Художник Ю. Д. Федичкин Винокуров И. Вд непомнящий Н. Н. В49 Кунсткамера аномалий
жүктеу/скачать 2.22 Mb.
|
|
какое-то мгновение я оторопел, так как встретил их, еще не достигнув дома. Это было мне непонятно: ведь доктор Брэдшоу должен лежать в постели. Доктор Брэдшоу был в легком пальто, на голове шляпа, его жена - в темном жакете, все остальное тоже темного цвета. Они шли навстречу мне, и я остановился. Мне показалось, они в хорошем настроении. Они прошли мимо, не заметив меня, по направлению к небольшой постройке, похожей к а гараж. Брэд плелся сзади.
внимание. Тут мне послышалось, что доктор Брэдшоу, не поворачивая головы, говорит мне: "Я гляжу, тебе больше не нужна моя помощь". Решив, что контакт получился, я нырнул обратно в землю (?) и, оказавшись в своем офисе, вернулся ? тело и открыл глаза. Все вокруг было без изменения. Вибрация еще не прекратилась, но я почувствовал, ч 'о для одного дня достаточно.
Брэдшоу. Не сообщая, вче\ ^, я поинтересовался, тле они были между четырьмя и пятью часами. (Жена, узнав о моем визите, катгорически заявила, что такого не может быть - хотя бы потому, что доктор Брэдшоу болен и лежит в постели.) Итак, я по телефону задал этот простой вопрос миссис Брэдшоу. Она ответила, что примерно в четыре двадцать пять они вышли из дома и пошли в гараж. Она собиралась на почту, а доктор Брэдшоу, решив, что <-му не мешает подышать свежим воздухом, оделся и отправься с ней. Точное время вычислить нетрудно: на почте они были без двадцати пять - на машине от дома ехать туда минут пятнадцать. Я вернулся из своего путешествия к ним примерно в четыре двадцать семь. Я спросил, во что они были одеты. По словам миссис Брэдшоу, на ней были черные спортивные брюки, красный свитер, а сверху наброшен черный жакет для езды в 454 Доктор Брэдшоу был в летней шляпе и светлом пальто. При этом никто из них меня не "видел" ни в прямом смысле, ни как-либо иначе, и они даже не подозревали о моем присутствии. Доктор Брэдшоу не припомнит, чтобы он что-либо говорил мне. Самое важное во всем этом: я ожидал застать его в постели, но не застал.
Только самому себе. Я убедился - поистине впервые, что это не просто сдвиг, травма или галлюцинация, а нечто большее, выходящее за пределы обычной науки, психологии и психиатрии вместе взятых. Удостовериться в этом было необходимо в первую очередь мне самому. Случай простой, но незабываемый". А теперь сравним некоторые фрагменты "путешествий", описанные в книге Монро и в "Призраках" Тургенева. Вот соответствующий отрывок из рассказа "Призраки":
значительную вышину. Мы пролетали над известным мне уездным городом, расположенным на скате широкого холма. Церкви высились среди темной массы деревянных крыш, фруктовых садов; длинный мост чернел на изгибе реки; все молчало, отягченное сном. Самые купола и кресты, казалось, блестели безмолвным блеском; безмолвно торчали высокие шесты колодцев возле круглых шапок ракит; белесоватое шоссе узкой стрелой безмолвно впивалось в один конец города - и безмолвно выбегало из противоположного конца на сумрачный простор однообразных полей.
' - ...сов. ^ - ...сов в...ой губернии? ^-Да.
^ - Далеко же от дому! - Для нас отдаленности нет", - ответила герою Рассказа Эллис. А вот фрагмент описания похожего видения из "путешествия" Монро, состоявшегося вечером II марта 1961 года: "Начал медленно подниматься над зданием... Движение ускорилось, и вот уже вокруг знакомое голубое мелькание. Вдруг остановился и понял, что нахожусь высоко в небе, а внизу подо мной - сельский пейзаж с разбросанными там и сям домами. Местность выглядела знакомой, и мне показалось, что я вижу наш дом и другие здания между рекой и дорогой. Спустился вниз к дому и через минуту соединился со своим физическим телом. Сел, весь в целости, и с облегчением огляделся вокруг. Теперь я на месте!"
отнести его в Петербург, и она тут же выполняет его желание: "Слуша-а-а-а-ай!" - раздался в ушах моих протяжный крик. "Слуша-а-а-а-ай!" - словно с отчаянием отозвалось в отдалении. "Слуша-аа-а-ай!" - замерло где-то на конце света. Я встрепенулся. Высокий золотой шпиль бросился мне в глаза: я узнал Петропавловскую крепость.
это день? Я никогда не любил петербургских ночей; но на этот раз мне даже страшно стало: облик Эллис исчезал совершенно, таял, как утренний туман на июльском солнце, и я явно видел все свое тело, как оно грузно и одиноко висело в уровень Александровской колонны. Так вот Петербург! Да, это он, точно. Эти пустые, широкие, серые улицы; эти серо-беловатые, желто-серые, серо-лиловые, оштукатуренные и облупленные дома, с их впалыми окнами, яркими вывесками, железными навесами над крыльцами и дрянными овощными лавчонками; эти фронтоны, надписи, будки, колоды; золотая шапка Исаакия ненужная пестрая биржа; гранитные стены крепоси и взломанная деревянная мостовая; эти барки с сен м и дровами; этот запах пыли, капусты, рогожи и КОЕ Хшни, эти окаменелые дворники в тулупах у ворот, лл скорченные мертвенным сном извозчики на прода1 456 ных дрожках, - да, это она, наша Северная Пальмира. Все видно кругом; все ясно, до жуткости четко и ясно, и все печально спит, странно громоздясь и рисуясь в тускло-прозрачном воздухе. Румянец вечерней зари - чахоточный румянец - не сошел еще и не сойдет до утра с белого, беззвездного неба; он ложится полосами по шелковистой глади Невы, а она чуть журчит и чуть колышется, торопя вперед свои холодные синие воды. - Улетим, - взмолилась Эллис. И, не дожидаясь моего ответа, она понесла меня через Неву, через Дворцовую площадь, к Литейной. Шаги и голоса послышались внизу: по улице шла кучка молодых людей с испитыми лицами и толковала о танцклассах. "Подпоручик Столпаков седьмой!" - крикнул вдруг спросонку солдат, стоявший на часах у пирамидки ржавых ядер, а несколько подальше, у раскрытого окна высокого дома, я увидел девицу в измятом шелковом платье, без рукавчиков, с жемчужной сеткой на волосах и с папироской во рту. Она благоговейно читала книгу: это был том сочинений одного из новейших Ювеналов. - Улетим! - сказал я Эллис. Минута, и уже мелькали под нами еловые лесишки и моховые болота, окружающие Петербург. Мы направлялись прямо в югу: небо и земля, все становилось понемногу темней и темней. Больная ночь, больной день, больной город - все осталось назади".
октября 1960 года после полудня: "Примерно в три пятнадцать лег с намерением посетить Э. У. в его домике, находящемся на расстоянии пяти миль. С некоторыми затруднениями мне в конце концов удалось вызвать у себя состояние вибрации. Отделившись от физического тела, остался в комнате. Мысленно сконцентрировавшись на Э. У., медленно (сравнительно) тронулся в путь. Вдруг оказался ^ад оживленной улицей, перемещаясь над тротуаром на ^оте примерно двадцать пять футов (на уровне верхнео края окон второго этажа). Узнал улицу (главная улица
минут скользя над тротуаром, разглядел заправочную станцию на углу и белого цвета машину со снятыми задними колесами, стоящую перед раскрытыми решетчатыми дверями, перепачканными смазкой. Был расстроен тем, что не попал к Э. У. Не видя ничего достойного интереса, решил вернуться в физическое тело, что и проделал без каких-либо затруднений. Вернувшись, сел и стал анализировать, почему не попал туда, куда собирался. Следуя какому-то внутреннему побуждению, встал, спустился в гараж, сел в машину и проехал пять миль до городка, где жил Э. У. Решив извлечь хоть какую-то пользу из этой поездки и проверить виденное сверху, поехал к тому самому углу Мэйнстрит, где видел белую машину перед открытыми дверями. Она была на месте. Хоть и мелочь, а все-таки какое-то подтверждение! Подняв голову вверх, туда, где я плыл над тротуаром, замер от неожиданности: именно на том уровне проходили электрические провода довольно высокого напряжения. Может, электрическое поле притягивает Второе Тело? Не благодаря ли ему оно обладает способностью перемещаться в пространстве? Вечером этого дня я все же попал в дом к Э. У. Кажется, уже в первый раз я был не очень далеко от цели: примерно в три двадцать пять он, как выяснилось позже, шел по Мэйн-стрит, а я следовал за ним прямо у него над головой, не подозревая об этом".
надобности проверять свои впечатления - законы жанра не позволяют. В жизни, однако, это оказывается возможным, и проверка показывает, что "путешественник" действительно странным образом "побывал" там же, где оказалось его нечто, обычно не выходящее за пределы физического тела "путешествующего". Вместе с тем, сколь ни загадочны подобные перемещения в пространстве, Тургенев в "Призраках" огясывает еще более удивительные странствия - не тол^о в пространстве, но одновременно и во времени: Эллис
Россию периода восстания Степана Разина. Чтобы проиллюстрировать сказанное, придется привести довольно-таки значительный отрывок из "Призраков". Вот он. XI "На следующую ночь, когда я стал подходить к старому дубу, Эллис понеслась мне навстречу, как к знакомому. Я не боялся ее по-вчерашнему, я почти обрадовался ей; я даже не старался понять, что со мной происходило: мне только хотелось полетать подальше, по любопытным местам.
- Куда хочешь, мой милый, - отвечала она торжественно и тихо - и тихо и торжественно повернула ко мне свое лицо. Онопоказалосьмненестольпрозрачным, как накануне; более женственное и более важное, .оно напомнило мне то прекрасное создание, которое мелькнуло передо мной на утренней заре перед разлукой. - Нынешняя ночь - великая ночь, - продолжала Эллис. - Она наступает редко - когда семь раз тринадцать... Туг я не дослушал несколько слов. - Теперь можно видеть, что бывает закрыто в другое время.
указывал ее палец, среди мелких звезд красноватой чертой сияла комета. - Как мне понять тебя? - начал я. - Или ты - как эта комета носится между планетами и солнцем - носишься между людьми... и чем? Но рука Эллис внезапно надвинулась на мои глаза... Словно белый туман из сырой долины обдал меня... - В Италию! в Италию! - послышался ее шепот. - Эта ночь - великая ночь!
Туман перед моими глазами рассеялся, и я увидал под собою бесконечную равнину. Но уже по одному прикосновению теплого и мягкого воздуха к моим щекам я мог понять, что я не в России; да и равнина та не походила на наши русские равнины. Это было огромное тусклое пространство, по-видимому не поросшее травой и пустое; там и сям, по всему его протяжению, подобно небольшим обломкам зеркала, блистали стоячие воды; вдали смутно виднелось неслышное, недвижное море. Крупные звезды сияли в промежутках больших красивых облаков; тысячеголосная, немолчная и все-таки негромкая трель поднималась отовсюду - и чуден был этот пронзительный и дремотный гул, этот ночной голос пустыни...
запах серы? - Понтийские болота... - повторил я, и ощущение величавой унылости охватило меня. - Но зачем принесла ты меня сюда, в этот печальный, заброшенный край? Полетим лучше к Риму.
помчались вдоль старинной латинской дороги. Буйвол медленно поднял из вязкой тины свою косматую чудовищную голову с короткими вихрами щетины между криво назад загнутыми рогами. Он косо повел белками бессмысленно злобных глаз и тяжело фыркнул мокрыми ноздрями, словно почуял нас.
поднял глаза. Что это чернеет на окраине ночного неба? Высокие ли арки громадного моста? Над какой рекой он перекинут? Зачем он порван местами? Нет, это не мост, это древний водопр "вод. Кругом священная земля Кампании, а там, вдали, Албанские горы - и вершины их, и седая спина старого водопровода слабо блестят в лучах только что взошедшей луны...
Никто бы не мог сказать, чем она была прежде: гробницей, чертогом, башней... Черный плющ обзивал ее всю своей мертвенной силой - а внизу раскрыь^лся, 460 как зев, полуобрушенный свод. Тяжелым запахом погреба веяло мне в лицо от этой груды мелких, тесно сплоченных камней, с которых давно свалилась гранитная оболочка стены.
три раза сряду, имя великого римлянина. - Что же будет? - Ты увидишь. Я задумался.
Julius Caesar! - повторил я протяжно: - Caesar! XIII Последние отзвучия моего голоса не успели еще замереть, как мне послышалось... Мне трудно сказать, что именно. Сперва мне послышался смутный, ухом едва уловимый, rto бесконечно повторявшийся взрыв трубных звуков и рукоплесканий. Казалось, где-то, страшно далеко, в какой-то бездонной глубине, внезапно зашевелилась несметная толпа - и поднималась, поднималась, волнуясь и перекликаясь чуть слышно, как бы сквозь сон, сквозь подавляющий, многовековой сон. Потом воздух заструился и потемнел над развалиной... Мне начали мерещиться тени, мириады теней, миллионы очертаний, то округленных, как шлемы, то протянутых, как копья; лучи луны дробились мгновенными синеватыми искорками на этих копьях и шлемах - и вся эта армия, эта толпа надвигалась ближе и ближе, росла, колыхалась усиленно... Несказанное напряжение, напряжение, достаточное для того, чтобы приподнять целый мир, чувствовалось в ней; но ни один образ не вьвдавался ясно... И вдруг мне почудилось, как будто трепет пробежал кругом, как будто отхлынули и расступились какие-то Томадные волны.. "Caesar, Caesar venit"^ - зашумели голоса, подобно листьям леса, на который внезапно налетела буря... прокатился глухой удар - и голова бледная, строгая, ^ лавровом венке, с опущенными веками, голова императора стала медленно выдвигаться из-за развалины...
Цезарь, Цезарь идет (лат.). 461 На языке человеческом нету слов для выражения ужаса который сжал мое сердце. Мне казалось, что раскрой эта голова свои глаза, разверзи свои губы - и я тотчас же умру.
грубого, грозного Рима... Прочь, прочь отсюда! - Малодушный! - шепнула она - и мы умчались, Я успел еще услыхать за собою железный, громовый на этот раз, крик легионов... потом все потемнело.
помню, первое мое впечатление было до того сладостно, что я мог только вздохнуть. Какой-то дымчато-голубой, серебристо-мягкий - не то свет, не то туман - обливал меня со всех сторон. Сперва я не различал ничего: меня слепил этот лазоревый блеск - но вот понемногу начали выступать очертания прекрасных гор, лесов; озеро раскинулось подо мною с дрожавшими в глубине звездами, с ласковым ропотом прибоя. Запах померанцев обдал меня волной - и вместе с ним и тоже как будто волною принеслись сильные, чийгые звуки молодого женского голоса. Этот запах, эти звуки так и потянули меня вниз - и я начал спускаться... спускаться к роскошному мраморному дворцу, приветно белевшему среди кипарисной рощи. Звуки лились из его настежь раскрытых окон; волны озера, усеянного пылью цветов, плескались в его стены - и прямо напротив, весь одетый темной зеленью померанцев и лавров, весь облитый лучезарным паром, весь усеянный статуями, стройными колоннами, портиками храмов, поднимался из лона вод высокий круглый остров... - Isola Bella! - проговорила Эллис. - Lago Maggiore...' Я промолвил только: а! и продолжал спускаться. Женский голос все громче, все ярче раздавался во дворце; меня влекло к нему неотразимо... Я хотел взглянуть в лицо певице, оглашавшей такими звуками такую ночь. Мы остановились перед окном.
древнюю храмину, чем на новейшую -алУ' окруженная греческими изваяниями, этрусскими вазам" рсД'
двух ламп, заключенных в хрустальные шары, - сидела за фортепьянами молодая женщина. Слегка закинув голову и до половины закрыв глаза, она пела итальянскую арию; она пела и улыбалась, и в то же время черты се выражали важность, даже строгость... признак полного наслаждения! Она улыбалась... и Праксителев Фавн, ленивый, молодой, как она, изнеженный, сладострастный, тоже, казалось, улыбался ей из угла, из-за ветвей олеандра, сквозь тонкий дым, поднимавшийся с бронзовой курильницы на древнем треножнике. Красавица была одна. Очарованный звуками, красотою, блеском и благовонием ночи, потрясенный до глубины сердца зрелищем этого молодого, спокойного, светлого счастия, я позабыл совершенно о моей спутнице, забыл о том, каким странным образом я стал свидетелем этой столь отдаленной, столь чуждой мне жизни, - и я хотел уже ступить на окно, хотел заговорить... Все мое тело вздрогнуло от сильного толчка - точно я коснулся лейденской банки. Я оглянулся... Лицо Эллис было - при всей своей прозрачности - мрачно и грозно; в ее внезапно раскрывшихся глазах тускло горела злоба... - Прочь! - бешено шепнула она, и снова вихрь, и мрак, и головокружение... Только на этот раз не крик легионов, а ГАПОС певицы, оборванный на высокой ноте, остался у меня Р ушах...
переставала звенеть, хотя я чувствовал совсем другой воздух, другой запах... на меня веяло крепительной свежестью, как от большой реки, - и пахло сеном, дымом, коноплей. За долго протянутой нотой последовала другая, потом третья, но с таким несомненным оттенком, с таким знакомым, родным переливом, что я тотчас же сказал себе: "Это РУССКИЙ человек поет русскую песню" - и в то же мгновенье мне все кругом стало ясно.
Мы находились над плоским берегом. Налево тянулись, ПРЯЛИСЬ в бесконечность скошенные луга, уставленные громадными скирдами; направо, в такую же бесконечность
темные барки тихонько переваливались на якорях, слегка двигая остриями своих мачт, как указательными перстами. С одной из этих барок долетали до меня звуки разливистого голоса, и на ней же горел огонек, дрожа и покачиваясь в воде своим длинным красным отраженьем. Кое-где, и на реке и в полях, непонятно для глаза - близко ли, далеко ли - мигали другие огоньки; они то жмурились, то вдруг выдвигались лучистыми крупными точками; бесчисленные кузнечики немолчно стрекотали, не хуже лягушек понтийских болот - и под безоблачным, но низко нависшим темным небом изредка кричали неведомые птицы. - Мы в России? - спросил я Эллис. - Это Волга, - отвечала она. Мы понеслись вдоль берега.
- Завидно тебе стало, что ли? Уж не ревность ли в тебе пробудилась? Губы Эллис чуть-чутьдрогнули, и в глазах опятьмелькнула угроза... Но все лицо тотчас же вновь оцепенело. - Я хочу домой, - проговорил я. - Погоди, погоди, - отвечала Эллис. - Теперешняя ночь-великая ночь. Она не скоро вернется. Ты можешь быть свидетелем... Погоди. И мы вдруг полетели через Волгу, в косвенном направлении, над самой водой, низко и порывисто, как ласточки перед бурей. Широкие волны тяжко журчали под нами, резкий речной ветер бил нас своим холодным, сильным крылом... высокий правый берег скоро начал воздыматься перед нами в полумраке. Показались крутые горы с большими расселинами. Мы приблизились к ним. - Крикни: "Сарынь на кичку!" - шепнула мне Эллис. Я вспомнил ужас, испытанный мною при появлении римских призраков, я 4yBCTBOBaJf усталость и какую-то странную тоску, словно сердце во мне таяло, - я не хотел произнести роковые слова, я знал заранее, что в ответ на них появится, как в Волчьей Долине Фрейшюца, что-то чудовищное, - но губы мои раскрылись против воли, и я закричал, тоже против воли, слабым напряженным голосом: "Сарыкьна кичку!" 464 XVI Сперва все осталось безмолвным, как и перед римской развалиной, - но вдруг возле самого моего уха раздался грубый бурлацкий смех - и что-то со стоном упало в воду и стало захлебываться... Я оглянулся: никого нигде не было видно, но с берега отпрянуло эхо - и разом отовсюду поднялся оглушительный гам. Чего только не было в этом хаосе звуков: крики и визги, яростная ругань и хохот, хохот пуще всего, удары весел и топоров, треск как от взлома дверей и сундуков, скрип снастей и колес, и лошадиное скакание, звон набата и лязг цепей, гул и рев пожара, пьяные песни и скрежещущая скороговорка, неутешный плач, моление жалобное, отчаянное, и повелительные восклицанья, предсмертное хрипенье, и удалой посвист, гарканье и топот пляски... "Бей! вешай! топи! режь! любо! любо! так! не жалей!" - слышалось явственно, слышалось даже прерывистое дыхание запыхавшихся людей, - а между тем кругом, насколько глаз доставал, ничего не показывалось, ничего не изменялось: река катилась мимо, таинственно, почти угрюмо; самый берег казался пустынней и одичалей - и только. Я обратился к Эллис, но она положила палец на губы... - Степан Тимофеич! Степан Тимофеич идет! - зашумело вокруг, - идет наш батюшка, атаман наш, наш кормилец! - Я по-прежнему ничего не видел, но мне внезапно почудилось, как будто громадное тело надвигается прямо на меня... - Фролка! где ты, пес? - загремел страшный голос. - Зажигай со всех концов - да в топоры их, жүктеу/скачать 2.22 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|