Глава 30. Интервью с г-ном Саваофом

Вообще сны у меня в основном двух сортов – киноподобные и книгоподобные. Киноподобные, наверно, дело более обычное, именно так большинство людей пересказывает сны, словно вчерашнее кино. У меня такие тоже бывают, один-два я тут уже пересказал. Про книгоподобные я что-то не слышал, или просто мало интересовался предметом; скорее всего я не один такой. Книгоподобный сон – это как чтение, или писание, или не пойми что, но связанное с текстом: то ли я его сочиняю, то ли читаю, то ли сочиняю в момент чтения. Картинки же могут присутствовать, а могут и нет, и даже когда они есть, то какие-то мультяшные, доверия не внушающие. Такое чтиво-сочинение чаще всего ужасно увлекательно, не оторваться, действие вихрем, хотя может и замедлиться, когда нужно по законам прозы. По жанру – что-то типа детектива или плутовского романа; бывают и чисто приключенческие. При этом я каким-то этажом мозга соображаю, что вот у меня сочиняется книжка, и я сам собой восхищаюсь, до чего закручена интрига и хорош слог, а проснувшись, помню только отрывки, если вообще чего-то помню, и страх как переживаю, что нет такой машины, которая бы записывала сны.

Кстати, я в одной научно-фантастической книжке сто лет тому назад читал, как некто такую машину изобрел, а потом лежал, опутанный проводами и датчиками, и переживал, как бы не упало напряжение в сети, а сочинять так ни черта и не сочинил. Мне бы такую машину, я бы кропал по роману в день, то бишь в ночь, вместо этого вот потного занятия – вяжешь из слов строчки, а потом еще десятки раз переставляешь словечки с места на место, одни стираешь, другие вписываешь, раз за разом без конца, ужасная морока, а время летит, и скоро никакого времени вообще не останется, хотя столько надо еще рассказать и продумать, но кому это докажешь, никому до этого нет никакого дела. Муторно-одинокое занятие, а если кому-то изложить содержание, то и драйв писать исчезает. Морока одна. Но это так, к слову, ребята, к слову.

В тот раз никакой машины не понадобилось. Сон – если то был сон – записался в памяти, что называется, verbatim, слово в слово строка за строкой. Я так считаю, это – эффект скорпионьего яда, и очень любопытно, испытывал и кто-нибудь еще нечто подобное или нет от скорпионов или иных гадов. Вот бы обменяться впечатлениями. Жаль, эксперимента не поставишь: поди найди дурака, который позволит себя кусать всякой членистоногой паскуде. К тому ж подопытного надо бы, наверно, предварительно пропустить через все мои предшествующие муки, для чистоты эксперимента; от чего оборони Господь.

Про то, что всякая запись – уже переработка, не стоит и толковать. Само собой. Подчистки неизбежны, даже когда вроде бы, напротив, приличествует честно сказать что-то невыносимое про себя, а оно не говорится, просто ни в какую. Еще приходится заполнять лакуны для связности, или переводить бессмыслицу в нечто минимально осмысленное. Опять же законы жанра. В общем, все как водится; чего я тут буду писательские заморочки описывать. Берите что есть, как говорят в магазинах.

В записи получился эдакий скетч, «Интервью доцента Р. с г-ном Саваофом о многом, хоть и не обо всем», а почему именно от лица доцента, сказать не могу, см. ниже. Действующие лица и исполнители: доцент Р. – вроде бы я; г-н Саваоф – г-н Саваоф. Как видите, про исполнителя роли доцента я не совсем уверен. С одной стороны, все приметы вроде совпадают, да и кому ж еще быть. С другой стороны, непохож. Рожа вроде не моя, и вообще там иногда туманное пятно какое-то вместо человечьего лика, а временами на детский рисунок смахивает – круг, а может быть овал, и в нем точка, точка, запятая, вышла рожица кривая. Иногда же выплывало вполне реалистично, только нос решительно не мой, куда-то на сторону; видно, носяра слинять норовит, как у майора Ковалева, и только чудом держится. В общем, остраненность какая-то определенно присутствует.

Я потом часто про это думал, как и вообще про все это сновидение, и так понял: это – намек на кризис моей идентичности. Что весьма любопытно, потому как в нормальной обстановке и по трезвянке я мужик довольно самоуверенный и всякой дурью типа «Кто я на самом деле?» мучаться не склонен. Я абсолютно или, скажем проще, нагло уверен, что Я – это я, бабкин внук и сын собственных родителей, в смысле же баболюбия, склонности выпить и закусить, а также общей конституции – прямой дедов наследник. Плюс еще российский интеллигент и дворянин хрен его знает в каком поколении, все жалованные грамоты ушли на растопку. Последнее решительно неактуально, но и выкорчевать его невозможно, даже соввласти не удалось. Снобизм – вещь вообще малоискоренимая. В общем, остов моего эго – структура вполне себе прочная, все балки целы, ни одна не подгнила. Однако в космическом одиночестве, видно, всякие сомнения наползают. Тут и верблюд засомневается, лев он или дитя; видели мы одного такого. Во сне же эти колебания и вылезли наружу. Потому и в записи диалога я присутствую в третьем лице, как Доцент, или одной литерой, Д. Может, и вправду не я.

Насчет Бога все проще простого, ну вылитый Саваоф, совсем как на картинках Жана Эффеля, только в моем мультике, или брошюре, он был с нимбом, а нимб несколько набекрень. Это последнее, правда, вполне понятно, учитывая Место Действия. Дело в том, что встретились мы, или, как бы это точнее обозначить, вместе нарисовались, или одновременно очнулись, в канаве под забором. Забор был чисто белый, словно Том Сойер и Ко. его только что покрасили. На заборе я сразу стал искать глазами привычную надпись и, разумеется, незамедлительно нашел. Чувствовал я себя, словно неделю пил и плавленым сырком закусил, но это как раз неудивительно, я и наяву ощущал себя не лучше. Что испытывал г-н Саваоф, сказать не могу, спрашивать постеснялся, но нимб был набекрень, словно в нем кто-то спал всю ночь в канаве. За эту деталь ручаюсь.

Nota bene: если кто захочет поставить этот скетч, я должен упредить режиссера: никакого натурализма и побольше сюра; очень сильный налет сюра должен быть. Там и забор был какой-то зыбкий, дрожащий, словно тоже вчера перебрамши, хотя заборы вообще-то не пьют, разве что на столбах чашечки вверх, но так не бывает, откуда там чашечки, это ж на телеграфных столбах чашечки. О чем бишь я. Да, так вот. Позже, без всякого предупреждения и повода, беседующие нечувствительно оказываются на облаке, но облако вроде как шелковистое и плотное наощупь. В общем, тут простор режиссерской фантазии.

Итак, сцена первая и последняя.
Д.: Экгм... Хррмф... В три гроба мать... в крест, в печенку, в селезенку, в Бога душу... (Пытается сплюнуть, но с первого раза не получается. Видит г-на Саваофа, зажмуривается и отворачивается. Потом открывает один глаз, подсматривает. Г-н Саваоф на месте. Открывает оба) Ich bitte um Verzeihung... Простите великодушно...

С.: Ничего, ничего... Бывает. Мы этого не любим, но это бывает.

Д. : (Решает играть кавалергарда, потому как другого выхода не видит; выпрямляется, зачем-то щелкает каблуками, но звук получается вялый) Доцент Р.

С.: Знаю.

Д.: Ах, да... А Вы, значит... ?

С.: Зовите меня Савва.

Д. : Очень приятно... В смысле, enchanté¹⁰⁶... Конечно. Савва... оф. Всеведущий, вездесущий и... ик!... всемогущий. Ça va¹⁰⁷. (В глазах загорается безумный огонек надежды) А Вы действительно... так сказать... омнипотентны?

С.: (Снисходительно улыбаясь) В пределах известного парадокса.

Д. : Да-да, помню. (Голосом старательного ученика, мученически морщась) Может ли всемогущий Бог сотворить камень, который сам не смог бы поднять... Но это чесес... чересчур сложно. Это не сейчас. Потом. Голова... (Искательно) А Вы не могли бы... ?

С.: (Проницательно) В смысле – сто грамм?

Д.: Лучше сто пятьдесят.

С.: Действительно, хорошая цифра.

Д. (В порыве самопожертвования): Вообще-то я могу и сбегать...

С.: О-о, не извольте беспокоиться. (На протянутой руке С. возникает граненый стакан, на три четверти наполненный прозрачной жидкостью. Д. берет его дрожащей рукой, резко выдыхает в сторону и тянет стакан ко рту, но спохватывается. В одиночку пьют только алкаши)

Д.: А... Вы? А Вам?

С.: (Тоскливо) Исключено. Есть грани, их же не прейдеши.

Д.: (Ошарашен, глаза выпучены, едва не роняет стакан) Значит, и... над Вами?

С.: Увы. Бесконечная иерархия, иерархия бесконечностей...

Д.: Не вмещаю... У пирамиды должна быть вершина, иначе – в чем смылс... смысл?

С.: (Горько усмехается) Экой вы, батенька. Сразу подай вам смысл, прямо натощак. Все проще и все сложнее. Принцип шнуровки ботинка, the bootstrap principle... Слыхали?

Д.: Смутно. Что-то из буддизма, нет?

С.: Я сам смутно. Да это и ни к чему. (С прежней тоской) Есть товарищи, которым надлежит. Есть разные уровни ответственности. Каждому свое.

Д.: (Потрясен, тупо) Вот это да... Ох-хренеть можно. (Рушится картина мира. Без стакана не осилить) Ну, будем. (Еще раз резко выдыхает в сторону, мелкими глотками выцеживает жидкость, медленно вдыхает, занюхивает рукавом. Глаза выражают опасение. Но все обходится. Нектар похож на капитанский джин, но осадку дает. Тремор почти проходит, накатывает жажда осмыслить мироздание) Понимаю... Бесконечная иерархия, иерархия бесконечностей... Неплохо устроились ребята. А претензии к кому? К кому претензии, позвольте узнать?

С.: (Одна бровь лезет вверх, к нимбу) Пре-тен-зии?

Д.: Ну вот меня топчут, изводят, крыздят, что там, что тут, повсеместно, то бабы, то буря, то скорпионов, понимаете ли, развели, не пройти, не продохнуть, и это ж все чьих-то рук дело. Не Ваших же, в самом деле. Вы такой милый... (Жалобно глядит на пустой стакан)
С.: (Намек игнорирует) А-а. Понимаю, понимаю. Вы насчет волоса, который-де не упадет без воли на то... Вздор это все, голубчик. Нелепые измышления неумных адептов. Не тот уровень. Мы все больше en masse... Вот вид создать, genus, так сказать; или стереть... Впрочем, насчет стереть вы сами горазды. Мы ж в основном по части универсальных законов. Ну, там, можем пару сверхновых взорвать, или галактику наизнанку закрутить... э-э, в порядке юмора. А на индивидуальном тварном уровне вмешиваться – слишком тонкая работа, и никакой гарантии. Может боком выйти. Только хуже будет. Или лучше, но не тому. Вот и оперируешь большими величинами.

Д.: Вал?

Д.: А что есть?

С. : (Смотрит долгим, пронизывающим взглядом, потом говорит, почти злобно). Я вам скажу, что есть. Есть шахматы одними черными. Вечные шахматы одними черными. Вот что есть! Не цените вы своего мирка. Ой, не цените. Пожили бы с мое в голой астрономии – узнали бы кое-что про претензии...

Д.: (Видно, что проникся) Примите мои искренние...

С.: Эхма, была не была! (Сотворяет сразу два стакана ровно по сто пятьдесят. Чокаются, медленно засасывают. С. заправски занюхивает рукавом своего кимоно. Стаканы моментально исчезают)

Д.: (Похоже, со второго стакана, да на вчерашнее, он несколько поплыл, но мудролюбия не утратил) Значит, я тут ропщу, а Он… или Оне. . . играют там в шахматы одними черными. И так и далее, по цепочке. Глобальненко. Да еще тут этот... bootstrap principle затесался. Непредставимо. Никакой Гойя не справится... Савва, а Вам никогда не хотелось... плюнуть и уйти? Ну так... на время, либо вообще начисто?

С.: У вас, наверно, были любящие родители?

Д.: Это... в каком смысле?

С.: Ну, вы обижались, убегали и ждали, пока мама придет и пожелеет.

Д.: (В левом глазу слеза) Было. Только кто меня теперь на хрен пожалеет...

С.: Тогда стоит ли уходить? (Грустнее Д. , если сие возможно) А теперь представьте: есть такие, которых никто никогда не жалел. Есть такие, кому некуда уйти, никак и никогда, и не на кого роптать...

Д.: Не мед. Р-решительно не мед. Только ведь если невозможно и некуда, так и вопроса нет...

С.: Но как иногда хочется...

Д.: Понимаю... Однако, хоти, не хоти – стена. А у нас бывает, что и оставаться никак невозможно. Глупо, недостойно, или не поймешь как, и не понять, что хуже. Мука.

С.: Завидую. Какие тонкие движения души. Филигранная работа. Не то, что...

Д.: Г-н Бог...

С. : Савва.

Д.: Простите. Савва. Если все так... глухо, как Вы говорите – какой смысл быть Богом?

С.: Паки вы про смысл. Какой смысл быть человеком?

Д.: Это не ответ, это выпад. Riposte.

C. : Парируйте.

Д.: Не буду. Отбивать – только хлебальник подставлять. Pardon.

С.: Что хуже: битая морда или бессмысленность бытия?

Д.: Ах, оставьте. Все не так. В финале и морда будет битая, и смысла не изведаешь.

С.: И это будет только справедливо. Смысл – не персик: пошел, купил. Его выстрадать надо.

Д.: Знаете, я этой достоевщины еще в миру до тошноты накушался. С гнильцой товар.

С.: А Мне нравится.

Д.: Да уж известное дело. Тонкая работа. Филигранная, как Вы изволили заметить. А по мне, так мазохизм в чистом виде. Ковыряние в болячках. Типичная перверсия. Старина Фрейд этого Ф. М. в два счета изобличил бы, хоть я и его на дух не выношу. Но мы отвлеклись.

С.: Не без этого. Итак?

Д.: Хорошо, я подставлюсь. Частное ищет смысла в целом. Человек, в пределе – в человечестве. Или человечности. А человечество?

С.: Во Мне?

Д.: (В замешательстве) Вы знаете, я изучал вопрос... по молодости лет. И я Вам скажу, как родному: слишком много доказательств Вашего бытия. Когда люди вот так остервенело уперты, поневоле задумаешься. Или вот, допустим... примем мы еще по стакану, и я совсем не уверен...

С.: Во-первых, насчет еще по стакану мы решим резко отрицательно. И так хороши. Во-вторых, весь вопрос, как вы его называете, выеденного колумбова яйца не стоит. Я не нужен – Меня нет, и никаких обид. Nothing personal¹⁰⁸. Это Я вам тоже... как родному.

Д.: Да-да, Кэп мне что-то в этом духе говорил...

С.: Правильно говорил. Но вообще-то вы с ним поосторожнее. Лукавая бестия. Работает под грубияна, вроде правду-матку режет, а лукав. Ох, лукав Лукавый.

Д.: Да я сам догадываюсь, и уж стараюсь как-то без него обходиться, но, Вы знаете, я тут одну фразу между делом выстрадал: одному – одиноко.

С.: Это вы Мне говорите?

Д.: Но Вы... как бы это сказать... един в трех лицах... или нет? Я в этих вопросах нетверд, уж Вы простите игнорамуса – в вольтерьянском духе взращен-с.

С.: Ах, голубчик, чего тут не понять... Игры это все. Обыкновенные игры. Тоска ведь неизреченная. Космическая. Туннель без просвета. Все эти игры – от одиночества.

Д.: Вот и я говорю. И про Вас частично догадывался. Когда мусульмане вопят «Аллах един», я стою себе и думаю: «Неужели эти болваны не понимают, сколь сие трагично?»

С.: Вы с этим поаккуратнее. Где-нибудь публично ляпнете, а потом некий ученый пень в тюрбане нашкрябает на вас фетву, и вас – в ножи. За милую душу искромсают, и на тот свет, а вы в него не верите. Вот это будет трагедия.

Д.: (Хвастливо) А я вообще парень рисковый.

С.: (С легкой иронией) Кто бы сомневался.

Д.: Нет, ну серьезно. Мне бы насчет смысла... Зайдем с другого конца. Вот говорят: Бог есть любовь. God is love, так сказать. Значит, смысл – в любви, так? Это я могу вместить. Это – ценно. Нно! Для любви нужны по крайней мере двое! А реально ты, куда ни тычься, в конце концов получаешься один, как перст. Как быть с этим?

С.: Нас как раз двое...

Д.: (Испуганно подтягивает колени, икает) Хик...

С.: (гомерически хохочет, сотрясая облако, ибо они уже на облаке – скорее всего, после второго стакана) О Космос, до чего вы пугливы! (Вытирает глаза) У вас один эрос на уме, а про агапэ¹⁰⁹ вы вспоминаете, только когда совсем уж прижмет. Грустно это.

Д.: (С кислой миной) Ну да, как же, как же, я понимаю... братская любовь, любовь к Вам, Савва, к Сынишке Вашему, то да се. А что делать, если простого смертного все больше насчет эроса прижимает? Что до άγάπη... ну есть она, так и мило, а нет – и без нее продернемся. Большинство как-то обходится. А попробуй без эроса! Мастурбация – пошло и совсем, entre nous, не то, ну то есть абсолютно не то, особенно после. Значит, нужен Другой – миль пардон! – Другая, и ты летишь и льнешь, как муха на мед – а что на выходе, в наш эмансипированный век? Жэ об жэ, и кто дальше прыгнет, вот что на выходе, excuse my French!¹¹⁰ И снова – один! Тотально! Как с этим быть? Любовь – мука, и без любви – мука. И пожаловаться, выходит, некому.

С.: (Видимо скучает) Насчет пожаловаться мы, надеюсь, выяснили. Да и в отношении остального, Я уверен, вы все про себя продумали, а скулите из привычки. Видите ли, Серж... Друзья ведь зовут вас Серж, не так ли?

Д. : И все-то Вы знаете...

С.: Таков атрибут-с. Так вот, Серж, вы, похоже, приличный человек, не без устремлений в вертикаль, и это Мне симпатично – вы и представить себе не можете весь объем низкого паскудства, сволочизма и беспримесного идиотизма даже на вашей отдельно взятой планетешке…

Д.: Уж догадываюсь... Имею опыт.

С.: Уверяю вас, в тотальной реальности все на порядок хуже... Позвольте продолжить. Я мог бы, движимый чувством симпатии...

Д.: Взаимно...

С.: …мог бы подбросить вам... э-э... объект ваших вожделений. Но войдите, во-первых, в рассуждение того, насколько это повредило бы вашему роман-мемуару в отношении правдоподобия...

Д.: Да хрен с ним, с мемуаром!

С.: (С нажимом) А во-вторых, зададимся вопросом: каков он, этот объект ваших вожделений? Соблазительный кусок мясца, казашечка двенадцати лет?

Д.: Да, о да!

С.: Это в вас скорпионий яд говорит (Все знает, старый пердун, неосторожно подумал Д. ) Вспомните, что вы сами думали, когда вопрос встал в реальной плоскости, вплоть до цены? Вспомнили? Ну хорошо, на острове все обойдется-оботрется, и даже не без приятности – а что потом? Вы уверены, что вы в достаточной мере сволочь, чтобы бросить ее здесь в песках, с младенцем на руках, среди озверелых знакомых и родственников, Verwandte und Bekannte? А если не бросать – куда ее девать?

Д.: (Поник главой, вздыхает) Сказано было: сладок миг греха, но горьки годы раскаянья. Сулхан-саба Орбелиани. Предок мой, бабка сказывала (Этого не стоило бы говорить, но язык, язык, язви его... )

С.: Во-во. Но! Возьмем второй, более достойный вариант. Любовь с большой буквы. Филимон – Бавкида, Тристан – Изольда, Ромео – Джульетта, Афанасий Иванович – Пульхерия Ивановна. Вы представляете себе, какую предварительную работу надо бы проделать? С ее и вашими предками. С внешними и внутренними обстоятельствами. Да попробуй Я предопределить в этой связи вашу мировую линию, world line, и мировые линии вовлеченных в это дело лиц и объектов, весь трепет, покраснение кожных покровов, души порывы и припухлость... э-э... органов, не говоря про антураж типа росы, зрелища лун, закатов и рассветов... У Меня во вверенной Мне вселенной не хватит атомов, чтобы сии микро- и макроскопические объекты и движения описать. Уж поверьте Мне; Я пол-сознательной жизни провожу в этих калькуляциях. Это – факт. Вспомните про парадокс с камнем.

Д.: А если... Эмку? Там вроде уж все прилажено, все было...

С.: Ну, голубчик, ну вы прямо по пословице: когда она есть – убил бы, нет – купил бы.

Д.: Чудная пословица. Не знал. Даль, небось. Спасибо. Так как насчет...

С.: Поймите простую вещь: ее же здесь нет. Уже нет. Событие уже произошло, или не произошло, это как вам угодно. Что ж, прикажете остановить время-пространство, раскрутить вселенную назад до неведомо какой точки в прошлом, задать иную программу... Вам здесь что, Голливуд? Или ваши читатели – дебилы, потребители трэша про бэтменов? Аккуратнее надо обходиться с миром, в котором живете. Взвешеннее. Китайцы правы: жизнь – довольно пресная штука...

Д.: Понимаю... Собственно, я уже это где-то читал, да душа не мирится. Жизнь как choice and chance, серия выборов и случайностей...

С.: Вот именно. Мое дело – сотворить вашу породу по образу и подобию своему – ну, более или менее, в пределах допустимой погрешности – и ввергнуть в хаос свободы воли и случая. А дальше – как повезет. И роду, и вам лично. Можете найти свою вторую половину, а можете пролететь в полный рост.

Д. : А шансы? На какие шансы ловим, позвольте поинтересоваться?

С.: Это – кому как. И вообще секрет фирмы. Но вам, как родному – очень маленькие шансы. Далеко не фифти-фифти.

Д.: Интересное дело. Вот соберутся два мужика (пардон!), и о чем бы ни был треп, в конце концов сворачивает на баб. И что характерно: все упирается именно в такой вот беспросвет.

С.: Уныние – грех. Кой-какой шансец есть.

Д.: Ну да, на такой шансец только инопланетянку ловить. Оно ж все завсегда идет, как в том армянском анекдоте про «Евгения Онегина»: она его хочет – он не хочет; он ее хочет – она не хочет; оба хотят – опера кончилась. Рыщешь, ловишь, потом глядь, а тебе уже шестьдесят, или вообще на фиг семьдесят, и вся охотка была да вышла.

С.: А вот на это не надейтесь. Охотка, как вы выразились, слабо локализуема во времени. В вашем случае, если Я что-либо понимаю в людях, она только побледнеет, да горечь погуще будет, а в остальном все то же. Вплоть до цинизма и противоправных картинок в воображении.

Д.: Вы хотите сказать, Iris Murdoch права?

С.: Простите?

Д.: Ну, Айрис Мердок. У нее там тип есть, девяносто пять лет, лежит пластом, болен раком, ни зубов, ни волос, морда – химера испугается, а он все с молоденькой сиделкой игры затевает, слюни роняет.

С.: Прониц-цательная дама. Да, примерно так.

Д.: Ужас. Это значит, я себе лежу, очень может быть, что в параличе, весь провонял, не исключено, что в говне – а сам тем временем мечтаю, как хорошо бы помять губами, скажем, тверденький сосок... Кошмар. Сюр какой-то.

С.: Посему настоятельно вам советую: обратитесь к агапэ. Это никогда не подведет.

Д.: Ах, оставьте Ваш агитпроп. Вы упускаете из виду – девяти лет от роду я был как раз в Германии, когда народ из концлагерей пополз. Одни глаза, кости да полосатые робы. И мрут на ходу, то один, то другой, лег – и нету его. Это – надолго прививка. Да и в любезном отечестве людишки друг друга помордовали дай Бог как... Ой, простите великодушно.

С.: Ничего, ничего, вы же не всуе.

Д.: Вот я и говорю. Как можно было так попустительски, так наплевательски относиться к своему рукоделью, Вы уж простите меня, похмельного. Почитайте Шаламова, он там был. Насчет того, что поэзия после Гулага невозможна, это он, пожалуй, загнул; один-два поэта есть, или были. Ни страны, ни погоста Не хочу выбирать... Но что с небесной любовью напряженка, тут никуда не деться. После всех гримас двадцатого века.

С.: (Тоскливо) Будут и другие века.

Д.: Не для меня.

С.: (Не слушая) Вы понятия не имеете, сколько всего было/есть/будет. И ведь все одно и то же. Шахматы одними черными. Вы говорите – хаос. Какой там хаос, когда от атома до атома – световой год. А Меня тянет к тонкой работе. К миниатюрам. К упорядоченной сложности, наконец.

Д.: (Искательно) Так и людишкам можно бы помочь... хотя бы некоторым.

С.: (Раздраженно) Да пробовал я. Пацана Своего посылал единородного. Мессию, можно сказать. И что из этого вышло?

Д.: (Чувствует, что его окончательно развезло, но удержаться не может) Да-а, это Вы, батенька, плоховато продумали. Дефективный проект. Начать с зачатия. Голубиные эти штучки, зоофилия какая-то... Впрочем, должно быть, любопытно было... поковыряться. А? Сколько ей было?

С.: (Краснеет) Тринадцать... как и положено по закону.

Д.: (Крякнув) Н-да. А дальше вообще мрак. С исцелениями этот цирк. Идеология какая-то завиральная, с анархическим душком. Beati impossedentes... Блаженные нищие духом... Вот они нам и показали, какие они блаженные – в 17-м году. И потом этот эгоцентризм. Брось, мол, семью, и айда за мной. Такого никакая экономика не выдержит. Один разор. И как же без семьи? Род иссякнет.

С.: Юношеский максимализм, знаете ли. Опять же отсутствие серьезного полового опыта.

Д.: (Савва что, и вправду про Магдалину не догадывается? Ай да Хэсус, ай да ходок. Да нет, скорее папашка сыночка прикрывает. Ладно, замнем. ) Ничего себе юноша, в тридцать три-то года. Скажите лучше, избалованный инфантил. А эта ахинея насчет возлюби врага своего? Подставляй ланиты одну за другой? Вот и получили: две тысячи лет каннибализм растет экспоненциально и, заметьте, строго синхронно с толщей ханжества. Неужели нельзя было предвидеть?

С.: Что поделать... Эксперимент пошел вкось. Неудачный клон...

Д.: А что, будет еще один?

С.: (С неизреченной тоской) Юноша, вы хоть отдаленное представление имеете о том, что такое - ЦИКЛИЧЕСКАЯ ВЕЧНОСТЬ?

(С. вперился в Д. огромными очами, кои ежесекундно кажутся все больше. С. молчит, потом вздыхает с таким отчаянным стоном, что облако дрожит и перекашивается. Д. соскальзывает с облака в спальник, и теперь он – это уже снова я. Без вариантов)

И впрямь это оказалось важно, потому как с того дня что-то не слишком заметно, но изменилось. Во мне, я имею в виду. Катарсис не катарсис, метанойя не метанойя, но некое душевное устаканивание имело-таки место. Приятие неизбежного, вплоть до самого гнусного, что можно придумать – безвременной кончины. Добавилось чувства пропорций, убавилось склонности к депрессиям и истерикам. В определенных рамочках, разумеется. Чтоб я вышел из пламени начисто преображенный – такое только в соцреализме бывает и у психованных born again¹¹¹ американцев. Просто поменьше стало матюков и стенаний. Когда судьба подкидывала очередную или внеочередную подлянку, моментально вспоминалось – да нет никакой на хрен судьбы, хоть с большой буквы, хоть с маленькой, хоть по-русски ее напиши, хоть по-древнегречески, ананке, понимаешь ли. Вместо судьбы – собственная дурца, сперма в голову, игры с бабьем, и пенять надо именно на самого себя. А лучше вообще ни на кого не пенять, а вовремя и качественно шурупить головой и надеяться, что это поможет, хотя гарантий никаких. На твою бурную мыслительную деятельность всегда найдется то ли вирус, то ли псих с ножом и справкой. Мне вот самумчик на море достался, пара смерчей и кое-что по мелочи.

Если б без этого, да без собственных заморочек, вообще рай был бы. Рай, однако, в ведении г-на Саваофа – для меня, между прочим, Савва – а он мне с тех пор не являлся ни по пьяни, ни на трезвую. О чем сердечно сожалею. Но так мне и надо. Не заслужил, значит.