Глава 9. Конечная стадия воскресения и воссоединения души и тела

Наиболее важная часть текста Комариуса продолжается следующим образом:

Но после извлечения тёмного и зловонного духа больше не чувствуется ни запах, ни цвет, затем тело начинает светиться, и тело, душа и дух ликуют по поводу того, что тьма отступила. И душа взывает к искрящемуся светом телу: «Восстань из могилы, пробудись от ада и тьмы! Ты облачило себя в одежды духовности. Прозвучал зов воскресения, и в тебя был влит эликсир жизни (pharmakonteszoes)». Душа и дух вновь счастливы жить в теле; полная радости душа стремится как можно скорее охватить тело, и она охватывает его. Тьма больше не властвует над телом, поскольку теперь оно подчинено свету и не позволяет себе отделяться от вечности. Душа счастлива пребывать в своём собственном доме, т.к. после погружения тела во тьму дух нашёл его полным света. Через объединение с душой тело обрело духовную природу и поселилось в душе. Тело облачилось в одеяния духовного света и отделилось от тьмы, и всё стало единым в любви – тело, душа и дух. Всё стало одним, и в этом сокрыта тайна.

И тайна в объединении души, тела и духа. Дом стал герметичным, и были воздвигнуты статуи (andrias), которые наполнились светом духовности. Это единство было достигнуто с помощью огня и порождено его утробой. Точно также оно вышло из чрева воды и воздуха [1], которые служат ему (телу) и ведут его от тьмы и страдания к свету, от слабости – к здоровью, от смерти – к жизни. Тело обновилось, одухотворилось и стало телом славы (doxa), и в этой неизменной духовности заключается вся скрытая тайна. Благодаря своей активной природе тела проникают друг в друга, и выходят из земли, облачённые в божественно прекрасные одежды из света, что соответствует их истинной природе. И эта красота приближает их к исключительному единству, похожему на завершённую статую, у которой есть тело, душа и дух. Ибо огонь был подчинён воде, а земля – воздуху [2]. Они также стали едиными. Растения и дым (aitbalon) стали одним, природа и духовный мир стали одним. Природой управляет природа, поэтому тела и природа изменчивы. Нечто нестойкое (летучее) проникает в устойчивое, сила – в слабость, и они становятся одним. [3]

Далее в этом отрывке описываются другие общие замечания о том, какова структура космоса и как он устроен. Затем текст продолжает:

А теперь я скажу вам, что небо пребывает в движении четырёх элементов и никогда не молчит. Эти четыре элемента были посажены в нашей эфиопской земле, из которой берутся растения, камни и божественные вещества, которые сажает Бог, а не человек. И в каждое из них создатель вкладывает некую силу (зелень, сухость, влагу, устойчивость, способность к разделению, срок хранения, целебные свойства). Сталкиваясь, они перекрывают друг друга. И одна природа воплощается в бытие, берёт власть над всей природой, над огнём и землёй, и она трансформирует все свои силы. И я скажу вам цель этого процесса: когда он будет завершён, он станет лекарством от смерти, которое циркулирует по телу. Оно создаётся в процессе гниения и выделения тепла и беспрепятственно проникает в тела. [4]

Здесь важно, что воссоединение души и тела больше не является союзом противоположностей, так как тело перестало быть исключительно телом, оно стало ещё и душой. Тело и душа были ассимилированы и интегрированы, стали одним, и поэтому тело больше не является только грубой материей. Эту идею также можно найти у Петрус Бонус в трактате «Pretiosa margarita novella»:

Именно благодаря знанию искусства древние философы знали о пришествии конца света и воскресении после смерти, о том, что душа объединится со своим первоначальным телом на веки веков. Тело полностью преобразится (glorificatum), станет нетленным, будет излучать свет и обретёт невероятную тонкость, благодаря которой он сможет проникать сквозь все твёрдые вещества. Его природа будет и духовной, и телесной. [5]

Тексты Комариуса были частично повреждены и частично неясно переведены, поэтому невозможно дать им всестороннюю интерпретацию. Поэтому я выбрала только наиболее чётко сформулированные мотивы этих текстов. Тем не менее, одна из пронизывающих их тем должна быть предельно ясна, и она касается изначального наличия тесной связи между изготовлением эликсира алхимиков (синоним философского камня) и мотивом воскресения мёртвых.

То, что появлялось в конце процесса, также называли andrias – статуей человеческой фигуры, которая одновременно представляла собой нечто твёрдое и эликсир бессмертия, на самом деле являющийся наркотиком или ядом, способным проникнуть во все вещества.

Согласно описанию этой части текста, процесс воскресения заключается в воссоединении пневмы (или «духа»), психэ (или души) и очищенного, одухотворённого и преображённого тела. В Египте аналогом того же самого мотива было бы единство ba, ka и мумии. Результат упоминается как «этот преображённый [Ach]». До объединения ka и ba тело было ещё всё-таки мёртвым и неподвижным. [6] Только когда мёртвый становился ach, т.е. преображённым, он снова был полон жизни.

Ba представляла собой подвижную и непостоянную часть души человека. Она имела форму птицы, что подчёркивало её духовную природу, но также она изображалась в форме звезды или человека. [7] В иероглифе звезды подчёркнута принадлежность ba к небесной сфере.

Хельмут Якобсон говорит, что ba представляет собой всё ещё бессознательную индивидуальность человека, внутренний центр его бытия («базис или основу души», выражаясь языком христианских мистиков). Она проявляется через внутренний голос и в то же время представляет собой квинтэссенцию внутренней природы человека и высшее соединение противоположностей. [9] В отличие от ba, ka (обычно это переводится как «тень»), по всей видимости, имеет более тесную связь с жизненной силой, энергией и опытом человека. Это своего рода двойной образ, который живёт в теле и захватывает его после смерти. В Верхней Нигерии и регионе Вольта подобные идеи всё ещё существуют и в наши дни. [9]

В тексте Комариуса результат такого объединения называется eikon. В мире греков концепция души (психэ) также отличается гибкостью и многогранностью. [10] Для Гомера понятия психэ и эйдолон (образ) изначально означали одно и то же, и после смерти они отправлялись в подземное царство. Кроме того, было также понятие thymos, которое можно было интерпретировать как «жизненный импульс». Он был смертным. [11] Образ (эйдолон) также понимали как своего рода маску, за которой скрыто непостижимое. Согласно Геродоту, в вопросе идеи бессмертной психэ греки находились под влиянием египтян [12] (например, Пиндар и Платон). У Аристотеля душа стала энтелехией, которая создаёт собственное тело. Но она также содержит бессмертный разум, причинную душу, которая принадлежит исключительно божественному царству. Римское понятие genius также прошло через подобные трансформации. Изначально «genius» понимали как смертную сущность человеческого бытия или индивидуальности человека. Позже, благодаря влиянию культур Греции и Египта, под этим понятием стали подразумевать сущность, которая переживает смерть.

Как уже упоминалось ранее, в Египте мумию называли «образом». Бог земли Акер хранит «великий образ», но в то же время мумия представляет собой «тайну», поскольку именно в ней начинается процесс обновления или трансформации. Понятие ka-души близко римскому понятию genius, а также к образу мумии или статуи умершего, в то время как ba-душа способна сопровождать бога солнца в «высший мир» во время его путешествия по небу. В тексте Комариуса, который, безусловно, основан на египетских идеях, душа и тело вновь объединились. Скорее всего, пневма относится к ba, а психэ – к ka. Но нужно признать, что такой «перевод» не следует воспринимать слишком буквально, т.к. даже у самих греков и египтян за этими терминами были скрыты довольно туманные и гибкие понятия. Третьей составляющей текста Комариуса является очищенное тело, облачённое в божественную красоту (doxa). Оно представляет собой мумию, ожившую с помощью пневмы и психэ. Египтяне часто называют это обновлённое тело ach, преображенным.

Преображение также описывается как обретение облачения из света. В египетской книге «Am-Tuat» Ра говорит мумифицированным богам на восьмом часу: «Ваши одежды украшают и защищают вас». Книга Врат обращается к воскресшим мумиям: «Да здравствуют Achu подземного мира (преображённые и блаженные мёртвые)! Пусть сквозь ваши белые одежды проступает свет, будьте светом в сиянии Ра!». В «Книге Пещер» говорится, что мумии «облачены в одеяния Осириса» [13]. Точно так же текст Комариуса говорит о теле умершего, которое украшено «божественной красотой» (doxa). По всей видимости, этот мотив относится не только к египетской традиции, а в большей степени восходит к персидским идеям, возможно, посредством гностических источников. Doxa напоминает персидский образ xvarnah, который приходит, чтобы встретиться с недавно умершим. Его называют «светом божественной красоты», «победой» и «победоносным огнём». В культе Митры этот свет божественной красоты также означал завершение судьбы индивидуума. Мёртвый светится посредством daena, своей потусторонней души. [14] И этот imago gloriae «охватывает» всю душу умирающего человека, что похоже на «свечение духовного огня, который воспламеняет душу». В то же время это свет целительного знания. Точно такой же образ можно найти в гностических «Деяниях Фомы».

Дальше в своём тексте Комариус пишет, что после воссоединения дом запечатывается и воздвигается наполненная божественным светом статуя. Вероятно, этот отрывок относится к финальной стадии египетской церемонии захоронения, когда могилу плотно запечатывают и возводят так называемый столп djed. Статую (andrias) также называют eikon, «образ». Он состоит из четырёх элементов, которые были объединены в один, и также является лекарством (эликсиром), который проникает во всё и в то же время является чем-то твёрдым.

Священник-гомункулус, который появлялся в видениях Зосимы, разрывает себя на куски и в конечном итоге превращается в «золотого человека». Текст продолжает:

Вкратце, мой друг построил храм из одного камня, похожего на карбонат свинца, алабастр или мрамор [15]. У этой конструкции не было начала и конца. В нём есть чистейшая весенняя вода, переливающаяся как солнце. У входа лежит дракон, он охраняет храм. Принеси его в жертву, сними с него кожу, возьми плоть и кости, отдели конечности и положи его плоть с костями на входе в храм, а затем зайди в храм, и ты найдёшь то, что искал. Там ты увидишь священника, бронзового человека, сидящего в воде и изготовляющего вещество. Он изменит свой цвет и станет серебряным, а вскоре и золотым человеком. [16]

В этом же тексте говорится, что священник-гомункулус «даёт дар ясновидения и воскрешает мёртвых». [17] Расчленение (или приготовление) исходного вещества также подробно описано как taricheia (мумификация). [18] В некоторых источниках в качестве жертвенного дракона приводится сам священник. С алхимической точки зрения, он представляет собой микромир или monas, первоматерию, которая также содержит в себе цель алхимического делания. Расчленение этой первоматерии означает новое сознательное упорядочивание изначально хаотичной природы. [19]



Рис. 13. Камень, древнеегипетский образ бога, представленного как «Каменное сердце» и связанного с камнем Бенбен в Гелиополе и фениксом: «Я феникс (Benu) и Ба Ре».

Здесь для нас важен монолитный храм, построенный из единого камня, в котором бьет источник жизни, и «это указание, что созидание округлой целостности, камня, является гарантией жизненной силы. Схожим образом, свет, сияющий внутри, можно понять как просветление, которое приносит целостность. Просветление – это усиление сознания».[20] Золотой человек, сидящий на камне, представляет внутреннего человека, который постепенно становится высшей ценностью»[21].

Камень уже был важным символом бога в религии древнего Египта. В святилищие храма Гелиополя (Он) почитали загадочный священный камень Бенбен. Его название связано с w-b-n, что означает «появляться, загораться», особенно в связи с солнцем или звездами. Птица b-n-w тоже образуется из той же глагольной основы. Имя феникса, камень Бенбен и птица b-n-w рассматривались как внешние формы Атума, высшего бога[22], а камень также был образом первичного холма, из которого появились первобытные воды, и означал начало мира. Феникс позже стал символом ba. Верхушку пирамиды позже называли benbenet, а еще позже умерший получил маленький камень benbenet как погребальное приношение. Мертвый царь наблюдал за заходом солнца с вершины пирамиды, так что benbenet был связан с воскрешением или пробуждением мертвых к новому сознанию. Якобсон верно указал на аналогию между камнем Бенбен в Египте и алхимическим «камнем», так как оба они символизируют психическую целостность и complexio oppositorum.

Что камень означал для посмертного состояния, можно понять из видения, о котором Юнг сообщал в своих мемуарах. Во время околосмертных переживаний он парил над землей с высоты «примерно в тысячу миль!» Глядя вокруг, он увидел «огромную темную каменную скалу, вроде метеорита … паряшую в пространстве», Возле входа в камень сидел черный индус, который словно поджидал его. «Крохотные углубления» с «горящими свечками окружали дверь».[23] Юнг был уверен, что «должен войти в освещенную дверь, чтобы встретить там людей, с которыми (он был связан) в реальности». Там он понял бы «историческое ядро» своей жизни. «Я узнал бы, что было прежде меня, почему я появился на свет, и куда текла моя жизнь».[24] В этот момент его вернул на землю появившийся образ врача.

Тот же камень, хотя несколько иной формы, явился Юнгу во второй раз за несколько дней до настоящей смерти. Это был последний сон, который он смог сообщить:

Он увидел огромный круглый камень на возвышении на пустой площади, и на нем были выгравированы слова: «И он будет для тебя знаком Целостности и Единства». Затем он увидел множество сосудов справа на открытом пространстве и четырехугольник деревьев, корни которых протянулись по земле, обвили его, и среди корней сверкали золотые нити.[25]

Образ храма из одного камня также приносит просветление, как и в видениях Зосимы. И в образе камня в последнем сне Юнга также подчеркивается целостность, как и в тексте Комариуса.

Юнг часто подчеркивал, что ему казалось, будто его индивидуальная жизнь появилась как ризома (подземная корневая система растения, особенно заметная у грибов), сам он жил мимолетной жизнью наверху, но в глубине протекала некая иная жизнь.

Жизнь всегда казалась мне растением, живущим засчет своей ризомы. Его подлинная жизнь невидима, скрыта в ризоме. Та часть, появляется над землей, живет лишь одно лето. Затем она усыхает – эфемерное явление. Когда мы думаем о бесконечном росте и угасании жизни и цивилизаций, нельзя избавиться от впечатления абсолютной ничтожности. Но я никогда не терял ощущения чего-то живого и остающегося где-то ниже вечного течения.[26]

В последнем сне Юнг возвращается в ризоме – без всякого разрушения индивидуальной формы, укрытый в лоне земли. Корни представляют духовный процесс развития, которое длится дольше человеческой жизни, «по сравнению с которым индивидуум не больше, чем мимолетный цветок и плод ризомы».[27]

Сосуды, которые окружают Юнга во сне, напоминают о канопах в древнеегипетских могилах, в которых сохранялись внутренности, отделенные от мумии, а крышки их были выполнены в форме голов четырех сынов Осириса. Согласно тексту о бальзамировании, четыре сосуда представляют конечности богов. Их «жир» или «притирание» (психическая сущность) проникали во внутренности трупа и «защищали их», то есть, делали их нерушимыми.[28]

Мотив камня также появляется в смертном опыте человека, убитого на войне, о чем сообщает Хампе. В состоянии бессознательности, выходя из него лишь на короткое время, он видел мать и отца, затем странствовал с ними в горах по цветущему ландшафту.

Я нашел большой камень, перевернул его, он был невесомым. На обратной стороне было множество прекраснейших кристаллов горного хрусталя. Они образовали форму, напоминающую собор. Я был счастлив от этого.[29]

В свете этой амплификации красный камень, не почерневший от огня во сне ранее, приобретает более целостный смысл. Это символ той формы существования сновидца, которая переживет грядущую смерть. Во сне Юнга камень появляется как храм, гораздо более дифференцированный образ, чем в двух других примерах, вероятно потому что Юнг больше других людей был занят Самостью, отношениями с внутренней тотальностью.

Мы находим мотив вечного дома в потустороннем мире во многих погребальных ритуалах. Римляне называли могилу domus aeterna [вечный дом – лат.], что отсылает нас к египетским и древним восточным представлениям. Могилы зачастую были комфортно обставлены вещами из дома[30], и там умерший и его родня жили вместе вечно. Этруски отмечали могилы женщины домиком, а могилы мужчин фаллосом.

Ступы буддийских культур, похоже, изначально имели схожий смысл. Как показал Р. Мус, они возводят свое происхождение к древним до-буддийским погребальным обрядам, в которых могильный камень представлял собой «мир мертвых в миниатюре» и, в то же время, вселенную в форме пуруши (изначального человека, космического человека). Мус подчеркивает, что:

…могила – это не столько место упокоения мертвого, сколько замена нынешней смертной оболочки умершего. …Таким образом, это сконструированное тело представляет собой обиталище мертвого так же, как и его физическое тело, когда он был жив. Хотя учение подчеркивает, что Будды больше нет здесь – он ушел в нирвану – согласно популярным поверьям, в ступах заключено вечное тело Будды. Японский текст попросту утверждает: «Тело Будды, видимое снаружи – это ступа». Или же ступа, по крайней мере, та часть самого Будды, которая после паранирваны осталась в этом мире. Искусство Гандхары, испытавшее влияние западного античного искусства, также создало иллюзорные образы смерти Будды, но вскоре попыталось снова описать нереальность его смерти. Некоторые более поздние учения утверждали, что после смерти Будда все еще обладает тремя телами: Дхармакайей, подлинным абсоютным бытием; «телом блаженства», посредством которого он все еще может неким образом «существовать» в нирване; и, наконец, телом-тенью (Нирманакайя), посредством которого Будда намеренно помогает другим существам достигнуть нирваны. Всякий, кто ищет это тело-тень Будды, имеет только субъективный опыт.[31]

Для нас здесь важно то, что святилище, ступа, рассматривалось как заменитель, каменное тело мертвого Будды; ступа, как мы знаем, это трехмерная мандала.

Таким образом, и камень может быть домом или могилой-храмом. В этой связи у Юнга была впечаляющий сон за два месяца до смерти:

Из неизвестного места он пришел в «свою» башню в Боллингене, сделанную из золота. Он держал ключ от башни в руке «и голос сказал, что «башня» теперь завершена и готова для заселения».[32] Больше всего его впечатлило полное одиночество (вокруг не было ни одного человека) и абсолютное безмолвие места. «Затем далеко внизу он увидел росомаху, учащую своего ребенка нырять и плавать в потоке воды»[33], всему тому, что этот ребенок еще не умел.

Построив башню в Боллингене, Юнг часто видел сны, в которых точная копия башни стояла «на другом берегу озера». Согласно его толкованию, это означало, что бащня сама была лишь земной копией подлинной формы в потустороннем мире, т. е. Самости. Его последний сон о башне говорит говорит, что теперь обиталище Самости в ином мире завершено и готово к тому, чтобы он перебрался туда. Животный мотив в конце очень странный. Он сообщает идею о том, что, как природа-мать приспосабливает и приучает своих детей к жизни посредством инстинктов, так и инстинкт, в свою очередь, поможет нам приспособиться к изменившимся условиям в потустороннем.[34] Для Юнга башня в своей земной форме уже была сосудом внутреннего человека или Самости. Он пишет об этом в своих мемуарах:

С самого начала я чувствовал, что Башня — это в некотором роде место созревания, материнское лоно или материнская фигура, в которой я мог стать тем, кем я был, кто я есть и кем буду. …

В Боллингене я живу подлинной жизнью, глубочайшим образом становлюсь собой. …

Временами мне кажется, будто я распределен по ландшафту и внутри вещей и живу в каждом дереве, в плеске волн, в облаках и животных, которые приходят и уходят.[35]

Когда Юнгу снилась золотая башня в потустороннем мире, бессознательное наделило его первичным, вечным образом, копию которого он построил себе на земле.

Белый камень в тексте Зосимы, в котором и «золотой человек», и источник жизни, служит параллелью сну Юнга. Восточные ступы тоже имеют сходное значение как место пребывания формы Будды, которая осталась на земле.

В тексте Комариуса также подчеркивается сияющий свет воссоединенной природы «образа», то есть его просветляющее качество. Это воссоединение, воскрешение умершего, andrias, соответствует в видении Зосимы бронзовому человеку, который сначала становится серебряным, затем золотым. Иными словами, он представляет собой своего рода живую металлическую статую.

Серия сновидений, опубликованная Эдингером, включает в себя следующий сон:

Я смотрел на поразительно необыкновенный и прекрасный сад. Это была большая площадь с каменным покрытием. С интервалом примерно в два фута были размещены бронзовые объекты, стоящие вертикально, похожие на «Птицу в пространстве» Бранкузи. Я долго стоял. В них был очень позитивный смысл, но что это было, я не мог понять.[36]

Эдингер амплифицирует образ металлического шеста («Птица в пространстве» Бранкузи), «утолщенного в средней области и сходящегося в точку на верхушке», как «фаллической, целеустремленной, вертикальной жажды вверх, к высшему духовному миру». Он цитирует в качестве параллели египетский столп джед, поднятие которого в конце погребальной церемонии означало воскрешение. Этот столп также соответствует фаллосу на могилах этрусков. В некотором смысле его также можно сравнить с танцующим пламенем жизни во сне, который Дж. Б. Пристли цитировал раньше — образ творческого импульса жизни, который существует бесконечно. Металл, как указывает Юнг,[37], обладает странной, чуждой прохладой, которая характеризует эту символическую фигуру. Это чувство далекого происхождения в царстве неорганической материи сообщает отчужденность, которая также характерна для алхимического камня.

Многие алхимики приравнивали камень к Христу, но, как показал Юнг,[38] для них он был скорее близок к человеческому телу. Камень был чем-то божественным, скрытым в космической материи. Поскольку Христос «стал плотью», существует аналогия lapis; но последний воплощается в каждом человеке и может быть создан каждым. Это означает, что его можно осознанно создать внутри. Таким образом, камень алхимии на самом деле не означает Христа, скорее это символ, компенсирующий определенные аспекты фигуры Христа. Юнг пишет:

То, к чему в конечном счете устремилась бессознательная природа, когда породила образ камня, лучше всего заметно в представлении о том, что он зародился в материи … и его создание, по крайней мере, потенциально, в пределах возможностей человека. Эти качества открывают, что казалось недостатками образа Христа в то время: атмосфера, слишком запутанная для человеческих нужд, слишком величественная отдаленность, пустота в человеческом сердце. Люди чувствовали отсутствие «внутреннего» Христа, который принадлежит каждому. Духовность Христа была слишком высокой, а естественность человека слишком низкой. В образе Меркурия и камня «плоть» прославлялась по-своему; она не преображалась в дух, наоборот, «закрепляла» дух в камне. … Камень, таким образом, можно понимать как символ внутреннего Христа, Бога в человеке.[39]

Камень считался кульминацией работы Христа по спасению. Он пришел не из духовно-метафизических областей, как официальная фигура Христа, а «из тех пограничных областей психэ, которые распахиваются в таинство космической материи».[40]

Успение Девы Марии — это догмат, остающийся текучим, поскольку Мария взошла на небеса в теле. Так что это только начало ответа на вопрос, еще не разрешенный в христианском учении. Однако, это вопрос, который беспокоит современного человека. Мне кажется, сейчас самое время заниматься символизмом алхимии, хотя и верно, что, по общему признанию, финальный ответ найти не удастся, тем не менее, указание на него можно найти символически.

Я потеряла отца, когда была относительно юной, и примерно через шесть недель после его внезапной смерти, увидела следующий сон:

Отец явился мне здоровым, живым, но во сне я знала, что он мертв. В восхищении он сказал: «Воскрешение плоти — это реальность. Пойдем со мной, я покажу тебе». Он пошел к кладбищу, где был похоронен. Мне было страшно идти за ним, но я пошла. На кладбище он ходил между могилами, рассматривая каждую. Внезапно он указал на одну из них и позвал: «Вот, например, иди сюда и смотри». Я увидела, что земля там начала двигаться, и уставилась в том направлении в ужасе от того, что вот-вот появится полуразложившийся труп. Затем я увидела, что из земли вылезает распятие. Оно было примерно месяц длиной, золотисто-зеленое и сияющее. Отец позвал меня: «Смотри! Это воскресение плоти».

При рассмотрении сна на ум, естественно, пришли слова «воскрешенный в Христе», но что на самом деле означает этот образ? Это тайна, постичь которую невозможно. Важным мне здесь кажется то, что распятие было создано из оживленного металла, как статуя в алхимии. Зеленое золото — это мотив, указывающий на алхимию. Юнг сообщает в Воспоминаниях, сновидениях, размышлениях, что однажды у него было видение фигуры Христа из зеленого золота. Он комментирует:

Зеленое золото — это живое качество, которое алхимики видели не только в человеке, но и в неорганической материи. Это выражение духа жизни, anima mundi или filius macrocosmi. … Подчеркнутое упоминание металла, однако, показалось мне явной алхимической концепцией Христа как единства духовно живой и физически мертвой материи.[41]

Мой сон делает упор на той же двойной природе воскрешенного тела как единства противоположностей. Крест, с другой стороны, означает страдание, которое является результатом не примирившихся противоположностей. Более того, мой сон подразумевает, что воскрешенное тело — это в то же время вечный внутренний человек, а не эфемерное эго, хотя это эго — например, моего мертвого отца во сне — сохраняется как наблюдатель процесса. Очевидно, целостное единство человека достигается не только единством эго и воскрешенного тела.

Восьмидесятилетней женщине незадолго до смерти приснилось:

Она увидела крест; в центре был сияющий сапфир. Она знала в сне, что переживала момент небесного существования.[42]

Здесь крест снова означает единство противоположностей. В средневековой традиции сапфир считался «краеугольным камнем» небесного Иерусалима и образом Христа.

Примечания

1. Согласно Парижскому Кодексу 1478 г.

2. “ho chous” - буквально «булыжник», здесь материально-земное.

3. Berthelor, Collection, Vol. 2, pp. 296ff, pars. 15-16.

4. Ibid., pp. 298f,

5. P. 39: цит. по Jung, Psychology and Alchemy, par. 374.

6. Aegyptische Unterweltsbucher, p. 38.

7. Ibid., p. 37.

8. H. Jacobson, “Das gottliche Wort und der gottliche Stein”, p. 231.

9. Cf. G. Thausing, Altägyptisches religioses Gedankengut im beutigen Afrika, p. 91.

10. Об этом cf. Bernard Uhde, “Psyche ein Symbol?”, pp. 103ff.

11. Ibid., p. 110.

12. The Histrories, II. 123.

13. Aegyptische Unterweltsbücher, pp. 204, 263, 330-333.

14. Cf. H. Corbin, Spiritual Body and Celestial Earth, pp. 37f.

15. «Остров Проконессос был местом добычи знаменитого греческого мрамора, теперь называется Мармара (Турция)» (Jung, Alchemical Studies, par. 87., fn. 14).

16. Ibid., par. 87.

17. Ibid., par. 86.

18. Ibid., pars. 91ff.

19. Cf. ibid., par. 118.

20. Ibid., par. 112.

21. Cf. ibid., pars. 118-19.

22. Cf. H Jacobsohn, op. cit., pp. 234f.

23. Memories, Dreams, Reflections, p. 290,

24. Ibid., p. 291.

25. von Franz, C.G. Jung, His Myth in Our Time, p. 287.

26. Memories, p. 4.

27. Alchemical Studies, par. 120.

28. Cf. Roeder, Urkunden, p. 298.

29. Sterhen ist doch ganz anders, p. 71.

30. Cf. F. Cumont, Lux Perpetua, p. 24 и иллюстрация.

31. Цит., J Ebert, “Paranirvana”, p. 287, p. 289.

32. Barbara Hannah, Jung: His Life and Work, p. 344.

33. Ibid.

34. Ibid.

35. Memories, p. 225.

36. Ego and Archetype, pp. 220-21.

37. Alchemical Studies, par. 119.

38. Ibid., par. 127.

39. Ibid.

40. Ibid.

41. P. 211.

42. David Eldred, Psychodynamics of the Dying Process, p. 171.