене хыба у печи на сухаръ ссушыты та на муку въ ступи стовкты, тоди бъ зъ мене що добре вылипывъ...
VI.
-
Ажъ ось давъ мени Богъ прытулытысь до ’дноеи вдовы убогой. Роблю все; вона не дуже и доневняецця моей праци, то натомыцця, то загаецця. Старенька вже соби. У ней була ма- ленька дочка и сынъ жонатый. Тилькы сынъ окроме жывъ и йшовъ на-сунерекы матери. Маты ёго було каже: лучче самій пробуваты, якъ наругу одъ дитей прыйматы. Шматка хлиба не ввобъешъ у горло, такъ певпстка козыруе, щобъ сынового хлиба маты не переила. И сынъ, и невистка було ій усе то за молоко, що десь дилось, то за шноно, що не добре втовкла, борошна доладу не насіяла, лають, а вона ще бидна и не добачала: бо выплакала стари очы черезъ дитей.
-
Разъ, каже, сила исты, попоилы борщу, потимъ почалы исты кашу молошну. Каша у ихъ була що разу хороша, ни цятыночкы воды, а на сей разъ молоко ссилось. Вона й каже невистци: отъ якъ бы оце я коло дійлыва ходыла, до ты бъ сказала, що я щось изробыла, що каша ссилась. А невистка такъ и скыпила и зачервонилась, ажъ пидскочыла на полу.
-
Дакъ я видьма? Та давай іи лаяты, ганыты, усякъ іи проклынаты.
-
Дивчынка побачывшы, що матери зневага, обиждають,—вы- солопыла проты невисткы языка, стоя на полу.
Невистка дивчыну такъ и вхопыла за патлы и поставыла на доливци. Маты помацыш схопыла за плёчы обиручъ невистку, обороняючы свою дытыну, а сынъ соби за матиръ, и Боже що
6
тамъ свлалось!.. То вже кинець свиту, якъ сынъ на матиръ руку здійме. Да поели давай зъ іи хребта усю шустёлыну здійматы. И се, каже, наше, и се наше.
-
И все это справедливо, что тебѣ разсказывала старушка? прервала я въ волненіи разскащицу.
-
А чомъ же ни? отвѣчала она спокойнымъ вопросомъ.
По своимъ наблюденіямъ я знаю, какъ часто простолюдины способны къ преувеличеніямъ и хорошаго, и дурнаго. У нихъ, въ пылу разсказа, муха весьма часто превращается въ слона. Чтобы поставить мою Русалку на реальную почву, я стала ей проповѣдывать, какъ нашъ народъ набоженъ, коснулась даже факта, что изъ русскихъ мы прежде всѣхъ познали христіанство, что мы за него стояли противъ иновѣрцевъ и напастниковъ; на- конецъ, привела ей кобзарскіе стихи:
Отцева й матчына молытва Зо дна моря выймае,
Одъ грихивъ смертяиыхъ душу вызволяв,
На поли Й на мори иа помичъ иомагае.
-
Моя паніечко! отвѣчала Русалка. Може колысь такъ и було, а теперъ, бачъ, кобзарь спивае:
Та вжѳ кинѳць свиту, Изъ ііымъ на судъ статы.
Кинець лрыблыжывея: Правды ни зыськаты,
Хочъ ридного брата Тилько панивъ здатомъ,
Теперь стережыся. Срибломъ насыщаты.
На это я возразила, что и теперь народъ проновѣдуетъ свою вѣру христіанскую, какъ въ старину, и пѣснями, и сказаніями. Значитъ, весьма трудно вѣрить, чтобы въ такомъ благочестивомъ народѣ могли быть такіе жестокосердые люди. Я привела Русалкѣ, между прочимъ, стихи колядки:
Ой дай, сынку, Одну жъ душу
Райскіи ключи, Та й не выпустыты:
Видомкнуты Опия й матиръ налаяла,
Рай и пекло, Не налаяла,
Выпустыты А подумала.
Гришныи душы,
Но все мое стояпіе за народъ Русалка смыла потокомъ своего фактическаго краснорѣчія. Про бѣдную вдову она говорила съ такимъ энтузіазмомъ, какъ будто это была родная сестрадидуся, и разсказала мяѣ слѣдующее происшесгвіе, запечатлѣв- шееся въ моей памяти отъ слова до слова.
-
Не доведы мене Господы ни бачыты, ни чуты таке, яке я чула видъ моей любой старенькой вдовы! Бона справди выплакала очы, живучы въ тій проклятущій хати съ сыномъ, лютымъ зміемъ, и невисткою, гадюкою. Ослипла, такы зовсимъ ослипла бабусенька нещаслыва. Що робыты? Мусыла Богови праведному корытысь. Такъ, мовляла мени, сподивалась, що за сю слипоту у Бога ій готуецця той свитъ невечирній, про котрый чувала, стоячы въ бабынци. До Божого дому стала ще частишъ ходыты, выкрадаючысь одъ дитей, такъ якъ дити видъ матерокъ на ве- чорныци крадькома ходять. Ну, Божи словеса, росказуе було мени, покреплялы іи, и поралась вона помацькы, и все такъ ро- была, наче номолодшала. Невистка було каже: се вона слипою себе вдае.—Не доведы, допю, тебе Господь, було видкаже, слипоту мою вдаваты! та й пораецця всюды за выдющу. Що жъ бы вы думала, паніечво, невистка? Взяла ще бильшъ зло проты слипои свекрухы. Хотила съ свита згубыты. Наварыла зъ гады- ною юшіш та й каже, идучы съ чоловикомъ у поле жаты: о то жъ, мамо, у сипяхъ на полыци, якъ схочете исты, юшка зъ вьюпамы стоить.
Пійшлы воны въ поле, забралы серпы, торбы, да й рушы- лы. Заманулось исти старенькій. ГІійшла вона слипуючы доста- ваты юшку, да й вывернула соби якось на очы. Що жъ? Сотво- рывъ Господь за іи правду надъ нею чудо свое. Видъ тіеи га- дючои юшкы зробылась выдющою, вывернувшы нехотя на свои очы. ІІобачыла вареныхъ у юсци гадюкъ своимы очыма. Стемен- по сама мени се росказувала. Подывылась та й впала на вко- лишкы передъ образомъ.
Иде зъ поля невистка зъ сыномъ, ажъ маты пораецця коло печы: вечерю имъ варыть! То було тилько корову подоить, на ступи товче, ленъ бъе, макъ риже; а до печы не дотыркаецця, а теперъ вечерю дитямъ варыть и Бога хвалыть. Свынямъ уже зилля понарывала, кабапови крапывы насикла, сказано—выдюща повернулась!
Такъ и зомлилы обое: бо й чоловика видьма жинка зро- была злюкою, и винъ сподивався побачыты матиръ мертвою въ хати. Простяглысь передъ нею обое: просты, мамо! Якъ Богъ, такъ и ты!
Ну, маты ихъ простыла, ни словомъ ихъ не докорыла, та вже взялась за розумъ: продала, яку мала, шустелыну, шуплатте лишне, скотынку, та й покынула имъ свою матерызну, городъ и хату. За ту жъ бо матерызну іи и тиснылы, щобъ скорійшъ изъ свиту зійшла, тоди бъ сыроту, мовлявъ, прыкопалы тай па- нувалы.
Стала вона зъ малою дочкою у людяхъ жыты. Сталы іи люде зодягаты, платыты и шановаты: бо того стояла. За нею й скотына плодыцця, за нею й дробына водыцця. У кого яловка, а въ ней й двома бычкамы разъ корова отелылась; у кого свынка трое поросятъ знайшла, а у ей и десятеро й билыпъ одвалыть, що й двиръ тоби увесь закрасыть!
Отъ я пидъ той часъ до ихъ и прыблудылась: вона, та бабуся, и прыняла мене въ сусиде вже въ чужій хати, наче семъянына: бо въ сусидяхъ сама жыла и помогала скотыну до- глядаты. А сынъ зъ невисткою такъ зъ того часу збиднилы, що й хата рака стала.
Ну, трудно стало старенькій по людяхъ жыты. Бо на свойму господарстви, може бъ, и заснула, а тутъ по пять разъ у ночи схоплюецця, чы не отелылась на морози коривка. Сама себе вбы- вала, щобъ догодыты чужій хати. За два чы за три рокы пры- робыла собы грошенятъ и спорудыла соби хатку на нывци за селомъ. Матерызна въ ней зосталась нывка. Хатка стояла пидъ селомъ коло розлогои старой вербы, мовъ картынка. Выдно съ хатыны такъ далеко въ поле, на галье и на гай, наче ввесь свитъ до вдовинои хатыны тягне.
Мени добре въ бабуси жыты, наче въ риднои сестры ди- дусевои. Слава тоби Господы, вже мени дваццятый пійшовъ и люде хороши до мене лыцяюцця, та бабуся не велыть рано за- мижъ выхоплюватысь.—Не хапайсь, доню, съ козамы на торгъ. Ще того дива надывысся, якъ и я надывылась, выскочывшы молоденькою. Знаю, почимъ кившъ лыха! Добре намъ, паніечкомоя, зъ удовою жывецця. Набигла такы я тропы, теперъ іи дер- жатымусь и старенькой слухатымусь, якъ риднои матеры.
Насъ тройко тыхомырныхъ у хати. Вси вкупи робымо. Воны мене жалуютъ. Стеся, дочка іи, мене полюбыла и я іи, и такъ якось мое серце прыхылылось до нещаслывои матеры! И сусиде мени вси здалысь якось лучче. Тутъ уже й Русалкою мене не звуть: старой бояцця обиждаты. Надъ нею Господь зро- бывъ чудо свое.
Такъ и я стала людыною, спасыби Господеви та дидусеви, що за мене на неби молыцця. Зовуть меня Оленкою Дидусив- ною. И порозу мни щала жъ такы, не передъ вамы, паніечко, хвалючысь: хочъ не була замижемъ, а взнала й я незгиршъ старенькой моей, но чимъ на свити кившъ лыха“.
Такова исторія бѣдной дѣвочки Русалки. Живетъ она въ ближайпіемъ ко мнѣ селѣ; но прослыла я, къ моему особенному удовольствію,
Достарыңызбен бөлісу: |