Этнографически разсказъѵ
жүктеу/скачать 1.21 Mb.
|
| прыступною и балакучою паніею, такъ что и Ру- салкѣ моей захотѣлось меня видѣть. Она безъ приглашенія (что случается весьма рѣдко) явилась ко мнѣ на работу, и съ того времени' мы съ нею друзья. Когда она разсказывала про своего дидуся и про свою бабусю, какъ называла бѣдную вдовицу, черты ея выразительнаго красиваго лица воспламенялись огнемъ глубоко чувствующей души. Она мнѣ казалась очаровательною: я видѣла въ ней безсознательнаго поэта.
VII. Интересовала меня исторія сельской бѣдносги, отчасти добровольной. Тихія добродѣтеди, безъ блеска и публичности, плѣ- няли меня. Я полюбила Русалку и всячески старалась поддержать установившуюся между нами короткость. Послѣ задушевной исповѣли, казалось мнѣ, и сама Русалка должна была бы искать свиданія со мною Но, къ моему горю и удивленію, она больше не появлялась па заработкахъ, которыми, повидимому, осталась очень довольна. Проходитъ мѣсяцъ, нѣтъ моей любимицы Русалки. Стала я дѣлать разныя предположевія: что бы это значило? Мнѣ при ходила на мысль ея задумчивость, ея подозрѣнія о своемъ не- крещеніи, о своемъ русализмѣ. Въ ея разсказѣ мелькало суе- вѣрное толкованіе недостатковъ своихъ тѣмъ, что, можетъ быть, она въ самомъ дѣлѣ осталась некрещенною. Не случилось ли съ ней какой бѣды въ особенномъ, ей только свойственномъ родѣ? Прошло еще мѣсяца два-три,—моя Русалка не показывалась. А дала слово помочь мнѣ дѣлать картофельный крахмагь и класти варыво. Миновалъ и праздникъ Покрова, столь важный для дорослыхъ дивчатъ. Безъ нея совершали наши зрѣлыя красавицы свою поэтически сложенную молитву ко Пресвятой, Пречистой и Преблагословенной: „Святая Покршюнько, покрый мени голивоньку; землю вялымъ листочкомъ, голову червонымъ платочкомъ, землю вялою квиткою, голову билою намиткою“. Пришли, наконецъ, и Рождественскіе празденства: колядкы, щедривкы. Въ числѣ моихъ веселыхъ посѣтительницъ не было той, которая сообщила мнѣ такъ много невѣдомаго изъ жизни сельскихъ бѣдняковъ и бѣдняжекъ. Разспрашивала я селянъ о ней; но мнѣ отвѣчали равнодушно, какъ о самой незначительной личности:
Приходитъ ко мнѣ съ поздравленіемъ звѣзда, напоминающая трехъ царей-волхвовъ. Поютъ мнѣ школьники древнюю дьячковскую пѣсню: Шедпіѳ тріѳ Дары Иродъ же ихъ прыгласывъ, ІГо Хрысту со дары. Куды идете? спросывъ... *) Наконецъ появились и питомцы новыхъ сельскихъ школъ, пѣвчіе, въ числѣ которыхъ было нѣсколько дѣночекъ. Не сказали мнѣ о моей Русалкѣ и эти вѣстники будущаго просвѣще- щенія селянъ. М Замѣчательно, какъ дьячковскій языкъ не принимался учениками его. Со- провождавшіе поздравительную звѣзду гости мои повторяли послѣдніе стихи такъ: И ласы-прыласы, Куды идете? спросывъ. На мой вопросъ: что это :іа слова: ласы-прыласы? мнѣ отвѣчали, что Иродъ угощалъ трехъ царей ласощамы, чтобъ выпытать у нихъ, гдѣ родился Хриетосъ. Но вотъ весна. Вотъ я слышу голосъ козацкой старины изъ устъ сельскихъ красавицъ: Ой весна красна, ой весна красна Ой уже жъ тоби, та козачѳвьку, Та й изъ стрихъ вода капле: Та й мандривочка пахве. Можетъ быть, и Русалка, думаю себѣ, подъ вліяніемъ весны, двинется съ мѣста, чтобъ насладиться зрѣлищемъ лѣсковъ, левадъ и луговинъ, русалышхъ пріютовъ. А мой хуторъ отелялся отъ ея села именно русальными сценами природы. Она любила ихъ, эти русальныя сцены, любила украшать свою голову дубровными ландышами. Вѣнокъ изъ кунваліи, какъ звала она по малорусски ландыши, чрезвычайно какъ шелъ къ ея тонкимъ чертамъ, немного блѣдпому, задумчивому лицу и полнымъ затаенной страсти глазамъ. Можетъ быть, прійдетъ она ко мнѣ снова на работу, на дружескую бесѣду. Но приходили ко мнѣ всѣ давнія и новыя знакомки; одной только Русалки не было. Спрашиваю, не знаютъ ли о ней чего? Въ отвѣтъ на мои освѣ- домленія, мнѣ отвѣчаютъ какъ то странно: „Хто іи знае, чому вона не ходыть? Вона, паніечко, такъ собщ усе думае; чы зъ велыкого розуму, чы що... Хочъ у хрещглка гуляе, хочъ у лебе- дына бига, усе не довго. Такъ у ней очы якось и затуманяцця. Чудна, одно слово, чудна! На эти загадочный слова я потребовала объясненія, но вмѣсто него послѣдовало затемненіе. Дѣвушки таинственно и лаконически объявили мнѣ: „Мы іи боимось“. Долго я допытывалась, почему онѣ боятся такой красивой, такой краснорѣчивой и милой подруги.
—- Якъ не людське? спросила ее, дивясь.
разъ—да не мени, а тайкома видъ мене, баби, а баба мени росказала, а маты не хотила мене лякаты. Щоівмерла въ Рако- идивци дивчына якъ разъ у русальный четверъ, а въ русальный четверъ хто вмре безъ прычастія, дакъ и стане русалкою. Отъ умерла, поховалы іи въ садочку; а іи маты да пожалувала на смерть червонои плахты-червчаткы, що самого шовку червцго пійшло тросточокъ съ пьять, та й поховала въ морозовій спид- ныци. Поховала; ажъ разъ рано въ ранца, саме въ русальный четверъ, побигла менча дочка по воду, ажъ вона биля кры- ныци стоить пидъ вербою.—„Еатрусю! се ты?“ И не злякалась якось русалкы, злякалась, та не вельмы: бо сестра.—Я, каже.— „Чого жъ се ты прыйшла?“ Сама не знае, що говорыть. „Дай, каже, мени моей червчаточкы хочъ годокъ поносыты. Я й пры- несу черезъ годъ/ Побигла дивчына, достала въ скрыни плахту, оддала. Та незнать де й дилась; наче росою взялась попидъ вербою. А сонечко вже сходыло, роса блыщала. Якъ на те жъ маты полизла чогось у скрыню, ажъ червчаточкы нема. Тоди дочка й каже, що оттакъ и такъ. „Чому жъ ты мене не клык- нула? Моя Катрусю, моя ты дытынонько! хочъ бы разочокъ я на тебе глянула! “—„Не тужить, мамо, каже дивчына: вона черезъ годъ прыйде“. Дожыдають уже того четверга, такъ дожыда- ють! та никому не кажуть, щобъ не сполохнуты русалкы. На- ставъ русальный четверъ. Маты ще вдосвита побигла до кры- ныци. Нема никого. Сила вона пидъ вербою, плаче. Колы жъ сонечко почало сходыть; и роса такъ якось червонымы искрамы ссяе! Дывыцця—передъ нею Катруся, и червона плахтына на ній, да такъ ухвоськана! Що вже тамъ було, Господь ихъ знае; тилько русалка—ни словечка. Маты іи обнимае, голосыть надъ нею, роспытуе про той свитъ,—вона мовчытъ. Прывела въ хату, посадыла пидъ богамы на покути,—мовчыть. Не исть, не пъе и ни до кого ничого. Прызывалы й попа, и пипъ ничого не вра- дывъ. Била, якѣ стина, седыть пидъ богамы и ни слова. Тилько якъ выймуть хлибъ съ печы, та прымочять, и пійде пара, вона ту пару вдыхае, и такъ наче троткы иочервоніють губы й щокы, а очы заб.шщять, якъ та роса на сопечку".
При такомъ вѣрованіи, унаслѣдованомъ отъ временъ до- христіанскихъ, немудрено, что подруги моей Русалки истолковывали чѣмъ то „не людськымъ“ и самое краснорѣчіе, которымъ она была награждена отъ природы вмѣстѣ съ какой то особенною, невиданною въ нашихъ селахъ красотою, вмѣстѣ съ ея нервною раздражительностью и замѣтнымъ для всѣхъ отчужденіемъ. Долго я освѣдомлялась о ней напрасно. Наконецъ не скоро, почти черезъ годъ, вижу въ церкви вдову, у которой жила моя Русалка. Освѣдомляюсь о ней. Та почти со слезами говорить: „Нишла замижъ, добродійко! Отъ правду кажуть: нехай ти пла- чуть, що замижъ идуть: сама себе сыломиць звинчала. Нихто іи не сылувавъ. Чудна вона стала якась. Усе гадае, що вона нехрещена, до такъ ій на дорбзи лыхо й стоить. Ще тилько тры недили, якъ и весилле видгѵлялы оплакане“. Въ такое короткое время судьба дѣвушки измѣнилась къ худшему. „Обызвалась Доля, да по тимъ боци моря", какъ поютъ наши селяне, олицетворяя таинственную, иногда злорадную судьбу. Хотя моя Русалка и говорила, что набиіла тропы, но я думала, что набѣжать тропы ей предстоитъ еще въ будущемъ, именно въ замужествѣ, съ которымъ начинается прямая, рѣдко, впрочемъ, счастливая жизнь нашей сельской женщины. Иногда встрѣтишь молодицу съ дѣвочкой и спрашиваешь въ разговорѣ: „Который тоби годъ, молодычко?"—„Дванаццятый^. „Якъ дванаццятый! А доцци твоій который?"—„Одинаццятый". Такъ наши женщины дѣвичество свое считаютъ скорѣе какимъ то неяспымъ и мечтательнымъ русализмомъ, нежели дѣй- ствительною жизнью, съ ея, увы! слишкомъ извѣстными горестями.Старушка вдова была скупа на слово. Ей тяжело было говорить, въ чемъ именно состояли причина плача бѣдной не- вѣсты, и какъ это сыломицъ она себя обвѣнчала. Въ бабинцѣ, гдѣ я неожиданно натолкнулась на нее при выходѣ изъ церкви, было много людей, которымъ не годилось то знать, что она могла бы разсказать мнѣ. Моя Русалка вышла замужъ въ томъ же селѣ, но на такомъ далекомъ куткѣ, на ІІидгаяхъ, что оттуда поденщицы ко мнѣ не ходятъ. Сперва я хотѣла ѣхать къ старушкѣ; но это было бы по- барски—пріѣхать изъ одного любопытства. Надобно мнѣ найти благовидную причину для свиданья съ нею. Я объявила, что мнѣ нужна готовая хата для переноски. Указываютъ мнѣ и такую и такую. Я пользуюсь молвой о моемъ спросѣ, который въ селахъ составляетъ всеобще—извѣстное событіе; но вмѣсто того кутка, въ которомъ красовалась веселая хатка прозрѣвшей старушки, попадаю какъ то въ противоположный кутокъ. Здѣсь повстрѣчала меня съ полными ведрами молодица—народная примѣта удачи въ предпринятомъ дѣлѣ, и на мой вопросъ о бабѣ Зуйчихѣ (такъ звали старуху) сказала; „Ой-ой-ой! та се жъ Пидгав! а вона живе на Курйповци". Я знала прозвище Русалкина мужа, и черезъ минуту была уже у нея, у своей дорогой собесѣдницы, Оленки Дидусивны. Пріѣхать къ ней изъ учасгія къ ея судьбѣ—значило бы потерять всѣ шансы на откровенность. Откровенность у насъ— дѣло случайное и какъ бы непроизвольное. Боятся наши люди не только любопытства, но и самой доброты, если она высказывается въ словахъ, а не въ постѵпкахъ; боятся, наконецъ, всего, что выходитъ изъ узкой колеи простонароднаго быта. Въ этомъ отзывается невѣдомая намъ нсторія ихъ былаго. Я прозаически объявила, что ищу хаты, и что для этого заѣхала до знакомой людыны. Вмѣсто блѣдныхъ щекъ и заплаканыхъ главъ, увидѣла я Русалку румяною и совершенно спокойною молодицею. Она мнѣ обрадовалась, но выразила радость пе по нашему.
Эти слова перевела я мысленно на нашъ языкъ любви и отвѣчала, что истомилась, разыскивая хату, которая мнѣ очень нужна.
Я успокоила Русалку, сказавши, что старымъ людямъ пристройку дѣлать не годится, и она готова была вести меня къ хорошей хатѣ, которая продавалась дешево переселенцами на степы. Но я притворилась усталою и почти больною отъ моихъ поисковъ, обѣщала нріѣхать въ другое время, и между нами незамѣтно завязался снова интимный разговоръ. Кстати, я застала молодую хозяйку одну. Мужъ и его дѣти были въ полѣ, сѣяли ячмень. Русалка высказывала мнѣ свои порывы прибѣжать ко мнѣ, и паляницы пекла собственно для этого (безъ святаго хлѣба ви- зитовъ не дѣлаютъ) „да снаги, паніечко, не ставало. Трудно жыты було, трудно! Усе вамъ роскажу, чы не буде якоиполегкосты души“. Тутъ ея лицо неремѣнилось такъ рѣзко, какъ у актрисы, выступившей передъ публику. Печаль, глубокая, отчаянная печаль (которой она пріучила себя никому не показывать) выступила на немъ поразительно.
Наконецъ Русалка моя отерла слезы, овладѣла своимъ чув- ствомъ и начала говорить о себѣ тономъ, если можно такъ выразиться, трагически радостнымъ. VIII.
Ухопыла юпчыну и ранисанько погнала овечатъ у череду. И видра въ мене на плечахъ. Одигнавшы вавца, я тилько що за звидъ, ажъ дывлюсь, коло мене паровыця такыхъ гарныхъ волавъ зупынылась! Я й пизнала, чыя наровыця! сусида нашъ кудысь далеко издывъ, и ото прыбувъ. ’Гакый неважный и одягный. Ставъ одчыняты ворота у свій дваръ. Волы не стоять, рвуцця до дому: ради! Ярмомъ ученылысь. Я ноналывала вадра, поставала, та за волы! Увела ихъ дядькови въ двиръ, ноклонылась и пишла. А винъ скынувъ на мене тилько очы, наче нрыкмету положывъ. Подякувавъ мени, и такъ ласкаво на мене подывывсь. Скилько я старого бачыла, то винъ такъ николы не додывлявся до мене. Наче ему зо мною жыты. Я хо- тила зачыныты ще й ворота: згадала дидуся свого, якъ винъ мене навчавъ поважаты старенькыхъ. А ванъ каже: „пожды; не- бого! ще козакъ за мною иде“. Зъ симъ и пашовъ у хату, у хати у ныхъ никого не було. Заранне пошлы матокъ тягаты: опизнылысь помочыты. 'Ажъ иде той козакъ. Я ще такого хорошего на вроду й не бачыла. Пишовъ винъ зъ дому, не такый бувъ. Ажъ тутъ и батько вернувсь изъ хаты и каже сынови: нема никого дома. Батько волы пороспрягъ, а сынъ постановывъ ихъ середъ двора, до яселъ. Я тилько що рушыла зъ коромысломъ, а козакъ и передо мною: дайте, будте ласкави, воды напытыся.
шапку мени знявъ и такъ подывывся, наче що мени подарувавъ. А батько ще зупывывъ мене: „чы не знаешъ, небого, куды наши пошлы “?
Та зъ симъ пидбигцемъ изъ видрамы до дому. Я увійшла въ хату, взялась за дило,—все въ мене въ рукахъ горило! Я те поробыла въ день, що було бъ мени й на два дни. То була берка, а то ще й краще.
Мени наче свитъ пошыршавъ. Вернулись хазяйки додому. Дывицця на мене удова та й каже: „чого се ты такъ рос- палылась? Щобъ ще лыхоманкы не було". А я мовчу та думаю: чого воны обое такъ подывылысь на мене?... И видъ сіи думкы одной наче твердище по земли ступаю и на людей смилывище дывлюсь: и я щось таке яа свити! думаю я.
Козакъ Тума зведе зъ ума; Не буде й жепытысь; Де найбильше челядонкы, Талъ буде хвалытысь.
(та й сама такъ ’зачервонилась, якъ и я). Колись, може, мене згадаешъ. Иды, Стесю, зъ Оленкою, охотнище буде. Пишлы мы вдвохъ, а стара сусида, Василева маты, саме пазолкн зъ хаты выносила, та й дивыцця, де бъ той понилъ выкынуты: бо скотыни шкодить, и людямъ, якъ хто ступить на пазолкы.
Стеся пишла, а я за журавля, щобъ вытягты воды. А Васнль уже, залыгавшн, й веде волн до водопійла.
Граецця зъ журавлемъ, гойдае та мене гае. Я кажу: „порожни понесу!".
Я такъ и побигла, не подякувавшы. Бо що жъ мени зъ багатыремъ ривняцця! Ой чы зійдусь, чы нѳ зійдусь, Не поривняемось: Ты въ жунани, а я въ свыти, Не повинчаемось. Думаю се, а серце вже й видказуе за него: Я жупаны поскыдаю, А свыты добуду Такы тобы, серденятко, Дружыною буду! Колы бъ же то! охъ, колыбъ же то! Тутъ моя Русалка схватилась за серце и крикнула „мовчи“! такъ трагически, что мнѣ стало за нее страшно. Снова обратилась она въ самообладающую разскащицу. Только лицо ея было блѣдно и губы вздрагивали.
Не хотилось и йты до ихъ у хату, такъ не хотилось! Я тилькы черезъ поригъ до ихъ ступыла, Стесю за руку, да й видтиль. Засміялысь стари.—Ну, и дивка! Недбторка, яка соромляжа! IX. А ихъ наймычка усю правду мени було й поросказуе.
Батько Васыливъ озвавсь:—То колысь було! А теперъ по- слухай, що про ней каже удова! Скилькьі вже годъ воны вкупи! Вже жъ удона до ней прыдывылась. А Васыль сыдячы усмихався и мовчавъ. А потимъ старый росказувавъ, що помитывъ мене й перше, та каже: я въ цимъ дили знаю сылу. До иары нашому Васылеви, до пары! Батько зъ сыномъ ходывъ на заробаткы та й мыркувавъ, щобъ, повернувшись соби невисткы шукаты. Тамъ и волы соби старый купывъ и рыбы набравъ. Таки вси ради, що вже повер- талысь до дому. И малы сына оасеныты та й оженыты заразъ! ІІІукаймо невисткы! —■ А я тоби скажу, каже старый до старой, що намъ ниде билынъ невисткы шукаты. Я мовъ скарбъ якый знайшовъ, якъ побачывъ Оленку Дидусивну, вернуішшсь...
—■ Я і дида того знаю, каже старый, и по голоску про ней знаю: то пусте. Кому яке дило до того, якы мы булы малымы? Знай себе, та й буде зъ тебе. Берка и здибна дивчына до всего, а поглядъ у ней такый, що и вмираты шкода, нобачывшы его.
Я якъ згадаю, що ти матерыны речы про мене та й Васыль чувъ, такъ и окотыть мене то морозомъ, то жаромъ. О, щобъ я не дождала була по тому жыти бытысь! Си крадижкы въ мене черезъ русальство мое еталысь! думаю соби. Теьеръ, думаю, винъ на мене й не гляне. А якъ же мени по воду ходыты? Сви- тоньку! де мени дитысь.
А та зновъ стара порощыть: оде, першу, яку здыбавъ во- лоцюгу наймычку, за него й тыче!. А служебка ихъ усе мени й доносыть... Горе мени, думаю, теперь винъ на мене й не гляне!
Мени цилу ничъ не спалось, якъ перечула я про сю роз- мову. Проплакала я до самого свиту! уже трети пивни спивають, а въ мене й очы не склепалысь. Винъ теперъ на мене й не гляне! Каялась я и повынялась и дидуся згадувала: чомъ винъ мени рукъ довгыхъ не поперебывавъ? Боже! якъ я плакала гирко! Колы хочете, паніечко, знаты, дакъ и въ недузи трохы проле-
Ой не ходы, багатыру, Коло мого тыну! А сама прымила бъ выскочила та ёго слидочокъ цилувала. Бачу ёго,—рвусь пополамъ; не бачу,—вызыраю. Ой не выдко его хаты, Тилько выдко грушу: Туды мою порнвае Рано й вечиръ душу. „Уже не дарма сказано, що пиеня правда. Теперъ мени вона въ писняхъ видкрнлась и засвитнлась". „То Стесю мени треба, то щб на двбри робыцця, а мени хочъ бы ёго слидъ побачыты. Бидне мое серце! “ „Якъ я его вперве тоди побачыла, якый веселый день бувъ! Сонечко мое ясненьке! Яке ты мени щастте казало! а теперъ ты захмарнлось; теперъ вищуешь те, що сыіы въ пущи. Не будемо въ пари, не будемо!“ Тутъ моя разскащица впала въ умоизступленіе. Она забыла, гдѣ она, съ кѣмъ она. Ее, очевидно, поглотила та минута, которую она переживала, минута сомнѣнія и отчаянья, минута вѣрнаго предчувствія. Упавъ грудью на столъ и склонясь глазами въ свои ладони, она какъ бы окаменѣла. Я боялась нарушить молчаніе. Наконецъ слышу что то похожее на бредъ: „Ой Боже, Боже! Що та любовъ зможе? „Я его слидочокъ лыстьечкомъ прыкрывала, слизьмы те листьечко зрошала“. Наконецъ, она поднялась и продолжала свое повѣствованіе такимъ годосомъ, какимъ—такъ я тогда думала—мученицы любви на небесахъ бесѣдуютъ одна съ другою. „Бачылысь мы не разъ и не два. Я бѵла боязька: багатыръ!... А винъ мени було каже, що я горда, що я зазнана". »Я горда й зазнана? Справди?... А може! хто жъ мени давъ таке почуття? Одынъ его поглядъ: я почула себе людыною". „Мени здавалось, що нихто никого такъ не кохавъ, якъ я ёго! бо любощивъ своихъ ни на кому було позбутысь. Усе дома було седжу; тилько удову стареньку та Стесю маленьку й знала". „А тымъ часомъ маты Василева, якъ стала, якъ стала коиты свою волю, да й заслала одъ Васыля старосты до багатыркы, що заздалегидь присватала. Батько суперечывся, довго стоявъ жүктеу/скачать 1.21 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|