Григорьев, рассказчик Мишель Моретт

СТАВРОГИН. Вы так уверены были, что я приду?

ШАТОВ. Я представить себе не мог, что вы меня бросите. Я не могу без вас обходиться. Вспомните, какую роль вы сыграли в моей жизни.

СТАВРОГИН. Разъясните мне, во-первых, вы меня ударили не за связь мою с вашей женой?

ШАТОВ. Нет.

СТАВРОГИН. И не потому, что поверили глупой сплетне насчет меня и вашей сестры?

ШАТОВ. Я ей не верю.

СТАВРОГИН. Хорошо. Впрочем, это не так важно. Поскольку я не знаю, что будет со мной завтра вечером, я принужден был сегодня же выбрать такой час и идти к вам предупредить, что, может быть, вас убьют.

ШАТОВ. Убьют?

СТАВРОГИН. Общество Петра Верховенского.

ШАТОВ. Я знаю, что мне могла бы угрожать опасность, но вам-то почему это может быть известно?

СТАВРОГИН. Потому что я тоже принадлежу к ним, как и вы.

ШАТОВ. Вы... вы член общества? Как могли вы затереть себя в такую бесстыдную, бездарную лакейскую нелепость. Вы член их общества! Это ли подвиг Николая Ставрогина!

СТАВРОГИН. Извините, но вы, кажется, смотрите на меня как на какое-то солнце, а на себя как на какую-то букашку сравнительно со мной.

ШАТОВ. Ах, бросим лучше обо мне совсем, совсем! Но вы-то отлично знаете, что они - мерзавцы, лакеи, дураки. Если можете что-нибудь объяснить о себе, то объясните...

СТАВРОГИН. То, что мерзавцы, - бесспорно. Но что из того? Видите, в строгом смысле я к этому обществу совсем не принадлежу. Если и помогал случайно, то только так, как праздный человек.

ШАТОВ. Возможно ли участвовать в подобной деятельности из одной лишь праздности?

СТАВРОГИН. Случается, что из праздности и женятся, и детей имеют, и преступления совершают! Однако что касается преступлений, то, повторяю, опасность грозит именно вам. Убить хотят вас, а не меня. По крайней мере они.

ШАТОВ. Им не в чем меня упрекнуть. Я вступил в их общество. Потом поехал в Америку, где мысли мои переменились. По возвращении я объявил честно, что расхожусь с ними во всем! Это мое право, право совести и мысли... Я не потерплю...

СТАВРОГИН. Не кричите.

Входит КИРИЛЛОВ, забирает ящик с пистолетами и выходит.

Этот Верховенский такой человечек, что не дрогнет истребить вас в удобную минуту, как слишком много знающего и могущего донести на организацию.

ШАТОВ. Это просто смешно. Их организация как бы и не существует вовсе.

СТАВРОГИН. Если хотите, то, по-моему, их всего и есть один Петр Верховенский. Некоторые верят, что у него связи с организасьон интернасьональ и поэтому идут за ним. К тому же у него талант заставить в себя верить. На нем всё и держится. И, возможно, с их общества и начнется международная организация.

ШАТОВ. Этот клоп, невежда, дуралей, не понимающий ничего в России!

СТАВРОГИН. Это правда, что вообще все они мало понимают в России, но ведь разве только немножко меньше, чем мы с вами. Впрочем, даже дуралей очень в состоянии спустить курок. Я вас предупредил, чтобы вы все-таки имели это в виду.

ШАТОВ. Благодарю вас. Тем более, что вы это сделали после того, как я вас ударил.

СТАВРОГИН. Добром воздаю за зло.

Приятно вам мое христианство? То есть, я был бы безусловно христианин, если бы верил в бога. Но видите...

...зайца не хватает.

ШАТОВ. Зайца?

СТАВРОГИН. Ну да! Чтобы сделать соус из зайца, надо зайца, чтобы уверовать в бога, надо бога.

ШАТОВ /в большом волнении/. Не смейте богохульствовать, не смейте смеяться. И потом, оставьте ваш тон и возьмите человеческий. Заговорите хоть раз в жизни голосом человеческим. Вспомните, что говорили мне незадолго пред моим отъездом в Америку.

СТАВРОГИН. Что-то не помню.

ШАТОВ. Я вам скажу. Надо, чтобы кто-нибудь напомнил вам веши собственные истины. Чтобы ударил вас в случае надобности. Напомнил вам, кто вы есть. Вспомните то время, когда вы говорили мне, что русский народ - единственный народ «богоносец», грядущий обновить и спасти мир именем нового бога. Вспомните выражение ваше «Атеист не может быть русским». Тогда вы не говорили, что зайца нет.

СТАВРОГИН. Да, как будто и в самом деле помню наш разговор.

ШАТОВ. К черту: «наш» разговор! «Нашего» разговора совсем и не было: был учитель, вещавший огромные слова, и был ученик, воскресший из мертвых. Я тот ученик, а вы учитель.

СТАВРОГИН. Огромные слова, в самом деле?

ШАТОВ. Да! Не вы ли говорили мне, что если бы математически доказали вам, что истина вне Христа, то вы бы согласились лучше остаться с Христом, нежели с истиной. Не вы ли говорили, что слепая сила жизни, которая бросает народ на искание своего бога, непременно собственного, выше разума и науки, что только она определяет понятие о зле и добре, и что русский народ, дабы возглавить человечество, должен идти за собственным своим Христом. Я вам поверил, семя осталось и возросло.

СТАВРОГИН. Рад за вас.

ШАТОВ. Оставьте этот тон, оставьте немедленно, или же я... Да, вы говорили мне всё это, и в то же самое время совершенно обратное говорили Кириллову, что я узнал от него в Америке. Вы отравили сердце этого несчастного ядом... Вы утверждали в нем ложь и клевету и довели разум его до исступления... Подите взгляните на него теперь, это ваше создание...

СТАВРОГИН. Во-первых, замечу вам, что сам Кириллов сейчас только сказал мне, что он совершенно счастлив.

ШАТОВ. Я не об этом с вами говорю. Я спрашиваю, как могли вы говорить ему одно, а мне другое?

СТАВРОГИН. я вас ни того ни другого не обманывал, а пытался в обоих случаях убедить себя самого.

ШАТОВ /в отчаянии/. Вы атеист? Теперь атеист? Вы больше не веруете в то, чему меня учили?

СТАВРОГИН. А вы? Веруете вы сами в бога или нет?

ШАТОВ. Я верую в Россию, я верую в ее православие... Я верую, новое пришествие совершится в России. Я верую...

СТАВРОГИН. А в бога?

ШАТОВ. Я... я буду веровать в бога.

СТАВРОГИН. Видите, вы не веруете. Да и может ли человек умный веровать. Невозможно!

ШАТОВ Я ведь не сказал же вам, что я не верую вовсе! Все мы мертвецы или полумертвецы, неспособные веровать. Надобно поднять людей. Я об вас говорю. Я один способен понять ваш ум, ваш гений, широту вашей культуры, ваших идей. Повсюду в мире в каждом поколении есть лишь горстка людей выдающихся, двое-трое, не более. Вы - один из них. Вы; вы одни могли бы поднять это знамя!..

СТАВРОГИН, Я вам только кстати замечу, как странность: почему это мне все навязывают какое-то знамя? Петр Верховенский тоже убежден, что я мог бы «поднять у них знамя». Но он-то потому, что его восхищает моя «необыкновенная способность к преступлению», так он это называет.

ШАТОВ. Я знаю, что вы - изверг, как и он. Говорят, будто вы уверяли, что не знаете различия между какой-нибудь сладострастною зверскою штукой и жертвою жизнию для человечества. Говорят даже, что вы принадлежали в Петербурге к скотскому сладострастному секретному обществу. Говорят также, но в это я никак не желаю верить, будто вы заманивали и развращали детей...

Говорите, не смейте лгать. Николай Ставрогин не может лгать перед Шаговым, бившим его по лицу. Было ли всё это? И если правда, тогда вы не могли бы поднять знамя и я пойму ваше отчаяние и ваше бессилие.

СТАВРОГИН. Довольно! Эти вопросы неуместны.

Смотрит на него.

Да и не всё ль равно? Я бы хотел получить ответ на вопросы куда более банальные. Вот, например: следует ли жить или следует себя истребить?

ШАТОВ. Как Кириллов?

СТАВРОГИН /с некоторой печалью/. Как Кириллов. Но он пойдет до конца. Это новый Христос.

ШАТОВ. А вы способны были бы себя истребить?

СТАВРОГИН /горестно/. Надо было бы! Надо было бы! Но боюсь, что струшу. Возможно, я сделаю это завтра, возможно - никогда. Вот вопрос, единственный, который н себе задаю.

ШАТОВ /неистово бросается к нему, хватает за плечи/. Вот вы чего ищете. Вы ищете наказания. Целуйте землю, облейте слезами, просите прощения!

СТАВРОГИН. Оставьте меня, Шатов.

Вы помните: я мог бы убить вас в то утро, а взял обе руки назад. Так не терзайте же меня.

ШАТОВ /отступая/. Ах, для чего я осужден в вас верить во веки веков? я не могу вас вырвать из моего сердца, Николай Ставрогин. Я буду целовать следы ваших ног, когда вы уйдете.

СТАВРОГИН /та же игра/. Мне жаль, что я не могу вас любить, Шатов.

ШАТОВ. Знаю, что не можете. Никого любить не можете, потому что вы человек без корней и без веры. Только тот способен любить, верить и созидать, кто своих корней не потерял. Остальные лишь разрушают. И вы, вы тоже разрушаете все, быть может, того не желая. Вам даже нравятся такие дуралеи, как Верховенский, разрушающие из лени, потому что разрушить легче, чем не разрушить. Но я верну вас на прежний ваш путь. Вы вновь обретете мир, а я больше не буду одинок со всем тем, чему вы меня научили.

СТАВРОГИН /овладел собой/. Благодарю за добрые намерения. Но пока вы сможете помочь мне достать зайца, мне хотелось бы сделать вам один совсем посторонний вопрос.

ШАТОВ. Ради бога!

СТАВРОГИН. Если случится мне исчезнуть по тем или иным обстоятельствам, я хотел бы вас просить, если можно вам, не оставить жену мою.

ШАТОВ. Вашу жену? Вы женаты?

СТАВРОГИН. Да, на Марье Тимофеевне. Я знаю, что вы имели здесь некоторое влияние на нее. Вы единственный, кто мог бы...

ШАТОВ. Разве это возможно, чтобы вы на ней женились?

СТАВРОГИН. Все это произошло четыре года тому назад. В Петербурге.

ШАТОВ. Вас силой принудили к этому браку?

СТАВРОГИН. Нет, меня никто не принуждал силой.

ШАТОВ. У вас есть от нее ребенок?

СТАВРОГИН. У ней не было ребенка и быть не могло: Марья Тимофеевна девица. Но я прошу вас только не оставить ее.

ШАТОВ. Ах, я понимаю, я вас знаю, знаю. Вы женились на ней, чтобы покарать себя за страшный грех.

Слушайте, сходите к Тихону.

СТАВРОГИН. Кто это?

ШАТОВ. Бывший архиерей, живет на покое в нашем ефимьевском Богородском монастыре. Он вам поможет.

СТАВРОГИН. Кто мог бы помочь мне в этом мире? Даже вы не можете, Шатов. И я больше никогда вас об этом не попрошу. Прощайте.

З а т е м н е н и е

Картина седьмая

Плашкотный мост. СТАВРОГИН идет обратно под дождем, открыв зонтик. Позади него возникает ФЕДЬКА.

ФЕДЬКА. Не позволите «ли, милостивый господин, зонтиком вашим заодно позаимствоваться?

СТАВРОГИН. Ты кто?

ФЕДЬКА. Да никто, сирота. А вы господин Ставрогин, большой барин.

СТАВРОГИН. Ты... ты Федька Каторжный.

ФЕДЬКА. Переменил участь. Сдал книги и колокола и церковные дела, потому я был решен вдоль по каторге-с, так оченно долго уж сроку приходилось дожидаться.

СТАВРОГИН. Что здесь делаешь?

ФЕДЬКА. Да вот, день да ночь сутки прочь. Окромя того, Петр Степанович паспортом по всей Расее, чтобы примерно купеческим, облагонадеживают, так тоже вот ожидаю их милости. Вы бы мне, сударь, согреться на чаек три целковых соблаговолили?

СТАВРОГИН. Значит, ты меня здесь стерег; я этого не люблю. По чьему приказанию?

ФЕДЬКА. Чтобы по приказанию, то этого не было-с ничьего. Но Петр Степанович говорили на словах-с, что могу, пожалуй, вашей милости пригодиться, если полоса такая, примерно, выйдет. Вот уже четвертую ночь вашей милости на сем мосту поджидаю. Так три-то целковых с вашей милости, примером, за три дня и три ночи, за скуку придутся. А что одежи промокло, так мы уж из обиды одной молчим.

СТАВРОГИН. Слушай, Федор, я люблю, чтобы мое слово понимали раз навсегда: не дам тебе ни копейки, нужды в тебе не имею и не буду иметь. Вперед мне ни на мосту, и нигде не встречайся, а если ты не послушаешься, свяжу и в полицию. Марш.

ФЕДЬКА. Да вы-то мне нужны, сударь, вот что-с.

СТАВРОГИН. Пошел, или ударю.

ФЕДЬКА. Рассудите, может быть, сударь; сироту долго ли изобидеть?

СТАВРОГИН. Честное слово даю: коли встречу - свяжу.

ФЕДЬКА. Подожду вас на обратном пути, так уж и быть.

И с ч е з а е т .

СТАВРОГИН смотрит ему вслед, потом продолжает свой путь.

З а т е м н е н и е

Картина восьмая

У Лебядкина

СТАВРОГИН уже находится в комнате. ЛЕБЯДКИН забирает у него зонтик.

ЛЕБЯДКИН. Какая скверная погода! О! Вы так обмокли!

Милости просим, милости просим.

Ах, вы комнатку желаете осмотреть, милости просим. Вот-с, живу Зосимой. Трезвость, уединение и нищета - обет древних рыцарей.

СТАВРОГИН. Вы полагаете, что древние рыцари давали такие обеты?

ЛЕБЯДКИН. Может быть, сбился? Увы, мне нет развития!

СТАВРОГИН. Сбились безусловно. Надеюсь, вы не пьяны?

ЛЕБЯДКИН. Разве что самую малость.

СТАВРОГИН. Я же просил вас перестать пьянствовать.

ЛЕБЯДКИН. Да, весьма странное требование.

СТАВРОГИН. Где Марья Тимофеевна?

ЛЕБЯДКИН. Здесь, рядом.

СТАВРОГИН. Не спит?

ЛЕБЯДКИН. О нет, нет, возможно ли? Напротив, еще с самого вечера ожидает, и как только узнала давеча, тотчас же сделала туалет. Теперь сидит в карты гадает.

СТАВРОГИН. Хорошо, потом: сначала надо кончить с вами.

ЛЕБЯДКИН. Благодарен, блага-а-дарен. Ах, Николай Всеволодович, в этом сердце накипело столько, что я и не знал, как вас и дождаться. Хотел бы я излить пред вами всё, как бывало прежде, в старину. Ах, сколько вы значили в судьбе моей! Теперь же со мной поступают так жестоко!

СТАВРОГИН. Я вижу, что вы вовсе не переменились, капитан, в эти с лишком четыре года.

Молча разглядывает его.

Видно, правда, что вся вторая половина человеческой жизни составляется обыкновенно из одних только накопленных в первую половину привычек.

ЛЕБЯДКИН. Высокие слова! Вы разрешаете загадку жизни.

Однако же у меня, наоборот, всё проехало, и я обновляюсь, как я змей. Николай Всеволодович, знаете ли вы, что уже я написал мое завещание?

СТАВРОГИН. Любопытно. Что же вы оставляете и кому?

ЛЕБЯДКИН. Хочу оставить свой скелет студентам.

СТАВРОГИН. Вы намерены получить за него награду при жизни?

ЛЕБЯДКИН. А хоть бы и так, Николай Всеволодович, хоть бы и так? Видите ли, я прочел в газетах биографию об одном американце. Он оставил все свое огромное состояние на положительные науки, свой скелет - студентам, в тамошнюю академию, я свою кожу на барабан, с тем, чтобы денно и нощно выбивать на нем американский национальный гимн. Увы, мы пигмеи сравнительно с полетом мысли Североамериканских Штатов. Попробуй я завещать мою кожу на барабан, сочтут за социалиста, а кожу конфискуют.

Посему я вынужден довольствоваться студентами. Завещаю им свой скелет, но с тем, однако, чтобы на лбу его был наклеен на веки веков ярлык со словами: «Раскаявшийся вольнодумец».

СТАВРОГИН. Вы, стало быть, знаете, что вам угрожает смертельная опасность?

ЛЕБЯДКИН /подскакивает/. Нет, не может быть! Что вы хотите этим сказать? Вы, может быть, шутите-с, Николай Всеволодович?

СТАВРОГИН. Слушайте, капитан, не послали ли вы какого-нибудь письма губернатору? Донесли вы или нет на общество Петра Верховенского, членом которого и сами состоите?

ЛЕБЯДКИН. Не состою я в их обществе. Увлекся спервоначалу, просто по дружбе. Разбрасывал разные бумажки. Да, написал губернатору, просто чтобы объяснить... Но если Петр Степанович и вправду думает... Мечтаю о Питере. Благодетель! Могу ль рассчитывать, что не откажете в средствах к поездке. Я как солнца ожидал вас всю неделю.

СТАВРОГИН. Ну нет, уж извините, у меня совсем уже не осталось средств, я и так слишком много вам передал.

ЛЕБЯДКИН. Согласен, но я терпел фамильный позор.

СТАВРОГИН. Какой же позор для вас в том, что ваша сестра в законном браке со Ставрогиным?

ЛЕБЯДКИН. Но брак под спудом, Николай Всеволодович, брак под спудом, роковая тайна! Я получаю от вас деньги хорошо, это естественно. И вдруг мне задают вопрос: за что эти деньги? Я связан и не могу отвечать, во вред сестре, во вред фамильному достоинству.

СТАВРОГИН. Я пришел сообщить вам, что намерен искупить ущерб, нанесенный чести вашего благородного семейства. Завтра же я сделаю мой брак повсеместно известным. И таким образом кончится сам собой и вопрос о фамильном достоинстве и вместе с тем и вопрос о субсидиях.

ЛЕБЯДКИН /обезумевший/. Но это невозможно. Вы не можете объявить о браке... Ведь она... полоумная.

СТАВРОГИН. Я сделаю такие распоряжения.

ЛЕБЯДКИН. Но... как же ваша родительница? Ведь вы введете же вашу супругу в ваш дом.

СТАВРОГИН. Это не ваше дело и до вас совсем не относится.

ЛЕБЯДКИН. Как не относится! А я-то как же? Неужели вы меня так и сбросите, как старый изношенный сапог?

СТАВРОГИН. Да, как старый изношенный сапог. Как раз то слово! А теперь позовите Марью Тимофеевну.

/Лебядкину/. Теперь ступайте. Нет, не сюда, тут вы будете подслушивать. На крыльцо.

ЛЕБЯДКИН. Но там дождь идет,

СТАВРОГИН. Возьмите мой зонтик.

ЛЕБЯДКИН. Зонтик ваш... стоит ли для меня-с?

СТАВРОГИН. Зонтика всякий стоит.

ЛЕБЯДКИН. Разом определяете минимум прав человеческих.

В ы х о д и т .

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. Можно мне вам руку поцеловать?

СТАВРОГИН. Нет, не сейчас.

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. Ладно, тогда садитесь к свету, чтобы можно было мне вас разглядеть.

СТАВРОГИН. Виноват, напугал я вас, Марья Тимофеевна.

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. Ничего, ничего, мне показалось...

СТАВРОГИН садится к свету. МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА испускает крик.

СТАВРОГИН /нетерпеливо/. Что случилось? Что с вами?

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. Ничего, я вас не узнала сначала, приняла за другого. Что у вас в руке?

СТАВРОГИН. В какой руке?

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА В правой. Нож!

СТАВРОГИН. Нет, в руках у меня ничего нет, поглядите.

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. Да, да. Нынче ночью видела во сне человека. Похож-то он на моего князя, похож, да не он. Он шел ко мне с ножом в руках. Ах!

К р и ч и т .

Князь вы или убийца из сна моего?

СТАВРОГИН. Оставим сны, успокойтесь.

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. Если вы мой князь, почему не обнимете меня. Правда, он никогда меня не обнимал. Но он был нежен, а от вас я нежности не чувствую. Напротив, от вас угроза исходит. Он звал меня своей голубкой. Он подарил мне кольцо: «Посмотришь на него в вечерний час, и я явлюсь тебе во сне».

СТАВРОГИН Где же кольцо?

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. Брат пропил. Теперь уж одна-одинешенька. Все ночи одна...

СТАВРОГИН. Не плачьте, Марья Тимофеевна. Теперь мы вместе станем жить.

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. Да, теперь у вас голос добрый, и я всё вспомнила. Знаю, почему говорите, что станем вместе жить. Как сказали вы мне тогда в карете, что брак будет объявлен, я тогда же испугалась.

СТАВРОГИН. Чего же?

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. Я не сумею принимать. Я совсем вам не гожусь. Я знаю, есть лакеи. Но я тогда в том доме разглядела родственниц ваших. Так вот им-то я и не подхожу.

СТАВРОГИН. Вы, кажется, очень обиделись на них, Марья Тимофеевна?

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. Кто, я? Нет. Посмотрела я на вас всех тогда: все-то вы сердитесь, все-то вы перессорились; сойдутся и посмеяться по душе не умеют. Столько богатства и так мало веселья - гнусно мне всё это. Нет, я совсем-таки не обиделась, но было грустно, мне показалось, что вам стыдно за меня. Да, вам было стыдно, и с этого утра вы начали отдаляться от меня, у вас и лицо переменилось. Князь мой уехал, а тот, кто меня презирал или даже ненавидел, остался. И вместо слов ласковых - нетерпение, ярость и нож...

СТАВРОГИН /вскричал, в бешенстве/. Довольно! Вы совершенно сумасшедшая, совсем!

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА /тихим голосом/. Я прошу вас, князь, встаньте и войдите. Уйдите за дверь, а потом войдите снова.

СТАВРОГИН /нетерпеливо, все еще вне себя/. Как войдите? Куда я войду? Зачем?

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. Чтобы я знала, кто вы есть на самом деле. Я все пять лет ждала, чтобы он приехал, только и представляла себе, как он войдет. Уйдите в ту комнату, а потом войдите, как будто вы вернулись после долгого путешествия, и тогда, возможно, я вас узнаю.

СТАВРОГИН. Перестаньте! Прошу вас, Марья Тимофеевна, меня выслушать. Соберите всё ваше внимание. Завтра, если буду жив, я объявляю наш брак. Мы не будем жить в моем доме. Мы поедем в Швейцарию, в горы. И проведем так всю жизнь на одном месте, а место это угрюмое. Вот вам мое предложение.

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. О да! Ты хочешь умереть и уже хоронишь себя заживо. Но как только ты снова захочешь жить, ты и от меня избавиться захочешь. Все равно как, лишь бы освободиться!

СТАВРОГИН. Нет, я с этого места никуда не сойду и вас не брошу. Почему вы говорите мне «ты»?

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. Да потому что теперь я тебя узнала, узнала, что ты не мой князь. Он бы меня никогда не постыдился, не стал бы в горы запрятывать, а стал бы всем показывать, даже той барышне хорошенькой, которая на меня всё время глядела тогда, в воскресенье.

Нет, похож-то ты очень похож на моего князя, но кончено! Весь ваш обман теперь насквозь вижу. Ты барышне этой желаешь понравиться, страстью к ней пылаешь!

СТАВРОГИН. Да выслушайте же меня. Неужто и вправду вы совсем сумасшедшая?!

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. А он никогда не говорил мне, что я сумасшедшая. Сокол мой ясный и князь. Мой-то и богу захочет, поклонится, а, захочет, и нет, а тебя Шатушка по щекам отхлестал. Ты тоже - лакей.

СТАВРОГИН /хватает ее за руку/. Посмотрите на меня. Неужто вы меня не узнаете? Я ваш муж.

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. Прочь, самозванец! Не боюсь твоего ножа. Он бы защитил меня перед всеми. А ты смерти моей хочешь, потому что я мешаю тебе.

СТАВРОГИН. Что ты сказала, несчастная? Что ты сказала?

Оттолкнул ее от себя.

Она упала, он бросился бежать. Она вскочила за ним, но появляется ЛЕБЯДКИН и удерживает ее, в то время как она кричит вслед Ставрогину.

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. Убийца! Анафема! Убийца!

СТАВРОГИН. Долой нож!

Я чуть шею тебе не свернул, так ты меня рассердил.

ФЕДЬКА. А ты сильный, барин. Душа слабая, а тело крепкое. Грешили, поди.

СТАВРОГИН /смеется/. Проповедь мне читаешь? А правда, говорят, ты церковь где-то здесь в уезде на днях обокрал?

ФЕДЬКА. Я то есть, собственно, помолиться спервоначалу зашел-с. Да как завел меня туда господь, эх, благодать небесная, думаю! По сиротству моему произошло это дело, так как в нашей судьбе совсем нельзя без вспомоществования.