Григорьев, рассказчик Мишель Моретт

СТАВРОГИН. Сторожа зарезал?

ФЕДЬКА. То есть мы вместе и прибирали-с с тем сторожем, да уж потом, под утро, у речки, у нас взаимный спор вышел, кому мешок нести. Согрешил, облегчил его маненечко.

СТАВРОГИН. Режь еще, обокради еще.

ФЕДЬКА. То же самое и Петр Степаныч как есть в одно слово с вами советуют-с. Я бы и не прочь, тем боле случай так и просится. Вон, поверите ли-с, у капитана Лебядкина-с, где сейчас изволили посещать-с...

СТАВРОГИН /резко останавливается/. Что?..

ФЕДЬКА. Ну, ну, опять драться станете! Я что толкую-с: у них дверь иной раз всю ночь настежь не запертая стоит-с, сам спит пьян мертвецки, кто хочешь - заходи, кого хочешь - убивай, хошь брата, хошь сестру.

СТАВРОГИН. Ты, что ли, заходил?

ФЕДЬКА. Может, и заходил.

СТАВРОГИН. Что ж не зарезал?

ФЕДЬКА. Прикинув на счетах, остепенил себя-с.

СТАВРОГИН. То есть?

ФЕДЬКА. Потому, раз узнавши доподлинно, что сотни полторы рублев всегда могу вынуть, как же мне пускаться на то, когда за тех же обоих зарезанных, как Петр Степаныч объясняли-с, и все полторы тысячи о вашего сиятельства могу вынуть, если только пообождав? Ну и...

СТАВРОГИН молча смотрит на него.

Я, сударь, вам как отцу али родному брату, потому Петр Степаныч никогда того от меня не узнают и даже ни единая душа. Развязали бы вы меня, сударь, чтоб я то есть знал правду истинную, намекнули б - словом ли, делом, потому нам чтобы без вспомоществования никак нельзя.

Так три-то рублика, что я прежде просил, соблаговолите аль нет-с, ваше сиятельство?

РАССКАЗЧИК. Тот, кто убивает, либо хочет убить, либо потворствует убийству, нередко ищет смерти и для себя. Ходит с ней рука об руку. Возможно, об этом был смех Ставрогина. Но едва ли Федька понял его именно так.

КИРИЛЛОВ. Я только для проформы; теперь, когда уже пистолеты в руках и надо командовать, не угодно ли в последний раз помириться? Обязанность секунданта.

МАВРИКИЙ. Я совершенно присоединяюсь к словам господина Кириллова... эта мысль, что нельзя мириться на барьере, есть предрассудок, годный для французов... Да я и не понимаю обиды, воля ваша, я давно хотел сказать... потому что ведь предлагаются всякие извинения, не так ли?

СТАВРОГИН. Я опять подтверждаю мое предложение представить всевозможные извинения.

ГАГАНОВ. Разве это возможно? Опять комедию станем ломать!

Маврикию Николаевичу.

Объясните вы этому человеку...

...если вы секундант, а не враг мой, что такие уступки только усиление обиды. Он не находит возможным на меня обидеться!.. Он позора не находит уйти от меня с барьера! Он беспрестанно оскорбляет меня, говорю я вам, а вы только раздражаете, чтоб я не попал.

КИРИЛЛОВ. Переговоры кончены. Прошу слушать команду. Господа, займите ваши места.

ПРОТИВНИКИ встают каждый за своим барьером, почти в кулисах.

Раз! Два! Три!

Вы ранены?

СТАВРОГИН. Пуля скользнула по пальцу.

КИРИЛЛОВ. Если ваш противник не удовлетворен, дуэль продолжается.

ГАГАНОВ. Заявляю, что этот человек выстрелил нарочно на воздух. Это опять обида.

СТАВРОГИН. Даю слово, что я вовсе не хотел вас оскорбить, я выстрелил вверх по причине, касающейся только меня.

МАВРИКИЙ. Замечу только одно: если противник заранее объявляет, что стрелять будет вверх, то поединок действительно продолжаться не может.

СТАВРОГИН. Я вовсе не объявлял, что каждый раз буду вверх стрелять. Вы вовсе не знаете, как я второй раз выстрелю.

ГАГАНОВ. Повторяю, он сделал это умышленно. Я хочу стрелять во второй раз... я пользуюсь правом.

КИРИЛЛОВ /сухо/. Имеете полное право.

МАВРИКИЙ. Коли так, встреча может продолжаться.

Та же игра. ГАГАНОВ подходит к барьеру, долго целится в Ставрогина, который неподвижно, опустив руки, ждет его выстрела. Рука Гаганова дрожит.

КИРИЛЛОВ. Слишком долго, слишком долго прицел! Стреляйте! Стреляйте.

МАВРИКИЙ. Стреляйте, не держите противника!

КИРИЛЛОВ. Почему вы не убили его? Только еще больше обидели?

СТАВРОГИН. Что же надо было сделать?

КИРИЛЛОВ. Не вызывать или убить.

СТАВРОГИН. Я не хотел убивать. Но если бы я его не вызвал, пришлось бы, пожалуй, снести битье по лицу, да еще публично.

КИРИЛЛОВ. Ну так снесли бы и битье!

СТАВРОГИН. Я начинаю ничего не понимать! Почему все ждут от меня чего-то, чего от других не ждут? К чему мне переносить то, чего никто не переносит, и напрашиваться на бремена, которых никто не может снести?

КИРИЛЛОВ. Вы сами ищете бремени, Ставрогин.

СТАВРОГИН. Ах!

П а у з а .

Вы... это видели?

КИРИЛЛОВ. Да.

СТАВРОГИН. Это так заметно?

КИРИЛЛОВ. Да.

П а у з а .

СТАВРОГИН надевает шляпу, поправляет ее. Лицо его принимает прежнее отчужденное выражение. Смотрит на Кириллова.

СТАВРОГИН /медленно/. От бремени устаешь, Кириллов. И не моя вина, что этот дурак промахнулся.

ДАША. Вы ранены?

СТАВРОГИН /глядя на нее/. Нет.

ДАША. И не пролили крови?

СТАВРОГИН. Нет, я никого не убил, и, главное, как видите, никто не убил меня. Дуэль прошла крайне глупо. Я выстрелил на воздух, а Гаганов промахнулся. Мне не повезло. Но я очень устал и хочу остаться один.

ДАША. Хорошо, я сама думала, что надо прервать с вами. Вы меня избегаете. Но я знаю, что в конце мы снова встретимся.

СТАВРОГИН. В конце?

ДАША. Да, когда будет конец, кликнете меня, я приду.

СТАВРОГИН. Я так подл и гадок, Даша, что, кажется, вас в самом деле кликну «в последний конец», а вы, несмотря на ваш разум, придете. Но слушайте, вы придете, каким бы не был конец?

Даже если я совершу тем временем самое ужасное?

ДАША /смотрит на него/. Вы не погубите вашу жену?

СТАВРОГИН. Нет, нет, ни ее, никого губить не хочу. Но, кажется, одну молодую особу все же погублю... Не смогу удержаться. Ах, оставьте вы меня, Даша! Зачем вы сами себя губите.

ДАША. Я знаю, что в конце концов с вами останусь одна я, и жду того, Бога молю за это.

СТАВРОГИН. Вы молитесь?

ДАША. Да, с некоторых пор я молюсь постоянно.

СТАВРОГИН. А если я в конце концов вас не кликну и убегу от вас?..

ДАША. Этого не может быть, вы кликнете.

СТАВРОГИН. Тут много ко мне презрения.

ДАША. Вы знаете, что не одного презрения.

СТАВРОГИН /смеется/. Стало быть, презренье все-таки есть. Но дело не в том. Я не желал бы вас губить вместе с собой.

ДАША. Вы не погубите меня. Если не к вам, то я в монахини пойду или в сиделки.

СТАВРОГИН. Вот именно: в сиделки. Мне кажется, вы интересуетесь мною прежде всего как сиделка. А впрочем, мне, может, того-то и надо.

ДАША. Да, вы больны.

СТАВРОГИН. Слушайте, Даша, я теперь всё вижу привидения. Как будто бесенята. В особенности один бесенок...

ДАША. Вы мне уже говорили. Это болезнь.

СТАВРОГИН. Нынче ночью он сел совсем рядом и никак не хотел отстать. Глупый и нахальный. И такой заурядный. Да, заурядный. Я просто в ярости, что мой личный бес - посредственность.

ДАША. Вы говорите об этом так, словно он и на самом деле существует. Храни вас господь!

СТАВРОГИН. Нет, нет, в дьявола я не верю. Однако этой ночью бесы лезли из всех болот и все - на меня. Один бесенок предлагал мне вчера на мосту зарезать Лебядкина и его сестру Марью Тимофеевну, чтобы порешить с моим законным браком. Задатку просил три целковых. Но дал ясно понять, что вся операция стоить будет не меньше как полторы тысячи. Вот это так расчетливый бес! Бухгалтер!

ДАША. Но вы твердо уверены, что это было привидение?

СТАВРОГИН. О нет, совсем уж не привидение. Это просто был Федька-разбойник, бежавший с каторги.

ДАША. Что вы ему ответили?

СТАВРОГИН. Я? Ничего. Чтобы отделаться, я отдал ему три рубля и даже гораздо больше.

Да, теперь он совершенно уверен, что я согласен. Однако утешьте ваше сострадающее сердце! Чтобы начать действовать, он ждет мого приказа. Может быть, в конце концов и дождется!

ДАША. О боже, за что вы меня так мучаете?

СТАВРОГИН. Простите мне мою глупую шутку. Знаете, мне со вчерашней ночи ужасно хочется смеяться, всё смеяться, беспрерывно, долго, много...

Чу! Карета останавливается. Должно быть, мать приехала.

ДАША. Да сохрани вас бог от вашего демона, и... позовите меня. Я приду.

СТАВРОГИН. Слушайте, Даша. Если бы я пошел к Федьке и приказал бы ему... пришли бы вы, пришли бы после-то?

ДАША /в слезах/. О, Николя, Николя! Умоляю, не оставайтесь в одиночестве, то есть... Ступайте к Тихону, в монастырь, он вам поможет.

СТАВРОГИН. Опять Тихон!

ДАША. Да, к Тихону! А я потом, сама, после приду, я приду...

Убегает в слезах.

СТАВРОГИН. Придет, разумеется, придет. С наслаждением.

Ах!..

СТАВРОГИН. Он? Что он может...

Пусть войдет.

Садитесь.

МАВРИКИЙ. Если можете, то женитесь на Лизавете Николаевне.

СТАВРОГИН /после паузы/. Если не ошибаюсь, Лизавета Николаевна уже обручена с вами?

МАВРИКИЙ. Помолвлена и обручилась.

СТАВРОГИН. Вы... поссорились?..

МАВРИКИЙ. Нет, она меня «любит и уважает», ее слова. Ее слова драгоценней всего.

СТАВРОГИН. В этом нет сомнения.

МАВРИКИЙ. Но я знаю, что если она будет стоять у самого налоя под венцом, а вы ее кликнете, то она бросит меня и всех и пойдет к вам.

СТАВРОГИН. Не ошибаетесь ли?

МАВРИКИЙ. Нет, из-под ненависти к вам, искренней, сверкает любовь и... безумие. Напротив, из-за любви, которую она ко мне чувствует, тоже искренно, сверкает ненависть, самая великая!

СТАВРОГИН. Но я удивляюсь, как могли вы, однако, располагать рукой Лизаветы Николаевны? Она вас уполномочила?

МАВРИКИЙ. Ведь это только одни слова с вашей стороны, мстительные и торжествующие слова. Если вам так нужно мое унижение, я его не боюсь: права я не имею, полномочие невозможно; Лизавета Николаевна ни о чем не знает, и без ее ведома пришел я сказать вам, что на всем свете только вы одни можете сделать ее счастливой и потому должны взять мое место у налоя. Тем более, что и свадьба наша после теперешнего моего шага уже никак невозможна, да и подлость свою я не перенесу никогда.

СТАВРОГИН. Застрелитесь, когда нас будут венчать?

МАВРИКИЙ. Нет, позже гораздо. А, может, и совсем не застрелюсь.

СТАВРОГИН. Говоря так, желаете, вероятно, меня успокоить ?

МАВРИКИЙ. Вас? Один лишний брызг крови что для вас может значить?

СТАВРОГИН /после паузы/. Поверьте, я весьма тронут вашим предложением. Но скажите мне, какие данные заставили вас заключить о моих чувствах к Лизавете Николаевне?

МАВРИКИЙ /вскакивает/. Как? Разве вы не домогались?

СТАВРОГИН. Вообще о чувствах моих к той или другой женщине я не могу говорить кому бы то ни было, кроме той одной женщины. Извините, такова уж странность организма. Но взамен того я скажу вам всю остальную правду: я женат, и жениться или «домогаться», как вы говорите, мне уже невозможно.

МАВРИКИЙ. Если вы после такого признания не оставите Лизавету Николаевну, то я убью вас палкой, как собаку.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Что такое? Помешанный. Что вы ему сделали?

СТАВРОГИН /смеется/. Ничего. Впрочем, это не ваше дело.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Я убежден, что он вам сейчас невесту приходил уступать, а? Это я его подуськал косвенно, можете себе представить. А не уступит, так мы у него сами возьмем, а? Этот лакомый кусочек.

СТАВРОГИН. А вы все еще рассчитываете мне помогать?

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Если кликнете. От всех забот вас освободят. И стоить вам это ничего не будет.

СТАВРОГИН. Ну да, если не считать полутора тысяч рублей. Ладно. Зачем пожаловали?

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Как, вы забыли? А наше собрание? Я пришел напомнить вам, что оно состоится через час.

СТАВРОГИН. Ах да! Прекрасная идея. И как нельзя более кстати. Я как раз намерен поразвлечься. Какая роль мне предназначена?

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Вы - член центрального комитета, которому известны важнейшие тайны.

СТАВРОГИН. А что я должен делать?

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Побольше мрачности и только, больше ничего не надо.

СТАВРОГИН. Но никакого центрального комитета не существует?

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Я да вы.

СТАВРОГИН. Стало быть, только вы. И никакой другой организации?

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Организация будет, если мне удастся организовать этих дураков и сплотить их в единую силу.

СТАВРОГИН. И как же вы думаете этого добиться?

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Ну как! Первое - это чины и должности: у меня секретари, казначеи, председатели, усвоили? Затем, разумеется, сентиментальность. Знаете, они справедливость понимают как сентиментальность.

Следовательно, надо дать им выговориться, особенно дуракам. Ну и, наконец, самая главная сила - цемент, всё связующий, - это стыд собственного мнения. Больше всего они боятся прослыть недостаточно либеральными, стало быть, вынуждены стать революционерами. Ни одной-то собственной идеи не осталось ни у кого в голове! За стыд почитают. Значит, станут думать, как я того захочу.

СТАВРОГИН. Отлично! Но есть одна штука еще получше: подговорите четырех членов кружка укокошить пятого, под видом того, что он донесет, и тотчас же вы их всех пролитою кровью, как одним узлом, свяжете. Впрочем, что это я чужие мысли за свои выдаю. Вы ведь Шатова уже убить положили?

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Я? Каким образом?.. Вы так не думаете!

СТАВРОГИН. Достаточно того, что вы так думаете. И, если хотите знать мое мнение, это не так уж глупо. Сентиментальность, стыд собственного мнения - все это клейстер хороший, но есть кое-что и посильнее - отрицание чести. Откровенным правом на бесчестье всего легче русского человека за собой увлечь можно.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Превосходные слова! Право на бесчестье - да это все к нам прибегут, ни одного там не останется! Ах, Ставрогин, вы всё понимаете! Вы начальник, вы сила; а я у вас только сбоку буду, секретарем. Мы, знаете, сядем в ладью, веселки кленовые, паруса шелковые, на корме сидит красна девица, свет Лизавета Николаевна...

СТАВРОГИН. К этому плану только два возражения. Первое - я не стану вашим начальником...

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Станете, станете, я всё вам объясню...

СТАВРОГИН. И второе - я не уступлю вам Шатова ради того, чтобы вы сплотили в единую силу ваших дураков.

ВЕРХОВЕНСКИЙ /багровый от ярости/. Я... Надо пойти предупредить Кириллова.

РАССКАЗЧИК /появляется за спиной у Верховенского/. В то время как Петр Степанович шел по улице, события в городе шли своим чередом. Вспыхивали таинственные пожары, безмерно увеличивалось число краж. Один прапорщик, взявший привычку зажигать свечи в своей спальне перед трудами по материализму, внезапно укусил и оцарапал своего командира. Одна дама из самого высшего круга начала в строго определенное время пороть своих детей и обижать нищих, когда предоставлялась возможность. Другая дама решила заниматься свободной любовью со своим мужем. «Это невозможно», - говорили ей. «Отчего же невозможно, - кричала она, - мы свободны.» Да, мы были свободны, но от чего?

ВЕРХОВЕНСКИЙ /Федьке/. Господин Кириллов тебя спрячет.

ФЕДЬКА. Ты, Петр Степаныч, выходишь передо мною настоящий подлец, поганая человечья вошь. Но ты - природный мой господин, и я не перечу. Вспомни только, что мне обещал.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Пошел с глаз.

ФЕДЬКА. Не перечу. Помните.

ФЕДЬКА исчезает.

КИРИЛЛОВ /констатирует/. Не любит он вас.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Я не хочу, чтобы меня любили, я хочу, чтобы мне повиновались. Садитесь, я должен с вами поговорить. Я пришел напомнить вам о договоре, который нас соединяет.

КИРИЛЛОВ, Я не отступил, но я подчиняюсь только своей воле. Я свободен.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Понимаю, понимаю, ваша полная воля, но только чтоб эта полная ваша воля свершилась. Вы все за слово цепляетесь. И стали чересчур раздражительны в последнее время.

КИРИЛЛОВ. Вовсе не раздражителен, просто я вас не люблю. Но я сдержу свое слово.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. И все-таки для полной ясности: вы по-прежнему намерены себя убить?

КИРИЛЛОВ. По-прежнему.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Прекрасно. Сознайтесь, что никто вас силой не заставляет.

КИРИЛЛОВ. Вы рассуждаете глупо.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Согласен. Действительно, очень глупо. Совершенно очевидно, что силой заставить вас никак невозможно. Но я продолжу. Вы состояли в нашей организации и откровенничали о ваших намерениях с одним из членов?

КИРИЛЛОВ. Ни с кем я не откровенничал, а только сказал, что сделаю это.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Хорошо, хорошо. Вы, стало быть, не собирались исповедоваться, а просто сказали. Прекрасно.

КИРИЛЛОВ. Нет, не прекрасно. Вы говорите, а сказать вам нечего. Я решился себя умертвить, потому что такова моя идея. Вы сказали, что это самоубийство может оказать услугу организации. В случае если вы совершите преступление и будут искать виновных, я пущу себе пулю в лоб и оставлю письмо, в котором признаю виновным себя. Вы просили меня подождать покуда, я ответил, что подожду, поскольку мне это всё равно.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Верно. Но вы обещали написать это письмо, что я продиктую, и оставаться в моем распоряжении. Разумеется, только на этот случай, ибо во всем остальном вы свободны.

КИРИЛЛОВ. Я не принимал никаких обязательств. Я согласился, потому что мне это безразлично.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Как вам угодно. Ваши намерения не изменились?

КИРИЛЛОВ. Нет. Скоро ли?

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Через несколько дней.

КИРИЛЛОВ /встает как бы в раздумье/. В чем должен я объявить себя виновным?

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Вы узнаете.

КИРИЛЛОВ. Пусть так. Но учтите, я ни в чем не помогу вам против Ставрогина,

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Понимаю, понимаю.

Входит ШАТОВ. КИРИЛЛОВ садится в угол.

Хорошо, что вы пришли.

ШАТОВ. Я не нуждаюсь в вашем одобрении.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. И напрасно. В вашем положении моя поддержка вам необходима, да я уже и сделал для вас немало.

ШАТОВ. Я никому не обязан отчитываться. Я свободный человек.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Не совсем. Вы принадлежали делу, во многое посвящены и не имеете права устраниться без предупреждения.

ШАТОВ. Но я всё ясно в письме написал.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Но мы не вполне ясно поняли. Они теперь говорят, что вы можете на них донести. А я за вас вступился.

ШАТОВ. Да, случаются адвокаты, у которых истинное призвание - отправить человека на виселицу.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Как бы то ни было, они теперь согласны вас отпустить с условием, что вернете типографский станок и все бумаги.

ШАТОВ. Я верну станок.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Где он?

ШАТОВ. В лесу. Возле опушки Брыковской рощи. Я всё зарыл в землю.

ВЕРХОВЕНСКИЙ /подобие улыбки/. В землю? Отлично! В самом деле отлично.

ВИРГИНСКИЙ /в сторону двери/. А, вот и Ставрогин!

ЛИПУТИН. Заставляет себя ждать!

СЕМИНАРИСТ. Господа, у меня нет привычки, чтобы терять драгоценное время. Поскольку вы были так добры, что пригласили меня на это собрание, осмелюсь ли я задать вопрос?

ЛИПУТИН. Осмелитесь, осмелитесь. Вы здесь снискали всеобщую симпатию с тех пор, как сыграли шутку с книгоношей, подсунув ей среди Евангелий мерзостные фотографии.

СЕМИНАРИСТ. Я сделал это не ради шутки, а из убеждения, что бога расстрелять надо.

ЛИПУТИН. Стало быть, этому учат в семинарии?

СЕМИНАРИСТ. Нет. В семинарии из-за бога страдают и, следовательно, его ненавидят. Но так или иначе вот мой вопрос: составляем ли мы здесь какое-нибудь заседание?

ШИГАЛЕВ. Свидетельствую, что мы продолжаем вести громкие, но как бы посторонние речи. Пусть организаторы скажут, зачем мы здесь?

Все смотрят на Верховенского, который меняет позу, как будто собираясь говорить.

ЛИПУТИН /поспешно/. Лямшин, прошу вас, сядьте за фортепьяно.

ЛЯМШИН. Как! Опять! Каждый раз одно и то же!