Гийом Мюссо Бумажная девушка

5

Обрывки рая

— Его владелец — штат Калифорния, — ответила офицер полиции, убирая инструмент в багажник.

— А где твоя машина?

— Одолжил Тому.

— У него же отобрали права!

— Ну… он разозлился на меня, — признался Мило, уронив голову.

— Ты все рассказал? — встревожилась Кароль.

— Да, но он даже не думает браться за работу.

— Я ж говорила.

Она закрыла машину, и друзья бок о бок по подвесному мосту спустились на пляж.

— Ну, разве это не идиотизм, разрушать жизнь из-за несчастной любви? — занервничал Мило.

Кароль грустно посмотрела на него.

— Такое происходит везде и всюду. Это, конечно, идиотизм, но это очень трогательно и свойственно человеческой природе.

Пожав плечами, Мило пропустил ее вперед.

Кароль Альварес напоминала принцессу из племени майя: высокая, смуглая, с волосами цвета воронова крыла и прозрачными, как вода, глазами.

Она родилась в Эль-Сальвадоре, а в Соединенных Штатах оказалась в девять лет. Кароль с детства знала Мило и Тома. Их семьи — вернее, то, что от них оставалось, — жили в одном доме в Мак-Артур-Парке, испанском Гарлеме Лос-Анджелеса, излюбленном районе героинщиков и тех, кому нужно было свести счеты при помощи оружия.

Все трое влачили жалкое существование среди грязных обветшавших зданий, усеянных мусором тротуаров и магазинов с разрисованными граффити и частично выломанными железными ставнями.

— Посидим немного? — предложила Кароль, разворачивая полотенце.

Мило плюхнулся рядом с ней прямо на белый песок. Небольшие волны лизали берег, а серебристая пена покусывала босые ноги прогуливающихся по кромке моря людей.

Летом пляж кишел отдыхающими, но сейчас, на закате осеннего дня, здесь было гораздо спокойнее. В отдалении виднелся знаменитый деревянный пирс Санта-Моники, больше века радостно встречавший жителей Лос-Анджелеса. Они стекались сюда после работы, чтобы развеяться и на время забыть о городской суете.

Кароль закатала рукава, сняла ботинки и, закрыв глаза, подставила лицо ветру и мягкому осеннему солнцу. Мило смотрел на нее со щемящей нежностью.

Ее тоже жизнь не баловала. Кароль едва исполнилось пятнадцать, когда хулиганы напали на лавку ее отчима и убили его выстрелом в голову. Это произошло во время печально известного бунта, охватившего бедные кварталы города в 1992 году. После этой драмы девочка скрывалась от социальной службы, чтобы не попасть в приемную семью. В результате ее приютила Блэк Мама, бывшая проститутка, как две капли воды похожая на Тину Тернер, лишившая девственности половину парней Мак-Артур-Парка. Кароль с грехом пополам училась, подрабатывая то официанткой в «Пицце Хат», то продавщицей дешевой бижутерии, то администратором на местных конгрессах. Она с первого раза поступила в школу полиции и в двадцать два года влилась в ряды лос-анджелесского департамента правоохранительных органов. Девушка с поразительной быстротой продвигалась по карьерной лестнице: сначала офицер, затем детектив, а несколько дней назад она получила звание сержанта.

— Не звонила Тому?

— Я оставляю ему по два сообщения в день, а в ответ в лучшем случае получаю пару фраз, — ответила Кароль, открывая глаза.

Она сурово посмотрела на Мило и спросила:

— Как мы можем помочь ему?

— Для начала не дать окончательно разрушить себя.

Мило вытащил из карманов упаковки со снотворным и транквилизаторами, которые стащил у друга.

— Ты понимаешь, что в этом есть и твоя вина?

— Думаешь, я подговорил Аврору бросить его? — съязвил он.

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.

— Я устроил финансовый кризис? Я надоумил Мейдоффа присвоить пятьдесят миллиардов долларов? И потом, скажи честно, тебе нравилась эта девица?

Кароль беспомощно пожала плечами:

— Даже не знаю. Но я на сто процентов уверена, что она ему не подходит.

Праздник на пирсе был в самом разгаре. Оттуда доносились детские крики, запах сладкой ваты и яблок в карамели. Парк аттракционов с колесом обозрения и американскими горками стоял прямо на воде, напротив небольшого острова Санта-Каталина, чьи очертания проступали сквозь легкую дымку.

Мило вздохнул:

— Боюсь, никто так и не узнает, чем заканчивается «Трилогия ангелов».

— Я знаю, — спокойно произнесла Кароль.

— Ты знаешь, чем все закончится?

— Да, Том мне рассказывал.

— Правда? Когда он успел?

В ее взгляде появилось беспокойство.

— Давно, — уклончиво ответила она.

Мило нахмурился. К удивлению примешивалось легкое разочарование. Он-то думал, что знает о Кароль абсолютно все. Они виделись почти каждый день, она была его лучшей подругой, самым близким человеком и, хотя Мило не признавался в этом даже себе самому, единственной женщиной, которую он любил.

В задумчивости Мило повернулся в сторону моря. Как в телесериалах, несколько отважных серфингистов сражались с волнами, а инструкторши по плаванию с телами фотомоделей наблюдали за ними с высоких деревянных будок. Но Мило даже не замечал их, перед его внутренним взором стояло лицо Кароль.

Они были очень привязаны друг к другу. Их целомудренная дружба уходила корнями в детство. Мило очень дорожил Кароль и переживал из-за ее опасной работы, хоть и не осмеливался признаться в своих чувствах. Она не знала, что иногда, вечерами, он садился в машину, приезжал к ее дому и проводил ночь на парковке — он чувствовал себя спокойнее, находясь неподалеку. Больше всего на свете Мило боялся потерять Кароль, хотя толком не понимал, что значит это слово. Чего именно он боялся? Что она попадет под поезд? Что поймает пулю, арестовывая очередного наркомана? Нет, скорее всего, однажды ему просто придется смириться с мыслью, что она счастлива с другим.

* * *

Кароль надела солнечные очки и расстегнула еще одну пуговицу на рубашке. Мило тоже чувствовал, как припекает солнце, но после недолгих колебаний решил все-таки не закатывать рукава. У него на руках были вытатуированы каббалистические знаки, нестираемые свидетельства тех лет, когда он состоял в известной банде «Мара Сальватруча», или «MS-13», невероятно жестокой преступной группировке, хозяйничавшей в трущобах Мак-Артур-Парка. Он вступил в нее от безделья, когда ему исполнилось двенадцать. Мать Мило была ирландкой, отец мексиканцем. Члены клана, созданного молодыми эмигрантами из Сальвадора, приняли его за своего и подвергли испытанию инициации: коллективное изнасилование для девушек и регламентированное строгими правилами тринадцатиминутное избиение для юношей. На этом абсурдном экзамене нужно было доказать свою смелость, выносливость и преданность идеям клана, но порой дело заканчивалось смертью испытуемого.

Несмотря на юный возраст, Мило выжил и больше двух лет работал на банду: угонял машины, торговал наркотой, занимался рэкетом и перепродавал огнестрельное оружие. К пятнадцати годам он стал настоящим хищным зверем, в чьей жизни не было места ничему, кроме жестокости и страха. Он попал в замкнутый круг, из которого существовало только два выхода — смерть или тюрьма. Но благодаря сообразительности Тома и любви Кароль ему удалось выбраться из ада. Говорили, что единственный выход из Мары ведет на кладбище. Мило стал исключением из правила.

Последние лучи закатного солнца освещали пляж. Мило зажмурился, чтобы защитить глаза от яркого света и прогнать болезненные воспоминания.

— Давай поедим морепродуктов? Я приглашаю, — предложил Мило, вскакивая.

— Учитывая, сколько денег у тебя на счету, приглашаю я, — отозвалась Кароль.

— Прекрасный способ отпраздновать твое повышение, — сказал Мило, подавая ей руку и помогая подняться.

Они нехотя покинули пляж, прошли несколько метров вдоль велосипедной дорожки, соединяющей Венис-Бич с Санта-Моникой, и свернули на широкую улицу, мощенную булыжником и обсаженную пальмами, где разместились художественные галереи и модные рестораны.

Друзья устроились на террасе ресторанчика «Анизетт». В меню, написанном по-французски, предлагались такие экзотические блюда, как эндивий с ломтиками сала, антрекот с луком-шалотом или яблоки по-дофински.

На аперитив Мило решил попробовать напиток под названием «пастис»,⁹ который принесли, как это принято в Калифорнии, в большом стакане, доверху наполненном кубиками льда.

Хотя улица кишела жонглерами, музыкантами и фаерщиками, ужин проходил в мрачной атмосфере. Кароль грустила, Мило мучила совесть. Разговор крутился вокруг Тома и Авроры.

— Слушай, а с чего вдруг он начал писать романы? — внезапно спросил Мило.

Посреди ужина он понял, что не знает о друге самого главного.

— Что ты имеешь в виду?

— Том всегда любил книги. Но одно дело читать, а другое — писать самому. В юности ты общалась с ним больше, чем я. Он не рассказывал, как придумал свою первую историю?

— Нет, — поспешила ответить Кароль.

Но это было не так.

* * *

Я рухнул на диван разбитый и запыхавшийся, хотя не пробежал ни метра, и бездумно уставился на пологий скат потолка, поддерживаемый деревянными балками.

Ладони вспотели, голова раскалывалась, спину ломило, а желудок завязывался в узел. Сердце гулко билось в груди. Внутри у меня простиралась выжженная солнцем пустыня.

Годы напролет я от заката до рассвета сочинял истории, вкладывая в них всю свою энергию и чувства. Потом начались встречи с публикой и автограф-сессии во всех концах света. Я создал благотворительную организацию, чтобы одаренные дети из моего района получили возможность обучаться в университете творческим специальностям. Мне даже посчастливилось несколько раз поиграть на ударной установке вместе с любимой группой «Рок Боттом Римейндерс».¹⁰

Но сейчас мне все опостылело: люди, книги, музыка и даже лучи солнца, садящегося прямо в океан.

Заставив себя подняться, я вышел на террасу и облокотился на перила. На пляже перед домом стоял старый желтый «Крайслер» с лакированными деревянными панелями — напоминание об эпохе «Бич Бойз». На заднем стекле красовался девиз города: «Malibu, where the mountain meets the sea».¹¹

Я до слепоты смотрел на пылающую кайму, растянувшуюся вдоль линии горизонта: еще несколько минут, и небо погаснет, а ее саму смоют волны. Всегда завораживавшее меня зрелище теперь не производило никакого впечатления. Я не чувствовал ровным счетом ничего, словно полностью исчерпал весь запас эмоций.

Меня могла спасти только Аврора — женщина, источающая аромат горячего песка, с гибким, как лиана, телом, мраморной кожей и серебристыми глазами. Но она не придет. Я проиграл битву и хотел лишь одного: разрушать свою нервную систему метамфетаминами и любой другой дрянью, которая только попадет под руку.

Я решил поспать, но, вернувшись в гостиную, не нашел таблеток. Обшарив все ящики, я догадался, что их конфисковал Мило. Я помчался на кухню и стал рыться в мусорных мешках. Ничего. В приступе паники я взбежал по лестнице, распахнул все шкафы и в конце концов наткнулся на дорожную сумку. В боковом кармашке обнаружилась начатая упаковка снотворного и несколько антидепрессантов — они лежали там с последнего путешествия в Дубай, когда я раздавал автографы в крупном книжном магазине торгового центра «Молл оф зэ Эмирейтс».

Я автоматически высыпал все таблетки в ладонь и некоторое время рассматривал десяток бело-синих капсул, которые, казалось, бросали мне вызов:

«Что, слабо?»

Никогда еще я не подходил так близко к небытию. В голове сменяли друг друга чудовищные картины: я болтаюсь на веревке, засовываю в рот газовую трубу или приставляю к виску револьвер. Рано или поздно так все и закончится. Кажется, в глубине души я всегда это знал.

«Что, слабо?»

Я закинул в себя горсть таблеток с такой решимостью, словно это был единственный путь к спасению. Они застряли в гортани, но глоток минеральной воды решил проблему.

Потом я дотащился до спальни и рухнул на кровать.

В комнате было пусто и холодно. Сквозь огромное бирюзовое стекло во всю стену струился свет.

Я скрючился на матрасе, даже не пытаясь бороться с тягостными мыслями.

С белой стены на меня с состраданием смотрели «Голубые любовники» Марка Шагала — казалось, они грустят оттого, что не могут облегчить мои страдания. Я приобрел этот холст известного русского художника еще до покупки дома (который больше не был моим домом) и кольца для Авроры (которая больше не была моей Авророй). Первое безумство разбогатевшего человека. Картину с незамысловатым названием «Голубые любовники» Шагал написал в 1914 году: обнимающаяся пара излучала таинственную, искреннюю, спокойную любовь. Я влюбился в них с первого взгляда. Для меня они символизировали исцеление двух измученных душ, намертво припаянных друг к другу и призванных всегда быть вместе.

Погружаясь в тяжелую дремоту, я почувствовал, как отступают боль и страдания. Тело становилось невесомым, голос разума замолкал, жизнь уходила из меня…