Григорьев, рассказчик Мишель Моретт

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. А мне можно... сейчас... стать пред вами на колени?

СТАВРОГИН /улыбается/. Нет, этого никак нельзя. Я вам не муж, не отец, не жених. Дайте ж руку вашу и пойдемте, я провожу вас, если позволите, в дом вашего брата.

Ничего не бойтесь. Теперь, когда я здесь, он пальцем до вас не дотронется.

МАРЬЯ ТИМОФЕЕВНА. О, я ничего не боюсь. Вы, наконец, приехали! Лебядкин, позови карету.

ЛЕБЯДКИН выходит. СТАВРОГИН подает руку Марье Тимофеевне, которая с восторгом ее принимает. Но по дороге она неосторожно ступает на свою больную ногу и упала бы, если бы СТАВРОГИН ее не подхватил и с участием, осторожно повел к дверям в полном молчании. ЛИЗА привскочила с кресла и снова села с гримасой отвращения. Но только они вышли, все сразу заговорили.

ВАРВАРА ПЕТРОВНА /Прасковье/. Слышала, слышала ты, что он сейчас говорил?

ПРАСКОВЬЯ. Слышала, слышала, но почему он тебе не ответил?

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Поверьте, он никак не мог.

ВАРВАРА ПЕТРОВНА /резко оборачивается к нему/. Почему? Что вам об этом известно?

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Да я знаю всё. К тому же весь анекдот был слишком длинным, чтобы Николай Всеволодович сам стал его рассказывать. Я могу это сделать, поскольку был свидетелем всего.

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Если вы дадите мне слово, что это не обидит деликатности Николая Всеволодовича...

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Напротив, я убежден, что он сам бы меня просил. Видите ли, лет пять тому мы были вместе в Петербурге, и Николай Всеволодович вел тогда жизнь, так сказать... насмешливую, другим словом не могу определить ее, потому что в разочарование этот человек не впадет, а делом он и сам тогда пренебрегал заниматься. Итак, он ничего не делал, встречался с кем попало, с благороднейшими чувствами, нес па? - по-рыцарски. Короче, сношался с мерзавцами. И таким образом узнал этого Лебядкина, шута и паразита. Он и сестрица его жили в нищете. Раз, когда эту хромоножку обижали, Николай Всеволодович схватил одного из обидчиков за шиворот и спустил изо второго этажа в окно. Вот и всё.

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. То есть как это все?

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Так. Всё отсюда пошло. Хромоножка влюбляется в своего рыцаря, который, кроме здравствуйте и прощайте, в сущности, не проговорил с ней ни слова. Над нею смеялись, он один не смеялся и обращался к ней с неожиданным уважением.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Но это по-рыцарски.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Видите, отец мой того же мнения, что и калека, Кириллов же был другого мнения.

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Отчего же?

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Он заметил раз Николаю Всеволодовичу, что тот третирует эту госпожу как маркизу, и тем окончательно ее добивает и делает это нарочно.

ЛИЗА. А что ответил рыцарь?

ВЕРХОВЕНСКИЙ. «Вы полагаете, господин Кириллов, что я смеюсь над нею; разуверьтесь, я в самом деле ее уважаю, потому что она всех нас лучше».

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Сюблим, и заметьте, да, снова рыцарски благородно...

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Да, рыцарски благородно. К несчастью, калека до того уже, наконец, дошла, что считала его чем-то вроде жениха своего. И кончилось тем, что когда Николаю Всеволодовичу пришлось тогда направляться сюда, он, уезжая, распорядился о ее содержании и, кажется, довольно значительном ежегодном пенсионе.

ЛИЗА. Зачем?

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Не знаю. Положим, всё это с его стороны баловство, фантазия преждевременно уставшего человека. Как говорил Кириллов, это был новый этюд пресыщенного человека с целью узнать, до чего можно довести сумасшедшую калеку. Что до меня, я убежден, что это неправда.

ВАРВАРА ПЕТРОВНА /в сильнейшей экзальтации/. О, разумеется! Это мой характер! Я узнаю себя в Николя! Тот порыв, по которому в слепоте благородства вдруг берут под защиту человека слабого, увечного и даже недостойного себе во всех отношениях...

Смотрит на Степана Трофимовича.

...и заботятся об этом создании годы и годы, это я, в точности я! О, как я виновата пред Николя! А это бедное, это несчастное существо я намерена теперь сама усыновить.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. И это даже будет очень хорошо-с в некотором смысле. Ибо брат ее тиранит. Он мигом вообразил себе вправе распорядиться ее пенсионом. Он не только отбирает у нее вое ей назначенное, не только бьет ее и не кормит, но и пьянствует, а вместо благодарности кончает дерзким вызовом своему благодетелю, угрожает в случае неплатежа пенсиона впредь ему прямо в руки, судом. Таким образом, добровольный дар Николая Всеволодовича он принимает за дань, можете себе представить?

ЛИЗА. Дань за что?

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Право, не знаю, он рассуждает о чести сестры, фамильной чести. А слово «честь», не правда ли, смутное и весьма неопределенное.

ШАТОВ. В самом ли дели неопределенное.

Даша, а как по-твоему, смутное?

Отвечай.

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Ах, простишь ли ты меня, Николя?

СТАВРОГИН. Не вам у меня прощения просить, маман. Надо было бы мне самому вам все объяснить. Но как вспомнил, что у вас остается Петр Степанович, так и забота соскочила.

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Да, он всё рассказал. И я счастлива... Ты поступил рыцарски благородно.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Сюблим - вот точное слово.

СТАВРОГИН. Рыцарски? Неужто у вас до того дошло. Полагаю, что обязан этим комплиментом Петру Степановичу. Надобно ему верить, маман. Он лжет лишь в исключительных случаях.

Таким образом, еще раз прошу простить мне мое поведение.

Во всяком случае дело это теперь кончено и рассказано, о, стало быть, можно и перестать о нем.

Здравствуйте, Лиза. Как поживаете?

ЛИЗА. Вы, пожалуйста, извините меня, вы... вы, конечно, видели Маврикия Николаевича... Боже, как вы непозволительно высоки ростом, Маврикий Николаевич!

МАВРИКИЙ. Я не совсем понимаю.

ЛИЗА. Пустяки, я подумала... Представьте, если я ногу сломаю, будете водить меня хромую, станете рыцарски благородным, нес па? Ну, будьте же любезны, скажите, что почтете за счастье!

МАВРИКИЙ. Что уж за счастье с одною ногой?

ЛИЗА. Убеждена, что вы - рыцарь. Одно непоправимо - вы безмерно высоки ростом, а без ноги я стану премаленькая. Мы будем не пара!

ВАРВАРА ПЕТРОВНА и ПРАСКОВЬЯ ИВАНОВНА направляются к Лизе. Но СТАВРОГИН отворачивается и обращается к Даше.

СТАВРОГИН. Вас, кажется, можно поздравить... или еще нет.

Мои поздравления искренни.

ДАША. Я знаю.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. С чем, с чем поздравить? Да уж не с тем ли самым?

ПРАСКОВЬЯ. Даша, действительно, выходит замуж.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Чудесно! Ну-с, примите и от меня и заплатите пари: помните, в Швейцарии бились об заклад, что никогда не выйдете замуж. Решительно, это эпидемия. Вы знаете, что мой папаша тоже женится?

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Пьер!

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Да ведь ты сам мне писал. Правда, стиль у тебя такой неясный. То тебе приятно, то ты просишь меня тебя спасать. Девушка, говорит, перл и алмаз, но принужден идти к венцу из-за каких-то там грехов, совершенных в Швейцарии, и просит моего согласия, одновременно - вот уж всё шиворот-навыворот - умоляя о спасении от брака.

Пойди разберись! Свойство их поколения: громкие слова и путанные мысли!

Что, по моему обыкновению, я, кажется, дал маху?..

ВАРВАРА ПЕТРОВНА /подходит к нему в страшном гневе/. Степан Трофимович так и написал вам?

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Да, вот письмо, бесконечное, как все его письмо. Признаюсь, до конца не дочитал, да ему это всё равно, он их пишет более для потомства. Впрочем, в том, что он пишет, нет ничего плохого.

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Николай Всеволодович, уже не писал ли и к вам Степан Трофимович в этом же роде?

СТАВРОГИН. Я получил от него невиннейшее и... и... очень благородное письмо...

ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Довольно!

Оборачивается к Степану Трофимовичу.

Степан Трофимович, я ожидаю от вас чрезвычайного одолжения, сделайте мне милость, оставьте нас сейчас же, а впредь не переступайте через порог моего дома.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Простите меня, Даша, за всё, что я совершил. Благодарю вас, что дали мне свое согласие.

ДАША. Я прощаю вас, Степан Трофимович, будьте уверены, что я вас все так же уважаю... и все так же ценю... и думайте обо мне тоже хорошо...

ВЕРХОВЕНСКИЙ /ударил себя по лбу/. Ба! Да и я теперь все понимаю. Значит, речь шла о Даше? Дарья Павловна, пожалуйста, извините меня. Я, право, не знал. Ведь мог же мой папаша предположить, что я с первого шага заговорю: как же было не предуведомить?

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ / смотрит на него/. Неужели ты и вправду об этом деле так-таки ничего не знал? Или ты комедию разыгрываешь?

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Что-о-о? Вот люди! Так мы мало того, что старые дети, мы еще злые дети? Варвара Петровна, вы слышали, что он говорит? Как должен был я понимать эти чужие грехи в Швейцарии? Поди разберись!

СТАВРОГИН. Петр Степанович, прошу вас замолчать! Отец ваш действовал благородно. Вы же нанесли обиду Дарье Павловне, которую все мы здесь уважаем.

ШАТОВ встает со стула и направляется к Ставрогину. СТАВРОГИН чуть-чуть усмехается, но перестает усмехаться, когда ШАТОВ подходит к нему вплотную.

Все замечают происходящее и затихают. ШАТОВ изо всех сил бьет Ставрогина по щеке. ВАРВАРА ПЕТРОВНА вскрикивает. СТАВРОГИН хватает Шатова за плечи, но тотчас же отпускает и скрещивает руки у себя за спиной. Под взглядом Ставрогина ШАТОВ отступает. СТАВРОГИН усмехается, кланяется и уходит.

ЛИЗА. Маврикий, подойдите, дайте руку! Посмотрите все, вот лучший из людей! Маврикий, перед всеми объявляю, что согласна стать вашей женой!

МАВРИКИЙ. Вы уверены, Лиза, вы в этом уверены?

ЛИЗА /глядя на дверь, через которую вышел Ставрогин/. Да, да, уверена!

СТАВРОГИН. Если вы не перестанете говорить со мной на эту тему, не миновать вам моей палки.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. В замысле моем нет ничего обидного. Если Вы серьезно решили посвататься к Лизавете Николаевне...

СТАВРОГИН ...вы можете устранить единственное препятствие, меня от этого отделяющее. Я это знаю и объявляю вместо вас, чтобы вам как-то избежать моей палки. Алексей Егорыч, перчатки!

АЛЕКСЕЙ ЕГОРЫЧ. По чрезвычайному дождю грязь по здешним улицам нестерпимая. В каком часу вас прикажете ожидать?

СТАВРОГИН. Не позже двух.

АЛЕКСЕЙ ЕГОРЫЧ. Слушаю-с.

СТАВРОГИН берет свою палку и собирается выйти через маленькую дверцу.

Благослови вас бог, сударь, но при. начинании лишь добрых дел.

СТАВРОГИН. Как?

АЛЕКСЕЙ ЕГОРЫЧ. Благослови вас бог, но при начинании лишь добрых дел.

СТАВРОГИН /после паузы и коснувшись руки Алексея Егорыча/. Голубчик, я помню время, когда ты нянчил меня на руках.

В ы х о д и т .

АЛЕКСЕЙ ЕГОРЫЧ выходит через дверь в глубине сцены. ПЕТР ВЕРХОВЕНСКИЙ, оглядевшись, роется в ящике секретера. Берет там письма и читает.

Входит СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. ВЕРХОВЕНСКИЙ прячет письма.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Алексей Егорыч сказал мне, что ты здесь, мон фис.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Каково! Что ты здесь делаешь? Я думал, тебя прогнали?

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Я пришел за оставшимися вещами и вскоре отправлюсь без всякой надежды вернуться и без упреков.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Ну, ну, непременно вернешься. Приживальщик приживальщиком и останется.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Пьер, ты бы мог со мной выражаться иначе, не правда ли, друг мой?

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Ты постоянно повторяешь, что истина превыше всего. Истина же состоит в том, что ты притворялся, будто любишь Варвару Петровну, а она притворялась, что не замечает, что ты ее любишь. В уплату за весь этот вздор она тебя содержала. Следовательно, ты - приживальщик. Вчера я посоветовал ей поместить тебя в приличную богадельню.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Ты говорил с нею обо мне?

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Да. Она сказала, что завтра встречается с тобой, чтобы урегулировать все дела. Правда то, что ей еще не расхотелось наблюдать твои ужимки. Она мне показывала твои письма. Ну, брат, как я хохотал!

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Ты смеялся? Что за сердце у тебя? Ты не знаешь, что значит быть отцом.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Отчего же? Ты меня этому научил, когда не поил меня и не кормил. Я был еще грудным младенцем, а ты меня в Берлин по почте выслал, как посылку.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Но несчастный! Ведь болел же я за тебя сердцем всю мою жизнь, хотя и по почте!

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Болтовня!

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Но скажи же мне, наконец изверг, сын ли ты мой или нет?

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Об этом тебе лучше знать. Конечно, всякий отец склонен в этом случае к ослеплению.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Молчи, молчи.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Не замолчу. И перестань хныкать. Ты - старая, слезливая баба. Да и вся Россия только и делает, что хнычет. К счастью, мы скоро всё изменим.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Кто это «мы»?

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Мы, нормальные люди. Мы переделаем мир. Мы - спасители.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Помилуй, да неужели ты себя такого, как есть, людям взамен Христа предложить желаешь? Да посмотри на себя!

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Не кричи. Мы всё разрушим. На камне не оставим камня. И всё начнем заново. Вот тогда-то и будет равенство. Ты ведь его проповедовал, не так ли? Так ты его получишь. И держу пари - не узнаешь.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Разумеется, не узнаю, если оно похоже на тебя. Нет, не об этом мы мечтали. Ничего больше не понимаю. Отказываюсь понимать.

ВЕРХОВЕНСНИЙ. Все это старые больные нервы. Вы произносите речи, а мы переходим к действию. На что ты жалуешься, старый вертопрах?

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Как можно быть таким бесчувственным?

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Я усвоил твои уроки. Ты учил быть жестким с несправедливостью, убежденным в своих правах, шагать вперед, к будущему. Отлично, мы и пойдем, и ударим. Зуб за зуб, как в Евангелии.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Несчастный, в Евангелии этого нет!

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Черт побери! Я и не читал эту паршивую книжонку! Да и никаких других не читал. Какой от них толк? Прогресс - вот что важно.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Да нет же, глупец ты! Шекспир и Гюго прогрессу не мешают. Напротив, напротив, уверяю тебя!

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Успокойся! Гюго - это старая задница, ничего больше. Что до Шекспира, то наши крестьяне, работающие на полях, нужды в нем не имеют. Нужны же им сапоги. Вот так. И они их получат сразу же после того, как мы всё разрушим.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ / пытаясь быть ироничным/. И как скоро?

ВЕРХОВЕНСКИЙ. В мае. В июне. Все будут производить обувь.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ садится, удрученный.

Будь доволен, старик, твои идеи осуществятся.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Это не мои идеи. Ты хочешь всё разрушить, камня на камне не оставить. Я же хотел, чтобы все в мире любили друг друга.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Нет нужды в любви. Будет наука.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Но это же скучно!

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Почему? Идея вполне аристократическая. Обретшие равенство не скучают. Правда, и не развлекаются. Все равно. Когда у нас будет справедливость плюс наука, не будет больше ни скуки, ни любви. Об этом забудут.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Никогда ни один человек не согласится забыть о своей любви.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Снова болтовня. Вспомни-ка, старик, ты забыл, что был женат трижды.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Два раза, и с большим интервалом.

ВЕРХОВЕНСКИЙ. С большим или с маленьким - всё равно забывают. Следовательно, чем быстрее забудут, тем лучше. Ах, как ты меня раздражаешь еще и тем, что никогда не знаешь, чего хочешь. И же знаю наверняка. Надо половину голов срубить, а тех, кто останется, напоить.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ. Рубить головы всего легче, а иметь идею всего труднее!

ВЕРХОВЕНСКИЙ. Какую идею? Идеи - вздор, мусор. Чтобы иметь справедливость - надо убрать мусор. Чепуха эта хороша для таких никчемных стариков, как ты. Пора сделать выбор. Если ты веришь в бога, волей-неволей должен нести вздор. Если не веришь, но при этом не выводишь заключения, что надо всё разрушить до основания, снова вздор. Вот и все ваши возможности, и вот почему вы неспособны удержаться от вздора. Я же говорю, что надо действовать. Мое дело - всё разрушить, а строить будут другие. Не нужны ни реформы, ни улучшения. Чем больше улучшают и реформируют, тем хуже становится. Чем быстрее начинаешь разрушать, тем лучше становится. Прежде разрушить. Что потом - не наше дело. Всё остальное - вздор, чепуха, мусор.

СТЕПАН ТРОФИМОВИЧ /вне себя, выходит/. Он безумен, безумен...

ПЕТР ВЕРХОВЕНСКИЙ хохочет безостановочно.

З а т е м н е н и е .

РАССКАЗЧИК. Вот еще что! Я забыл сообщить вам о двух событиях. Первое - это что Лебядкин во время заточения Ставрогина таинственным образом съехал с квартиры и поселился в маленьком пригородном доме. А второе - что каторжник, осужденный за убийство, сбежал из Сибири и бродит теперь один здесь в городе.

СТАВРОГИН. В мячик играете?

КИРИЛЛОВ. В Гамбурге купил. Бросаю и ловлю - это укрепляет спину. Заодно и с хозяйским ребенком играю.

СТАВРОГИН. Любите детей?

КИРИЛЛОВ. Да.

СТАВРОГИН. Почему?

КИРИЛЛОВ. Я люблю жизнь. Хотите чаю?

СТАВРОГИН. Очень.

КИРИЛЛОВ. Садитесь. Вы что пришли?

СТАВРОГИН. По делу. Вот прочтите это письмо. Это вызов от сына Гаганова, которого я когда-то за ухо укусил.

Он несколько раз уже писал ко мне и был очень дерзок. Вначале я ответил ему, дабы уверить, что до сих пор страдаю, оттого что нанес оскорбление его отцу. Я был готов принести ему всевозможные извинения, на том основании, что поступок мой был неумышленный и произошел по болезни. Он не только не успокоился, но напротив, пришел уже совсем в бешенство, если верить публичным отзывам его обо мне, совершенно ругательным. Наконец сегодня приходит это письмо. Прочли вы, как он называет меня в конце?

КИРИЛЛОВ. Да, «битая рожа».

СТАВРОГИН. Именно так, «битая рожа». Надо драться, хотя я этого не хочу. Я пришел, надеясь, что вы не откажетесь в секунданты.

КИРИЛЛОВ. Хорошо, пойду. Говорите как?

СТАВРОГИН. Возобновите сначала извинения за обиду, нанесенную его отцу. Скажите, что я готов забыть его брань при условии, что он не станет больше писать мне подобных писем и в особенности содержащих столь вульгарные выражения.

КИРИЛЛОВ. Он не согласится. Вы прекрасно видите, что он хочет драться и вас убить.

СТАВРОГИН. Знаю, что не согласится.

КИРИЛЛОВ. Говорите, как драться.

СТАВРОГИН. В том-то и дело, что. я хотел бы завтра непременно всё кончить. Часов в девять утра вы у него. В два можем быть все на месте. Оружие, конечно, пистолеты. Барьер определить в десять шагов, вы ставите нас каждого в десяти шагах от барьера, и по данному знаку мы сходимся. Каждый может выстрелить на ходу, у каждого - по три выстрела. Вот и всё, я думаю.

КИРИЛЛОВ, Десять шагов между барьерами близко.

СТАВРОГИН. Ну двенадцать, только не больше. У вас есть пистолеты?

КИРИЛЛОВ. Да, хотите посмотреть?

СТАВРОГИН. Пожалуй.

КИРИЛЛОВ. У меня есть еще револьвер из Америки.

СТАВРОГИН. У вас довольно оружия, и очень дорогое.

КИРИЛЛОВ. Это мое единственное богатство.

СТАВРОГИН разглядывает его, потом медленно закрывает коробку, не отрывая взгляда от Кириллова.

СТАВРОГИН /с некоторой осторожностью/. Вы всё еще в тех же мыслях.

КИРИЛЛОВ /коротко, не колеблясь/. Да.

СТАВРОГИН. Я имею в виду самоубийство.

КИРИЛЛОВ. Я понял. Да, я в тех же мыслях.

СТАВРОГИН. Когда же?

КИРИЛЛОВ. Вскоре.

СТАВРОГИН. Вы, кажется, очень счастливы, Кириллов?

КИРИЛЛОВ. Да, очень счастлив.

СТАВРОГИН. Мне это понятно. Я иногда думал об этом. Представьте, что вы совершили преступление или просто постыдный, подлый поступок. И что же! Пуля в висок, и ничего больше не существует. И стыд уже не имеет значения!

КИРИЛЛОВ. Я счастлив не поэтому.

СТАВРОГИН. Почему же?

КИРИЛЛОВ. Видали вы лист, с дерева лист?

СТАВРОГИН. Видал.

КИРИЛЛОВ. Зеленый, яркий, с жилками, и солнце блестит. Хорошо, правда? Так вот, лист оправдывает всё. Человеческие существа, смерть, рождение, всё, что происходит на свете, всё, всё хорошо.

СТАВРОГИН. И даже если...

КИРИЛЛОВ. Что?

СТАВРОГИН. Даже если злодейство сделано одному из тех детей, которых вы так любите, девочке, например; если ее насилуют, и то хорошо?

КИРИЛЛОВ /смотрит на него в молчании/. Вы это сделали?

Если такое злодейство содеяно, то и это хорошо. И кто размозжит голову за обесчещенного ребенка, и то хорошо, и кто не размозжит, а напротив, простит - и то хорошо, и то счастье... Если бы мы знали, что счастливы, то были бы счастливы навеки.

СТАВРОГИН. Когда же вы узнали, что вы так счастливы?

КИРИЛЛОВ. На прошлой неделе во вторник. Ночью... Тридцать семь минут третьего.

СТАВРОГИН. Уж не вы ли и лампадку зажигаете?

КИРИЛЛОВ. Да, это я зажег.

СТАВРОГИН. Уверовали? А сами еще не молитесь?

КИРИЛЛОВ. Я всему молюсь. Видите, паук ползет по стене, я смотрю и благодарен ему за то, что ползет.

СТАВРОГИН. Веруете вы в будущую вечную жизнь?

КИРИЛЛОВ. Нет, не в будущую вечную, а в здешнюю вечную.

СТАВРОГИН. В здешнюю?

КИРИЛЛОВ. Есть минуты, когда весь человек счастья достигнет, и времени больше не будет, оно гаснет.

СТАВРОГИН смотрит на него с досадой.

СТАВРОГИН. И вы говорите, что не веруете в бога!

КИРИЛЛОВ /просто/. Ставрогин, прощу вас, оставьте вашу иронию. Вспомните, что вы значили в моей жизни, какую роль вы в ней сыграли.

СТАВРОГИН. Уже поздно. Вы не забыли про завтрашнее? Будьте у Гаганова ровно в девять.

КИРИЛЛОВ. Будьте покойны, не просплю. Я умею просыпаться, когда хочу. я ложусь и говорю: в семь часов, и проснусь в семь часов.

СТАВРОГИН. Замечательные у вас свойства.

КИРИЛЛОВ. Да!

СТАВРОГИН. Ступайте спать, но прежде скажите Шатову, что я хочу его видеть.

КИРИЛЛОВ. Подождите.

Берет в руки палку и стучит в боковую стенку.

Сейчас он придет. А вы спать не собираетесь? Вам ведь драться завтра.

СТАВРОГИН. Даже если я и устану, моя рука не дрогнет.

КИРИЛЛОВ. Замечательные у вас свойства. Спокойной ночи.

ШАТОВ Вы меня измучили, зачем вы не приходили?