Этнополитические конфликты в Абхазии и в Южной Осетии: причины, динамика, уроки

Заметную роль в урегулировании конфликта играло и североосетинское руководство (отошедшее от максималистских установок начала 1990-х годов), и лично президент Северной Осетии Александр Дзасохов (избран в 1998 году), который имел прямые неформальные контакты с соратником по бывшему Политбюро ЦК КПСС Эдуардом Шеварднадзе. Все это позволяло поддерживать конструктивную атмосферу вокруг мирного процесса.

Определенные подвижки были достигнуты и при помощи международных посредников. Так 14 июля 2000 года в пригороде Вены Бадене при посредничестве ОБСЕ был представлен проект соглашения «Об основах политико-правовых отношений между сторонами в грузино-осетинском конфликте». Он стал обобщенным вариантом договоренностей, между Эдуардом Шеварднадзе и Людвигом Чибировым во Владикавказе (РФ, Северная Осетия) в августе 1996 года, в Джаве (Южная Осетия) в ноябре 1997 года, в Боржоми (Грузия) в июне 1998 года. Документ предполагал статус расширенной автономии для Южной Осетии в составе Грузии.

Поступательное движение мирного процесса давало возможность для функционирования югоосетинских властных институтов в относительно мирных условиях (что отсутствовало в Абхазии, становившейся периодически мишенью для ломки статус-кво 1994 года). В сентябре 1993 года председателем Верховного Совета Южной Осетии был избран Людвиг Чибиров. Он считался умеренным политиком, готовым к ведению переговоров с Тбилиси. От власти оттесняются лидеры, готовые к более радикальным действиям в отношении Грузии (Олег Тезиев, Алан Чочиев). В 1993 году при решающей роли Чибирова была принята Конституция Республики Южная Осетия. Следует отметить, что Основной закон республики в отличие от абхазского аналога не содержал элементов этнократии. Так наряду с единственным государственным языком осетинским, официальными языками были признаны русский и грузинский (что отражало особенности югоосетинской этно-территориальной конфигурации после 1992 года). Впоследствии посредством внесения поправок в Конституцию и избирательное законодательство (1998-1999) 4 места в парламенте Южной Осетии были закреплены за представителями грузинского населения. В 1994 году прошли первые после Дагомысских соглашений выборы в парламент (Государственный ныхас) Южной Осетии. В 1990-е годы в республике политическое преимущество имела Компартия, которая, однако, не монополизировала власть, а обеспечивала свое преимущество в конкурентной борьбе с другими политическими силами. При этом надо отметить, что, как и в других постсоветских образованиях (как признанных мировым сообществом, так и не имеющим признания), в Южной Осетии по мере укрепления институтов исполнительной власти, администрация начинает формировать свой собственный интерес, отличный от структур, ориентированных на идеологию. Этот интерес ориентирован на сохранение позиций правящей бюрократии, а также обеспечение ее эксклюзивного доступа к власти и ресурсам. К середине - концу 90-х годов прошлого столетия в Южной Осетии у Компартии появляется сначала скрытый (а потом более явный и публичный) конкурент в лице администрации (а затем и «партии власти», как ресурса поддержки бюрократии).

В 1996 году в Южной Осетии вслед за Абхазией был введен пост президента (выборы, на которых победил Людвиг Чибиров, прошли в ноябре). Однако в отличие от Владислава Ардзинбы Чибиров не пошел по пути концентрации власти в своих руках. Впрочем, это не было исключительной заслугой югоосетинского президента. Сохранявшаяся стабильность вокруг зоны конфликта, а также заинтересованность в Цхинвали в сохранении конструктивных отношений со всеми коспонсорами мирного процесса, способствовала развитию конкурентной внутриполитической среды. Следующие парламентские выборы (май 1999 года) стали соревнованием между девятью партиями и общественными движениями. Эта кампания стала реальной конкуренцией различных платформ и программ. Так, осетинский народный совет «Стыр ныхас» выступал против возвращения этнических осетин во внутренние регионы Грузии, которые они покинули в начале 1990-х годов. Компартия выступала против президентской республики в пользу парламентской формы правления. Движение «Фыдыбаста» («Отечество») озвучивало идеи «социально ориентированного рынка». Как и в 1994 году, 5 лет спустя, электоральный успех был на стороне Компартии.

Значительные внутриполитические изменения в Южной Осетии произошли в 2001 году. Избрание главы Южной Осетии преподнесло сюрприз не только югоосетинскому обществу, но и Владикавказу с Москвой. Административная поддержка, как внутри непризнанной республики, так и извне была на стороне Людвига Чибирова. Добавим к этому тот факт, что данная кандидатура рассматривалась официальным Тбилиси, как приемлемая. Но первый президент Южной Осетии не прошел даже во второй тур (он занял третье место с 22, 1 % голосов). Во втором же туре выборов (состоялся 6 декабря 2001 года) победу одержал Эдуард Кокоев (Кокойты). Он получил 53, 3 % голосов, а лидер югоосетинских коммунистов 40, 8 %. До 2001 года Кокойты не принадлежал к первому ряду политиков Южной Осетии. По известности он уступал многим политическим деятелям республики, а также «московским» и «владикавказским» осетинам. По мнению Александра Скакова, успех Кокойты в 2001 году стал возможным благодаря использованию «фактора третьей силы»⁹⁰. Население республики устало от противостояния между президентом и парламентом, который в массовом сознании отождествлялся и с Компартией. Впоследствии этот политик сумел заручиться поддержкой Москвы и позиционировать себя в качестве самого преданного проводника российской политики на Южном Кавказе. Оппоненты президента Южной Осетии связывают с его именем сворачивание конкурентного политического процесса в республике. Однако такое обвинение верно лишь отчасти. Как мы писали выше, подобные попытки предпринимали и предшественники Кокойты. И само появление фигуры второго президента Южной Осетии стало реакцией избирателей на неумение различных политических сил республики договариваться и достигать компромиссов.

Значительную роль в сворачивании мирного процесса в Южной Осетии сыграли действия со стороны Грузии. И их следует рассмотреть более подробно. «Революция роз» в Грузии (октябрь-ноябрь 2003 года) и ошеломляющая победа (97% голосов) на президентских выборах Михаила Саакашвили (январь 2004 г.) произошли, как и в начале 1990-х годов, на основе мобилизации этнонационалистического ресурса. В выступлениях нового грузинского лидера и его соратников в это время неоднократно звучали идеи воссоздания единой Грузии и реванша за «национальные унижения» в Южной Осетии и Абхазии в период Эдуарда Шеварднадзе. За день до президентских выборов в Грузии (3 января 2004 года) Саакашвили совершил блиц-визит в столицу Южной Осетии. Ожидаемых массовых акций в его поддержку не состоялось. Однако этот визит будущий президент Грузии использовал как удачный PR-ход. В январе 2004 года руководство Южной Осетии и осетинское население непризнанного государства отказались от участия в выборах президента Грузии. Между тем грузинская сторона заявила, что на большей части «Цхинвальского района» президентские выборы состоялись. В конце мая – начале июня 2004 г. обозначился новый кризис в грузино-осетинских отношениях. Он возник из-за стремления нового грузинского руководства провести ревизию Дагомысских соглашений 1992 года и вернуться к полному суверенитету Тбилиси над всей территорией упраздненной Юго-Осетинской области.

31 мая 2004 года без согласования действий со Смешанной контрольной комиссией (СКК) под предлогом борьбы с контрабандой на территорию Южной Осетии были введены силы спецназа МВД Грузии (300 человек). Эти действия все члены СКК кроме представителя Тбилиси расценили, как нарушение Дагомысских соглашений. С грузинской стороны прозвучали обвинения в адрес российских миротворцев в политической ангажированности, а также криминальной деятельности⁹¹. 20 июля 2004-го президент Грузии публично заявил, что не исключает возможность денонсации Дагомысских соглашений: «Если в рамках соглашений на территории Цхинвальского района нельзя поднимать грузинский флаг, я готов выйти из этих соглашений»⁹².

Этим заявлением Саакашвили продемонстрировал, что стремится к реализации четырех целей:

- выхолостить политическое и правовое значение Дагомысских соглашений и посредством этого отказаться от ограниченного суверенитета Грузии над территорией Южной Осетии

- интернационализировать грузино-осетинский конфликт, подключить к его урегулированию США, страны Европы;

- переформатировать конфликт из грузино-осетинского в грузино-российский и представить его как проявление российского неоимпериализма;

-отказаться от эксклюзивной роли России как гаранта мира в регионе.

Именно реализация данных целей стала квинтэссенцией «разморозки» грузино-осетинского конфликта. 8–19 августа 2004 года в Южную Осетию пришла вторая после распада СССР война. В этом военном противоборстве использовалось не только стрелковое оружие, но и артиллерия. И хотя к концу месяца стороны удалось на несколько дней разъединить, август 2004-го стал началом новой волны обстрелов, нападений, провокаций и перекрытий жизненно важных коммуникаций. С тех пор и в течение последующих четырех лет тактика «мелкого военного фола» стала в Южной Осетии повседневной реальностью. Время от времени масштаб фола увеличивался. Эта кратковременная война (забытая особенно на фоне «горячего августа»-2008) стала в определенной степени переломным моментом российской политики в регионе. До 2004 года Москва стремилась к объективности и нейтралитету, сохранению статус-кво как наилучшего выхода. С началом «разморозки» конфликта Россия (понимая взаимосвязь ситуации в Южной Осетии с безопасностью всего Северного Кавказа, и прежде всего, с динамикой осетино-ингушского конфликта внутри РФ) фактически становится на сторону непризнанной республики. Южная Осетия также оставляет надежды на возможное налаживание отношений с Грузией, и тем более на ту или иную форму проживания в общем государстве (а идея договорных отношений между Тбилиси и Цхинвали при условии признания «геноцида осетинского народа» в 1989-1992 годах не отрицалась даже в начале президентства Эдуардом Кокойты).

Но с 2004 года практически единственным вопросом югоосетинской повестки дня стала безопасность и политическое выживание. В 2006 году официальный Тбилиси помимо жесткого силового давления на непризнанную республику включил политико-юридические механизмы. На ноябрь 2006 года в Южной Осетии были намечены выборы президента, а также референдум о независимости республики. На первый взгляд, голосование о статусе (а вопрос о независимости предполагает некую альтернативу), выглядел нонсенсом, так как за 14 лет до этого аналогичный референдум уже имел место быть. Однако в условиях «разморозки конфликта» и растущей военно-политической конфронтации с Грузией югоосетинское руководство хотело продемонстрировать всему миру, что его интересует не только избрание (фактически переизбрание) президента, но и дополнительное подтверждение (легитимация) курса, взятого вскоре после распада Советского Союза⁹³.

Одновременно с кампаниями 2006 года в непризнанной Южной Осетии официальный Тбилиси на территориях упраздненной Юго-Осетинской автономии, остававшихся после 1992 года под грузинской юрисдикцией, организовал так называемые «параллельные выборы». В итоге «альтернативным президентом» Южной Осетии стал Дмитрий Санакоев.⁹⁴ «Параллельные выборы» с юридической точки зрения выглядели двусмысленно, поскольку Тбилиси еще в 1990 году отменил автономию Южной Осетии. Однако целью грузинской власти в то время были не упражнения в юриспруденции, а создание политических механизмов по возвращению утраченных территорий. Легитимация «альтернативной Южной Осетии» была призвана продемонстрировать Западу, что конфликт между Тбилиси и Цхинвали не является этнополитическим (поскольку грузинскую альтернативу поддерживают осетины), а Эдуард Кокойты – не национальный лидер, а марионетка Кремля. Во-вторых, ввод в эксплуатацию «параллельной Южной Осетии» дезавуировал принятый в Дагомысе формат мирного процесса, поскольку 3 члена СКК были против ведения переговоров с Санакоевым, который, строго говоря, стороной конфликта не был. Он не обладал собственными военными формированиями и не ставил отличных и от Цхинвали, и от Тбилиси политических целей, то есть не был «третьей силой» (как, например, Фикрет Абдич во время войны в Боснии и Герцеговине). В мае 2007 года «альтернативный президент» получил назначение от президента Грузии на пост главы «Временной административно-территориальной единицы Цхинвальского региона» со столицей в грузинском селе Курта. Проект «альтернативной Южной Осетии» получил (как на то и рассчитывал Тбилиси) внешнюю поддержку (его горячо одобрил американский Госдеп, а сам Санакоев получил возможность публично выступать в Европе). Однако как инструмент для разрешения грузино-осетинского конфликта, а также для раскола внутри югоосетинского сообщества, этот тбилисский проект оказался неэффективным. Поддержка Санакоева Грузией привела к окончательной деградации СКК (за 2007 года состоялось лишь одно ее результативное заседание!). Помимо этого проект «альтернативная Южная Осетия» еще сильнее сплотил политический класс непризнанной республики вокруг идеи независимости и вокруг лично Кокойты (какие бы кто претензии к нему лично ни имел).

Признание: независимость от Грузии или российский протекторат?

Логическим следствием четырехлетней «разморозки» конфликта стала «пятидневная война» в августе 2008 года. Именно территория Южной Осетии оказалась в эпицентре военных действий с прямым вовлечением российской и грузинской армии. Важнейшим итогом для республики стало признание ее независимости Россией (26 августа 2008 года). Впоследствии еще 4 страны присоединились к этому решению Москвы. Признание югоосетинской государственности стало новым этапом в истории этнополитического конфликта.

При этом в отличие от Абхазии контуры югоосетинского самоопределения менее ясны. Южная Осетия не имеет ни выхода к морю, ни значительных возможностей, связанных с развитием туристической инфраструктуры, ни достаточных людских ресурсов. Ее зависимость от российского федерального бюджета по сравнению с Абхазией намного большая. По словам Валерия Дзуцева, «экономическая зависимость Южной Осетии от России оценивается почти в 100%. Республика в настоящее время, в условиях закрытых границ с Грузией, отсутствия собственного промышленного производства и сферы услуг, не обладает практически никакими источниками собственного дохода. А отсутствие гарантий частной собственности и инвестиций лишают республику других возможных доходов»⁹⁸. Как верно указывает Ивлиан Хаиндрава, «после российско-грузинской войны 2008 г.[года] и признания Российской Федерацией независимости Южной Осетии, возникла поистине парадоксальная ситуация: Республика Северная Осетия–Алания, как по территории и численности населения, так и по экономическому потенциалу и ресурсам многократно превосходящая Южную Осетию, продолжает пребывать в ранге одного из 83-х субъектов Российской Федерации, а Южная Осетия стала “частично признанным государством”».⁹⁹ При этом идея объединения с Северной Осетией под эгидой Российского государства остается весьма сильной в республиканской элите, что не может не создавать проблем для официальной Москвы. На сегодняшний день даже признание государственной независимости Южной Осетии вызывает открытое неприятие на Западе, а также скрытое недовольство большинства постсоветских республик и Китая. Присоединение же образования со спорным статусом создает новые проблемы для Росси на международной арене. Именно этим можно объяснить весьма сдержанное отношение российского руководства к данной идее, время от времени озвучиваемой представителями Южной Осетии. Таким образом, в новых условиях важнейшей задачей для Цхинвали становится формирование максимально транспарентных механизмов освоения российской финансовой помощи, развитие собственной политической и экономической инфраструктуры, интеграция грузинского населения Ахалгорского района. И, конечно же, ведение диалога с Тбилиси по гуманитарным аспектам (пересечение границы, вопросы о взаимном признании документов и паспортов) и недопущению инцидентов (похищения, криминальные действия, вооруженные столкновения).

В-четвертых, прекратилось международное миротворческое присутствие в республике. В отличие от Абхазии оно проходило в формате не ООН, а ОБСЕ. 22 декабря 2008 года Россия на заседании постоянного Совета ОБСЕ не согласилась на продление мандата Миссии. Однако в качестве компромисса в феврале 2009 года Москва согласилась на продление работы двадцати военных наблюдателей ОБСЕ (что не было тождественно, конечно же, формату всей Миссии). 13 мая того же года Россия воспользовалась своим правом вето и заблокировала продление полномочий для мандата Миссии Организации. В отличие от Миссии ООН в Грузии (на территории Абхазии) Миссия ОБСЕ вызывала у Москвы больше нареканий (она критиковалась за необъективность и односторонность). Российская сторона выступала за преобразование одной Миссии ОБСЕ в две самостоятельных, имеющих два отдельных офиса в Тбилиси и в Цхинвали. При этом ссылка делалась на балканский опыт. В Сербии, несмотря на неоднозначность подходов к статусу Косово действуют две отдельных миссии - в Белграде и в Приштине. В 1998-2001 гг. в Подгорице (столице Черногории, на тот момент субъекта Союзной Республики Югославия, ставшей в 2003 году частью конфедерации Сербии и Черногории) работал офис бюро ОБСЕ по демократическим институтам и правам человека. Российские подходы к международному присутствию на территории Южной Осетии не были приняты во внимание другими членами ОБСЕ. Впрочем, следует обратить внимание на то, что Мандат Миссии был изначально ориентирован на Дагомысские соглашения 1992 года. Он предполагал «вовлечение в работу СКК» (которая более не функционирует), а также осуществление мониторинга «совместных миротворческих сил» (но эти силы перестали быть совместными и миротворческими еще до «пятидневной войны»)¹⁰⁰.

Таким образом, этнополитические конфликты в Абхазии и Южной Осетии прошли сложную и противоречивую динамику. Начавшись, как межэтнические противостояния, они впоследствии переросли в сложные проблемы международного уровня с вовлечением не только соседних государств, но и нерегиональных игроков. В ближайшем будущем трудно ожидать их мирного политического урегулирования. На протяжении грузины, осетины и абхазы отдалялись друг от друга. Во всех конфликтующих обществах противостояние стало основой для легитимации и независимости, и государственности. Не будет преувеличением сказать, конфликты является идеологическим фундаментом как для признанной государственности (в случае с Грузией), так и в еще большей степени для де-факто образований (Абхазия и Южная Осетия). В борьбе конфликтующих сторон игнорируются происходящие «по другую сторону» события, будь то экономические реформы, гуманитарное и социальное развитие. Нередко противостоящие друг другу силы не готовы относиться к противнику, как к возможному партнеру, предпочитая воспринимать его, как «территорию спора».

В течение всего периода после распада Советского Союза предпринимались неоднократные попытки урегулировать конфликты в Абхазии и в Южной Осетии, предлагались многочисленные проекты по примирению сторон, достижению компромиссов. Однако итоги оказались далекими от изначальных ожиданий. Даже относительно мирные периоды (как это было в случае с «замороженным» грузино-осетинским конфликтом в 1992-2004 гг.) не приводили к достижению всеобъемлющего урегулирования. Во всех остальных случаях насилие прекращалось либо через военную победу, либо через взаимное истощение ресурсов сторон. Но механизмы компромиссного согласования интересов, которые базировались бы на взаимном доверии, демократизации и экономической выгоде, не принимались сторонами конфликта (а также заинтересованными странами или группами).

Тем не менее, данная констатация не означает, что урегулирование двух этнополитических конфликтов является обреченным на провал делом. Выстраивая миротворческие проекты на будущее, необходимо, во-первых, серьезно проанализировать и осознать причины неудавшегося до сих пор миротворчества, во-вторых, выработать реалистическую парадигму действий. Под реализмом в данном случае мы понимаем отказ от переноса эффективных миротворческих схем (возможно, зарекомендовавших себя вне пределов бывшего СССР) на кавказскую почву. В этой связи нам представляется непродуктивным пытаться «модель Южного Тироля» для Южной Осетии, «модель Кипра» для Абхазии а «модель Боснии-Герцеговины» для реституции пострадавших от кавказских конфликтов. Вообще любая «схема» для урегулирования конфликта губительна. Абхазский и грузинский социум - не турецкий или греческий, а осетинский - не тирольский (немецкий). Следует понимать, что переговорный процесс ведется не с «воображаемым сообществом», а с представителями вполне определенного социума, имеющего свои исторические, культурные особенности и ценности. Каждое противостояние уникально. Даже два де-факто государства, которые возникли на территории бывшей Грузинской ССР, сильно отличаются друг от друга.