Госпожа Грац обращала ко мне умные вопросы о российских делах. Мы разговорились, и я обронил, что готовлю перевод книжки Кристофера Дэя "Места, где обитает душа"

было то обстоятельство, что когда все

устремляются за город, все достоинства

загородной территории испаряются.

Мои родители - дети иммигрантов. Оба родились и выросли в Бруклине, оба исповедовали Американскую Мечту в той ее ре­дакции, что укрепилась в начале нашего столетия. Я первой в семье родилась в Манхэттене, что с сегодняшней точки зрения, может быть, и сомнительное достоинство, но для поколения моих родителей переезд из Бруклина в Манхэттен был символом соци­ального успеха.

Мой отец нашел себе место в деле чистки одежды, изучив его в ходе работы на хозяина, а затем открыв собственное ателье хим­чистки на средства, занятые в семейном кругу, и наконец расши­рившись до создания маленькой сети из четырех ателье в Гринвич Виллидж. Мы жили в большой квартире на южной стороне Ва­шингтон Скуэр, и наши окна выходили на парк, так что мать мог­ла присматривать за мной во время прогулки и помахать мне ру­кой, если я заигралась дольше положенного. Каждое утро я про­ходила семь-восемь кварталов до школы, без опаски играла в парке, ездила в музеи и театры Аптауна, на 14-й Стрит делались повседневные покупки, а на Пятую Авеню ездили за чем-то осо­бым. В городе было замечательно интересно жить.

У нас была летняя дача, без утепления и без зимнего отопле­ния, в Вестоне, штат Коннектикут, в самом сердце Графства Фэрфилд, одном из идиллических мест, где удобные дома были окружены лесами, полянами и ручьями, и откуда было близко проехать на пляжи Лонг Айленда. Отцу нравилось жить за горо­дом. Мальчик, выросший в Бруклине, научившийся нырять с пирса в заливе Нью-Йорк и играть в лапту на улице, не мог усто­ять перед соблазнами стриженого газона, роз в саду и 5ассейна.

Две вещи одновременно подталкивали семью к переезду в пригород. Для отца возникли новые возможности: в Вестпорте, городе покрупнее близ Вестона, открылся первый торговый центр, включивший первый филиал ньюйоркской сети универмагов.

Прямо напротив, в двух минутах от Мейн Стрит, как раз должен был открыться второй, и его застройщик хотел, чтобы в его соста­ве было ателье химчистки. Торговый центр того времени брал уроки у старой улицы и фактически воспроизводил в более упо­рядоченной форме ту пеструю смесь, которая родилась в схеме уличной торговли. Застройщики следовали схеме охвата множе­ства специализированных магазинов и услуг, и этот хотел, чтобы ателье химчистки разместилось между супермаркетом и магазином детской одежды, вслед за чем вдоль пассажа должны были разме­ститься хозяйственный магазин, магазин ковров и закусочная. Это предложение было для отца более чем заманчиво.

К тому же отцу давно хотелось построить зимний дом. Земля у нас была. Налоги были невелики. Местные школы имели доб­ротную репутацию, тогда как Нью-Йорк был в часе пути поездом или в полутора - машиной. Вокруг Вестпорта один за другим воз­водились "образцовые" дома, манившие горожан, и моя мата, де­коратор интерьеров, уже работала на здешних застройщиков, по­могая им придать дополнительную привлекательность образцовым домам, чтобы заманить ньюйоркцев покрепче*. Когда мы постро­или собственный новый дом, это фактически была несколько при­гнанная к нашим потребностям стандартная версия.

Итак, с одной стороны были положительные стимулы, но одновременно нас подталкивали к переезду еще три обстоятель­ства. То здание в Гринвич Виллидж, где у отца было основное производство, было приговорено крупномасштабным проектом, принятым Робертом Мозесом как Генеральным Застройщиком -значительный кусок многофункциональной, экономически здоро­вой в то время ткани Виллидж должен был быть принесен в жер­тву строительству многоквартирных зданий среди обширных газо­нов. Ньюйоркский Университет, до того времени приятный сосед внутри в основном жилого массива, приобрел дом, где была наша квартира, и дал знать, что всем квартиросъемщикам надлежало выехать, уступая путь расширению университета**. Наконец, рэкет наступал на малый бизнес, и ателье, вроде принадлежавшего мое­му отцу, было все труднее сохранять независимость на Восьмой улице, главной торговой оси Виллидж.

Такая комбинация причин не позволяла медлить. Мы пере­ехали в Вестон, и отец, продав, не без потерь, предприятие в Нью Йорке, открыл одну из первых химчисток экспресс-обслуживания в Коннектикутском торговом центре. Новое предприятие было полно новинок: обслуживание на месте, обслуживание в течение одного дня, оборудование для стирки и глажения мужских соро­чек. Совсем иначе, чем на старом месте, где только одно заведение из четырех было фабрикой, без разносчиков нельзя было обой­тись, а экспресс-обслуживание затруднено. Отец открыл предпри­ятие в 1953 году, так что с тринадцати лет я охотно помогала там после уроков и по субботам. Я провела немало часов за прилав­ком, помогая отцу, и было удивительно обнаружить, сколько но­вых клиентов знали отца с Виллидж, допытываясь: "Вы тот са­мый Лэрри Брандес, у кого было ателье химчистки на Восьмой улице?" Это были прежние горожане, такие же новые субурбани-ты в поисках зеленых лужаек, как и мой отец. Исход в субурбию набрал полные обороты. Мы были и участниками и свидетелями американского феномена.
…………………………………………………………………………………… ………………

*Обманный трюк, которому мать обучил застройщик, заключался в том, что­бы обставлять комнаты некрупной мебелью, чтобы покупателям казалось, что они приобретают большее жилое пространство.

**Много лет спустя на этом месте была выстроена по проекту Филипа Джон­сона университетская Библиотека Бобст.

Исход из города не был естественным
Никем невысказанная национальная политика "роспуска" городов сформировалась в этой стране после Второй Мировой войны. Эта политика, вернее даже пучок политических действий, которым мы уделили внимание в первых главах, пробудили такие силы вне города, что теперь понадобилось напряжение всего горо­да, чтобы как-то им противостоять. Наиболее ярким выражением "распускания" города стал shopping mall - загородный торговый центр. Такой торговый центр конечно не может считаться выра­жением феномена во всем его объеме, но он одновременно и наи­более нагляден и очевидным образом разрушителен. Близкие по силе к смертельному удары, наносимые городу все более и более крупными торговыми центрами, сопоставимы с воздействием все более широких хайвэев, жилых комплексов на месте старых райо­нов или полос жилой застройки вдоль бесконечных шоссе. Все эти явления, в комбинации с бурным бегством производств и штаб-квартир корпораций (на место которых не спешили придти но­вые) - все это вызвало экономический вакуум и упадок.

Есть среди нас те, кто, не без оснований, утверждают, что это именно городские политики, а не общенациональный полити­ческий тренд, породили исход жителей и предприятий из городс­ких ядер. Это полуправда, так как при этом игнорируется то об-стоятельство, что дешевизна земли, низкие налоги и пакет феде­ральных программ по сооружению хайвэев, введению гарантий по закладным и субсидий на сооружение инженерных сетей факти­чески выманивали и горожан и бизнес вовне из города. Субурба­низация стала национальной политикой.

Перед лицом внешних обстоятельств многие города стали врагом номер один самим себе, так как ускорили упадок ошибоч­ной реакцией на подлинную угрозу в виде программ "обнов­ления". Когда даунтауны стали сами уязвимы, "обновление" и расчистка трущоб нанесли им последний удар. Однако дело от­нюдь не обстояло так, что федеральные бюрократы напрямую указывали городским сообществам, что им надлежало делать. Многие приветствовали вспрыск федеральных средств вместе с образом "внутригородской субурбии", в который те были упако­ваны. Некоторые города сопротивлялись - как Саванна, о кото­рой мы столько говорили. У других не было денег или энергии, чтобы переменить себя. Есть и такие, что и сегодня обладают тем, что они не уничтожили в дни бульдозерного "обновления".

Опасности, сопряженные с рассеиванием в ландшафте все более крупных торговых центров, игнорировались так же, как и ловушки "обновления" ранее. В последние годы ослабленные ста­рые даунтауны малых городов, с их пустующими магазинами и пустырями на многих участках, были повсюду уничтожены регио­нальными торговыми центрами. В больших по размеру даунтау-нах пустующие магазины рассредоточены и потому менее заметны, но от этого не менее реальны. Пока торговые центры были скром­нее в размерах, их воздействие на близлежащие города и городки было не столь заметно. Теперь их поистине грандиозный размах и коммерческая привлекательность обозначают это воздействие бе­зошибочным образом. По крайней мере один коммерческий даун-таун вблизи торгового центра фактически парализован, и пути, которые когда-то вели в центр города, теперь ведут вовне, к тор­говому центру*. Будучи среднего масштаба, центры такого рода, бывает, и привлекают заодно новых покупателей в недалекие да-унтауны, но не так обстоит дело с сегодняшними гигантами.

Это не означает, что всякая перемена идет во зло. Перемена, как например в случае с джентрификацией, может быть позитив­ной, если она не имеет характера катаклизма. Вопрос не в выборе между сохранением или переменой, а между изменением, хорошо управляемым, и изменением, регулируемым скверно.

Поначалу появление торговых центров вне города было лишь реакцией на уже состоявшиеся перемены. Вдохновляемые щедры­ми федеральными программами финансирования и строительства, люди передвигались в пригороды во все возраставшей численнос­ти. Тем не менее, правительственные программы лишь соблазняли к перемещению, а не вынуждали к нему. Газон перед крыльцом и задний дворик, дополнительная площадь и гараж на две машины привлекательны очевидным образом. Пригородная жизнь и обеспечиваемое ею домовладение выросли в ранг идеала. Политика финансирования, отдававшая приоритет новому строительству, сделала этот идеал достижимым.
…………………………………………………………………………………………… ….

*В период подготовительной работы для этой книги мы с мужем совершили множество автомобильных путешествий, постоянно поражаясь тому, что всегда наталкиваешься на эффектные рекламные объявления новейших торговых центров, но ни следа обозначений того, что поблизости есть город, заслужи­вающий визита.

Население страны росло как на дрожжах в результате рас­кручивания бейби-бума. Маленькие мейн-стриты и крупные даун-тауны ответили на это в известной степени, и очень часто неадек­ватным образом, тем способствуя своему дальнейшему упадку (мы рассмотрим это подробнее дальше). Поэтому первые торговые центры - торговые полосы вдоль дорог, заполненные сериями магазинов и паркингов - служило нарастанию потребностей в со­ответствии перемещению людей и вложений в недвижимость.

Это перемещение вторило началу новой эпохи в розничной торговле. Послевоенная Америка могла позволить себе роскошь применить таланты скорее в мирных, чем в военных целях. Ново­введения в ассортименте потребительских товаров, их упаковке и рекламе совпали по времени с увеличением размеров магазинов, собственниками которых были уже общенациональные торговые сети. У таких сетей не было связи с даунтауном или ответственно­сти перед местными сообществами, и их прибыли перекачиваются в отдаленные штаб-квартиры, а не реинвестируются на месте.

Переизбыток предложения товаров и услуг обрушился на розничную сеть мейн-стрит, у которой не было резервов для рас­ширения, чтобы удовлетворить новые потребности. Многие предприятия были более чем готовы воспользоваться большими торго­выми площадями, которые предлагались торговыми центрами с их обширными складами, заодно с легкостью подъезда, обеспеченной новыми хайвеями. Новое наступало, старое исчезало. Общество охватила мания модернизации.
Укрепление автомобильного общества
"Мобильное общество, установившее новый набор ритуалов вокруг "драйв-ин что угодно", утвердило ежевечерний субботний наезд на крытый, с искусственным климатом, торговый центр с его холодный, консервно-музыкально-пластмассовым великолепи­ем, - писала Луиза Хакстебл в статье 1976 года под названием "Взлет и падение Мейн-стрит" (Нью-Йорк Таймс). - На старых улицах старые здания безжалостно сносили, чтобы дать место паркингам. Мейн-стрит превратилась в грустный, обветшалый реликт, где пустые витрины чередовались с запыленными выклад­ками, выглядевшими так, как будто время остановилось одним из летних вечеров сороковых годов."

Закат мейн-стрит как сгустка активности и розничной тор­говли в сообществе можно четко проследить по следам автомо­бильных колес. Вообще в истории перемены в области средств сообщения всегда влекли за собой мощные социальные и физичес­кие изменения, будь то большие города или малые, городки или деревни. Увы, слишком часто такого рода перемены, в частности заглохшие железнодорожные и автобусные вокзалы, несли с собой смертельную угрозу даунтауну. "Теперь, когда поезда перестали ходить, как раньше, мы можем оценить, что они более счастливым образом согласовывали персональные интересы с интересами со­обществ, чем автомобиль", - так писал обозреватель Newhouse News Service в июне 1987 года. Обходные автомагистрали строи­лись, исходя из идеи разрежения транспорта в даунтауне, однако они лишь ускорили исход предприятий.

Ранние города, малые города и даже ранние субурбии есте-ственным образом формировались вокруг железнодорожных стан­ций, у которых размещались торговые кварталы и рынки, на ко­торые регулярным образом поставляли продукцию окрестные фермеры. Эти участки естественным образом становились центра­ми как экономической, так и общественной жизни. Взлет автомо­биля и хайвэя вызвали рассредоточение города и размах автомо­бильных пригородов, которые вместе сформировали расплющен­ный город сегодняшней эпохи. Функции, ранее сосредоточенные в городском центре, разбежались по всем направлениям. Есть неко­торая ирония в том, что те железнодорожные вокзалы, что уцелели до наших дней, остаются важными ориентирами в городе даже если они и лишились транспортного значения.

До того, как автомобиль одел на себя корону, одной из важ­нейших черт даунтауна была его пригнанность к пешеходу - мас­штабом, проектными решениями, общим настроением. Затем на­стало время придорожных торговых "рядов" (вроде того, где бы­ло предприятие моего отца) на выезде едва ли не из каждого го­рода. Это были мини-центры с обширными автостоянками, спро­ектированные именно таким образом, чтобы привлечь внимание водителя. Их огромные рекламные щиты, взывая к вниманию, скорее всего, приводили в замешательство - неизбежное следствие попытки передать сообщение пассажирам машины, идущей со скоростью сорок пять миль в час.

В попытках выдержать конкуренцию с "рядами" даунтаун нанес самому себе немалый урон. Проезжая часть улиц расширя­лась, ужимая тротуары и нередко уничтожая старые деревья с их густой тенью, ранее часто смыкавшие кроны над мейн-стрит (есть горькая ирония в том, что создатели сегодняшних Торговых Цен­тров так гордятся высадкой деревьев). Немало.выдающихся ста­рых зданий, будь то старая ратуша, Викторианский отель, импо­зантное здание суда или всего лишь скромная линия роу-хаузов с витринами магазинов по первому этажу, уступило место автосто­янкам. С утратой каждого такого сооружения в пользу очередной стоянки исчезала реальная или потенциальная коммерческая фун­кция, способная привлечь посетителей в даунтаун. Неизбежно, чем больше машин пытается вместить в себя город, тем выше на­логовая нагрузка на социальную и торговую активность. Терявшие опору предприятия либо вообще закрывались, либо переселялись за город, забирая покупателей во внегородские торговые "ряды". Даунтаун стал казаться чем-то устаревшим, и владельцы недви­жимостью стали пытаться конкурировать с "рядами" установкой чрезмерно крупных вывесок и знаков, которые окончательно раз­рушили остаточное очарование, всякую привлекательность места.

Одновременно с торжественным маршем автомобиля расцве­тал пышным цветом консумеризм, потребительский азарт в чистом виде. Ни одна мода - в одежде или стилистике автомобиля - не держалась более двух лет. Убежденность в том, что новое автома­тически хорошо, а старое столь же автоматически дурно, была однако шире и сильнее, чем только напор легкой промышленнос­ти. Не только тостер или чайник, которым вы привыкли пользо­ваться, стары и потому дурны, но также стары и потому плохи и роу-хауз девятнадцатого века или квартира начала двадцатого, в которой вы жили, наполненные прохожими улицы, по которым вы ходили, или оживленный сквер, на котором вы когда-то игра­ли. Короче говоря, город в котором вы всегда жили, представлял собой скверную, запутанную смесь функций, каждая из которых мешала другой, и потому их было трудно регулировать, определив для них новый порядок, какого требовало новое мышление. Жиз­ненные функции не должны были более совмещаться в одном мес­те, как ошибочно делалось в городах долгие века. Теперь наконец, в эйфории, охватившей послевоенную Америку, все это можно было исправить. Можно было произвести аккуратную сортировку, в результате которой отдельные функции можно было обособить, почистить и сделать более эффективными, а где же это можно сделать лучше, чем на открытых просторах вне города? Счита­лось, что гораздо лучше жить в доме, отделенном от соседних подстриженным газоном, а от торговли - сложной системой подъездных путей, что вполне осуществимо, если жить в одном мире, а работать в другом.

Город не был единственной жертвой. Новый порядок с той же энергией дикости был обрушен на холмы и фермы сельского ландшафта, что и на проверенную временем ткань городских ядер. К началу 50-х все это шло уже полным ходом. Бульдозеры сносили леса и мейн-стриты с равным рвением. Создатели комп­лексов бушевали в городах, строители торговых центров - за го­родом, так что могло показаться, что градостроители и строители хайвэев это одни и те же люди. Результатов стало расползание города, когда граница между ним и внегородским была сознатель­но устранена. Мало кто задумывался об уникальности, местных особенностях или экономической разумности, шла ли речь о даун-тауне или о полях пшеницы. Страна полным ходом рвалась впе­ред во имя прогресса, словно стремясь исполнить колкое опреде­ление Гертруды Стайн: There is no there, there ("не тревожьтесь -там нет никакого там").

Планировщики, бизнесмены и лоббисты субурбии объявили город анахронизмом до того, как города начали вымирать. Сам этот диагноз, жестокий и ошибочный, венчая образ того, что дол­жно придти на смену городу, был обоюдоострым орудием, уско­рившим упадок города.

В 1958 году Джейн Джекобс писала: "Как будут выглядеть жилые комплексы? Они будут просторными, близкими по приро­де парку, немноголюдными. Они будут культивировать широкие виды на зелень. Они будут солидны, устойчивы, симметричны и упорядочены. Они будут чисты, эффектны и монументальны. Они будут обладать всей полнотой признаков ухоженного рес­пектабельного кладбища" (выделено мной - Р.Г.) Ирония в этом образе была в том, что он воплощался с идеей чистоты и порядка в городе, однако никогда раньше города не казались столь грязны и беспорядочны. Проблемы санитарии занимают высокую пози­цию в персональном списке приоритетов, и эти проблемы никак не поддаются разрешению средствами одной только планировки.

То, что описывала Джекобс, представляло собой все еще де­сятки проектов на досках архитекторов по всей стране. Город пе­рекраивался по внегородскому принципу и внегородским ценнос­тям, а субурбия казалась новым парадизом. Оба тезиса были ис­ходно ошибочными.

К началу 60-х стерильность однородной пригородной среды повлекла за собой жажду компенсации в торговом пространстве. Торговые центры начали предлагать им фонтаны и выставки жи­вописи, места отдохновения и рестораны, кинотеатры и аркады в явном желании воспроизвести те самые, некогда полные жизни даунтауны, у которых они отобрали покупателей. Торговый центр вступил на путь превращения в даунтаун для субурбии.

В 1956 году Саутдейл, первый замкнутый, кондициониро­ванный комплекс магазинов, мастерских и ресторанов, был от­крыт в Эдине, зажиточном пригороде Миннеаполиса. Спроекти­рованный архитектором Виктором Груеном, Саутдейл обозначил собой радикальный переход от привычных "рядов" вдоль главной дороги, с их магазинами лицом к дороге, к все более крупным замкнутым "пассажам" или "моллам" - "Мейн-стрит в космичес­ком корабле", как их окрестил Северин Ковиньски, автор книги "Mailing of America" (Опассаживание Америки).

В свой речи на собрании Международного Совета Торговых Центров 1978 года Груен произнес:

"Трудно представить себе сегодня, что во времена проектиро­вания Саутдейла сама идея создания крытого торгового центра была столь революционной, что все так называемые "специалисты" заверяли моих клиентов, что они ни в коем случае не должны ввязываться в безумный эксперимент, осуществление которого технически невозможно, а в экономическом смысле -полная катастрофа. Понадобилось немало лет после открытия Саутдейла, пока кое-кто еще рискнул повторить идею замкнутого торгового центра, которая к настоящему времени вылилась в аб­солютный стандарт, применяемый даже в таких местах, где в силу мягкости климата т.н. открытый торговый центр был бы явно предпочтительнее".

К семидесятым годам обычный местный торговый центр по­всеместно развился до масштабов регионального центра, общая торговая площадь которого в большинстве случаев сравнялась с совокупностью торговых площадей даунтауна. По данным Меж­дународной ассоциации менеджеров даунтаунов, в начале 70-ых рабочая площадь региональных центров варьировала между 20.000 и 50.000 кв.м. К концу того же десятилетия региональные суперцентры площадью 100.000 кв. м и даже более перестали быть редкостью, и прежние центры, ядрами которых были обычно два универмага, уступили позицию центрам с тремя-четырьмя, а их в свою очередь начали теснить центры с пятью-шестью универмага­ми в качестве опорных "якорей". К концу 70-х в стране насчиты­валось 22.000 торговых центров всех видов, т.е. в три раза боль­ше, чем в 1965 году. Саутдейл, первый в этому долгом ряду, сам стал отражением общего процесса. Когда он был открыт, в нем насчитывалось 2 универмага и 64 отдельных магазина при 80.000 кв.м площади. В настоящее время там три универмага, 140 мага­зинов, и общая площадь достигла 110.000 кв.м.

Не лишено забавности то обстоятельство, что пока регио­нальные торговые центры пожирали все новые гектары сельских угодий, разрастаясь до гаргантюанских размеров, уже в 70-е годы началось то, что в полноте проявилось лишь в следующем десяти­летии: возвращение даунтауна. Новейшей модой оказалось хоро­шо забытое старое: мейн-стрит. "Объявленная умершей, - писала Хакстебл в статье 1976 года, - мейн-стрит отказалась вымереть".

Добрая, старая, всеми изруганная улица, тесная, насыщен­ная, полная всяческих неожиданностей, все же оказалась местом, где стоит просто находиться. Забытые ценности мейн-стрит вновь стали разменной монетой. Людям вновь нравились маленькие ма­газины, интимность масштаба, персональный контакт с мясником или кондитером, персональные отношения с местным лавочником, который знает в лицо всех членов семьи, привкус традиционнос­ти, связанный с семейным магазином. Им вновь стал нравиться и универмаг даунтауна с большей, чем "молл", личностностью, дос­тупный для того, чтобы наскоро сделать покупку во время обе­денного перерыва, достижимый без дорогостоящей поездки в ав­томобиле, с продавцами, которые знают на память ваш размер, пристрастия, а то и день вашего рождения. Маятник откачнулся назад. Есть все же ценности, накапливавшиеся за долгое время и с тем личным оттенком, оценить который можно всерьез только когда его вытесняет холодный блеск нового "молла" - торгового центра, выстроенного в один присест.

Деловая суета и сосредоточение интересов в ту пору стека­лись в даунтаун совершенно естественным образом. Альтернативы не было. Мейн-стрит была своего рода парадным двором городс­кого сообщества, местом собраний, местом для праздников, сбора пожертвований, политических митингов и патриотических ше­ствий. Помимо необходимости в покупке, там всегда можно было нечто увидеть, услышать, сделать. Эта старая схема воспроизво­дилась из поколения в поколение и сошла на нет только при жиз­ни моего поколения.

Когда ребенком я жила в Гринвич Виллидж, Вашингтон Скуэр Парк был чрезвычайно оживленным местом, откуда весь город открывался как континент для исследовательских экспеди­ций. "Парк", как все его называли, был местом свиданий и ми­тингов, здесь фокусировались все виды деятельности - от игры в шахматы на скамейках до политических речей и фестивалей гита­ристов вокруг ступеней "Круга" - массивного фонтана, на широких ступенях которого было удобно сидеть. Мой дед и его при­ятели встречались на одной и той же скамье, а мои сверстники -на той же игровой площадке. Люди извне появлялись в пределах нашего сообщества по великому множеству поводов - от покупки до поиска развлечений и от поиска образования до заботы о здо­ровье, как всегда и происходит в живом городском сообществе.

Позднее, когда я подростком жила в Вестоне, мы с друзьями проводили всю субботу "в городе" - в даунтауне Вестпорта непо­далеку. Мать, горожанка до глубины души, ненавидела быть в зависимости от семейного автомобиля или играть роль семейного шофера, обычно отвозила меня в даунтаун субботним утром и оставляла на целый день. Если у нее не было повода или склон­ности ехать туда, я сигналила у дороги, пока кто-то не подвозил. Обратный путь я либо делала сама, либо ждала, пока отец не закроет ателье, чтобы ехать домой. Всегда хватало, чем заполнить день: что-то надо было выбрать в магазине, надо было поработать над школьным заданием в библиотеке, встретиться с друзьями, чтобы вместе пообедать и сходить в кино после полудня, принять в чем-то участие в местном отделении YMCA или просто "поболтаться" - все это очень похоже на то, как жили мои при­ятели в других местах и не слишком отличается от образа жизни подростков в современных торговых центрах.

Сегодняшние торговые центры широко черпают из этого прежнего опыта. Они упорно воспроизводят, втягивают в себя и адаптируют признаки прошлого — до той степени, какая вообще достижима в системе "молла". Потребности, на которые они ори­ентированы, отнюдь не изменились со сменой поколения. В свою очередь, даунтауны отыгрывают в свою пользу кое-что из того, чему "моллы" в свое время научились у них, они и сейчас могут дублировать функции торговых центров, ни мало не уступая в своем "урбанизме". Как ни стараться, "молл" никогда не может имитировать индивидуальность настоящего даунтауна, в первую очередь потому, что отпечаток местного населения всегда в нем уступает отпечатку коммерческой структуры, представляющей интересы торговой сети национального масштаба. "Молл" не уме­ет вобрать в себя дыхание местного сообщества так, как это шутя делает даунтаун, и попытки имитировать "местный дух" оказыва­ются в нем поверхностными и часто жалкими. Бывает, что акти­висты донорства или герл-скауты устанавливают свой столик для сбора пожертвований, бывает, что там можно обнаружить доску объявлений о предстоящих местных событиях, но в целом воз­можности "молла" вместить в себя жизнь местного сообщества ограничены до предела. Дух места, сращиваемость интересов мес­тных торговцев и местных покупателей достижима только в усло­виях подлинно местной среды, т.е. на мейн-стрит или ее эквива­ленте в условиях данного даунтауна. Особенность места и приро­да "молла" находятся в оппозиции по определению.