И Олега Лекманова Предисловие и примечания Олега Лекманова

Нарождаются, кроме того, и совсем молодые течения, враждебно отходящие от «символизма»; так прошумели «акмеизм» и «футуризм». О первом из них уже говорилось в «Заветах» (1913 г., № 4) и прибавлять к сказанному ничего не приходится. Это, несомненно, «реалистическое» течение, но теоретическое обоснование его так детски беспомощно, что говорить о нем подробно было бы лишь ненужной тратой времени. «Акмеизм», как некий «реалистический симптом», представляет интерес, как теория же – он вне пределов критики (Это не мешает двум-трем из «акмеистов» быть талантливыми поэтами).

Давид Бурлюк, Алексей Крученых, Бенедикт Лившиц, Владимир Маяковский, Игорь Северянин, Виктор Хлебников

Д. Тальников

Правда, акмеисты не хотят признавать еще прямо реализм, как таковой, и говорят о каком-то «химическом синтезе», который сплавляет «явление с поэтом», что и «сниться никакому реалисту не может», но это только неизбежные отрыжки «символизма»...

Надо ведь сознаться, – «старики» были бессильны сами в поползновениях оживить общество, была инициатива, желание, но не было силы, физической и духовной возможности, нужно было расшевелить, взбудоражить братьев-писателей, и это сделала молодежь…

Права ли она, ошибается ли, – вопрос другой, – но Литературное Общество оживилось…

Даже развеселилось; кряхтя и охая засмеялись старички и старушки, расхохоталась возмужалость, загудела молодежь, когда г. Гумилев десятиэтажным штилем начал давить реализм, издеваться над символизмом и превозносить, как манну небесную, акмеизм…

Весело было, и весело потому, что жалко было молодого г. Гумилева, так неудачно строившего свои доказательства в докладе «Искусство аналитическое и синтетическое».

Стыдно было, что такой серьезный вопрос остался туманным, непродуманным, и в конце концов замятым… Конечно, с другой стороны, нельзя же было требовать от г. Гумилева серьезных вещей…

Не менее смехотворными были выступления молодых людей, гг. Зенкевича и Мандельштама, – последний буквально провалил все «дело», начатое было г. Гумилевым.

В итоге, «отец» акмеизма – Сергей Городецкий вызвал бурю заявлением, что, мол, до сих пор русская литература и в частности поэзия «была велика и обильна, но порядка в ней не было», а мы, мол, (акмеисты) пришли теперь, и уже навели кое-какой порядок». Утюжил г. Городецкий Леонида Андреева, валял Ф. Сологуба, чистил А. Ремизова и С. Ценского, хвалил А. Толстого и т. д., и было весело.

Да и кому неизвестно, кем и чем до сих пор не был г. Городецкий, – не перечесть, – простится ему и его новое самозванство…

Весьма дельное отеческое внушение сделал А. М. Редько, отвечавший злополучным акмеистам.

И вопрос решился благополучно и с физиологической точки зрения для присутствовавших (смех способствует пищеварению), был очень полезен.

Еще до доклада Ф. Д. Батюшков предложил собранию адрес, подносимый Вас. Ив. Семеновскому по случаю 40-лети его литературно-научной деятельности и А. Н. Кремлев от имени Литературного фонда сделал заявление о литераторской даче Ермоловской, пожертвованной фонду инженером Молкиелем.

В чрезвычайном общем собрании была заслушана инструкция для отделений Всероссийского Литературного общества и произведен выбор новых членов.

Здесь произошел интересный казус, на который следовало бы Совету обратить внимание: из шестидесяти пяти членов, присутствовавших на собрании, избирательных бюллетеней было подано всего…24.

Избранными оказались: Дмитрий Цензор, В. Будилин, П. Я. Заволокин, Николай Минский и др.

Н. Минский прошел только большинством 4-х голос<ов>, так что его избрание следует отнести к случайным.

В пятницу, 25 апреля, выступил ряд виднейших представителей отколовшейся от символистов группы, именующих себя акмеистами.

Вступительный чисто теоретический доклад об «аналитическом и синтетическом искусстве» сделал Н. Гумилев.

Интересным было выступление С. Городецкого, уже не первый раз возвещавшего оригинальные «манифесты» акмеистов.

– Пришедшие на смену предыдущим поколениям акмеисты, – говорит С. Городецкий, – с полным правом могли повторить историческую фразу: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет». Состояние русской литературы было до крайности плачевным. Поняв всю ответственность исторически возложенной на них миссии, акмеисты с места в карьер приступили к «очистительной» работе, и вот теперь полтора-два года спустя они имеют полное право сказать, что для очищения русской литературы ими сделано очень и очень много.

Чтобы поставить русскую литературу на должную высоту, акмеистам придется еще много поработать, поле их будущей деятельности безгранично широко. Но, избрав единственно верный путь, они «наведут порядок» в русской литературе.

– Есть, – скромно кончает С. Городецкий под громкий смех всего собрания, – лишь две личности, которые могли бы очистить литературу: ваш покорный слуга и Алексей Толстой.

Часть собрания громко возмущается, другая часть добродушно хохочет над этими новоявленными пророками.

Гораздо интереснее было послушать несколько действительно талантливых стихотворений, прочитанных самими авторами: С. Городецким, М. Зенкевичем, О. Мандельштамом и др.

В конце собрания по предложению председателя литературного общества проф. Батюшкова принят текст приветственного адреса известному историку проф. В. И. Семевскому по случаю исполняющегося во вторник, 29 апреля, 40-летия его ученой деятельности.

Акмеизм, представленный, кроме докладчика, Сергеем Городецким, Мих. Зенкевичем и О. Мандельштамом, выступил в полной боевой готовности и дал генеральное сражение символистам, реалистам, стилизаторам и футуристам. К сожалению, никто из них «боя» не принял: символисты, футуристы и стилизаторы блистали своим отсутствием. А реалисты-критики, которым особенно достается не только, впрочем, от акмеистов, но и символистов (доклад А. Н. Чеботаревской), хранили молчание, прерванное один лишь раз просьбой: вместо теоретических рассуждений о композиции и эйдологии дать несколько живых образцов акмеистической поэзии.

Таким образом, доклад г. Гумилева (искусство аналитическое и синтетическое) особенных споров не вызвал, и выступления Городецкого, Зенкевича и Мандельштама лишь дополнили докладчика, который устанавливает следующее: футуризм есть прямое развитие символизма, вследствие единства их аналитического метода; метод акмеизма синтетичен, и, наконец, как общественное явление, акмеизм выступил на смену боваризму ХIХ века (мечта о преображенной жизни). При этом символисты не обладают способностью «действовать» на нас и без особого напряжения воли поняты быть не могут – что, естественно, нервирует читателя, восстанавливает его против поэта. Что же касается футуризма, то он представляет очень благодарный материал с точки зрения экспериментальной психологии, но, разумеется, к поэзии, к действенным отношениям между людьми никак не относится.

Талантливый Мих. Зенкевич выступил с декларацией культурных прав акмеизма. Если хотите, назовите акмеиста неореалистом. Такое название для него почетнее названия символиста или романтика. Но этот «неореализм акмеизма» не имеет ничего общего ни с обывательским реализмом, ни с подновленным академизмом парнасцев. Представить явление во время его наибольшего напряжения изнутри, наибольшей готовности ко взрыву, а снаружи подвергнуть его давлению, во много раз превышающему давление воздушного столба над землей<,> – вот задача для акмеиста, и такой идеал наиболее соответствует современной культуре. Атлантами этой новой мировой культуры будут великие страны Азии и одной из первых наша Россия.

Сергей Городецкий был куда менее теоретичен. Дело обстоит очень просто: акмеисты приняли призыв «земля наша велика и обильна, но порядка в ней нет». Акмеисты пришли и «кой-какой порядок уже навели».

Эффект получился неотразимый – собрание «засмеялось смехом», какого давно не слыхали стены Литературного общества.

А затем следовала декламация акмеистических стихов, за которые особенно горячо благодарили Сергея Городецкого.
Печатается по: <Без подписи> Акмеисты, футуристы, стилизаторы и пр. // День. 1914. 27 апреля. С. 4. Выступление Зенкевича процитировано в републикуемой заметке наиболее точно: «согласно устному сообщению М. А. Зенкевича (Р. Д. Тименчику), один из корреспондентов взял у него текст декларации и включил в свой отчет» (Мец А. Г. Осип Мандельштам и его время. Анализ текстов. СПб., 2005. С. 55).

Сергей Бобров

Вяч. Полонский

Впрочем, о «Столице и Усадьбе» здесь говорить не место. Внимание мое привлекло другое нововременское начинание – сатирически-художественно-литературное. «Лукоморье» – так называется это начинание. Первый номер вышел только что. Номер бледный и вялый, импотентный какой-то, и прямо непонятно, почему редактор г. Ренников назвал его сатирическим. Неужто только в надежде на легковерность читателя, который свои весьма прибыльные симпатии перенесет с Аркадия Аверченко на него, Ренникова – да на графа Алексиса Жасминова? Вот поистине – надежда, под которой нет никаких логических оснований. Статейка самого редактора, очевидно программная, так слаба, так претенциозна – как претенциозна может быть старая женщина, потерявшая зубы и волосы – и все-таки желающая нравиться. И выводы из этой статейки только такие можно сделать, что, дескать, у ихнего «лукоморья» «русский дух». «Здесь Русью пахнет». Еще бы! Кто в этом сомневался! Не только пахнет: можно сказать – разит. И не просто русским духом – а, так сказать, почти что истинно – русским.

Если попытаться дать заголовок журналу по характеру его содержания, то он мог быть таковым: журнал беспросветной скуки и безнадежной потуги. Есть в нем рассказец: «Линда»; – действие, конечно, в отдельном кабинете – но ни Боже мой! – все честь-честью. Поужинали и ушли – такие нынче нравы чистые стали в Эртелевом переулке. Познакомиться на улице, поговорить о том о сем – к ручке приложиться – еще куда ни шло! – а что бы чего другого – ни под каким видом! Нравственность! Строгость! Пуританство! Есть еще рассказец – какого-то Скарабэ – о женщине-чиновнице, а ведь известно, что ежели нововременец станет о женщине писать, то непременно гадость напишет, так что амбре этого г-на Скарабэ нисколько не удивительно. Есть и афоризмы, над которыми, вероятно, коллективно потела вся редакция «Лукоморья»:

«В Петербурге уже начались сельские работы: – дамы усиленно стали жать руки и косить глазами».

Нравится? очень остроумно – впору самому маститому Алексису Жасминову. А вот еще: «Какое сходство между аэропланом и женщиной? – И аэроплан и женщина сначала портятся, а потом падают».

Ах, г. Ренников! ну зачем вы назвали ваш журнал литературно-художественным? Скажите по совести, где тут литература и какое, извините, здесь художество? Ведь художеством, можно сказать, и не пахнет. О сатире я и не говорю – ибо смешно, смешно думать, что вы и в самом деле ударились в сатиру. Ведь сатира – это ядовитый смех, не правда ли? Сатира ведь – это всегда изобличения пороков, наказание сатирическим бичом? Но что вы будете бичевать, Ювенал вы этакий! Или в самом деле В. В. Розанова ангажируете – пусть бесстыдство да литературную продажность бичует? Или г. Буренин будет у вас на страже литературной честности, а г. Бурнакин к литературным приличиям взывать? М. О. Меньшиков станет за публицистическую порядочность распинаться, а все вы вместе – дружной семьей к идеалам стремиться; зло губить, над пороками издеваться и смехом своим ядовитым вырывать из русской жизни все глупое, продажное, мерзкое, бесчестное, да гнусное? Но неужели вы не понимаете сами, что достаточно вам только захихикать тихохонько, в кулак, где-нибудь в уголку своего Эретелевского переулка над каким-нибудь современным Подхалимовым или Иваном Непомнящим, как мгновенно же услышите резкий, но справедливый окрик: над кем смеетесь? над собой смеетесь! Ибо воистину говорю вам – вредным и грязным источником всяких мерзостей был Эртелев переулок, из коего вы хотите сделать набег на читательский карман – обещая заняться искоренением этих самых мерзостей.

И не странно ли. В этом литературно-нехудожественным отпрыске «Нового Времени» рядышком с маститым В. П. Бурениным угнездилась парочка акмеистов – да каких! «Сами» вожди новейшей поэзии: г. г. Сергей Городецкий и Н. Гумилев. Для начала неплохо. Если г. г. акмеисты и впредь будут действовать с такой же резвостью, то, не боясь быть пророком, предскажу им блестящую будущность: они очень скоро прогремят и, конечно, выдвинутся из тех литературных рядов, в которых до сего времени находились.

В самом деле. О г. Гумилеве мы не говорим, потому что этот поэт в большей степени является еще таинственным незнакомцем. Но г. Городецкий! Сотрудник архилиберальной «Речи», просто либеральной «Русской мысли», архирадикальных «Заветов», – как мог он очутиться в столь теплой компании? Что с нововременцами работают Д. Митрохин и В. Денисов – это не удивительно. Так издавна повелось на Руси, что для художников, особливо голодных, никакие законы литературных приличий не писаны. Для адепта «высокого искусства» важно, прежде всего, чтобы платили – и при этом сколь можно больше. А коли платят, чего ж разговаривать! Прикажут свою морду разрисовать – разрисует! Прикажут публичный дом похабными фресками разукрасить – разукрасит! Но чтобы русские поэты торговали своим творчеством так, как торгует баба пряниками на базаре – это вещь неслыханная.

Я не хочу здесь обижать ни г. Городецкого, ни г. Гумилева. Не хочу также быть в роли цензора нравов и вопить на всю улицу: безнравственность! Хочу лишь зарегистрировать факт весьма характерный для нашего времени.

Деньга прет в литературу и приносит свои требования. Нынче поэт не станет, подобно своему прекраснодушному предку, – невинность соблюдать. Он гонорар хочет получать, а на остальное ему наплевать. Что ж из того, что «Новое время» за все время паскудной истории своей вносило в русскую литературу ложь и разврат, прелюбодейство мысли и торговлю совестью? Что ж из того, что отвратительнейшая страница истории русской журналистики носит имя этого почтенного заведения? По мнению нынешних некоторых поэтов – все это было бы, конечно, уважительно и т. д., кабы денежки это заведение не платило. Ну – а коли платит – какие тут опять-таки разговоры! Не одинаковы деньги что ли в «Речи», в «Заветах», или в Эртелевом? Да, конечно, одинаковы.

Так чего ж разговоры разговаривать?

Да мы и не разговариваем. Мы только на одну черту современности указать хотели. Как, мол, улица нас заедает. Скоро мы за деньги и по мордасам себя лупить позволим, потому что ежели сами себе духовные оплеухи наносим, прогуливаясь под ручку с эртелевскими рыцарями, то большая ли дистанция между ними и оплеухами физическими?

Н. С. Гумилев

Об этом же говорится и в авторском предисловии к сборнику «… будучи именно акмеистом, я был, по мере сил, прост, прям и честен в затуманенных символизмом и необычайно от природы ломких отношениях между вещью и словом. Ни преувеличений, ни распространительных толкований, ни небоскребного осмысливания я> не хотел, совсем употреблять. И мир от этого вовсе не утратил своей прекрасной сложности, не сделался плоским».

«Цветущий посох» всецело состоит из восьмистиший, формы, впервые разработанной во Франции Мореасом. Она удобна тем, что дает возможность поэту запечатлеть самые мимолетные мысли и ощущения, которым никогда бы не выкристаллизоваться в настоящее стихотворение. Сборник таких, «восьмерок» дает впечатление очень непринужденного дневника, и за ним так легко увидеть лицо самого поэта, услышать интонацию его голоса.

Правда, было бы возможно иное отношение к своей задаче: у многих идей есть – антиподы, настолько им противоположные, что даже не угадываешь возможность синтеза. Их сопоставление в двух строфах восьмерки вызывало бы один из самых ярких поэтических эффектов – удивление. Но для этого бы пришлось вскрывать сложные антиномии сознания, опять почувствовать мир опасным и чуть-чуть враждебным, а Сергей Городецкий уже нашел возможность благословить все это деятельное любование — лучшее открытие нашего молодого века.

Господи, сколько прекрасного

В мире всезвездном Твоем…

восклицает он, но, как акмеист, изображает не прекрасное, а свое ощущение от него. Да и что прекрасно само по себе или что никогда не может быть пре красным? В том-то и ошибка эстетов, что они ищут основании для радостного любования в объекте, а не в субъекте. Ужас, боль, позор прекрасны и дороги потому, что так неразрывно связаны со всезвездным миром и нашим творческим овладением всего. Когда любишь жизнь, как любовницу, в минуту ласк не различаешь, где кончается боль и начинается радость, знаешь толь то, что не хочешь иного.
Как жизнь любимая проклята,

Какое горькое вино

Мне в чаше кованного злата

Рукой прекрасною дано!

Но пью, не ведая соблазна:

Ужели зверь небытия

Протянет лапой безобразной

Мне ковш медового питья?

Ой, сосны красные, ой, звоны зарные,

Служите вечерю братам!

Подайте, Сирены, ключи янтарные

К золоторжавым воротам.
У «Цветущего посоха» много недостатков, может быть, даже больше, чем позволено в наши дни для книги поэта с именем. Сергей Городецкий чаще рассказывает, чем показывает, есть восьмерки очень несделанные, есть и совсем пустые; есть ритмические недочеты – шестистопный ямб без цезуры после третьего слога, тот же шестистопный ямб, затесавшийся среди пятистопных; не редки обще-модернистические клише. Но ощущения, создавшие эту книгу, новы и победительны, и в эйдолологическом отношении она является ценным и крайне своевременным вкладом в поэзию.
Печатается по: Н. С. Гумилев Письма о русской поэзии. Сергей Городецкий. Цветущий посох // Аполлон. 1914, № 5. С. 34.

Борис Садовской