Игорь Северянин Ананасы в шампанском!

Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!

Удивительно вкусно, искристо и остро!

Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!

Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!
Стрекот аэропланов! Беги автомобилей!

Ветропросвист экспрессов! Крылолет буеров!

Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!

Ананасы в шампанском - это пульс вечеров!

Я трагедию жизни претворю в грезофарс...

Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!

Из Москвы - в Нагасаки! Из Нью-Йорка - на Марс!

У старушки колдуньи,

крючконосой горбуньи,

козлик был дымно-серый, молодой, как весна.

И колдуньино сердце

в тихо грезовом скерцо

трепетало любовью, как от ветра струна.

На газоне ажурном

златополднем пурпурным

так скучающе-томно козлик смотрит на лес.

Как мечтать хорошо там,

сюпризерным пилотом

отдаваясь стихийно тишине его месс.

Ах, у волка быть в лапах

и вдыхать его запах -

есть ли в жизни экстазней, чем смертельности миг.

И старушке колдунье,

крючконосой горбунье

подарить импозантно лишь рогов своих шик.

Фантазия

Константин Бальмонт

Как живые изваянья, в искрах лунного сиянья,

Чуть трепещут очертанья сосен, елей и берез;

Вещий лес спокойно дремлет, яркий блеск луны приемлет,

И роптанью ветра внемлет, весь исполнен тайных грез.

Слыша тихий стон метели, шепчут сосны, шепчут ели,

В мягкой бархатной постели им отрадно почивать,

Ни о чем не вспоминая, ничего не проклиная,

Ветви стройные склоняя, звукам полночи внимать.

Чьи-то вздохи, чье-то пенье, чье-то скорбное моленье,

И тоска, и упоенье, - точно искрится звезда,

Точно светлый дождь струится, - и деревьям что-то мнится,

То, что людям не приснится, никому и никогда.

Это мчатся духи ночи, это искрятся их очи,

В час глубокий полуночи мчатся духи через лес.

Что их мучит, что тревожит? Что, как червь,

их тайно гложет?

Отчего их рой не может петь отрадный гимн небес?

Все сильней звучит их пенье, все слышнее в нем томленье,

Неустанного стремленья неизменная печаль,-

Точно их томит тревога, жажда веры, жажда Бога,

Точно мук у них так много, точно им чего-то жаль.

А луна все льет сиянье, и без муки, без страданья,

Чуть трепещут очертанья вещих сказочных стволов.

Все они так сладко дремлют, безучастно стонам внемлют,

И с спокойствием приемлют чары ясных светлых снов.

1893

Из сборника «Парнас дыбом»

В искрах лунного сиянья

сквозь лучей его мерцанье

вижу смутно очертанья

я старушки и козла.

Пью любви до края чашу

все слияннее и краше,

но козла в лесную чащу

злая сила увлекла.
Волки мчат во мраке ночи,

это искрятся их очи,

в час глубокий полуночи

козлик в жертву принесен.

На траве белеют ножки,

козьи ножки, козьи рожки,

и старушка по дорожке…

…Старый, милый детский сон.

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далеко, далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.
Ему грациозная стройность и нега дана,

И шкуру его украшает волшебный узор,

С которым равняться осмелится только луна,

Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

И бег его плавен, как радостный птичий полет.

Я знаю, что много чудесного видит земля,

Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Про черную деву, про страсть молодого вождя,

Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,

Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.

Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав…

Ты плачешь? Послушай… далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

1909
Из сборника «Парнас дыбом»

Сегодня ты как-то печально глядишь на ковры

и обои

И слушать не хочешь про страны, где вечно

Послушай, огни погасим, и пригрезится пусть нам

обоим,

Как жрец, разозлившись на пса, смертоносный

вдогонку,

И, кровью песок обагрив, повалился наказанный

пес.

гонга,

унес…

Я – вождь земных царей и царь, Ассаргадон.

Владыки и вожди, вам говорю я: горе!

Едва я принял власть, на нас восстал Сидон.

Сидон я ниспроверг и камни бросил в море.
Египту речь моя звучала, как закон,

Элам читал судьбу в моем едином взоре,

Я на костях врагов воздвиг свой мощный трон.

Владыки и вожди, вам говорю я: горе!

Деянья всех людей – как тень в безумном сне,

Мечта о подвигах – как детская забава.
Я исчерпал до дна тебя, земная слава!

И вот стою один, величьем упоен,

Я, вождь земных царей и царь – Ассаргадон.

17 декабря 1897

Царь всех царей земных, властитель Веверлей

торжественно грядет к священному Мериду.

Царь плавать не умел. И пару пузырей

дает ему жена, избранница Изиды.
И, тело обнажив под сенью пирамиды,

он погрузился в пруд, творя молитву ей.

Но мудрая глава ног царских тяжелей –

осталась голова в объятьях Нереиды.

спешит на озеро царица Доротея

и, к озеру придя, окаменела вдруг.
С тех пор прошли года тягучей вереницей.

Но до сих пор хранит песок скелет царицы

и над водою тень костей берцовых двух.

Гость

Анна Ахматова

Все как раньше: в окна столовой

Бьется мелкий метельный снег,

И сама я не стала новой,

А ко мне приходил человек.
Я спросила: «Чего ты хочешь?»

Он сказал: «Быть с тобой в аду».

Я смеялась: «Ах, напророчишь

Нам обоим, пожалуй, беду».

Он слегка потрогал цветы:

«Расскажи, как тебя целуют,

Расскажи, как целуешь ты».

Не сводил с моего кольца,

Ни один не двинулся мускул

Просветленно-злого лица.

Напряженно и страстно знать,

Что ему ничего не надо,

Что мне не в чем ему отказать.

1 января 1914

Из сборника «Парнас дыбом»

Все как прежде небо лилово,

те же травы на той же земле,

и сама я не стала новой,

но ушел от меня Веверлей.
Я спросила: чего ты хочешь?

Он ответил: купаться в пруду.

Засмеялась я: ах, напророчишь

нам обоим, пожалуй, беду.

с пузырями на правой руке.

И мелькали крутые бедра

на хрустящем желтом песке.

в одинокой любви прошли,

чтобы отдал ты томным водам

свой загадочный древний лик?!

на душе у меня темно.

О, прости, - я не знала, что часто

голова тяжелее ног.

не смертельного ль часа жду?

И я одна каменею

на холодном темном пруду.