Гаспаров М. Л. Занимательная Греция

Но Кипсел был молод и о внуках своих не задумывался. Он захватил власть и стал

тираном: со знатью расправлялся, а народ задабривал. Правил он тридцать лет и оставил власть

своему сыну Периандру - тому самому, который считался седьмым из семи мудрецов.

Получив власть, Периандр задумался, продолжать ли ему расправу со знатью или уже

можно вести себя милостивей. Он послал гонца в Милет - спросить совета у старого

милетского тирана Фрасибула. Фрасибул выслушал вопрос и вдруг сказал гонцу: "Хочешь

посмотреть, как у меня хлеба в поле растут?" Недоумевающий гонец шел следом и смотрел, как

Фрасибул помахивает посохом: где тот видел колос повыше и получше, он сбивал его посохом

и вминал в землю. Закончив прогулку, Фрасибул сказал: "Ступай назад и расскажи, что ты

видел". Периандр понял урок и стал так суров ко всем, кто выделялся в его городе знатностью

или богатством, что далеко превзошел своего отца Кипсела.

Привычка к казням и расправам тяжела. Периандр делался вспыльчив и подозрителен

даже к друзьям. У него была жена Мелисса, дочь соседнего правителя, которую он очень

любил. Однажды в припадке гнева он ударил ее. Она умерла. Периандр похоронил ее

по-царски, а в гробницу положил лучшие украшения и одежды. Ночью Мелисса явилась к нему

во сне и грустно сказала: "Мне холодно в царстве мертвых: ведь тени человека нужна тень

одежды!" На следующий день Периандр устроил великий женский праздник в храме Геры.

Знатнейшие коринфянки явились в храм в лучших нарядах. И тогда Периандр приказал своей

страже храм оцепить, женщин раздеть, а наряды их сжечь на огромном костре, чтобы жене его

Мелиссе не было холодно в царстве мертвых.

У Периандра от Мелиссы остался сын Ликофрон. Он перестал говорить с отцом, ходил по

дворцу молча, смотрел на всех с ненавистью. Периандр рассердился, выгнал сына из дому и под

страхом штрафа запретил кому-нибудь принимать его и даже говорить с ним. Исхудалый и

оборванный, бродил Ликофрон по улицам, питаясь отбросами. Наконец сердце Периандра не

выдержало, он подошел и спросил: "Неужели мне меньше жаль твою мать, чем тебе? Перестань

упорствовать, вернись домой". Но Ликофрон только мрачно ответил: "Теперь, Периандр, сам

плати штраф за то, что говорил с отверженным".

На западном море у Коринфа была колония Керкира. Туда отправил Периандр

Ликофрона, там он и жил, пока Периандр не состарился и не попросил его вернуться и принять

власть. "Ноги моей не будет в городе, где ты живешь!" - ответил Ликофрон. "Хорошо, -

написал ему Периандр, - приезжай в Коринф и правь Коринфом, а я уеду на твое место и буду

править Керкирой". Ликофрон согласился, но керкиряне от одной мысли иметь своим

правителем Периандра пришли в ужас. Они убили Ликофрона, а Периандру написали, что сын

его умер и что Периандру нет никакой нужды перебираться на Керкиру. Периандр пришел в

ярость. Он пошел на Керкиру войной, разгромил ее, а триста знатных юношей продал в рабство

в Лидию, мстя за сына. Им удалось спастись почти чудом: их пожалел самосский тиран

Поликрат и предоставил им убежище в храме Геры.

Старый и всеми ненавидимый, доживал Периандр свой век. Он боялся, что, когда умрет,

граждане разроют могилу и осквернят его прах. И он решил умереть так, чтобы никто никогда

не узнал, где его могила. Он вызвал к себе двух воинов и отдал им тайный приказ: в полночь

выйти из дворца по Сикионской дороге, первого встречного путника убить и похоронить тут же

на месте. Потом он вызвал четверых воинов и отдал приказ: через час после полуночи выйти на

Сикионскую дорогу, настичь двух воинов и умертвить их. Потом вызвал восьмерых воинов и

приказал: через два часа после полуночи выйти вслед четверым и умертвить их. А когда

настала полночь, Периандр закутался в плащ, незаметно вышел из дворца и пошел по

Сикионской дороге навстречу двум солдатам. Была тьма, узнать его никто не мог. Через

полчаса он был убит двоими, еще через час эти двое были убиты четырьмя, еще через час эти

четверо были убиты восемью. Так исполнилось последнее желание Периандра: никто никому

не мог указать место его погребения.

ПОЛИКРАТОВ ПЕРСТЕНЬ

Остров Самос, где спаслись триста пленников тирана Периандра, лежит у берега Ионии

напротив Милета. Он красив и богат. Три самые большие постройки, какие были у греков,

находились на Самосе. Первая - храм Геры, величайший из греческих храмов. Вторая -

мол-волнолом возле гавани, в триста шагов длиной. Третья - туннель с водопроводом,

пробитый в каменной горе, в тысячу шагов длиной; пробивали его с двух сторон сразу и

сошлись в середине горы почти точно. (Туннель этот сохранился до наших дней, и нынешние

инженеры дивятся ему не меньше, чем древние.)

На Самосе правил тиран Поликрат. Не было на свете более удачливого правителя. Флот

его плавал по всем морям. Войско его покоряло все города на суше. Афинский тиран Писистрат

и египетский царь Амасис были его друзьями и союзниками. Двор его блистал пышностью, и

веселый старик Анакреонт слагал там свои радостные песни.

И вот однажды Поликрат получил письмо от своего друга Амасиса. Египетский царь,

знавший в жизни и удачи и невзгоды, писал Поликрату: "Друг, я рад твоему счастью. Но я

помню, что судьба изменчива, а боги завистливы. И я боюсь, что чем безоблачней твое счастье,

тем грознее будет потом твое несчастье. Во всем нужна мера, и радости должны

уравновешиваться печалями. Поэтому послушайся моего совета: возьми то, что ты больше

всего любишь, и откажись от него. Может быть, малой горестью ты отвратишь от себя

большую беду".

Поликрат был тиран, но он помнил, что миром правит закон, а закон - это мера, и он

понял, что друг его прав. У него был любимый изумрудный перстень в золотой оправе с

печатью изумительной резьбы. Он надел этот перстень на палец, взошел на корабль и выплыл в

открытое море. Здесь он снял перстень с пальца, взмахнул рукой и на глазах у спутников

бросил его в волны.

Прошло несколько дней, и ко двору Поликрата пришел рыбак. "Я поймал рыбу небывалой

величины и решил принести ее тебе в подарок, Поликрат!" Поликрат щедро одарил рыбака, а

рыбу отправил на кухню. И вдруг раб, разрезавший рыбу, радостно вскрикнул: из живота рыбы

сверкнул изумрудный перстень Поликрата. Он вернулся к своему хозяину.

Пораженный Поликрат написал об этом Амасису и получил такой ответ: "Друг, я вижу,

что боги против тебя: они не принимают твоих жертв. Малое несчастье тебя не постигло -

поэтому жди большого. А я отныне порываю с тобой дружбу, чтобы не терзаться, видя, как

будет страдать друг, которому я бессилен помочь".

И большое несчастье скоро пришло к Поликрату. Его замыслил погубить персидский

наместник, правивший в Сардах, по имени Оройт. Он позвал Поликрата в гости, чтобы

договориться о тайном союзе: Поликрат поможет Оройту восстать против царя, Оройт поможет

Поликрату подчинить себе всех греков. Дочь Поликрата умоляла отца не ездить. "У меня был

дурной сон, - говорила она, - я видела, будто ты паришь между небом и землей и Солнце

тебя умащает, а Зевс омывает". Но Поликрат не верил женским снам. "Берегись, - сказал он

дочери, - вот вернусь я как ни в чем не бывало и продержу тебя в девках всю жизнь за то, что

твердишь мне на дорогу недобрые слова!" - "Ах, если бы это так и обошлось!" - отвечала

дочь.

Оройт казнил Поликрата такой жестокой казнью, что греческие историки не решились ее

Зевсовы дожди смывали с него пыль. Так сбылся сон дочери Поликрата.

А Поликратов перстень пятьсот лет спустя показывали в коллекции римского императора

Августа. Времена были другие, и он казался в ней одним из самых простых и дешевых.

АНАКРЕОНТ

Сделаем передышку в нашем странствии по мрачным судьбам греческих тиранов. Мы

упомянули веселого старика Анакреонта, который слагал свои песни при дворе тирана

Поликрата. Его имя стало знаменитым: до сих пор словами "анакреонтическая лирика"

называются беззаботные стихи про вино и любовь. Сам Анакреонт тоже представляется

потомкам как бы мудрецом, учителем жизни Доброй, простой и радостной. Таким его

изображали и позднейшие поэты. Вот стихотворение пятнадцатилетнего Пушкина, которое

называется "Гроб Анакреона" (при Пушкине произносили не "Анакреонт", а "Анакреон").

Все в таинственном молчаньи;

Холм оделся темнотой;

Ходит в облачном сияньи

Полумесяц молодой.

Вижу: лира над могилой

Дремлет в сладкой тишине;

Лишь порою звон унылый,

Будто лени голос милый,

В мертвой слышится струне.

Вижу: горлица на лире,

В розах кубок и венец...

Други, здесь почиет в мире

Сладострастия мудрец.

Посмотрите: на порфире

Оживил его резец!

Здесь он в зеркало глядится,

Говоря: "Я сед и стар,

Жизнью дайте ж насладиться;

Жизнь, увы, не вечный дар!"

Здесь, подняв на лиру длани

И нахмуря важно бровь,

Хочет петь он бога брани,

Но поет одну любовь.

Здесь готовится природе

Долг последний заплатить:

Старец пляшет в хороводе,

Жажду просит утолить.

Вкруг любовника седого

Девы скачут и поют;

Он у времени скупого

Крадет несколько минут.

Вот и музы, и хариты

В гроб любимца увели;

Плющем, розами увиты,

Игры вслед за ним пошли...

Он исчез, как наслажденье,

Как веселый сон любви.

Смертный, век твой - привиденье:

Счастье резвое лови;

Наслаждайся, наслаждайся;

Чаще кубок наливай;

Страстью пылкой утомляйся

И за чашей отдыхай!

А вот несколько стихотворений самого Анакреонта - те самые, которые имел в виду

Пушкин, изображая все три сцены на его надгробном барельефе. Правда, теперь считается, что

это не подлинные стихи Анакреонта, а произведения его позднейших подражателей. Но именно

по таким стихам, коротеньким, бесхитростным и как будто игрушечным, представляло его себе

потомство.

Мне девушки сказали:

"Анакреон, стареешь!

Вот зеркало, взгляни-ка:

Твои опали кудри,

И темя облысело".

А я, растут ли кудри,

Или давно их нету, -

Не знаю, только знаю,

Что старику не стыдно

Тем веселей резвиться,

Чем ближе смертный жребий.

Хочу запеть о Трое,

Хочу о древнем Кадме,

А лира моя, лира

Звенит мне про Эрота.

Я струны перестроил,

Я лиру переладил,

Я начал петь Геракла,

А лира мне - Эрота.

Прощайте же, герои:

Как видно, петь могу я

Эрота, лишь Эрота.

Как пьет земля сырая,

Так из земли - деревья,

А море пьет из речек,

А солнце пьет из моря,

А месяц пьет из солнца.

Друзья мои, за что же

Вы пить мне не даете?

Стихотворение про гроб Анакреона Пушкин написал еще на школьной скамье; но и

потом, возмужав, он не раз Возвращался мыслью к старому утешителю. Он перевел несколько

его стихотворений. Вот одно из них, на этот раз - не позднейшее подражание, а настоящий

Анакреонт. Пушкин только переименовал "фракийскую" лошадку Анакреонта в "кавказскую":

Кобылица молодая,

Честь кавказского тавра,

Что ты мчишься, удалая?

И тебе пришла пора;

Не косись пугливым оком,

Ног на воздух не мечи,

В поле гладком и широком

Своенравно не скачи.

Погоди; тебя заставлю

Я смириться подо мной:

В мерный круг твой бег направлю

Укороченной уздой.

ДЕВЯТЬ ЛИРИКОВ

Греки любили составлять списки знаменитостей. Великих эпиков было двое: Гомер и

Гесиод; великих трагиков трое: Эсхил, Софокл и Бврипид; великих ораторов десятеро, и

перечислять мы их сейчас не будем; чудес света семь, с ними мы еще встретимся. А великих

лириков, преемников Терпандра и Ариона? Конечно, их было девять - по числу девяти Муз:

Муз провозвестник священный, Пиндар; Вакхилид, как сирена,

Пеньем пленявший; Сафо, цвет эолийских харит;

Анакреонтовы песни; и ты, из Гомерова русла

Для вдохновений своих бравший струи Стесихор;

Прелесть стихов Симонида; и снятая Ивиком жатва

Юности первых цветов, сладостных песен любви;

Меч беспощадный Алкея, что кровью тиранов нередко

Был обагряем, права края родного храня;

Женственно-нежные песни Алкмана, - хвала вам! Собою

Лирику начали вы и положили ей грань.

Не обо всех этих поэтах сохранились такие же яркие рассказы, как о Терпандре и Арионе.

Молчат предания и о старшем из девяти, благодушном Алкмане, и о младшем, благодушном

Вакхилиде; молчат о буйном Алкее, всю жизнь проведшем в междоусобных войнах на Лесбосе,

и о мирном старике Анакреонте, развлекавшем застолье Поликрата на Самосе. А об остальных

рассказы были.

Самый сказочный из них - о Сафо. Среди девятерых она была единственная женщина;

"десятая Муза", - называли ее. Конечно, это не давало покоя сочинителям красивых легенд.

Они не могли вообразить Сафо невлюбленной и только думали: в кого? Наконец придумали.

Между островом Лесбосом и материком, рассказывали они, плавал паром, а паромщиком на

нем был юноша Фаон. Однажды случилось ему перевозить одну старушку, такую слабую и

убогую, что он ее пожалел и не взял с нее платы. А старушка та была сама богиня Афродита,

следовавшая куда-то по тайным своим делам. За доброе сердце она одарила Фаона дорогим, но

опасным даром: приворотным зельем, внушавшим любовь всем женщинам. В этого любимца

Афродиты и влюбилась Сафо. Но он от нее отвернулся: как соловей поет дивные песни, а сам

невзрачен, так Сафо сочиняла прекрасные стихи, а сама была некрасивой, маленькой и смуглой.

Отвергнутая им, Сафо взбежала на Белую Скалу на Лесбосе и бросилась в море. А Фаона потом

убили мужья тех женщин, которые были в него влюблены. Сафо написала много замечательных

стихов, но их забыли, а легенду о Фаоне помнили.

О Стесихоре рассказывали, что однажды он написал песнопение о похищении Елены и

начале Троянской войны. В ту же ночь он ослеп. Он взмолился богам. Тогда в сновидении ему

явилась обожествленная Елена и сказала: это наказание за то, что он сочинил про нее такие

недобрые стихи. Стесихор сложил тогда новое песнопение - о том, что Парис увез в Трою

совсем не Елену, а только призрак ее, настоящую же Елену боги перенесли в Египет, и она

пребывала там, верная Менелаю, до самого конца войны. И этот странный миф умилостивил

героиню: Стесихор прозрел.

Ивик был странствующим певцом. Однажды он шел лесной дорогой, спеша на состязания,

и на него напали разбойники. Умирая, он взглянул в небо - там летела вереница журавлей.

"Будьте моими мстителями!" - воззвал он к ним. Разбойники только посмеялись. Убив певца

и поделив его добро, они пошли в город - посмотреть на те состязания, до которых так и не

дошел Ивик. Неслись колесницы, бились кулачные бойцы, соревновались певцы - и вдруг в

небе над полем показались журавли. "Вот они, Ивиковы мстители!" - сказал убийца убийце.

Эти слова были услышаны. Народ заволновался. Сказавшего схватили, начался допрос, а за

допросом - признание и казнь. По этому рассказу о заговорившей совести Фридрих Шиллер

написал (а В. А. Жуковский перевел) знаменитую балладу "Ивиковы журавли".

Симониду один борец заказал песню в честь своей олимпийской победы. Обычно эти

песни писались так: в Начале и в конце - хвала победителю, его городу и роду, а в середине -

какой-нибудь миф. Симонид вставил в середину миф о героях-борцах Касторе и Полидевке,

сыновьях Зевса. На пиру в честь победы хор пропел эту песню. Но заказчику показалось, что

миф занял слишком Много места, а хвала - слишком мало, и он заплатил Симониду только

треть обещанной награды, "а остальное пусть заплатят Кастор и Полидевк". Пир продолжался;

вдруг вошел раб и сказал, что поэта Симонида хотят видеть двое могучих юношей, явившихся

неведомо откуда. Симонид вышел - никого не было. И тут за спиною у него раздался грохот, и

пиршественный чертог рухнул на пирующих. Погибли все, кроме Симонида. Так расплатились

Кастор и Полидевк.

Пиндар был самым знаменитым из девяти лириков - недаром в стихотворном перечне он

назван первым. Сами боги пели его стихи: один путник, заблудившийся в горах, встретил там

бога Пана, который распевал песню Пиндара. И рождение и смерть Пиндара были чудесны.

Когда он, новорожденный, лежал в колыбели, пчелы слетелись к его устам и наполнили их

медом - в знак, что речь его будет сладкой как мед. Когда он умирал, ему явилась во сне

Персефона и сказала: "Ты воспел всех богов, кроме меня, но скоро воспоешь и меня". Прошло

десять дней, и он умер; прошло еще десять дней, он явился во сне своей

родственнице-старушке и продиктовал ей гимн в честь Персефоны. Так и за гробом он слагал

стихи.

ОТКУДА БЕРУТСЯ ОТРЫВКИ

сочинений Пушкина. И собрания сочинений, и отдельные издания, и давние, и недавние - все

до одного. Что было бы тогда? Так и осталось бы человечество без Пушкина?

На первый взгляд - да. А если подумать - нет. Загляните в ваш учебник русского языка.

Там к каждому правилу даны примеры и упражнения; по большей части это фразы из

сочинений русских классиков. Выберите оттуда все фразы Пушкина - вы сами удивитесь, как

их много. А теперь представьте себе, что точно так же вы пересмотрели и все учебники

прошлых лет, все существующие книги по языкознанию, все словари и извлекли оттуда все

цитаты из Пушкина. Это будет еще больше. Теперь перейдем к учебникам литературы: как

много в них написано о Пушкине, как много там цитат; а кроме того, там есть пересказы

многих произведений - это, конечно, не пушкинские слова, но они тоже помогают понять

Пушкина и, что важнее, догадаться, какие цитаты взяты из каких произведении. А ведь, кроме

учебников, о Пушкине написано великое множество книг, из которых можно извлечь очень

много материала. Потом возьмемся за хрестоматии и сборники: ведь по нашему условию они не

погибли. Они наверняка дадут нам в общей сложности несколько десятков законченных

стихотворений и отрывков из поэм. Наконец, кроме русских хрестоматий, есть и иностранные;

большинство стихов в них, конечно, те же самые, но вдруг в них найдется английский или

испанский перевод какого-нибудь стихотворения, нам еще незнакомого. А потом, собрав этот

пестрый материал, филолог будет долго и бережно его сортировать и группировать и после

этого издаст отдельной книгой, на которой будет написано: "А.С. Пушкин. Отрывки". Уверяю

вас, что получить общее представление о Пушкине по такой книге все же будет возможно.

Вот так, без всякого "если бы", приходится ученым составлять издания очень многих

древнегреческих писателей. Целые произведения их не дошли до нас, а цитаты из них дошли.

Мы только что перечислили девятерых лириков; из них законченные произведения - и то

далеко не все! - сохранились лишь от великого Пиндара да от веселого Анакреонта. Всех

остальных мы смогли представить вебе лишь тогда, когда были собраны их отрывки, - лет

двести-триста тому назад. Сперва такая возможность казалась странной: великий насмешник

Свифт, автор "Гулливера", издевательски писал: "Как сообщает такой-то писатель в такой-то

главе и параграфе своего полностью утраченного сочинения..." Потом привыкли, и теперь в

чтении отрывков мы умеем находить не только пользу, а и удовольствие.

В самом деле: отрывки - это ведь по большей части цитаты, а в цитаты попадают обычно

самые яркие строки поэта. Раскроем сборник отрывков неистового Алкея - и видим:

Медью воинской весь блестит,

весь оружием убран дом -

Аресу в честь.

Тут шеломы как жар горят,

и колышутся белые

На них хвосты.

Там медяные поножи

на гвоздях поразвешены;

Кольчуги там.

Вот холстинные панцири;

вот и полые, круглые

Лежат щиты.

Есть булаты халкидские,

есть и пояс, и перевязь, -

Готово все.

Ничего не забыто здесь -

не забудем и мы, друзья,

За что взялись!

У отрывка нет ни начала, ни конца, но все видно и все Понятно, а "за что взялись", мы

догадываемся по биографий Алкея: за мятеж против митиленского тирана. Раскроем теперь

Сафо:

Я негу люблю,

радость люблю и солнце.

Жребий мой - быть

в солнечный свет

и в красоту влюбленной.

Весь отрывок - две строки, и в них все сказано. Раскроем Пиндара, высочайшего из

поэтов; самый знаменитый из его отрывков - даже не два, а один стих:

Что есть бог? Бог есть все!

Раскроем Архилоха - бродячего воина, которого греки считали вторым после Гомера

начинателем поэзии, потому что он первый стал сочинять стихи не для пения, а просто для

громкого чтения:

Сердце, сердце! Грозным строем встали беды пред тобой.

Ободрись и встреть их грудью, и ударим на врагов!

Пусть везде кругом засады - твердо стой, не трепещи!

Победишь - своей победы напоказ не выставляй,

Победят - не огорчайся, запершись в дому, не плачь!

В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй:

Смену волн познай, что в жизни человеческой царит.

Раскроем Гиппонакта - нищего насмешника, выдумавшего "хромой стих" с забавным

перебоем ритма на конце:

Богатства бог - недаром говорят:

слеп он!

в гости

фунтов,

трусит!

Простимся на этом с девятью лириками и поблагодарим собирателей их отрывков.

ПИСИСТРАТ В АФИНАХ

В Афинах явилось новое зрелище: трагедия. Поэт Феспис, сочинявший песнопения для

сельских праздников в честь бога Диониса, решил не только рассказывать в песнях, но и

представлять в лицах мифы о героях. Например, хор одевался товарищами Геракла и пел

тревожную песню, что Геракл ушел на подвиг и неизвестно, жив ли; а потом выходил актер,

одетый вестником, и рассказывал стихами, что случилось с Гераклом, и хор отвечал на это

новой песней, радостной или скорбной.

Афиняне были в восторге от нового зрелища. Недоволен был только старый Солон. Он

спросил Фесписа: "И тебе не стыдно притворяться при всех и лгать, будто ты - Гераклов

вестник?" Феспис ответил: "Да ведь это игра!" Солон покачал головой: "Скоро для нас все

будет игрою".

У Солона был молодой родственник по имени Писистрат. Когда-то отец Писистрата

приносил жертву в Олимпии - и случилось чудо: котел с жертвенным мясом закипел без огня,

и вода полилась через край. Мудрец Хилон сказал ему: "Это значит, что сыну твоему тесны

будут законы твоего города. Поэтому не заводи сына, а если завел - отрекись!" Но отец не