Глава 3. ПОИСК И ВОПЛОЩЕНИЕ

Свои первые находки он не пытался держать в тайне, так что доктор Лайман даже колебался, считать ли началом безумия молодого человека момент, когда он узнал о своем родстве с Карвеном, или отнести его к 1919 году. Он обо всем рассказывал родителям, - хотя матери не доставило особого удовольствия известие, что среди ее предков есть такой субъект, как Карвен, — и работникам музеев и библиотек, куда постоянно ходил. Обращаясь к владельцам частных архивов с просьбой ознакомить его с документами, он не скрывал своей цели, разделяя их несколько насмешливое и скептическое отношение к авторам старых писем и дневников. Он не раз говорил, как ему хочется разобраться в том, что в действительности произошло полтораста лет назад на потуксетской ферме, местоположение которой он тщетно пытался отыскать, и какой реальный человек скрывается за легендой, в которую молва превратила Джозефа Карвена.

Получив в свое распоряжение дневник Смита и его архив, обнаружив там письмо Джедадии Орна, юноша решил посетить Салем, чтобы выяснить, как провел Карвен молодость и с кем был там связан, что он и сделал во время пасхальных каникул в 1919 году. Чарльза очень любезно приняли в Института Эссекса, который юноша уже не раз посещал ранее, когда заезжал в этот очаровательный романтический старый город с полуобвалившимися пуританскими фронтонами и прижавшимися друг к другу остроконечными кровлями; здесь он нашел множество данных о предмете своего исследования. Вард узнал, что его отдаленный предок родился в Салем-Виллидже, ныне Денвере, в семи милях от города, восемнадцатого февраля (по старому стилю) 1662 или 1663 года; что он удрал из дому в возрасте пятнадцати лет, стал моряком, вернулся только через девять лет, причем приобрел речь, одежду и манеры английского джентльмена, и осел в Салеме. В эту пору он почти прекратил общение с семьей, посвятив большую часть времени изучению невиданных здесь прежде книг, которые приобрел в Европе, и проведению химических опытов с веществами, привезенными на кораблях из Англии, Франции и Голландии. Иногда он совершал обходы окрестных поселений, что стало предметом пристального внимания со стороны местных жителей, которые связывали его экскурсии со слухами о таинственных кострах, пылавших ночами на вершинах холмов, и постоянно втихомолку об этом судачили.

Единственными близкими друзьями Карвена считались некие Эдвард Хатчинсон из Салем-Виллиджа и Саймон Орн из Салема. Часто видели, как он беседовал с ними о городских делах, приятели нередко посещали друг друга. Дом Хатчинсона стоял почти в самом лесу и заслужил дурную репутацию среди достойных людей, ибо по ночам оттуда доносились странные звуки. Говорили, что к нему являются не совсем обычные посетители, а окна комнат часто светятся разным цветом. Большие подозрения вызывало и то, что он знал слишком много о давно умерших людях и полузабытых событиях. Эдвард сбежал, когда началась знаменитая салемская охота на ведьм, и более о нем никто не слышал. Тогда же город покинул сам Джозеф Карвен, но вскоре выяснилось, что он обосновался в Провиденсе. Саймон Орн прожил в Салеме до 1720 года, но его неестественно юный облик при почтенном возрасте стал привлекать всеобщее внимание. Тогда он бесследно исчез, однако тридцать лет спустя в город приехал его сын, похожий на отца как две капли воды, и предъявил свои права на наследство. Его претензии удовлетворили, ибо он представил документы, написанные хорошо известным почерком Саймона. Джедадия Орн продолжал жить в Салеме вплоть до 1771 года, когда письма от уважаемых граждан Провиденса, адресованные преподобному Томасу Бернарду и некоторым другим влиятельным в городе лицам, привели к тому, что Джедадию без лишнего шума отправили в неведомые края.

Некоторые документы, где речь шла о весьма странных вещах, Вард смог получить в Институте Эссекса, судебном архиве и в записях, хранившихся в Ратуше. По большей части, они содержали самые обычные данные, - названия земельных участков, торговые счета и тому подобное, - но среди них попадались бумаги с более интересными сведениями; Вард нашел три или четыре бесспорных указания на то, что его непосредственно интересовало. В протоколах процессов о колдовстве упоминалось, что некий Хепзиба Лоусон десятого июля 1692 года в суде Ойера и Терминена присягнул перед судьей Хеторном в том, что «сорок ведьм и Черный Человек имели обыкновение устраивать шабаш в лесу за домом мистера Хатчинсона», а некая Эмити Хоу заявила на судебном заседании от восьмого августа в присутствии судьи Джедни: «…в ту Ночь Дьявол отметил своим Знаком Бриджит С., Джонатана Э., Саймона О., Деливеренс В., Джозефа К., Сьюзен П., Мехитейбл К. и Дебору В.».

Имелся также каталог книг с устрашающими названиями из библиотеки Хатчинсона, найденный после его исчезновения, и незаконченный зашифрованный манускрипт, написанный его почерком, который никто не смог прочесть. Вард заказал фотокопию последней рукописи и сразу же после ее получения стал заниматься расшифровкой. К концу августа он трудился над ней особенно интенсивно, почти не отрываясь от работы, и впоследствии из его слов и поступков можно сделать вывод, что в октябре либо ноябре он наконец нашел ключ к шифру. Но сам юноша никогда не говорил о том, удалось ему добиться успеха или нет.

Еще более интересным оказался материал, касающийся Орна. Варду понадобилось совсем немного времени, чтобы доказать, что Саймон и тот, кто объявил себя его сыном, в действительности — одно лицо. Как писал Орн приятелю, вряд ли было разумно при его обстоятельствах слишком долго жить в Салеме, поэтому он провел тридцать лет за пределами родного города и вернулся за своей собственностью уже как представитель нового поколения. Соблюдая все предосторожности, Орн тщательно уничтожил большую часть своей корреспонденции, но люди, которые занялись его делом в 1771 году, сохранили несколько документов и писем, вызвавших их недоумение. Там содержались загадочные формулы и диаграммы с надписями, сделанными рукой Орна и другим почерком, которые Вард тщательно переписал или сфотографировал, а также в высшей степени таинственное письмо, без всякого сомнения написанное, как стало ясно после его сличения с некоторыми уцелевшими отрывками в городской книге актов, рукой Джозефа Карвена.

Очевидно, письмо составлено раньше конфискованного послания Орна. По содержанию Вард установил дату его написания — несколько позднее 1750 года. Небезынтересно привести его текст целиком как образец стиля человека, внушавшего страх современникам, чья жизнь полна нераскрытых тайн. К получателю письма Карвен обращается как к Саймону, но это имя постоянно перечеркивается. (Вард не смог определить кем: Карвеном или Орном.)

Как ни странно, именно это письмо указало Варду точное местоположение жилища таинственного купца в Провиденсе; ни один документ, найденный им до сих пор, не отличался подобной определенностью. Открытие оказалось важным вдвойне, потому что речь шла о втором, новом доме Карвена, построенном в 1761 году рядом со старым — обветшалым строением, все еще стоящем в Олни-Корт и хорошо известном юноше, который много раз проходил мимо него во время своих романтических блужданий по Стемперс-Хилл. Здание находилось не так уж далеко от его собственного особняка, стоящего выше по склону холма. Там сейчас проживала негритянская чета, которую время от времени приглашали к Вардам для стирки, уборки и топки печей. На юношу оказала огромное впечатление неожиданная находка в далеком Салеме, доказывавшая ценность этого фамильного гнезда для истории его рода, и он решил сразу же по возвращении тщательно осмотреть его. Наиболее странные фразы письма, которые Чарльз счел своеобразным иносказанием, в высшей степени заинтриговали его; юношу охватил легкий холодок страха, смешанного с любопытством, когда он припомнил, что отмеченный как «Книга Иова, 14,14» известный стих из Библии, гласит: «Когда умрет человек, то будет ли он опять жить? Во все дни определенного мне времени я ожидал бы, пока придет мне смена».

Он хорошо знал уже упомянутую негритянскую чету, нынешних обитателей дома. Старый Эйза и его тучная супруга Ханна приняли его с отменной любезностью и показали все внутреннее убранство. Оно пострадало сильнее, чем можно было подумать, судя по наружному виду строения, и Вард с сожалением отметил, что большая часть мраморных урн, завитков, украшавших камины, буфетов деревянной резьбы и стенных шкафов пропала, а множество прекрасных панелей и лепных украшений отбиты, измазаны, покрыты глубокими царапинами или даже полностью заклеены дешевыми обоями. В общем зрелище оказалось не столь захватывающим, как ожидал Вард, но по крайней мере он испытывал некоторое волнение, стоя в стенах жилища одного из своих предков, дома, служившего приютом такому страшному человеку, как Джозеф Карвен. Юноша невольно содрогнулся, заметив, что со старинного медного дверного молотка тщательно вытравлена монограмма прежнего владельца.

С этого момента и вплоть до окончания учебного года Вард проводил все время за изучением фотокопии загадочного манускрипта Хатчинсона и собранных данных о Карвене. Шифр никак не поддавался, но зато из других материалов Вард извлек так много нового, нашел столько ключей к другим источникам, что решил совершить путешествие в Нью-Лондон и Нью-Йорк, чтобы познакомиться с некоторыми старыми письмами, которые по его сведениям должны там находиться. Поездка оказалась весьма успешной: он разыскал послания Феннера с описанием похода на ферму в Потуксете, а также корреспонденцию Найтингал-Телбота, из которой узнал о портрете, написанном на одной из панелей в библиотеке Карвена. Последнее упоминание особенно заинтересовало его: Чарльз многое бы дал, чтобы своими глазами увидеть, как выглядел его таинственный предок, и принял решение еще раз осмотреть дом на Олни-Корт в надежде найти под слоем облупившейся стародавней краски или полуистлевших обоев хоть какие-то следы давно почившего человека.

Вард принялся за поиски в начале августа, тщательно осматривая и ощупывая стены каждой комнаты, достаточно просторной для того, чтобы служить библиотекой бывшего владельца дома. С особым вниманием исследовал массивные панели над оставшимися нетронутыми каминами и пришел в неописуемое волнение, когда примерно через час обнаружил в одной из просторных комнат первого этажа обширное пространство над каминной доской, где поверхность, с которой он соскреб несколько слоев краски, выглядела гораздо темнее, чем обычная деревянная облицовка. Еще несколько осторожных движений острым перочинным ножом — и Вард убедился, что перед ним большой портрет, написанный маслом. Проявив, как подлинный ученый, терпение и выдержку, юноша решил, что рискует повредить картину, если продолжит сцарапывать краску ножом, спеша полюбоваться своим открытием; с сожалением оставив замечательную находку, он немедленно отправился за человеком, который мог оказать ему квалифицированную помощь. Через три дня вернулся с очень опытным художником, мистером Уолтером Дуайтом, чья мастерская находится у подножия Колледж-Хилл, и этот искусный реставратор тотчас же принялся за работу, применяя испытанные методы и необходимые химические препараты. Жильцов дома, старого Эйба и его жену, немного встревоженных приходом необычных гостей, должным образом вознаградили за вторжение в их мирный домашний очаг.

Работа художника продвигалась, и Чарльз Вард с возрастающим интересом следил за тем, как после долгого забвения на свет появляются все новые детали. Дуайт начал реставрировать снизу, и поскольку портрет был в три четверти натуральной величины, голова некоторое время оставалась закрытой. Но довольно скоро стало заметно, что на нем изображен худощавый мужчина правильного сложения в темно-синем камзоле, вышитом жилете, коротких штанах из черного атласа и белых шелковых чулках, сидящий в резном кресле на фоне окна, в котором виднелись верфи и корабли. Когда открылась верхняя часть портрета, Вард увидел аккуратный парик и худощавое, бесстрастное, ничем не примечательное лицо, которое показалось знакомым не только Чарльзу, но и художнику. И лишь потом, когда проглянули все черты этого гладкого бледного лика, у реставратора и его заказчика перехватило дыхание: удивление сменилось едва ли не ужасом, как только они осознали, какую зловещую шутку сыграла здесь наследственность. Ибо последняя масляная ванна и финальное движение лезвия извлекли на свет божий то, что скрывали столетия, и пораженный Чарльз Декстер Вард, чьи думы постоянно обращались к прошлому, увидел собственные черты в обличье своего страшного прапрапрадеда!

Вард привел родителей, чтобы те полюбовались на диковинку, и отец тотчас же решил приобрести картину, хотя она и выполнена на вделанной в стену панели. Бросавшееся в глаза сходство с юношей, несмотря на то, что человек, изображенный на портрете, явно выглядел старше, казалось чудом; странный каприз природы через полтора столетия породил точного двойника Джозефа Карвена. Миссис Вард совершенно не походила на своего отдаленного предка, хотя она могла припомнить нескольких родственников, которые имели черты, общие с ее сыном и давно сгинувшим купцом. Почтенная дама не особенно обрадовалась находке и заявила мужу, что портрет следовало бы сжечь, а не привозить домой. Она твердила, что в нем есть что-то отталкивающее, он противен ей и сам по себе, но особенно из-за необычайного сходства с Чарльзом. Однако мистер Вард, практичный и властный деловой человек, владелец многочисленных ткацких фабрик в Ривер-Пойнте и долине Потуксета, не привык прислушиваться к женской болтовне и потакать суевериям. Портрет поразил его сходством с сыном, и он полагал, что юноша заслужил такой подарок. Не стоит и говорить, что Чарльз горячо поддержал отца в его решении. Через несколько дней мистер Вард нашел владельца дома, пригласил юриста, - маленького человечка с крысиным лицом и гортанным акцентом, - и купил целый камин вместе с верхней панелью, где была картина, за назначенную им самим немалую цену, назвав которую он положил конец потоку назойливых просьб и жалоб.

Всю ночь Чарльз Вард просидел у себя, читая найденные бумаги, и даже на рассвете не прервал своих занятия. Когда мать позвала его, чтобы узнать, что случилось, он попросил принести завтрак наверх. Днем показался лишь на короткое время, когда пришли рабочие устанавливать камин и портрет Карвена в его библиотеке. Следующую ночь юноша спал урывками, не раздеваясь, продолжая ломать голову над разгадкой шифра, которым был записан манускрипт. Утром мать увидела, что он изучает фотокопию рукописи Хатчинсона, которую раньше часто ей показывал, но на вопрос «сможет ли тут помочь ключ, данный в бумагах Карвена», юноша ответил отрицательно. Днем, отвлекшись на время, он, словно зачарованный, наблюдал за рабочими, завершавшими установку портрета в раме над хитроумным устройством в камине, где большое полено весьма реалистично пылало электрическим огнем, и подгонявшими боковые панели, чтобы они не особенно выбивались из общего оформления комнаты. Переднюю, на которой написан портрет, подпилили и установили так, что за ней осталось свободное пространство, где мастера соорудили стенной шкаф.

После ухода рабочих Чарльз окончательно переселился в библиотеку. Расположившись за столом, он переводил взгляд с разложенных перед ним бумаг на портрет, который взирал на него, словно состарившее облик юноши зеркало, зримое напоминание о прошлых столетиях. Родители Чарльза, размышляя впоследствии о поведении сына в тот период, сообщают интересные детали о том, как он старался скрыть предмет своих исследований. В присутствии слуг юноша редко прятал рукописи, ибо совершенно справедливо полагал, что они наверняка не разберутся в архаичной и причудливой вязи Карвена. Однако в присутствии родителей он проявлял большую осторожность, и если изучаемый документ не был зашифрован, не казался нагромождением загадочных символов и неведомых идеограмм (так выглядела рукопись «Тому, Кто Придет Позже...»), он быстро накрывал его первым попавшимся листом. На ночь юноша крепко запирал бумаги в старинный шкафчик, стоявший у него в библиотеке. Так же он поступал всякий раз, выходя из комнаты. Вскоре Вард-младший возобновил привычный образ жизни, но долгие прогулки по городу и другие, столь любимые прежде развлечения вне стен дома, больше не привлекали его. Весьма некстати, возобновились занятия в школе, где Чарльзу предстояло закончить выпускной класс; он часто высказывал желание забыть о поступлении в колледж. Юноша твердил, что ему предстоят необычайные, особо важные исследования, которые дадут гораздо больше знаний, чем все университеты мира.

Понятно, что лишь тот, кто с самых юных лет отличался странностями в поведении, склонностью к одиночеству. прилежанием и любовью к наукам, мог так долго преследовать столь странную цель, не вызывая удивления окружающих. Вард же был прирожденным ученым-отшельником, поэтому отец и мать не столько удивлялись, сколько сожалели о его строгом затворничестве и скрытности. Однако родители сочли необычным, что он не продемонстрировал ни единого фрагмента найденного им сокровища, и фактически утаивал все, что ему удалось узнать. Свою скрытность и таинственность Чарльз объяснял тем, что хочет подождать, пока не откроет нечто действительно важное, но проходящие недели не приносили ничего нового; между юношей и родными росла стена недоверия, нарастала напряженность, чему способствовало бурное неодобрение того, чем когда-то занимался зловещий предок Варда, которое постоянно высказывала миссис Вард.

В октябре юноша снова начал посещать библиотеки, но его больше не интересовала старина. Теперь он с головой ушел в изучение колдовства и магии, оккультных наук и демонологии. Когда источники в Провиденсе оказывались недостаточными, он отправлялся на поезде в Бостон или Нью-Йорк и черпал из сокровищниц большой библиотеки на Копли-сквер, библиотеки Вайденера в Гарварде или научной библиотеки Сиона в Бруклине, где хранятся редкие толкования библейских текстов. Он покупал множество книг и заказал несколько рядов книжных полок для вновь приобретенных трудов по разным оккультным дисциплинам. Во время рождественских каникул Чарльз предпринял ряд поездок, в том числе в Салем, где изучал записи в Институте Эссекса.

К середине января 1920 года с ним произошла разительная перемена: с лица Варда-младшего не сходила улыбка победителя, он перестал корпеть над шифрованными текстами Хатчинсона. И снова никаких объяснений. Вместо изучения рукописей он занялся химическими опытами, приспособив для исследований заброшенный чердак; кроме того, постоянно рылся в целых грудах записей городских актов. Опрошенные позже аптекари представили длинные списки веществ и инструментов, которые заказывал юноша, а чиновники городской ратуши, мэрии и служащие нескольких библиотек в один голос говорят об объекте его интереса. Вард неутомимо разыскивал могилу Джозефа Карвена, с надгробия которого в свое время столь мудро и предусмотрительно стерли имя покойного.

Мало-помалу родители уверились, что с сыном творится что-то неладное. У Чарльза всегда отмечались небольшие странности, он и ранее легко менял увлечения, но растущая скрытность, тяга к уединению и полная поглощенность какими-то непонятными поисками необычны даже для него. Он только делал вид, что учится, и хотя ни разу не провалился на экзаменах, было заметно, что его прежнее прилежание полностью исчезло. У юноши появились совсем другие интересы: он колдовал в своей химической лаборатории в окружении старинных опусов по алхимии, рылся в старых записях погребений во всех церквах города или, словно зачарованный, склонялся над книгами по оккультным наукам в библиотеке, где удивительно схожее, - вернее даже, все более схожее, - с ним изображение Джозефа Карвена бесстрастно взирало на своего потомка с панели на северной стене.

В конце марта к архивным изысканиям Варда прибавились таинственные вылазки на заброшенные кладбища. Позже, благодаря чиновникам мэрии, выяснилось, что он, вероятно, нашел в старых книгах нечто, позволявшее обнаружить, где покоится прах купца. Кроме могилы предка его почему-то интересовало место погребения некоего Нафтали Филда. Причина выяснилась, когда в бумагах юноши нашли копию краткой записи о похоронах Карвена, чудом избежавшую уничтожения, где сообщалось, что загадочный свинцовый гроб закопали «…на 10 футов южнее и 5 футов западнее могилы Нафтали Филда в...» Здесь предложение обрывалось, и то, что не сохранилось название кладбища, сильно осложнило поиски, а захоронение Филда поначалу казалось такой же призрачно-неуловимой химерой, как и самого Карвена. Однако в случае с первым не существовало общего заговора молчания - без сомнения, рано или поздно найдется его надгробный камень, даже если все записи утеряны. Отсюда и скитания Чарльза по городским кладбищам; он обошел стороной лишь то, что при церкви святого Иоанна (бывшая церковь Кинга), и не осматривал старинные могилы Конгрегациональной церкви в Свен-Пойнт, поскольку узнал, что Нафтали Филд был баптистом.

Что же касается поисков на кладбище, то Вард-младший охотно признал, не посвятив, впрочем, доктора в детали, что у него есть причина полагать, что на изуродованном надгробии Джозефа Карвена имеются некие мистические символы, выгравированные согласно его завещанию и оставшиеся нетронутыми, когда с камня сбивали его имя. Они, заявил юноша, совершенно необходимы для окончательной разгадки удивительной теории Карвена. Разговор с Вардом показал доктору, что юный исследователь желал во что бы то ни стало сохранить тайну и хитроумно скрыл подлинные результаты своих открытий. Когда Виллет попросил его показать документы, найденные за портретом, тот выразил недовольство и попытался отделаться от собеседника, подсунув ему фотокопию манускрипта Хатчинсона вместе с формулами и диаграммами Орна, но в конце концов продемонстрировал часть своей находки: на «Записи» (название Карвен также зашифровал), содержащие множество формул, разрешил посмотреть лишь издали, зато дал возможность взглянуть на послание «Тому, Кто Придет Позже», поскольку оно написано непонятными для непосвященного знаками.

Потом он тщательно выбрал самое невинное место из дневника Карвена, и позволил Виллету ознакомиться с манерой письма. Доктор очень внимательно рассмотрел неразборчивые вычурные буквы и отметил, что почерк, как и стиль, отмечены печатью семнадцатого столетия, хотя автор дожил до восемнадцатого, так что документы бесспорно аутентичны. Сам по себе текст не содержал ничего необычного , и Виллет запомнил только фрагмент:

«Пяти. 16 окт. 1754. Мой шлюп «Водопад» отчалил сего дня из Лондона, имея на Борту двадцать новых Людей, набранных в Вест-Индии, Испанцев с Мартиники и Голландских Подданных из Суринама. Голландцы, сдается мне, склонны Дезертировать, ибо услышали нечто устрашающее о сем Предприятии, но я пригляжу за тем, чтобы заставить их Остаться. Для мистера Найта Декстера в Массачусетсе 120 штук камлота, 100 штук тонкого камлота разных цветов, 20 штук синей фланели, 50 штук коломянки, по 300 штук чесучи и легкого шелку. Для мистера Грина из «Слона» 50 галлонов сидра, 20 больших кастрюль, 15 котлов, 10 связок копченых языков. Для мистера Перриго 1 набор столярных инструментов. Для мистера Найтингейла 50 стоп лучшей писчей бумаги. Прошлой Ночью трижды произнес САВАОФ, но Никто не явился. Мне нужно больше узнать от мистера X., что в Трансильвании, хотя до него весьма трудно добраться, и еще более странно, что он не может научить меня употреблению того, чем так изрядно пользовался эти Сто лет. Саймон не писал все минувшие пять Недель, но я ожидаю вестей от него вскорости».

Дойдя до этого места, Виллет перевернул страницу, однако Вард тотчас же помешал ему продолжить чтение и почти выхватил дневник из рук. Доктор успел разобрать лишь пару коротких фраз, но они почему-то врезались ему в память: «Стих из Liber Damnatus (Книги Проклятого) следует читать пять раз на Крещение и четырежды в канун Праздника Всех Святых, засим надеюсь, что сия Вещь зародилась во Внешних Сферах. Это привлечет Того, Кто Придет, если сумею сделать так, что таковой непременно явится, и станет помышлять он лишь о Прошлом, и проникнет взором сквозь Все прошедшие годы, так что я должен иметь готовыми Соли либо то, из чего приготовлять их».

Больше Виллет ничего не успел увидеть, но даже беглый взгляд на страницу по неведомой причине заставил иначе, с каким-то смутным ощущением ужаса взглянуть на лицо Карвена, словно с насмешкой взиравшего на него с панели над камином. Потом доктора долго преследовала странная иллюзия: ему казалось, что глаза портрета обрели собственную жизнь и имеют обыкновение поворачиваться в ту сторону, где находится юный Вард. Перед уходом Виллет подошел к изображению, чтобы рассмотреть его поближе; заново поразившись сходству с Чарльзом он постарался запечатлеть в памяти каждую деталь загадочного облика, запечатленного с необыкновенной тщательностью. Он отметил даже небольшой шрам или углубление на гладком лбу над правым глазом. Создатель картины, Космо Александер, сказал себе доктор, своим мастерством умножил славу его родной Шотландии, взрастившей Реборна, а учитель достоин знаменитого ученика, Джилберта Стюарта.

Получив уверения от доктора, что душевному здоровью Чарльза ничто не угрожает и он занят исследованиями, которые могут оказаться весьма важными, родители Варда сравнительно спокойно отнеслись к тому, что в июне юноша решительно отказался от учебы в колледже. Он заявил, что должен заняться гораздо более серъезными вещами, и выразил желание отправиться на следующий год за границу, чтобы ознакомиться с различными отсутствующими в Америке источниками, где могут содержаться сведения о Карвене. Вард-старший счел подобную просьбу абсурдной для молодого человека, которому едва исполнилось восемнадцать, и неохотно смирился с тем, что Чарльз не получит высшее образование. Итак, после отнюдь не блестящего окончания школы Мозеса Брауна, Чарльз в течение трех лет занимался оккультными науками и поисками на городских кладбищах. Его стали считать чудаком, а он, думая лишь о своих изысканиях, больше, чем прежде старался избегать встреч со знакомыми и друзьями родителей, и лишь изредка совершал поездки в другие города, чтобы сверить не вполне понятные ему места из текстов. Однажды он отправился на юг, чтобы поговорить со странным старым мулатом, обитавшим в хижине среди болот, о котором газеты напечатали заинтересовавшую Варда статью. Он добрался до небольшого горного селения, откуда пришли вести о совершающихся там необычных ритуалах. Но, как ни старался, не добился разрешения посетить Старый Свет.

Став совершеннолетним в апреле 1923 года и получив чуть раньше наследство от дедушки с материнской стороны, Вард наконец сумел отправиться в Европу, в чем ему до тех пор отказывали. Относительно маршрута своего путешествия он лишь заявил, что для успеха исследований придется побывать в разных местах, но обещал регулярно и подробно писать родителям. Увидев, что его невозможно переубедить, они перестали ему препятствовать, напротив, помогли по мере сил. Итак, в июне молодой человек отплыл в Ливерпуль, сопутствуемый прощальными благословениями отца и матушки, которые проводили его до Бостона и, стоя на набережной Уайт-Стар в Чарлстоне, махали платками до тех пор, пока пароход не скрылся из виду. В письмах сын сообщал о благополучном прибытии, о том, что нашел хорошую квартиру на Рассел-стрит в Лондоне, где предполагал остановиться, пока не изучит все интересующие его источники Британского музея, избегая встреч с друзьями семьи. О своей повседневной жизни он сообщал очень мало, очевидно, потому, что рассказывать было не о чем. Чтение и химические опыты занимали все его время; в письмах упоминается лаборатория, которую юноша устроил в одной из комнат. Родители Варда сочли добрым предзнаменованием то, что он ни словом не обмолвился о своих исторических изысканиях в этом замечательном древнем городе с его манящей перспективой старинных куполов и остроконечных кровель, с лабиринтом дорог и улиц, которые то свиваются в клубок, то разворачиваются в амфитеатры удивительной красоты. Они решили, что такое молчание свидетельствует о всепоглощающем интересе к некому новому объекту исследований.

В июне 1924 года Вард сообщил о своем отбытии из Лондона в Париж, куда он несколько раз ненадолго заезжал, чтобы ознакомиться с материалами, хранящимися в Национальной библиотеке. Следующие три месяца он посылал лишь открытки с адресом «улица Сен-Жак», в которых говорилось, что он занимается исследованием редких рукописей в одной из частных коллекций. Он избегал знакомых, и ни один из побывавших там земляков не передавал отцу известий о встрече с его сыном. Затем наступило молчание, и в октябре Варды получили цветную открытку из Праги, извещавшую, что Чарльз находится в этом старинном городе, чтобы побеседовать с неким человеком весьма преклонного возраста, последним, как предполагал юноша, обладателем записей, содержащих любопытные сведения об открытиях средневековых ученых. Чарльз отправился в Нойштадт и до января оставался там, затем послал несколько открыток из Вены, написав, что находится здесь проездом по пути на восток, в небольшой городок, куда его пригласил один из корреспондентов и коллег, также изучавший оккультные науки.

Следующая открытка получена из Клаузенбурга в Трансильвании; в ней Чарльз сообщал, что почти добрался до цели. Он собирался посетить барона Ференци, чье имение находится в горах восточнее Рагузы, и просил писать ему туда на имя этого почтенного дворянина. Еще одна открытка отправлена из Рагузы, в ней юноша сообщал, что хозяин замка послал за ним свой экипаж и он покидает город. Затем наступило длительное молчание. Он не отвечал на многочисленные письма родителей, и лишь в мае сообщил, что вынужден расстроить план матери, желающей встретиться с ним в Лондоне, Париже или Риме в течение лета (Варды решили совершить поездку в Европу). Его работа, писал Чарльз, занимает так много времени, что он не может оставить имение барона Ференци, а замок находится в таком состоянии, что вряд ли родители захотят его там посетить. Он расположен на крутом склоне, среди гор, заросших густым лесом, и простой люд избегает там появляться, так что любому посетителю поневоле станет не по себе. Более того, сам хозяин родового гнезда вряд ли понравится благопристойным, консервативным пожилым уроженцам Новой Англии. Его вид и манеры могут внушить отвращение, и он невероятно стар. Лучше подождать его возвращения в Провиденс, убеждал родителей юноша, что, очевидно, произойдет очень скоро.

Однако Чарльз появился лишь в мае 1925 года. Заранее предупредив несколькими открытками о своем приезде, молодой путешественник с комфортом пересек океан на корабле «Гомер» и проделал неблизкий путь из Нью-Йорка до Провиденса в поезде, упиваясь зрелищем невысоких зеленых холмов, жадно вдыхая благоухание цветущих садов и любуясь белыми зданиями городков весеннего Коннектикута. Первый раз за много лет он вкусил прелесть сельской Новой Англии. Озаренный золотым светом весеннего дня, поезд мчался по Род-Айленду, и сердце юноши лихорадочно билось от радостного волнения, а когда поезд въехал в Провиденс мимо Резервуара и Элмвуд-авеню, у Чарльза, словно в ожидании чуда, перехватило дыхание. На площади, расположенной почти на вершине холма, там, где соединяются Броуд-, Вейбоссет- и Эмкайестер-стрит, он увидел внизу залитые огнем закатного солнцем уютные дома, купола и острые кровли старого города. Как сладко закружилась у него голова, когда нанятое им на вокзале такси съехало по склону и показались высокий купол и светлая, испещренная яркими пятнами крыш, зелень на пологом берегу по ту сторону реки, высокий шпиль Первой баптистской церкви, образчик колониального стиля, светящийся розовым отблеском в волшебном вечернем свете на фоне бледно-зеленой, едва распустившейся листвы.

Старый Провиденс! Этот город и таинственные силы, порожденные долгой, непреходящей историей, заставили юношу появиться на свет и проникнуть взглядом в прошлое с его чудесами и тайнами, безграничные глубины которых неподвластны ни одному пророку. В его площадях и улицах таится нечто чудесное и пугающее, и все долгие годы прилежных изысканий, все странствия были лишь подготовкой к долгожданной встрече с Неведомым. Такси мчало его мимо почтовой площади, с одной стороны которой промелькнула река, мимо старого рынка и места, где начиналась бухта, вверх по крутому извилистому подъему, а к северу от него за огромным сверкающим куполом виднелись залитые закатным заревом ионические колонны церкви Крисчен Сайенс. Вот показались знакомые с детских лет уютные старые имения и причудливо выложенные кирпичом тротуары, по которым он ходил еще совсем маленьким. И наконец, маленькая белая заброшенная ферма справа, а слева — классический портик и солидный фасад большого кирпичного дома, где он родился. Так в час, когда уже опускались сумерки, Чарльз Декстер Вард вернулся в свой отчий дом.

Значительно возмужавший и окрепший Чарльз Вард на первый взгляд казался совершенно нормальным, а в разговорах с Виллетом проявил самообладание и уравновешенность, которые ни один сумасшедший, желавший притвориться здоровым, — даже при скрытой форме душевной болезни, — не сумел бы продемонстрировать в течение долгого времени. На мысль о безумии наводили лишь звуки, которые в разное время суток раздавались в лаборатории Чарльза, помещавшейся на чердаке: монотонные заклинания, напевы и жуткие, оглушающе-громкие, ритмичные декламации. И хотя голос всегда принадлежал Варду-младшему, что-то в нем самом и в произносимых со странным говором повторяющихся словно формулы фразах заставляло невольного слушателя холодеть от страха. Заметили, что почтенный черный кот Ник, всеобщий любимец, принадлежавший к самым уважаемым обитателям дома Вардов, шипел и испуганно выгибал спину каждый раз, когда до него доносились произнесенные с определенной интонацией слова.

Запахи, которые временами проникали из лаборатории, тоже казались в высшей степени необычными: иногда они бывали ядовито-едкими, но чаще оттуда долетали манящие и неуловимые ароматы, словно обладавшие какой-то волшебной силой - они заставляли грезить наяву, вызывая фантастические образы. Тот, кто вдыхал их, говорил, что перед ним, как миражи, возникали великолепные виды — горы странной формы либо бесконечные ряды сфинксов и гиппогрифов, исчезающие вдали в необозримом пространстве. Вард не предпринимал, как прежде, прогулок по городу, целиком отдавшись изучению странных книг, которые он привез домой, и не менее странным занятиям в своей библиотеке. Европейские источники открыли для него новые горизонты и возможности, заявил он; вскоре мир будет потрясен какими-то великими открытиями. Изменившееся и даже словно постаревшее лицо юноши стало почти неотличимо от портрета Карвена. После разговоров с Чарльзом доктор Виллет часто останавливался перед камином, удивляясь феноменальному сходству юноши с его отдаленным предком и размышляя о том, что, пожалуй, между давно усопшим колдуном и Чарльзом осталось единственное различие - небольшое углубление над правым глазом, хорошо заметное на картине. Беседы с молодым пациентом, которые доктор проводил по просьбе отца Чарльза, демонстрировали одну любопытную особенность. Вард никогда не выказывал нежелания встречаться и говорить с доктором, но последний видел, что никак не может добиться полной искренности от молодого человека: его душа была как бы закрыта. Часто Виллет замечал в комнате странные предметы: небольшие изображения из воска, которые стояли на полках или на столах, полустертые остатки кругов, треугольников и пентаграмм, начерченных мелом или углем на полу в центре просторной библиотеки. И по-прежнему каждую ночь звучали заклинания и поражавшие странными ритмами напевы; в результате Вардам стало очень трудно удерживать у себя прислугу, равно как и пресекать толки о безумии сына.

В январе 1927 года произошел необычный инцидент. Однажды около полуночи, когда Чарльз произносил заклинание, гортанные звуки которого угрожающе отдавались в комнатах, со стороны бухты донесся сильный порыв ледяного ветра, и все соседи Вардов ощутили слабую и необъяснимую дрожь, сотрясавшую землю вокруг их дома. Кот метался в ужасе, и на милю вокруг жалобно выли собаки. Это было словно прелюдией к сильной грозе, необычной для зимы, а в завершение раздался такой грохот, что мистер и миссис Вард подумали, что в здание ударила молния. Они бросились наверх, чтобы посмотреть, какие повреждения нанесены кровле, но Чарльз встретил их у дверей чердака, бледный, решительный и серьезный. Его лицо казалось жуткой маской, выражающей насмешливое торжество. Он заверил родителей, что стихия обошла дом стороной и ветер скоро уляжется. Они немного постояли рядом с ним и, взглянув в окно, убедились, что сын прав: сполохи сверкали все дальше от них, а деревья больше не клонились от дуновений необычно холодного ветра, насытившего воздух капельками воды. Гром постепенно стих, превратился в глухой рокот, похожий на жуткий сатанинский смех, и в конце концов замер вдали.

На небе снова показались звезды; ликование, написанное на лице Варда-младшего, сменилось весьма странным выражением.

В течение двух месяцев после запомнившегося эпизода с грозой Чарльз проводил в своей лаборатории значительно меньше времени. Он проявлял не присущий ему прежде интерес к погоде, и непонятно для чего расспрашивал, когда в здешних краях оттаивает земля. Однажды ночью в конце марта он ушел из дома после полуночи, а вернулся только утром, и его мать, не сомкнувшая глаз, услышала тарахтение мотора машины, подъехавшей к задней двери, где обычно сгружали провизию. Чьи-то голоса спорили, приглушенно ругались; встав с постели и подойдя к окну, миссис Вард увидела четыре темные фигуры, снимающие с грузовика под присмотром Чарльза длинный и тяжелый ящик, который внесли в заднюю дверь. До нее донеслось тяжелое дыхание грузчиков, гулкие шаги и, наконец, глухой стук наверху, словно на пол чердака опустили какой-то тяжелый груз; потом снова протопали тяжелые сапоги. Четверо мужчин вышли из дома и уехали на своей машине.

На следующее утро Чарльз снова заперся на чердаке, задернул темные шторы на окнах лаборатории и, судя по всему, работал с каким-то металлом. Он никому не открывал дверь и отказывался от еды. Около полудня послышался шум, словно Вард боролся с кем-то, потом ужасный крик и удар. На пол упало что-то тяжелое, но, когда миссис Вард постучала в дверь, слабый голос сына ответил, что ничего страшного не случилось. Просочившаяся за дверь неописуемо мерзкая вонь совершенно безвредна, к сожалению ее нельзя избежать. Он непременно должен пока оставаться один, но к обеду выйдет. И действительно, к вечеру утихли странные, шипящие звуки, весь день доносившиеся с чердака, а затем наконец появился изможденный и будто постаревший Чарльз, который запретил под каким бы то ни было предлогом входить в его лабораторию.

С этого времени начался новый период затворничества Варда-младшего — никому не разрешалось посещать ни чердак, ни соседнюю с ним кладовую, которую он убрал, обставил самой необходимой и простой мебелью и добавил к своим владениям в качестве спальни. Здесь он постоянно находился, изучая книги, которые велел принести из расположенной этажом ниже библиотеки, пока не приобрел деревянный коттедж в Потуксете и не перевез туда свое собрание и инструменты.

Однажды вечером Чарльз поспешил вынуть из ящика газету и часть ее оторвал, по его словам случайно.

Позже доктор Виллет установив дату по свидетельству обитателей дома Вардов, просмотрел статьи того выпуска в редакции «Джорнел» и убедился, что Вард уничтожил кусок, где была напечатана следующая небольшая заметка:

«Происшествие на Северном кладбище. Похитителей трупов застали врасплох.

Роберт Харт, ночной сторож на Северном кладбище, застал врасплох этим утром в самой старой части кладбища группу людей, приехавших на грузовой машине, однако, по всей вероятности, спугнул их, прежде чем они смогли совершить задуманное.

Приблизительно в четыре часа ночи, внимание Харта, отдыхавшего у себя в сторожке, привлек звук мотора. Он вышел, чтобы посмотреть, что происходит, и примерно в ста метрах от себя увидел большой грузовик на главной аллее кладбища, но не смог незаметно подойти к машине, потому что неизвестные услышали, как скрипит под его ногами гравий дорожки. Они поспешно погрузили в кузов грузовика большой ящик и так быстро выехали с территории кладбища, что сторож не успел их задержать. Поскольку ни одна зарегистрированная и известная ему могила не была разрыта, Харт считает, что они хотели закопать привезенный ими ящик.

Гробокопатели, по всей вероятности, провели там долгое время, прежде чем их заметили, потому что сторож нашел глубокую яму, вырытую на значительном расстоянии от главной аллеи, на дальнем краю кладбища, называемом Амос-Филд, где уже давно не осталось никаких памятников или надгробий. Яма, размером с обычную могилу, оказалась пустой. Согласно регистрационным книгам, где отмечены погребения за последние пятьдесят лет, там никто не захоронен.

Сержант Рили из Второго полицейского участка осмотрел место происшествия и предположил, что здесь действовали бутлегеры, которые с присущими таким субъектам изобретательностью и цинизмом пытались устроить безопасный склад спиртных напитков в таком месте, где его вряд ли станут искать. При допросе Харт сказал, что кажется грузовик направился к Рошамбо-авеню, хотя он в этом не совсем уверен».

В течение нескольких последующих дней родители Вэрда почти не видели сына. Чарльз заперся в своей спальне, велел приносить ему еду наверх, ставить у входа на чердак, и никогда не открывал дверь, чтобы взять поднос, не убедившись, что слуги ушли. Периодически раздавались монотонные звуки заклинаний и странные песнопения; иногда, прислушавшись, можно было различить звон стекла, шипение, сопровождающее какие-то химические реакции, звуки текущей воды или рев газовой горелки. Через дверь часто просачивались непонятные запахи, совершенно непохожие на прежние, а крайнее напряжение и обеспокоенность, которые сквозили в поведении молодого отшельника, когда он на короткое время покидал свое убежище, наводили на самые грустные мысли. Однажды он торопливой походкой направился в Атеней, чтобы взять нужную ему книгу, в другой раз нанял человека, чтобы тот привез из Бостона в высшей степени таинственный манускрипт. В доме установилась атмосфера какого-то тревожного ожидания, а доктор Виллет и родители Чарльза пребывали в полной растерянности, не зная, что предпринять.

«Per Adonai Eloim, Adonai Jehova,

Adonai Sabaoth, Metraton Ou Ogla Methon,

verbum pythonicum, mysterium salamandrae,

cenventus sylvorum, antra gnomorum,

daemonia Coeli God, Almonsin, Gibor,

Jehosua, Evam, Zariathnatmik, Veni, veni, veni»

(«Заклинаю именем Адонаи Элохим, Адонаи Иеговы,

Адонаи Саваофа, Метратона Огла Метона,

Словом змеиным питона, тайной саламандры,

Дуновением сильфов, тяжестью гномов,

Небесных демонов Божество, Альмонсин, Гибор,

Иехошуа, Эвам, Заристнатмик, приди, приди, приди!»)

Заклинание звучало два часа без перерыва и изменения, и все это время в округе не умолкал ужасающий собачий вой. Об адском шуме, поднятом псами, можно судить по сообщениям газет, вышедших на следующий день, но в доме Вардов почти не слышали его, задыхаясь от ужасной, ни на что не похожей вони. И тут вдруг в пропитанном страшными миазмами воздухе словно блеснула молния, ослепительная даже при ярком дневном свете, а затем послышался голос, который никогда не забудут те, чьих ушей он коснулся, ибо отзвуки его прокатились по округе, как от дальнего раската грома, и был он неимоверно низким и жутким, ничем не напоминавшим речь Чарльза. Дом содрогнулся, и голос этот, на несколько мгновений заглушивший громкие завывания, хорошо услышали по крайней мере двое из соседей семейства Вардов. Мать юноши, в отчаянии застывшая перед запертой дверью лаборатории, содрогнулась, осознав чудовищный смысл того, что произошло, ибо когда-то сын объяснил ей, какое дьявольское значение приписывается прогремевшим сейчас словам в зловещих книгах черной магии, и рассказал о грохочущем голосе из писем Феннера, сотрясшем обреченную на гибель ферму в Потукссте той ночью, когда сгинул Джозеф Карвен. Она не сомневалась в том, что услышала именно их, потому что в прежние времена, когда Чарльз еще делился с ней результатами своих поисков, он подробно и ясно описал загадочную фразу. Составленная на древнем, ныне забытом языке, она гласила: «ДИЕС МИЕС ДЖЕШЕТ БЕНЕ ДОСЕФ ДУВЕМА ЭНИТЕМАУС».

Сразу после того, как прозвучал громовой голос, вокруг на несколько мгновений воцарилась тьма, словно случилось затмение, хотя оставался еще час до заката, потом вокруг распространился новый запах, отличный от первого, но такой же странный и нестерпимо зловонный. Чарльз снова начал выпевать заклинания; миссис Вард сумела расслышать некоторые слоги, которые звучали как «Йи-наш-йог-сотот-хе-лгб-фи-тродаг», а в конце раздалось оглушительное «Йа!», завершившееся воющим криком, который перешел в истерический сатанинский смех. Миссис Вард, в душе которой страх боролся с беззаветной отвагой матери, защищающей свое дитя, подошла к двери и постучала, но не получила никакого ответа. Попробовала снова, но тут раздался еще один вопль и мать в ужасе замерла, ибо на сей раз она узнала голос сына, который звучал одновременно с взрывами дьявольского хохота. Женщина лишилась сознания, хотя до сих пор не может объяснить что именно послужило причиной обморока. Память иногда стирает воспоминания, даруя нам спасительное неведение.

Мистер Вард вернулся домой в четверть седьмого и, не найдя жену в столовой, стал расспрашивать испуганных слуг, которые сказали ему, что она, вероятно, находится возле чердака, откуда сегодня доносились еще более странные звуки, чем прежде. Вард немедленно поднялся наверх, где и нашел супругу, лежавшую на полу перед дверью лаборатории. Поняв, что она лишилась чувств, он схватил стакан, стоявший рядом в нише. Брызнув холодной водой ей в лицо и убедившись, что она приходят в сознание, Вард немного успокоился. Но когда жена открыла глаза, с ужасом вспоминая о случившемся, он сам почувствовал озноб и тоже едва не упал в обморок. Ибо в лаборатории, где, казалось, только что царила мертвая тишина, теперь раздавался негромкий разговор, словно двое вели беседу так тихо, что трудно разобрать слова. Однако тон ее внушал глубокое беспокойство.

Чарльз и раньше подолгу произносил вполголоса различные фразы и формулы, но сейчас за дверью явственно слышался диалог или имитация диалога, в котором вопросы и ответы произносились разными голосами. Один из них бесспорно принадлежал Чарльзу, второй же, необычайно глубокий бас, похожий на эхо, отдающееся в огромном пространстве, звучал с такой страстностью, какой никогда не достигал Чарльз в своих заклинаниях и песнопениях. В нем угадывалось что-то ужасное, отвратительное и неестественное; еще немного — и Теодор Хоуленд Вард больше не смог бы с гордостью утверждать, что ни разу в жизни не падал в обморок. Но тут его жена приоткрыла глаза и громко вскрикнула. Решив, что прежде всего следует позаботиться о супруге, глава семьи не мешкая взял миссис Вард на руки и отнес вниз, чтобы избавить от напугавших его звуков. Но все же он успел уловить слова, от которых невольно пошатнулся и едва не упал. Ибо крик миссис Вард, по всей вероятности, услышал не только он, и из-за закрытой двери донеслось: «Шшшш! Записывайте!», В приглушенном шепоте явно сквозило опасение, что кто-то может услышать беседу.

После обеда отец и мать долго совещались; в итоге мистер Вард решил той же ночью серьезно поговорить с сыном. Как бы ни были важны занятия Чарльза, такое поведение больше терпеть нельзя; последние события несут угрозу всему дому, создают невыносимо напряженную атмосферу. Юноша, очевидно, совсем потерял рассудок: только безумие могло послужить причиной диких криков и разговоров с самим собой на разные голоса. Это должно прекратиться, в противном случае мисисс Вард серьезно заболеет и они уже не смогут предотвратить повальное бегство прислуги.

Пообедав, мистер Вард тотчас же встал из-за стола и поднялся в лабораторию Чарльза. Однако на третьем этаже он остановился, услышав звуки, доносящиеся из давно уже пустовавшей библиотеки сына. Казалось, кто-то раскидывал книги и с шумом разбрасывал бумаги. Переступив порог, мистер Вард застал Чарльза, поспешно собиравшего нужный ему материал - рукописи и самые различные издания. Сын выглядел сильно похудевшим и изможденным: заметив хозяина дома, он бросил на пол всю охапку, словно его застали врасплох за чем-то недозволенным. Когда отец велел ему сесть, он повиновался и некоторое время молча внимал заслуженным упрекам. С его стороны не последовало никаких возражений. Выслушав отца, он признал его правоту, согласившись с тем, что странные разговоры на разные голоса, громогласные декламации, пение заклинаний и вызывающие ужасное зловоние химические опыты мешают всем домочадцам и потому недопустимы. Чарльз обещал, что такого больше не повторится и он никогда не нарушит общепринятые нормы поведения, но настаивал, чтобы в его работу и дальше никто не вмешивался. Во всяком случае, будущие исследования в основном связаны с изучением книг, а если на более поздней стадии понадобится провести некоторые ритуалы, можно найти другое место. Он выразил глубокое сожаление, узнав о том, что матушка потеряла сознание от страха, и объяснил, что услышанный ими разговор - часть сложного символического ритуала, необходимого для создания должной эмоциональной атмосферы. Мистера Варда поразило, что он употребляет странные, по-видимому очень древние термины для обозначения химических веществ, очевидно бывшие в ходу у знатоков алхимии. Из разговора с сыном мистер Вард вынес впечатление, что тот совершенно здоров психически и полностью владеет собой, хотя кажется напряженным и подавленным. В общем, встреча оказалась совершенно безрезультатной, и когда Чарльз, подхватив кипу книг и бумаг, вышел из комнаты, мистер Вард не знал что подумать. В высшей степени загадочной была также смерть несчастного старого кота Ника, чье застывшее тело с выпученными глазами и оскаленной в пароксизме страха пастью нашли в подвале час назад.

Понуждаемый почти инстинктивным желанием докопаться до истины, недоумевающий отец осмотрел полупустые полки, чтобы выяснить, что взял с собой Чарльз. Сын расставил книги в строгом порядке, так что беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы сразу сказать, какие из них отсутствуют, или по крайней мере, какая область знаний интересует пользователя. Мистер Вард с удивлением отметил, что труды по древним культурам и оккультным наукам, кроме взятых раньше, остались на своих местах. Все, что забрал с собой сын, связано с современностью: исследования в области новой истории, точных наук, географии и философии, литературы, некоторые газеты и журналы за последние годы. Круг чтения Чарльза, установившийся за последнее время, резко и очень странно переменился, и Вард-старший замер, чувствуя, как вместе с ошеломлением в нем растет странная уверенность, что комната тоже стала не такой, как прежде. Это ощущение беспокоило сильнее и сильнее, будто чьи-то невидимые руки сдавили грудь, и он прошелся по библиотеке, пытаясь понять, что здесь неладно. Да, зловещие изменения можно не только угадать, но и увидеть. С того момента, как переступил порог, Вард словно знал, что здесь чего-то не хватает, и теперь он содрогнулся, найдя ответ.

Резной камин из дома на Олни-Корт стоял на прежнем месте; несчастье произошло с потрескавшейся и тщательно отреставрированной картиной. Очевидно, время и слишком жаркое отопление наконец сделали свое дело, и после очередной уборки краска, отстав от дерева, облупилась, сжалась в тугие катышки, а затем внезапно и бесшумно отвалилась. Портрет Джозефа Карвена больше никогда не будет наблюдать со своего возвышения за юношей, на которого так походил. Ибо тонкий слой мелкой голубовато-серой пыли, устилавший пол - все, что от него осталось.