Мой общий налет – один миллион километров

Пеленги, пеленги…

Согласно первому пеленгу, полученному по пути в Свинемюнде, мы находились в 13 километрах к северо-северо-востоку от Деммина. Курс на Киль казался правильным. Согласно следующим пеленгам, мы находились в 3 километрах к востоку-юго-востоку от Варнемюнде и в 25 километрах к юго-востоку от Ольденбурга. Это подтверждало, что я проложил правильный курс к Килю. Я сбросил газ и снизился примерно на тысячу метров, до высоты около 300 метров над уровнем моря, чтобы сориентироваться по приметам на земле при подлете к Килю. Через семнадцать минут, согласно пеленгам, мы должны были находиться в 11 километрах к югу от Любека. Значит, я летел на юг. Но поскольку я не менял свой курс, получалось, что пеленг неверен. Поэтому я попросил своего радиста Леци немедленно запросить другой сигнал. Согласно следующему пеленгу, мы находились в 21 километре к северо-востоку от Гамбурга. На основании этого я пришел к выводу, что пеленги из Ольденбурга ошибочны и на самом деле мы находимся к югу от Киля.

Поэтому я изменил курс на 340 градусов к северу. Согласно следующим пеленгам, мы находились в 12 километрах к северо-востоку от Травемюнде. Курс на Киль составлял 312 градусов. Тогда я сильно разозлился. «На станции, должно быть, все сошли с ума, – сказал я Леци. – Мы найдем путь сами». Я снизился до 200 метров и теперь мог видеть землю. Однако, чтобы видеть то, что находится впереди, я вынужден был опуститься до 50 метров. Насколько хватало глаз, вокруг вода, вода и ничего, кроме воды. И вновь я изменил курс самолета, направив его на юго-запад, надеясь увидеть землю. Однако и через десять минут не было ни малейшего намека на землю. Теперь я направился на юг. Гитлер прошел в кабину пилота и спросил, где мы находимся. Мне пришлось объяснить, что наземная станция, должно быть, дала нам ложные пеленги, но в данный момент мы не можем находиться слишком далеко от пункта назначения. Поскольку мы пребывали в пути уже четыре часа, Гитлер пришел в ярость. Мы могли проскочить узкий полуостров, на котором располагался Киль, и теперь опять летели над Северным морем.

В конце концов мы заметили землю. На противоположной стороне бухты виднелись очертания большого города. Когда Гитлер спросил меня, что это за город, я не смог ему ответить. Поскольку у меня не было никакого желания зацепиться за фабричную трубу или за шпиль собора на такой низкой высоте, я весь сосредоточился на управлении самолетом и не мог развернуть карту. Кроме того, ею трудно было пользоваться для ориентации по земле, поскольку ее масштаб был 1:1 000 000. Я решил прибегнуть к старому приему, которым пользовались еще до того, как изобрели навигационные приборы. Надо просто найти железнодорожную станцию и прочитать на ней название города. Однако на этот раз нам мешал грузовой поезд, он выпускал невероятное количество дыма, который под действием ветра превращался в облака, закрывавшие от нас вывеску. Гитлер пришел в кабину и вместе со мной пытался хоть что-то разглядеть. Внезапно он указал на некое строение на земле: «Вот! Я однажды выступал в этом зале. Это Висмар!» Я бросил быстрый взгляд на сетку железных дорог, обозначенных на моей карте, и убедился в том, что он прав. Судя по пеленгам, которые поступали в данный момент или же ранее, мы должны были находиться где угодно, но только не в Висмаре. Поскольку я больше не испытывал к ним доверия, я решил полагаться на наземные ориентиры. Мы летели на высоте от 30 до 50 метров над землей. Все заволокло туманом, и невысоких холмов не было видно. Следуя в направлении Любека и Травемюнде, мы в конечном итоге достигли речки Траве и, следуя по ее течению на высоте 20 метров, направились к бухте, на берегу которой располагался Травемюнде.

Сводки погоды из Киля поступали исключительно неблагоприятные. Облачный покров на высоте от 30 до 50 метров, шел сильный дождь и надвигалась буря. Лежащие впереди по курсу острова мы едва разглядели по причине ухудшившейся видимости, обзор составлял едва ли 200 метров. Я поднимался и опускался над Траве несколько раз, но не мог определить местоположение аэропорта в Травемюнде, хотя он был мне знаком. Поскольку запасы горючего быстро таяли, – едва ли оставалось 150 литров, которых хватило бы всего лишь на пятнадцать минут полета, – я сказал Гитлеру, чтобы он готовился к вынужденной посадке на открытой лужайке. Он согласился со мной. С выпущенным шасси и со включенным для экономии топлива на малую мощность мотором я сделал последнюю попытку направиться на север, следуя на высоте 20 метров над поверхностью моря. Снова я проскочил над бухтой и ее широкой водной гладью, но так и не нашел аэропорт.

Я попросил Гитлера вернуться на свое место и пристегнуться ремнем. При неблагоприятных условиях у нашей машины могло задрать хвост, поскольку на размякшей от дождя земле колеса тонут в грунте, и это может привести к такому внезапному торможению, что у самолета центр тяжести сместится вперед и машина зароется носом в землю. Я выбрал лужок как раз недалеко от воды, сделал вокруг него один круг и уже заходил на последний разворот, выключив двигатель, как вдруг заметил слева от себя черную тень. Я снова добавил газу и полетел в сторону этих неясных очертаний. Это был аэропорт Травемюнде! Гитлер исполнился признательности мне за успешную посадку и удивлялся, что все прошло гладко, несмотря на все наши злоключения. Он продолжил свое путешествие в Киль по земле, планируя вылететь на самолете из Киля в Гамбург на следующий день.

Естественно, первым делом в Гамбурге я направился на пеленгационную станцию, имея на руках точную запись переговоров, чтобы выяснить причину появления неверных пеленгов. Как оказалось, не только Гамбург и Киль, но также Копенгаген, Штеттин, Берлин, Лейпциг и Ганновер также посылали ложные пеленги. Их количество доходило до семи сообщений из десяти. Все дело заключалось в феномене так называемого мерцающего эха, что и приводило к такому большому разбросу пеленгов. Позднее процесс наведения на местности настолько усовершенствовали, что подобные вещи уже не повторялись.