Говард Филлипс Лавкрафт (Howard Phillips Lovecraft)

Вскоре общее возмущение вынудило некромантов спешно покинуть Тинарас и бежать на юг, к пустыне Синкор, где можно найти только кости да иссохшие мумии некогда жившего здесь народа, который много лет назад сгинул от неведомой болезни.

Вокруг расстилались мрачные, уродливые, будто лицо прокаженного, серые земли, над головой раскаленным углем пламенело огромное красное солнце. Нагромождения полурассыпавшихся скал и тоскливые как одиночество океаны песка вселили бы ужас в сердца обычных людей; а поскольку некромантов вынудили бежать в эти безлюдные края без воды и съестных припасов, казалось, им следует оставить всякую надежду. Они же, втайне усмехаясь, словно завоеватели на подступах к богатому царству, которое давно желали покорить, бестрепетно углубились в пустыню.

Впереди, вдоль иссушенных полей, где не росли ни трава, ни деревья, над глубокими ложбинами, бывшими некогда устьями рек, тянулась не тронутая годами величественная мощеная дорога, которая раньше связывала многолюдный Синкор с Тинарасом. Здесь они не встретили ни единого живого существа, но вскоре увидели распростертые на камнях скелеты коня и всадника, на которых до сих пор красовались богатая упряжь и роскошный наряд, что носили они при жизни. И остановились Мматмур с Содозмой у этих жалких костей, выбеленных ветром и временем, блестящих и чистых, и переглянулись с недобрыми улыбками на устах.

«Конь будет твоим, - молвил Мматмур, - ведь ты превосходишь меня годами и должен пользоваться привилегиями старшинства; наездник же послужит обоим и станет первым нашим верным рабом в Синкоре».

Они очертили на сером песке у дороги три окружности, одну в другой, и встав в центре, исполнили запретные обряды, повелевающие мертвецам пробудиться, отринуть безмятежную пустоту забвения и отныне во всем повиноваться злой воле некроманта. Потом засыпали в отверстия, зиявшие на месте носа, по щепотке волшебного порошка. И жалобно скрипя, поднялись белые кости со своего ложа, готовые служить хозяевам.

Как и решили, Содозма сел на лошадь, взял усыпанные драгоценными каменьями поводья и двинулся вперед, словно шутовское подобие Смерти на бледном коне; Мматмур шествовал рядом, опираясь на эбеновый посох, а скелет человека в богатом наряде, свисавшим с голых костей, шел следом за ними, как и пристало слуге.

Некоторое время спустя, среди серых бесплодных земель они вновь увидели останки лошади и всадника, которых не тронули шакалы, а раскаленное солнце иссушило, уподобив древним мумиям. Их вечный сон тоже был нарушен некромантами; Мматмур забрался на скакуна с ввалившимися боками, и два мага горделиво, словно странствующие императоры, ехали по пескам в сопровождении скелета и ожившего мертвеца. Подобную участь разделили другие почившие, люди и животные, чьи кости или трупы, сохраненные пустыней, попадались некромантам на их пути; так постепенно небольшой отряд стал величественной процессией, и ряды верных рабов, сопровождавших своих хозяев в путешествии по Синкору, все росли и росли.

Приблизившись к Йетлуриому, столице сгинувшего царства, они встретили множество гробниц и захоронений, до которых за столько лет не смог добраться ни один грабитель; там покоились мумии, почти не тронутые временем. Всех пробудили они к новой жизни, подчинив своей воле. Одним приказали распахать и засеять опустевшие поля, добыть воду из заброшенных колодцев; другим же велели заниматься тем делом, в котором усопшие преуспели при жизни. Царившую здесь два века тишину сменили мириады звуков, слившихся в неумолчный гул беспрерывной работы; и высохшие мумии ткачей не отрывались от челноков, а восставшие из могилы трупы землепашцев покорно налегали на плуг, влекомый неживым скотом.

Наконец, утомленные путешествием и беспрестанным повторением заклинаний, Мматмур и Содозма с вершины песчаного холма увидели впереди величественные шпили и прекрасные, нетронутые временем купола Йетлуриома, погруженного в загустевшую темную кровь зловещего заката.

«Это богатый край, - сказал Мматмур, - и мы разделим его блага между собой, станем править здешними мертвецами и провозгласим себя владыками возрожденной империи».

«Верно, - отозвался Содозма, - ибо нет живых, чтобы оспорить наши права; а те, кто восстал из могилы, повинуясь воле некроманта, не сделают ни шага, ни вздоха без нашего соизволения, и никогда не поднимут бунт против своих повелителей».

И когда кроваво-красное небо оделось пурпуром сумерек, вошли они в Йетлуриом, проехали мимо горделивых строений, ныне погруженных во тьму, и разместились вместе со своей ужасающей свитой в великолепном обезлюдевшем дворце, где некогда императоры народа Нимбос, поколение за поколением, две тысячи лет правили Синкором.

С помощью своей изощренную магии, зажгли некроманты в пыльных золотых палатах пустые лампы из оникса, и отведали царских яств, добытых теми же чарами. Лишенные плоти руки их слуг наполнили драгоценные чаши из лунного камня древними благородными винами; некроманты пили и ели, пировали и веселились, и так наслаждались призрачным великолепием, отложив на следующий день воскрешение мертвецов Йетлуриома.

Они поднялись со своего царского ложа с первыми лучами темно-красного рассветного солнца; ибо многое еще предстояло сделать. И забыв об отдыхе, исходили все улицы, заглянули во все закоулки заброшенной столицы, насылая чары на людей, погибших в последний год нашествия неведомой болезни и оставшихся лежать непогребенными. Закончив с этим, направились в иной город, чьи обитатели спали под высокими надгробными плитами, внутри величественных усыпальниц, ибо там покоились императоры Нимбоса вместе с самыми достойными и знатными семьями Синкора.

Здесь приказали они рабам-скелетам взять молоты и вскрыть замурованные проходы; затем с помощью своих мерзостных заклинаний неодолимой силы велели предстать пред ними мумиям царских кровей, не пощадив даже старейших членов династии; и бывшие принцы и императоры, принцессы и царицы, обмотанные роскошными тканями, на которых пламенели драгоценные каменья, с безжизненным взором, медленно и величаво вышли из своих мавзолеев. Потом Мматмур и Содозма подняли из могил целые поколения придворных и сановников.

Торжественно прошествовав к некромантам, мертвые императоры и императрицы Синкора с безразлично-пустыми, надменными и мрачными ликами один за другим склонили головы перед хозяевами, и вместе с остальными рабами сопровождали их повсюду. Некоторое время спустя, пройдя в огромный тронный зал дворца, некроманты забрались на высокий трон, где некогда восседали со своими советниками и придворными законные государи. И окруженные всеми императорами Синкора в роскошных погребальных одеяниях, получили они символы высшей власти из рук Гистайона, первого в династии повелителей народа Нимбос, что правил в древние полулегендарные времена. А его отпрыски и потомки, едва уместившиеся в просторной палате, возгласили безжизненными, глухими словно эхо голосами, верховенство Мматмура и Содозмы.

Так жалкие беглецы обрели целую империю и тысячи покорных рабов среди безжизненных пустынных земель, куда изгнали их жители Тинараса в надежде погубить некромантов. Получив с помощью своей мерзостной магии власть над мертвым народом Синкора, стали они жестокими деспотами. Лишенные плоти слуги приносили им подать из отдаленных краев; изъеденные моровой язвой трупы и высокие, умащенные погребальными бальзамами мумии исполняли их волю в Йетлуриоме, либо складывали пред алчным взором магов все новые горы потускневшего от паутины золота и покрытых вековой пылью каменьев, добытых в неисчерпаемых хранилищах под землей.

Взращенные руками мертвых умельцев, в дворцовых садах вновь распустились цветы, что росли здесь в незапамятные времена; ожившие трупы и скелеты без устали трудились в каменоломнях, воздвигали грандиозные башни, что тянулись к угасающему солнцу. Вельможи и принцы древнего царства наливали им вино, а императрицы, чьи пышные волосы, несмотря на вековую тьму гробницы, по-прежнему отливали золотом, услаждали их слух, перебирая струны арфы нежными пальцами. Самые прекрасные их тех, кого пощадила моровая язва и не тронул могильный червь, стали наложницами и служили для удовлетворения извращенной страсти хозяев.
2.
Все, что ни делали жители Синкора в своей новой выморочной жизни, происходило по воле Мматмура и Содозмы. Словно обычные люди, они пили и ели, ходили и разговаривали, и были наделены подобием зрения, слуха и чувств, которыми обладали до смерти; но разум их дурманили ужасные чары некромантов. Воспоминания о былом окутал туман забытья; существование, к которому их принудили, оставалось призрачным, пустым и тревожным. В их жилах вяло струилась холодная кровь, смешанная с влагой из Леты; испарения этой дарующей забвение реки застилали взор.

Они тупо, не протестуя и не противясь, исполняли приказы своих повелителей-тиранов, но их ни на миг не покидала смутная, неутихающая усталость, знакомая лишь мертвецам, испившим зелье вечного покоя, которых вновь заставили испытать горечь жизни. Они не знали ни страсти, ни вожделения либо удовольствия, только черную тоску пробуждения и неотвязное как боль желание вновь погрузиться в сон, который так грубо прервали.

Самый юный из императоров Нимбоса, Иллейро, погибший в первый месяц нашествия неведомой болезни, покоился в высоком мавзолее две сотни лет, пока не пробудили его некроманты.

Восстав из мертвых вместе со всеми жителями Синкора и отцами его отцов, чтобы прислуживать тиранам, Иллейро без изумления или гнева продолжил бесцельное существование. Он так же безропотно принял новую жизнь и воскрешение собственных предков, как мы смиряемся со злоключениями и чудесами, происходящими во сне. Юноша знал лишь, что вернулся из небытия в пустой и призрачный мир тускнеющего солнца, где он, согласно царящим здесь порядкам, должен стать одной из послушных теней. Но в начале, как и всех остальных, его терзала лишь тупая усталость и смутная тоска по утерянному покою.

Понуждаемый чарами всесильных узурпаторов, ослабевший после векового смертного сна, он с безразличием сомнамбулы наблюдал за унижением своих близких. Однако по прошествии многих дней, в сумрачной пустоте его разума каким-то непостижимым образом зажглась слабая искра.

Как нечто утраченное, ушедшее навсегда, отделенное необъятной пропастью от угрюмого настоящего, в памяти Иллейро воскресли картины его правления в Йетлуриоме во всем их великолепии, златая гордость и ликование, что переполняли его в юные годы. Вслед за этим пришло смутное чувство протеста и ненависть к магам, поднявшим его из могилы, чтобы влачил он жалкое существование, злую насмешку над подлинной жизнью. И начал он втайне горевать о своем павшем царстве и страшной участи, постигшей его предков и весь народ Нимбоса.

День за днем, служа виночерпием в покоях, где некогда почитал себя полновластным хозяином, Иллейро наблюдал за тем, что творили Мматмур и Содозма. Он был свидетелем их жестоких и сладострастных забав, видел, как росла в них жадность и тяга к вину. Купаясь в роскоши, стали они беспечными в своей лености и потворствововали собственным капризам. Они пренебрегали изучением искусства некромантии, забыли множество важных заклинаний. Однако, грозные как прежде, продолжали править покоренным царством; и развалясь на роскошных пурпурных и розовых ложах, уже не раз говорили меж собой о том, как поведут они армию мертвецов на Тинарас.

Мечтая о завоеваниях и тысячах новых неживых рабов, сделались они жирными и неповоротливыми, как могильные черви, поселившиеся в богатом на поживу склепе. И чем больше росла их заносчивая беспечность и жестокость, тем сильнее разгоралось пламя возмущения в преисполненном боли сердце Иллейро, словно огонь, что рассеивает туман забытья. А по мере того, как крепла его ярость, возвращалось к нему подобие той силы и стойкости, которыми юный император обладал при жизни. Он видел низость угнетателей, зло, которое причинили они беззащитным мертвецам, и в голове его звучали тысячи голосов, неотвязно требовавших отмщения.

Вместе со своими отцами и предками, Иллейро безмолвно шагал по дворцовым залам, повинуясь приказу, или стоял, ожидая, когда его призовут. Он наливал в чаши из оникса янтарно-желтые вина, добытые волшебством на холмах, еще осененных ярким светом молодого солнца, покорно сносил оскорбления и насмешки. Ночь за ночью смотрел он как некроманты, опьянев, все ниже склоняют разбухшие, побагровевшие лица, и наконец, забываются сладким сном, лежа среди награбленного великолепия.

Ожившие мертвецы не вели меж собой разговоров: сыновья и отцы, матери и дочери, бывшие влюбленные, встречаясь, проходили мимо словно чужие, и не жаловались близким на постигшую их злую долю. Но однажды в полночь, когда тиранов сморил сон и пламя в колдовских лампах начало колебаться, Иллейро смог наконец испросить совета у Гистайона, своего древнейшего предка, прославленного в легендах, где он именовался великим магом, которому ведомы тайные знания глубочайшей древности.

Старец стоял отдельно от остальных, укрывшись в углу темных покоев. Облаченный в полусгнившее одеяние мумии, он стал коричнево-серым и весь иссох за время своего тысячелетнего сна; глядя в его потухшие прозрачно-обсидиановые глаза, казалось, что он до сих пор не пробудился от могильного забытья. Он словно не слышал вопросов Иллейро; но через некоторое время юный император уловил сухой, словно шелест, шепот:

«Беспросветная ночь усыпальницы длилась долго, я стар и многое успел позабыть. И все же, если мой разум, минуя смертную пустоту, найдет дорогу в прошлое, я возможно отыщу там потерянные знания; и тогда мы вместе решим, как достичь избавления». И Гистайон стал мысленно перебирать обрывки воспоминаний, словно искал на полках заброшенного хранилища, где успел поработать червь, а древние хроники уже повредило время, пока наконец не обнаружил нечто важное. И молвил он:

«Теперь я знаю, что был некогда могучим магом, кроме прочих искусств, владел заклинаниями некромантии, но ни разу не применил их, ибо считал для себя запретным тревожить покой усопших. Я обладал и другими познаниями; и среди этого наследия древности есть одно предание, которое может направить нас на верный путь. Ибо из тьмы веков дошло до нас неясное и темное пророчество, сделанное еще в изначальные времена при основании Йетлуриома и всей империи. В нем говорилось, что в далеком будущем зло худшее, чем сама смерть, настигнет императоров и народ Синкора; и тогда первый и последний из рода повелителей Нимбоса вместе сумеют одолеть и лишить властной силы проклятие. Природа его не раскрывалась; но согласно преданию, два императора узнают, как избавиться от напасти, если разобьют они древнее глиняное изваяние, что охраняет глубочайший склеп под дворцом в Йетлуриоме».

Услышав эту легенду из высохших уст своего прародителя, Иллейро задумался, и наконец сказал:

«Помню, однажды в детстве я, забавы ради, гулял по пустеющим подземельям, пока не добрался до последнего из них. Там увидел я покрытого пылью, грубо вылепленного идола, чей облик и назначение были мне непонятны. И я, не зная ничего о древнем пророчестве, разочарованно отвернулся и пустился бежать в поисках новых развлечений, желая вновь увидеть свет солнца».

Захватив с собой изукрашенные каменьями лампы, Гистайон и Иллейро, втайне от безразлично стоящих родичей, спустились в подземелья дворца и, словно неотвязные тени, пробравшись сквозь лабиринт объятых ночью проходов, достигли самого нижнего уровня.

Здесь, среди спутанной паутины и черной пыли, скопившейся за множество столетий, нашли они, как и было предсказано, изваяние из глины, изображавшее давно забытого бога земли. И Иллейро разбил его камнем, а затем они с Гистайоном взяли то, что хранилось в полом центре идола – могучий меч из вечно сверкающей стали, тяжелый ключ из нетускнеющей бронзы и блестящие металлические таблицы, содержавшие запись о том, как надлежит поступить, чтобы помочь Синкору избавиться от ига некромантов, а народу Нимбоса вновь обрести благословенный вечный покой.

Как указывали древние письмена, Иллейро открыл ключом из нетускнеющей бронзы низкую и узкую дверь в конце последнего склепа позади изваяния, а за ней императоры увидели вырубленные в темном камне ступени, уходящие спиралью вниз, к неведомой бездне, где пылал негасимый подземный огонь. И оставив Иллейро охранять открытую дверь, Гистайон, сжимая в иссохшей руке меч из вечно сверкающей стали, вернулся в покои, где на роскошных пурпурно-розовых ложах распростерлись спящие некроманты, а вокруг терпеливо дожидались приказа ряды живых мертвецов с изможденными бледными лицами.

Помня слова пророчества и оставленные на таблицах веления, Гистайон высоко поднял меч и единым ударом снес голову Мматмуре, а следом за ним – Содозме. Потом, следуя древним наказам, он разрубил тела на четыре части. Так расстались некроманты со своими нечистыми жизнями, и лежали они неподвижно, а кровь их, впитавшись в ткани роскошных лож, прибавила багрянца розовому цвету, и яркости темному пурпуру.

Затем иссохшая мумия великого мага, обратившись к родичам, что стояли молча и безучастно, не ведая об освобождении, заговорила с ними сухим слабым шепотом, но властно, как отец, отдающий приказ своим детям. Почившие императоры и императрицы содрогнулись словно осенние листья при порыве ветра, и еле слышный шелест голосов прошел по всем покоям и залам; затем слова эти разнеслись за пределами дворца и дошли они неведомыми путями до каждого ожившего мертвеца в Синкоре.

Целую ночь и весь сменивший ее сумрачный день, озаренная неверным пламенем факелов и при свете затухающего красного солнца, по улицам мертвого города шла бесконечным потоком чудовищная процессия изъеденных трупов и полурассыпавшихся скелетов; один за другим проходили они по дворцовым покоям, где у ложа с убитыми некромантами застыл на страже Гистайон. Не останавливаясь, уперев потухший взгляд в пустоту, словно тени уходящей ночи, они стремились только вперед, чтобы добраться до дворцовых подземелий, пройти сквозь открытую дверь, у которой стоял Иллейро, и наконец, преодолев тысячи ступеней, достичь бездны, где клокотал негасимый подземный огонь. И подойдя к самому краю, бросались они в яростное бездонное море, найдя вторую смерть в его очищающем пламени.

Но и после того, как поток жаждущих вечного покоя иссяк, Гистайон не двинулся с места. Освещенный последними лучами закатного солнца, стоял он возле бездыханных узурпаторов. Наконец, исполняя предписания таблиц, произнес он древнейшие заклинания некромантии, которыми овладел много веков назад, и проклял изрубленные тела, вдохнув в них вечную жизнь-в-смерти, на которую Мматмур с Содозмой едва не обрекли народ Синкора. Как только побелевшие уста мумии произнесли страшные слова, глаза колдунов зажглись безумным огнем, отрубленные головы покатились прочь, а их руки и ноги начали бешено извиваться на покрытом запекшейся кровью императорском ложе. И лишь тогда, уверившись, что все сделано в точности согласно велениям и предсказаниям древних мудрецов, Гистайон вышел из покоев, оставив некромантов терпеть вечные муки, и, ни разу не обернувшись, направился в подземелья дворца, чтобы, миновав объятый темнотой лабиринт проходов, встретить там Иллейро.

Не нарушая молчания, ибо слова отслужили свое, вошли императоры в узкую дверь, и запер ее Иллейро ключом из нетускнеющей бронзы. Затем, спустившись по ступеням из темного камня, они достигли самого края бушующей огненной бездны, и там присоединились к своим родичам и соплеменникам, навсегда исчезнув из этого мира.

Что касается Мматмура и Содозмы, говорят, их разрубленные останки до сих пор обитают в Йетлуриоме. Не находя ни передышки, ни избавления от проклятия вечной жизни-в-смерти, они и доныне скитаются по черному лабиринту дворцовых подземелий, тщетно пытаясь найти ту дверь, что запер Иллейро.

Авусл Вутокван, самый богатый и жадный ростовщик в Коммориуме, а стало быть во всей Гиперборее, вздрогнул – пронзительный и навязчивый как стрекотание цикады голос отвлек его от приятных мыслей. Он окинул попрошайку уничтожающим взглядом. Нынешним вечером по пути домой ему пригрезились неотразимо соблазнительные картины – блеск благородных металлов, монет и слитков, золотых и серебряных украшений, сияние горящих дивным многоцветным огнем драгоценных камней; это сказочное великолепие ручейками, реками и целыми водопадами изливалось прямо в его массивные сундуки. Теперь видение рассеялось без следа, а прервавший сладкую полудрему наглец еще просит денег!

«Мне нечего тебе дать», – его голос скрипел, словно закрывающийся засов.

«Всего два пазура, о щедрейший из щедрых, и я предскажу твое будущее».

Авусл Вутокван вновь покосился на бродягу. Ростовщик исходил Коммориум вдоль и поперек, но ни разу не видел такого ужасного оборванца, позорящего свое нищенствующее сословие. Он выглядел нелепо, неестественно дряхлым; видневшуюся сквозь прорехи в рваной одежде темно-бурую, как у мумии, кожу покрывала причудливая паутина морщин, словно здесь потрудился огромный паук из тех, что водятся в джунглях. Свисающие с тела лохмотья внушали невольное изумление, а запутавшаяся в них борода была грязно-белой, как лишайник на столетнем можжевельнике.

«Мне не нужны твои предсказания».

«Тогда дай хоть один пазур».

«Нет».

«Раз так, о Авусл Вутокван, - прошипел он злобно, - я поведаю об ожидающем тебя злом роке без всякого вознаграждения. Внимай голосу судьбы: безбожная любовь и сладострастное влечение к земным благам станут причиной удивительного странствия в поисках призрачного богатства и приведут к гибели, которую не увидят ни солнце, ни ночные звезды. Сокровища, таящиеся в глубоких недрах, обернутся смертельной ловушкой; и наконец, сама земля поглотит тебя без остатка».

«Сгинь, - сказал Авусл Вутокван. – Твой голос судьбы сначала вещал нечто смутное и неопределенное; последняя же часть известна каждому. Я и без откровений старого попрошайки знаю, что ожидает в конце жизни любого из смертных». Множество лун спустя, в год, который историки доледниковой эпохи нарекли именем Черного Тигра, Авусл Вутокван восседал в нижней палате своего богатого дома, где он занимался делами. Последние прозрачно-золотые лучи уже отливавшего красным закатного солнца, падая сквозь хрустальное окно, расчертили комнату яркими полосами, зажгли причудливым радужным фейерверком самоцветы на лампах, свисавших с медных цепей, оживили змеящийся серебряный узор на темных гобеленах. Укрывшись в прохладной коричневой тени подальше от света, Авусл Вутокван с насмешливым и строгим видом разглядывал посетителя, чье смуглое лицо и темный плащ позолотило уходящее солнце. Клиент не был жителем Коммориума; купец из заморских краев, или скорее представитель гораздо более опасного ремесла, решил про себя ростовщик. Узкие, раскосые, зеленые как берилл глаза, неухоженная, отливавшая синим борода и дурно скроенная небогатая одежда – все указывало на то, что к нему явился чужак. «Три сотни джал – немалая сумма, - задумчиво сказал ростовщик. – К тому же, я тебя не знаю. Что ты можешь дать мне в залог?» Посетитель достал мешочек из тигровой кожи, стянутый крепкими сухожилиями, и раскрыв его одним неуловимо-ловким движением, перевернул и потряс. На столик выкатились два не ограненных изумруда невероятной величины и чистоты. Последние лучи закатного солнца зажгли в них холодное как лед зеленое пламя, и глаза ростовщика тоже загорелись алчным огнем. Но голос его звучал по-прежнему невыразительно и бесстрастно.

«Я могу одолжить тебе сто пятьдесят джал. Изумруды трудно продать; если ты не придешь в срок, чтобы забрать камни и вернуть деньги, я еще пожалею о своей щедрости. Но я согласен пойти на такой риск». «Я и так прошу меньше четверти их настоящей цены, - протестующе воскликнул посетитель. – Дай мне двести пятьдесят джал… Мне сказали, что в Коммориуме есть еще много ростовщиков». «Двести джал – мое последнее слово. Действительно, камни неплохие. Но ты мог их украсть. Откуда мне знать? Не в моих правилах задавать нескромные вопросы».

«Хорошо, бери их», – торопливо произнес незнакомец. Он больше не пытался спорить и молча принял серебряные монеты, которые тут же отсчитал ему Авусл Вутокван. Ростовщик с насмешливой улыбкой проводил его взглядом и мысленно подвел итоги сделки. Камни без сомнения краденые, но такие вещи его ничуть не тревожили. Неважно, кому они раньше принадлежали, какой за ними тянется след – теперь изумруды станут долгожданным пополнением обширной коллекции драгоценностей, хранящейся в его сундуках. Реальная стоимость хотя бы одного из них, того, что поменьше, неизмеримо выше, чем две сотни, но Авусл Вутокван не сомневался, что незнакомец никогда не придет, чтобы их выкупить… Он наверняка вор, и с радостью избавился от изобличавшей его добычи. Ростовщик даже из простого любопытства не задавался вопросом, кто раньше владел его сегодняшним приобретением. За сравнительно небольшую сумму, которую обе стороны молчаливо признали платой, камни перешли в его полную собственность. Последние лучи закатного солнца быстро растворялись в наступавших сумерках; сверкавшие, словно зрачки, самоцветы и серебряные узоры, украшавшие занавески, поблекли в коричневом полумраке. Авусл Вутокван зажег ржавую лампу, потом открыл маленькую бронзовую шкатулку с хитрым замком, наклонил ее, и на столик пролился сверкающий ручеек драгоценных камней. Здесь были бледные, прозрачные как лед топазы из Му Тулана, великолепные образцы турмалина из Чо Вульпаноми; полные холодной сдержанной красоты сапфиры с севера, халцедоны из полярных краев, подобные замерзшим капелькам крови, и чистейшей воды алмазы, внутри которых ярко сияли звезды. Среди этого ослепительного изобилия выделялись немигающие красные очи рубинов, словно глаза тигра светились самоцветы, в окружении переливающихся всеми красками опалов пылали жарким алым огнем гранаты. Там лежали и изумруды, но ни один из них не мог сравниться размером и чистотой с сегодняшними приобретениями. Авусл Вутокван раскладывал свои сокровища рядами и кругами, как делал уже много раз; выбрав все изумруды, выстроил их в линию, словно отряд, во главе которого красовались новые камни. Он радовался сегодняшней покупке, упивался содержимым доверху наполненной шкатулки. Ростовщик любовался драгоценностями, и взгляд его сверкал алчной всепоглощающей любовью, ревнивой страстью скупца; глаза походили на круглые кусочки яшмы, украшающие потертую кожу обложки древнего манускрипта, где излагается магия сомнительного свойства. Деньги и драгоценные камни – только они знаменуют собой незыблемость и постоянство в этом мире беспрестанных перемен и преходящих ценностей, сказал себе Авусл Вутокван. От размышлений его отвлекло странное происшествие. Новые изумруды вдруг покинули ряды своих прозрачно-зеленых собратьев и сами по себе, - он к ним даже не прикоснулся, - покатились по гладкой поверхности столика из черного дерева огга; прежде чем изумленный ростовщик успел подставить ладони, они добрались до края и с приглушенным стуком свалились на ковер.

Каждый счел бы подобное поведение неодушевленных камней удивительным, ни с чем не сообразным и даже невероятным. Но мгновенно вскочившего со стула ростовщика волновало одно – быстрее вернуть упавшие драгоценности. Он обогнул столик и успел заметить, что камни, продолжая свой таинственный путь, добрались до двери, которую незнакомец оставил слегка приоткрытой. За ней лежал дворик, а дальше тянулись улицы огромного города.

Авусл Вутокван был немало взволнован, но его больше тревожила угроза потерять изумруды, чем загадка их неожиданного бегства. Он пустился в погоню с такой прытью, какую трудно ожидать от дородного ростовщика и, распахнув дверь, увидел как беглецы с невероятной быстротой и ловкостью скользят по неровно уложенным булыжникам двора. Небо постепенно наливалось ночной синевой, но изумруды, словно дразня своего преследователя, манили его странным пульсирующим сиянием. Четко вырисовываясь на темном фоне, они миновали незапертые ворота, выходящие на главную улицу Коммориума, и исчезли из виду. Авуслу Вутоквану наконец пришло в голову, что на камни очевидно наложено какое-то заклятье. Но даже столкнувшись с опасной магией, ростовщик не собирался бросать то, за что отдал целых двести джал. Высоко подпрыгивая, он пулей промчался по дворику и на мгновение остановился, чтобы посмотреть, в какую сторону покатились изумруды.

Полутемная улица почти опустела; в такое время все почтенные жители Коммориума наслаждались ужином. Камни повернули налево, набрали скорость и, едва касаясь камней мостовой, понеслись к окраинным кварталам, за которыми простирались дикие джунгли. Чтобы схватить беглецов, придется бежать что есть духу. Отдуваясь и пыхтя от непривычных усилий, ростовщик не сдавался и, не жалея себя, возобновил погоню; но несмотря на его поистине героическую стойкость, изумруды с возмутительной легкостью и сверхъестественным умением не давали приблизиться и спокойно катились дальше, издавая мелодичный звон каждый раз, когда касались мостовой. Ошеломленный, полный ярости Авусл Вутокван вскоре стал задыхаться; пришлось бежать медленней, и он опасался, что потеряет из виду беглецов, но удивительное дело – словно сообразуясь с ним, камни тоже убавили скорость, постоянно держась на одинаковом расстоянии от преследователя.

Ростовщик уже начал терять надежду. Погоня привела его в отдаленные кварталы Коммориума, служившие прибежищем разному сброду – ворам, убийцам, бродягам и нищим. Тут ему повстречалось несколько местных жителей весьма подозрительного вида. Разинув рот от изумления, они смотрели на катящиеся по дороге изумруды, но никто не попытался остановить его. Чем дальше от центра города, тем меньше и грязнее выглядели доходные дома по обе стороны улицы, а пустыри между ними становились все обширнее; вскоре ему попадались лишь укрывшиеся под сенью высоких пальм редкие лачуги, в которых брезжил осторожный огонек, едва пробивавшийся сквозь наступившую темноту. По прежнему маня его своим колдовским игривым блеском, камни плавно катились все дальше и дальше, четко вырисовываясь на черном фоне дороги. Однако ростовщику казалось, что он начинает догонять их. Дряблые мускулы ног и тучное тело ныли от непосильной нагрузки, он совсем запыхался но, судорожно втягивая в себя воздух, рвался вперед, подстегиваемый возродившейся надеждой и алчностью. Из-за темной массы джунглей выплыл большой янтарный шар луны и осветил ему путь.

Город остался далеко позади; он бежал по проселочной дороге, где уже не встретишь ни человеческого жилья, ни случайного прохожего. То ли от холодного ночного воздуха, то ли от страха, Авусла Вутоквана охватила дрожь, но у него и в мыслях не было повернуть назад. Он все-таки понемногу догонял беглецов, и уже не сомневался, что скоро их вернет. Немыслимая охота так захватила ростовщика, не отрывавшего глаз от маячившей впереди цели, что он не заметил, как свернул с широкого пути. Непонятно когда и где это случилось, но теперь он бежал по узенькой тропинке, петляющей среди гигантских стволов, густая крона которых превратила лунный свет в мелкую серебряную сетку с застрявшими в ней кусками черного дерева фантастической формы. Причудливо изогнувшись и угрожающе нависнув над землей, ветви казались огромными пауками, со всех сторон окружившими одинокого путника. Но ни призрачные страхи ночных джунглей, ни зловещая тишина, царящая вокруг пустынной тропинки, ни смрадный сырой дух, идущий откуда-то из-за деревьев, словно испарения невидимых болот, не заботили ростовщика; он видел лишь манящий блеск драгоценностей.

Расстояние меж ним и изумрудами постепенно сокращалось; игриво звеня, они держались совсем рядом, не давая себя схватить. Ему казалось, что беглецы оглядываются и следят за ним светящимся зеленым взглядом, полным дразнящего соблазна и насмешки. Наконец, наступил решающий момент, но как только ростовщик изготовился к последнему отчаянному броску, они неожиданно пропали, словно поглощенные лесными тенями, что распростерлись на залитом серебристым светом пути подобно черным питонам. Сбитый с толку, ошеломленный ростовщик замер и недоумевающе оглядел место, где исчезли драгоценности. Дорога обрывалась; перед ним зияла широкая черная пасть, ведущая в неведомые глубины. Ощетинившаяся острыми клыками камней, меж которых, словно борода и усы, вилась некая странная поросль, пещера внушала невольный страх; обычно Авусл Вутокван подумал бы дважды и трижды, прежде чем решиться проникнуть внутрь. Но сейчас им владел лишь азарт погони, разжигаемый бешеной алчностью.

Внутри пещеры, так вероломно лишившей его законной собственности, виднелся крутой спуск, ведущий в темноту. Узкий и низкий, он был покрыт какой-то зловонной слизью; но бестрепетно углубившегося в него ростовщика окрыляло зрелище сияющих изумрудов, парящих в темноте и, словно два светляка, освещавших путь. Вскоре перед ним открылся извилистый проход, и здесь Авусл Вутокван снова начал догонять свои неуловимые приобретения; в его бурно вздымающейся груди опять поселилась надежда. Он почти дотянулся до изумрудов, но неожиданно камни с невероятной ловкостью и быстротой скрылись за поворотом; последовав за ними, ростовщик в изумлении и восхищении замер, словно остановленный чьей-то могучей рукой. На несколько мгновений ему изменило зрение из-за таинственного голубоватого сияния, исходившего от стен и вершины пещеры, в которую он попал; но по-настоящему его ослепило многоцветное великолепие, что пылало, сверкало, переливалось и искрилось под ногами ростовщика.

Огромное пространство, словно зерно в амбаре, заполнила гигантская груда драгоценных камней, почти достигавшая узкого каменного выступа, на котором он стоял! Казалось, кто-то собрал в этом потаенном месте все на свете рубины, опалы, бериллы, алмазы, аметисты, изумруды, хризолиты и сапфиры. Авусл Вутокван решил, что заметил здесь и свою утраченную собственность, - беглецы безмятежно расположились на вершине ближайшей горки, - но вокруг лежало столько их собратьев, таких же безупречно прекрасных, как его камни, что точно сказать было невозможно. Он не сразу сумел убедить себя, что ослепительная картина, представшая перед глазами – не сон, а реальность. Осознав наконец что не грезит, ростовщик с коротким восторженным воплем спрыгнул вниз, погрузившись по колени в колышущееся, звенящее, сверкающее море. Он набирал целые пригоршни источающих молнии и пламя драгоценностей, потом раздвигал пальцы и любовался на то, как один за другим камни с царственной неторопливостью летят вниз, издавая мелодичный звон при падении. Со слезами радости смотрел он, как подобно ряби на воде, на волнистой поверхности расходятся, искрясь всеми цветами радуги, широкие и сужающиеся круги из драгоценностей, что пылали словно негаснущие угли и неведомые звезды, или вдруг вспыхивали будто внезапный взгляд, распространяя повсюду горящее в них пламя. Ни разу, даже в самых смелых мечтах, ростовщик не грезил о таких несметных богатствах. Он заходился от восторга, лепетал что-то и перебирал свои бесчисленные игрушки, не замечая, что с каждым движением все глубже погружается в сверкающую бездну. Море камней поднялось выше колен и уже смыкалось вокруг тучных ляжек, а блаженство Авусла Вутоквана не нарушила ни одна тревожная мысль. С испугом обнаружив, что новоприобретенные богатства постепенно поглощают его, словно зыбучие пески, ростовщик попытался освободиться и вновь залезть на выступ. Но он лишь беспомощно барахтался, не находя опоры, гладкие камни выскальзывали из-под ног, и он еще больше увяз, а сияющее море уже дошло ему до груди.

Авусл Вутокван осознал невыносимо горькую иронию своего положения, и его охватила паника. Он пронзительно закричал; словно в ответ на его зов откуда-то сверху сразу же донеслось громкое, утробное, зловредное хихиканье. С огромным трудом повернув тучную шею, ростовщик заметил удивительнейшее создание, которое удобно расположилось на выступе, нависшем над грудой драгоценностей. Существо имело несомненно чудовищный облик: оно ничем не походило ни на человека, ни на кого-либо из зверей, богов или демонов, известных жителям Гипербореи. Вид его лишь усилил страх, охвативший ростовщика – оно было огромным, приземистым и бледнокожим, с лягушачьей мордой и мягким, бесформенным словно тесто туловищем, из которого, как у каракатицы, торчало множество длинных гибких конечностей или отростков. Создание лежало на плоском камне, так что его лишенная подбородка морда с широкой, словно липкая щель, пастью нависла над бездной, а холодные немигающие глаза подозрительно ощупывали взглядом пришельца. Авусл Вутокван вовсе не обрадовался, когда странный хозяин пещеры заговорил отвратительно хрипящим и низким голосом, хлюпающим словно растопленный жир мертвецов, стекающий из котла колдуна.

“Хо! Что тут у нас? Клянусь черным алтарем Тцатокквы, это жирненький ростовщик! Барахтается среди моих камешков, как попавшая в болото свинья!»

«Помоги мне! – завопил Авусл Вутокван. – Разве не видишь – я тону!»

Создание снова издало противный жирный смешок.

«Да, конечно, от меня не укрылось, в каком затруднительном положении ты оказался.… Что ты здесь делаешь?” «Я искал мои изумруды – два безупречно чистых камня, за которые только что заплатил целых двести джал». «ТВОИ изумруды? Боюсь, тут ты заблуждаешься. Они принадлежат мне. Совсем недавно их выкрали из этой пещеры, в которой я по своему обыкновению храню богатства, накопленные за многие сотни лет. Вор испугался и убежал… увидев меня… и я позволил ему уйти. Он стащил только два изумруда, и я знал, что они непременно сюда вернутся, - мои камни всегда возвращаются, - как только я решу, что пора призвать их к себе. Он был тощим и костлявым, и я очень рад, что решил отпустить мошенника: ведь теперь вместо него мне попался пухленький, откормленный ростовщик».