Госпожа Бовари
жүктеу/скачать 1.4 Mb. Pdf көрінісі
|
| Глава IV
С наступлением первых холодов Эмма переселилась из спальни в столовую, длинную комнату с низким потолком, где на камине, расползаясь по зеркалу, стоял ветвистый полипник. Сидя у окна в кресле, она наблюдала местных обывателей, проходивших мимо по тротуару. Два раза в день проходил и Леон, направляясь из конторы в гостиницу «Золотой Лев». Эмма издали различала его приближение, нагибалась и прислушивалась; молодой человек скользил мимо, за складками оконных занавесок, одетый всегда на один лад и не поворачивая головы. Но в сумерках, когда, подперев подбородок левою рукою, она роняла на колени начатое вышиванье, нередко вздрагивала она при появлении этой внезапно скользнувшей тени. Она вставала и приказывала накрывать на стол. Гомэ являлся во время обеда, держа в руке свою феску; он входил неслышно, чтобы никого не обеспокоить, и, произнеся неизменную фразу «Добрый вечер почтенной компании!», усаживался за стол между супругами и расспрашивал лекаря о больных, а тот советовался с ним насчет гонораров. Потом обсуждались новости, вычитанные в газете; к этому часу Гомэ знал ее всю на память и передавал ее содержание целиком, вместе с рассуждениями журналиста и полною хроникой происшествий как отечественных, так и заграничных. Исчерпав эту тему, он переходил к замечаниям по поводу подаваемых блюд. Иногда, приподнимаясь с места, он даже деликатно указывал хозяйке лучший кусок или, обратясь к прислуге, давал ей советы, как стряпать рагу и какое действие на организм оказывают некоторые приправы; когда он начинал говорить об ароматических и питательных субстанциях, о мясном соке и желатине, красноречие его было ослепительно. Голова у него была богаче набита рецептами, чем его аптека банками, и он превосходно умел приготовлять всевозможные варенья, соленья и сладкие наливки; знал также все новейшие изобретения по части экономических жаровен вместе с искусством сохранять сыры и подслащивать скисшее вино. В восемь часов за ним приходил Жюстен, чтобы запирать аптеку. Гомэ бросал на него лукавый взгляд, особенно если тут находилась Фелисите, так как заметил пристрастие своего ученика к дому лекаря. — Мой молодчик начинает мечтать, — говорил он. — Боюсь, черт побери, что он влюбился в нашу кухарку! Но другой, более важный недостаток, который он ставил в вину юноше, была его привычка слишком внимательно прислушиваться к разговорам господ. В воскресенье вечером, например, его невозможно было выпроводить из гостиной, куда он являлся на зов госпожи Гомэ за детьми, успевшими задремать в креслах стягивая своими спинами слишком широкие коленкоровые чехлы. Мало гостей приходило на эти вечера к аптекарю: его злословие и его политические взгляды постепенно отдалили от него многих уважаемых лиц. Клерк не упускал случая присутствовать каждый раз. Едва заслышав звонок, он кидался навстречу госпоже Бовари, снимал с нее шаль и прятал под аптечную конторку теплые валенки с опушкой, которые она надевала в снег поверх обуви. Начинали с нескольких партий в «тридцать-одно»; потом Гомэ играл с Эммой в экартэ; Леон, стоя позади, давал ей советы. Опираясь руками на спинку ее стула, он разглядывал зубцы гребенки, вонзившиеся в ее косу. Всякий раз как она сбрасывала карты, ее платье с правой стороны приподнималось. От густого узла волос ложилась на шею коричневая тень, мало-помалу бледнея и исчезая книзу. Платье спадало по обе стороны на стул складками и расстилалось по полу. Когда порою Леон нечаянно задевал сапогом его край, он отодвигался, словно наступил на что-то живое. По окончании карточной партии аптекарь и врач принимались за домино; а Эмма подсаживалась к столу и перелистывала «Иллюстрацию». Она приносила с собою и свой модный журнал. Леон садился возле нее; вместе они разглядывали картинки, ожидая друг друга, чтобы перевернуть страницу. Часто она просила его сказать стихи; Леон декламировал нараспев, стараясь, чтобы голос замирал на любовных местах. Но стук домино раздражал его; Гомэ был ловок в этой игре и разбивал Шарля даже при двойных шестерках. Сыграв три сотни, оба растягивались в креслах у камина и вскоре задремывали. Угли подергивались пеплом; чайник был пуст; Леон все читал. Эмма слушала, машинально поворачивая ламповый абажур с нарисованными на кисее паяцами в колясках и канатными плясуньями с шестами в руках. Леон умолкал, указывая на спящих слушателей, тогда их разговор продолжался шепотом, и эта беседа казалась им сладостной, потому что ее никто, кроме них, не слышал. Так установилось между ними постоянное общение, обмен книг и романсов; Бовари, не ревнивый от природы, оставался равнодушен. Ко дню своих именин он получил в подарок великолепную френологическую голову, испещренную цифрами до самой груди и выкрашенную в голубую краску. То был знак внимания со стороны клерка. Он выказывал его на разные лады, вплоть до исполнения мелких поручений доктора в Руане. Так как в это время книга одного романиста сделала модным увлечение кактусами, Леон накупал их для госпожи Бовари и привозил в «Ласточке», держа всю дорогу на коленях и накалывая себе пальцы о шипы. Эмма велела приладить к окну полочку с решеткой для цветочных горшков. У клерка был свой висячий садик, и они видели друг друга, ухаживая за цветами на окнах. Был дом в деревне, за окном которого еще чаще вырисовывался облик его владельца; в воскресенье, с утра до ночи, и каждый день после обеда, в ясную погоду, в слуховом окошке чердака можно было наблюдать худощавый профиль Бинэ, склоненного над токарным станком, чье однообразное жужжанье слышно было даже в гостинице «Золотой Лев». Раз вечером, придя домой, Леон нашел у себя в комнате ковер из шерсти и бархата, с листьями на палевом фоне; он позвал господина и госпожу Гомэ, Жюстена, детей, кухарку и рассказал об этом патрону; все желали увидеть ковер: но почему докторша вздумала задаривать молодого человека? Это показалось странным, и все про себя решили, что она его любовница. Он сам подавал повод к этим подозрениям — так любил он распространяться об ее прелестях, об ее уме. Однажды Бинэ даже грубо заметил ему: — Мне-то какое до этого дело, коли я к ней не вхож? Он мучился, придумывая, каким бы способом сделать ей признание, и постоянно колеблясь между боязнью не понравиться ей и стыдом перед собой за свое малодушие, плакал от отчаяния и неудовлетворенных желаний. Затем принимал энергические решения, писал письма и рвал их, ставил себе сроки и сам же их отодвигал. Часто он шел к ней с твердым намерением отважиться на все; но это решение быстро покидало его в присутствии Эммы, и когда Шарль, войдя, предлагал ему проехаться в тележке, чтобы вместе навестить по соседству больного, он тотчас же соглашался, откланивался Эмме и уходил. Разве муж ее не был частицею ее самой? Эмма же вовсе не спрашивала себя, любит ли она его, Любовь, по ее понятию, должна была налететь внезапно, порывом вихря и вспышками молний, подобная небесному урагану, падающему на жизнь, опрокидывающему все, срывающему волю людей, как буря срывает листья деревьев, и уносящему в бездну сердца. Она не знала, что на террасах домов дождевая вода застаивается лужами, когда закупорены водосточные трубы; так и оставалась бы она в невозмутимом покое, когда бы не оказалась вдруг — трещина в стене. |