Глава восьмая Из Лимерика в Голуэй

Глава восьмая

Из Лимерика в Голуэй

1

Килларни я покинул в морось, которая по пути в Трали перешла в дождь. Вы и представить не можете, какие дожди идут в Ирландии! Ливень не прекращался несколько часов. Деревни и города насквозь промокли. Дождь лился с крыш, взметался фонтанами на дорогах, рокотал в водосточных трубах, с шумом огибал углы. На улицах никого, лишь изредка несчастный заблудший, с мешком на плечах, совершал перебежки от одной двери к другой. Трали, Листоуэл, Атай и Раткул выглядели одинаково — серыми, покинутыми, отданными на милость непогоде.

Неожиданно дождь прекратился. Я стал свидетелем одного из невероятных превращений, не столь уж редких для Ирландии. Я приехал в удивительное место под названием Адир. На мой взгляд, Адир — самая счастливая ирландская деревня. Она такая уютная, зажиточная, вдоль широкой дороги стоят красивые дома, есть даже цветы в палисадниках.

Все в Адире говорит о некоем местном гении. Кто-то полюбил это место, потратил на него деньги и заботливо его обустроил. Я узнал, что за длинной стеной возле высоких деревьев находится имение графов Данрейвенов. Эти графы, как мне сказали, и создали Адир.

Мне очень хотелось остановиться на ночь в очаровательном отеле, носящем графское имя, однако я заставил себя покинуть счастливую деревню и по залитой дождем дороге двинулся в сторону Лимерика.

Лимерик — большой, растянутый город, который, как и Эдинбург, заново отстроился в восемнадцатом веке. В Эдинбурге построили георгианский район с главной улицей Принс-стрит. Почти в то же время в Лимерике появился район, названный Ньютон-Перри, в честь мистера Секстона Перри, позднее лорда Глентуорта. Этот титул впоследствии заменили на графа Лимерика. Новый город мистера Перри — современный Лимерик, хотя старый Лимерик существует до сих пор. Он делится на два города — английский и ирландский, неизбежные и красноречивые признаки англо-ирландской светской жизни (снова напрашивается параллель — Кэннонгейт в Эдинбурге). Древние районы смотрят друг на друга через узкую полоску воды. У английского города все преимущества: он находится на острове, и там есть замок, защищающий от врагов. У ирландского города ничего этого нет, правда, позднее его окружили крепостные стены.

Воспоминания о Лимерике прежде всего будут связаны с красивым мостом через Шеннон. В этом месте река широка и прекрасна. По одну сторону от моста поднимаются массивные круглые башни старинного замка, по другую — одна из достопримечательностей Ирландии, огромный грубый камень, сильно пощипанный охотниками до сувениров. Это — знаменитый Камень Согласия.

Ирландские герои в широком смысле слова миру неизвестны. О них знают только сами ирландцы. Сколько англичан могут сказать что-нибудь о Рыжем Хью О’Доннелле, Сарсфилде, лорде Эдварде Фитцджеральде, Роберте Эмметте или Дэниеле О’Коннелле? Однако где вы найдете англичанина, которому имена Уоллеса, Брюса, Джона Нокса, Марии Стюарт, Монтроза и принца Чарльза Эдуарда не были бы знакомы, как имена героев собственной страны?

Шотландия набросила на свое прошлое вуаль романтики. Ее национальную историю полюбили во всем мире, а Ирландия была слишком занята и не достигла уровня отстраненности, при обретении которого пишут великие исторические романы. Но такое время еще придет.

Ирландские герои великолепны. Их невозможно не заметить на тусклом фоне эпохи. Презирая опасность, они бросают вызов и готовы защитить свои убеждения ценой жизни. Будем надеяться, недалеко то время, когда появится ирландский Вальтер Скотт. Страна его заслужила, и писатель вдохнет жизнь в героев — от Сарсфилда до Коллинза — и покажет миру душу Ирландии.

Первое июля 1690 года.

Летняя ночь. В Дублин скачет всадник. Он направляется в дом лорда Тирконнела, вице-короля Ирландии. Тот, кто видит его, понимает: дело якобитов проиграно. Это слабый и несчастливый король Яков II. «Наш добрый король Яков — отличный и достойный человек, — сказала как-то герцогиня Орлеанская, — но такого глупца я еще не встречала. И таким его сделала добродетель».

В эту ночь он спасал свою жизнь. Он признался леди Тирконнел, что зять, Вильгельм III, разбил его при Бойне. И горько добавил, что ирландская армия бежала.

— Однако, — возразила леди, — ваше величество спаслись.

На следующий день король уехал в Кинсейл. Там он сел на французский военный корабль, и тот, вместе с похороненными надеждами, увез его в ссылку.

Но борьба продолжилась. Стюарты старались восстановить трон отцов. Британия вместе с протестантскими союзниками противодействовала господству католической Франции в Европе. Протестанты Англии и Шотландии боролись с католиками-ирландцами за власть в Ирландии.

Ирландские войска сосредоточились на западном побережье. Тирконнел, такой же некомпетентный, как сам Яков, последовал за своим господином во Францию, и во главе войска якобитов встал Патрик Сарсфилд. В нем текла ирландская и английская кровь. Человеком он был меланхоличным и скромным, но при этом — бесстрашным патриотом. Военную подготовку он прошел в английской армии, дослужившись до офицерского чина. Сарсфилд решил подготовить Лимерик к предполагаемой осаде. В его распоряжении имелось 20 000 пехотинцев и 3500 всадников.

Гарнизон днем и ночью укреплял городские стены, водружал пушки, готовил боеприпасы, и едва приготовления завершились, явился король Вильгельм со своей армией. Он перекрыл все проходы к северу от города. Один человек из роялистской армии сумел проникнуть в Лимерик и отыскать Сарсфилда. Это был дезертир-гугенот. Он сказал Сарсфилду, что король Вильгельм вызвал из Дублина подмогу для прорыва обороны. Они везут порох, пушки и понтоны. Сарсфилд решился на смелую авантюру — перехватить и уничтожить конвой.

В ту ночь Лимерик спал тревожно и недолго. Часовые наблюдали за лагерными кострами противника. Ровно в полночь пятьсот всадников потихоньку выехали из окруженного города. Возглавлял их Патрик Сарсфилд, а с ним был смелый солдат О’Хоган, знавший окрестности, как свои пять пальцев.

Ехали осторожно, в темноте, в северном направлении; обходили вражеские посты. В Киллало перебрались на другой берег Шеннона. Надо было успеть до рассвета. За несколько часов лазутчики достигли плато Кипер-Хилл. Там они скрывались весь день, а нескольких разведчиков выслали вперед: те должны были узнать маршрут конвоя.

С наступлением ночи пятьсот всадников уселись в седла и направились по дороге в Баллинити. Это всего в семнадцати милях от Лимерика. Там конвой остановился на ночь. По дороге Сарсфилд узнал, что враг в качестве пароля использовал его имя!

Когда подошли к лагерю, услышали окрик часового:

— Стой! Пароль?

— Сарсфилд, — ответил Сарсфилд.

— Проходи!

Пятьсот всадников пересекли линию сторожевых постов, пока не послышался громкий возглас ирландского командира: «Сарсфилд — пароль, и Сарсфилд — человек!» Из ножен вылетели пятьсот сабель, и всадники обрушили их на спящий конвой. Все заняло несколько минут. Понтоны разрушили, набитые порохом пушки сбросили на землю дулами вниз, вокруг свалили фургоны. Сверху набросали порох, и пятьсот всадников приготовились увидеть конец осадного обоза Вильгельма.

Сначала была вспышка. Последовавший за тем взрыв разбудил окрестные деревни. Пожар увидели даже в лагере Вильгельма. Конвой взлетел к небесам. Через несколько часов Сарсфилда приветствовали в стенах Лимерика.

Это была первая осада Лимерика. Три дня спустя Вильгельм отплыл в Англию, но война в Ирландии продолжалась.

Произошла и героическая битва на мосту через Атлон. Роялистские войска пытались перейти реку вброд.

— Есть ли среди вас десять человек, готовых умереть вместе со мной за Ирландию? — крикнул сержант Костьюм из драгунского полка Максвелла.

Десять человек под предводительством Костьюма спрыгнули с баррикады и принялись крушить топорами понтоны, пока один за другим не упали под градом пуль. Увидев, как умирают эти храбрецы, еще один герой позвал за собой волонтеров, и другие одиннадцать человек стали рубить бревна. Только двоим из них удалось вернуться в траншеи.

Двадцать пятого августа началась вторая осада Лимерика. Ее открыла страшная канонада сторонников Вильгельма. Лимерик был последним городом в Ирландии, находившимся в руках якобитов. Сарсфилд командовал остатками ирландской армии. Город был окружен, но продержался весь сентябрь. Лишь 3 октября заключили почетный мир, и смелые защитники Лимерика сдались. На большом камне возле моста Патрик Сарсфилд подписал знаменитый лимерикский договор. По этому договору ирландцам предоставлялась полная светская и религиозная свобода, и всем ирландским солдатам, воевавшим за Якова, был разрешен свободный проезд во Францию.

Всего через несколько дней после подписания перемирия в Шенноне появилось французское подкрепление: 3000 обученных солдат и 10 000 добровольцев с вооружением и провизией. Но было слишком поздно! Генерал Гинкель, главнокомандующий Вильгельма, опасался, что Сарсфилд нарушит договор и возобновит борьбу. Однако его опасения были напрасными.

— Мы соблюдаем нашу честь и честь Ирландии, — сказал Сарсфилд.

Под бой барабанов, распустив знамена, ирландское войско вышло из Лимерика на берег Шеннона. Король Вильгельм, бывалый солдат, в войсках разбирался, а потому захотел взять к себе на службу как можно больше солдат Сарсфилда. Письменные приглашения передавались лично. В параде участвовали 14 000 человек, и только 1046 из них вступили в английскую армию, 2000 солдат решили вернуться на свои фермы, а 11 000, во главе с Сарсфилдом, встали под знамена Франции.

Не успели они покинуть берега Ирландии, как перемирие было нарушено. Короля Вильгельма, возможно, в этом нельзя винить, как и в кровавой бойне в Гленко (Шотландия): английский парламент ограничил его в управлении страной. Если бы судьба Ирландии зависела от короны, а не от парламента, все пошло бы иначе, ибо король Вильгельм был благородным солдатом. Результатом ирландского самопожертвования стали законы, направленные против католиков. Одновременно началось сознательное разрушение ирландской торговли шерстью…

Тем временем «дикие гуси», то есть наемники, летели над миром. Где бы ни объявлялись враги Англии, ирландские солдаты оказывались в первых их рядах. Говорят, что с 1691 года, со времен подписания лимерикского договора и до сражения 1745 года близ селения Фонтенуа (Бельгия) на службе Франции погибло не менее 450 000 ирландцев. Ирландская бригада — самое противоестественное явление в военной истории нашего мира. Ирландские католики отомстили за Лимерик при Фонтенуа; ирландские протестанты отомстили за шерстяное эмбарго в битве при Банкер-Хилл. Да пребудет мир с этой великой армией, которая, хотя и пала на иностранной земле и в чужих сражениях, знала, что умирает за Ирландию.

Сарсфилд был убит во время сражения при Ландене 29 июля 1693 года. Его сшибла с лошади выпущенная из мушкета пуля. Раненый, он услышал приказ к наступлению и понял, что англичане отступают. Сарсфилд положил руку на грудь, посмотрел на свою кровь и произнес одну из самых замечательных фраз в истории: «Ох, если бы это было за Ирландию!»

Но это и было за Ирландию. Сарсфилд занял в ирландской истории место, сравнимое с тем, какое занимает в сердцах шотландцев Уильям Уоллес. Он не был вождем клана — ведь кланы разбили, а их вождей вытеснили в горы. Но новая Ирландия вооружалась для битв, и он стал ее первым лидером.

В его последнем восклицании мы прозреваем ту Ирландию, за которую пострадало и погибло так много храбрых людей. Он — один из бессмертных персонажей в истории освободительного движения: великий солдат, благородный человек и патриот.

Ни одна земля не рождала более благородного сына, чем Патрик Сарсфилд.

2

Ирландию можно сравнить со средневековым замком, модернизированным и оснащенным электричеством. Половина помещений не занята, и во многие башни столетиями никто не входил, но в каждой должен быть электрический выключатель! Вернет ли электричество жизнь старому замку и наполнит ли его денежными посетителями?

В том-то, если вернуться к повествованию, и состоит проблема могучей шеннонской электростанции (стоимость проекта — £ 5 000 000). Самая средневековая страна Европы обладает самым современным электрическим оборудованием. На земле мелкого фермера, ведущего хозяйство, как древний вавилонянин, появилась электроэнергия. Теперь он сможет доить коров с помощью электричества. Обитатели беленых лачуг, никогда не видевшие ванны, получили возможность согреть воду, нажав на кнопку.

Куда бы вы ни направились, из скалы или из поля перед вами неожиданно вылезает стальная конструкция в сорок футов высотой. Столбы охватывают территорию Свободного государства концентрическими кругами. Между ними протянута стальная паутина проводов. Они принесут электричество в большие города и отдаленные лачуги Бог-Аллена. Произведут его динамо-машины Лимерика, работающие на воде Шеннона.

Каждый, кто хочет видеть Ирландию мирной и процветающей страной, станет молиться за успех шеннонского проекта, потому что с ним связано будущее Ирландии. По этому поводу, как обычно, существуют две точки зрения. Некоторые ирландцы говорят, что дешевое электричество через несколько лет превратит Ирландию в еще одну Данию. Другие заявляют, что ирландский фермер не станет пользоваться электрической энергией. Кто-то утверждает, что электрификация Ирландии будет способствовать развитию тысяч новых отраслей, а ему возражают: мол, ничто не сделает Ирландию промышленным государством! Оптимисты считают, что электрическая энергия будет такой дешевой, что никто не сможет без нее обойтись. Шеннонский проект, если все сложится, должен вдвое увеличить имеющийся на настоящий момент расход электричества в Свободном государстве.

Немецкий инженер в норфолкской куртке и твидовых бриджах, удобных для езды на велосипеде, объяснил мне суть проекта. Немецкие мозги и ирландские мускулы обуздали реку Шеннон. Около 300 немецких инженеров и техников вместе с 4000 ирландских рабочих работают над проектом с 1925 года.

Мы стояли над электростанцией у селения Арднакруш и смотрели с высоты на самое впечатляющее инженерное сооружение Британских островов. Потрясающий вид! Для могучих вод Шеннона вырыли искусственное русло длиною двенадцать миль. Представьте себе новое русло Темзы: оно бы протянулось от Баттерси до Гринвича!

По пути в новое русло река создаст искусственную Ниагару. Турбины преобразуют водопад в электрическую энергию. И через канал река вернется в старое русло.

Мы смотрели на искусственную долину. По каменистому дну люди ползали, словно мухи. Стоя на выступах, они руководили работой ковшовых экскаваторов и странных машин на гусеничном ходу. Долину перекрещивали железнодорожные ветки. По ним хлопотливо двигались немецкие локомотивы, таща за собой вагоны, наполненные породой. Напротив входа высилась бетонная дамба, а под ней — огромные турбины. Они заработают, когда река устремится к каналу и рухнет в подготовленное ложе.

Вокруг нас слепо двигались стрелы кранов, поднимая тонны земли и глины. По рельсам пыхтя бежали маленькие локомотивы, из окошек кабин торчали блондинистые немецкие головы. Везли по назначению цемент и камень. Далеко позади синели горы Клэр.

Инженера, как и всех немцев, отличала любовь к большим машинам. Взглянув на площадку, выглядящую подобием лагеря кладоискателей в разгар золотой лихорадки, он излил на меня поток статистических данных: сколько породы поднимают в час семь ковшовых экскаваторов, сколько земли переносят диковинные, похожие на танки, монстры, оснащенные электрическими черпаками. Два огромных транспортера — с именем «Крупп» на боку, каждый весом 350 тонн — выстраивали дамбу, швыряли с высоты землю в реку. Инженер с гордостью сказал мне, что все из Германии — 30 000 тонн механизмов, 40 000 тонн взрывчатки для подрывания скал.

Он горделиво смотрел на изумительную сцену. Мы слышали шум динамо-машин на временной станции. Они освещают долину Шеннона из Киллало и приводят в действие все эти кошмарные механизмы…

— А что получит Ирландия? — спросил я.

— Иностранную промышленность! — ответил он без запинки.

— Вы хотите сказать, что это инвестиции иностранного капитала?

— А почему бы и нет? Это означает занятость. Сокращение налогов. Здесь вырастут германские фабрики. Бельгийские фабрики. Возможно, и американские фабрики…

— Бедная Ирландия! — вздохнул я. — Неужели она так и не насладится одиночеством?

Он взглянул на меня, как на сумасшедшего. (Река Шеннон, кстати, часто становилась главным путем для вторжения в Ирландию.)

— А ирландский фермер? — спросил я.

— Фермер? — Инженер пожал плечами.

— Сколько будет стоить электричество?

— Неизвестно.

— Ирландцы говорили мне, что цена этого проекта не пять, а все десять миллионов.

— Этого я не знаю.

— В канун Армагеддона — а, согласно ирландской легенде, он состоится в Курраге — один взрыв бомбы на плотине, и все Свободное государство погрузится в темноту. Верно?

Инженер взглянул на меня с некоторым уважением.

— Да, — подтвердил он. — Одной бомбы хватит.

Возле электростанции выросли два временных городка: один — немецкий, другой — ирландский.

Немецкий городок — удивительное место. Там, разумеется, есть магазин деликатесов, в котором можно купить ливерную колбасу и квашеную капусту. Из окон смотрят крупные блондинки. Маленькие мальчики с коротко остриженными головами и маленькие девочки с длинными локонами возвращаются из школы с ранцами, набитыми учебниками — немецкая грамматика и книги по истории Германии.

Я вернулся к реке. Меня поразила энергия, проявлявшаяся в долине Шеннона. Восхищало мужество людей, взявшихся за грандиозную задачу. Я надеялся, что новая Ирландия станет более счастливой и процветающей страной.

Но окупится ли проект? Вдохнет ли он в Ирландию новую жизнь? Удержит ли людей от эмиграции? На этот вопрос ответа ни у кого не было. Я слышал противоположные мнения. Нельзя забывать, что население страны сократилось с восьми до трех миллионов человек. Между тем на территории Ирландии свободно могло бы поместиться тридцать миллионов человек. С учетом рынков и предприятий, работы хватит, по меньшей мере, для двенадцати миллионов людей. Возможно, шеннонский проект раскроет потенциал страны, создаст новые отрасли промышленности и удержит молодых ирландцев на этом берегу океана. Дело нелегкое, да и времени оно отнимет немало.

По дороге в Лимерик я встретил человека, ведущего коров, сзади катила свинья в тележке, запряженной осликом. Должно быть, он и тысячи таких, как он, — потенциальные потребители электричества. Я подумал, что первым действием агитационной кампании, по возможности, должно быть уничтожение девиза сельской Ирландии: «Нам и так хорошо!»

Англичане сказали бы: «То, что было хорошо для отца, хорошо и для нас, а вы можете убираться ко всем чертям!»

3

В чем очарование Ирландии?

Это очарование страны, которая до сих пор духовно живет в восемнадцатом веке. Ирландия, в отличие от Англии, Франции или Италии, — страна, где людям безразлична механизация. Машины, которые в любой другой стране отправились бы на помойку, до сих пор эксплуатируются ирландским селом. Локомотивы и вагоны, которые, по мнению англичанина, должны быть давно уничтожены, все еще катаются по главным магистралям Ирландии и придают местному ландшафту вид старины. Зато каких великолепных лошадей вы видите в полях! Какие потенциальные победители больших соревнований пасутся на лугах!

Самый бедный фермер в Керри найдет деньги, чтобы покрасить свою тележку, в то время как обеспеченный владелец гаража не считает для себя позором ехать на «форде», брызговики которого привязаны к корпусу веревкой! («Подумаешь, это всего лишь машина!»). Если в ирландский город въедет новый «роллс-ройс», никто не остановится и не восхитится чудом техники.

Такое отношение приятно удивило меня, как и любого другого человека, приехавшего из страны, сходящей с ума от машин и скорости.

Мы идем на аукцион «Кристис» и выкладываем огромные деньги за стулья, изготовленные Чиппендейлом, Хепплуайтом и Шератоном. Мы идем на аукцион «Сотбис» и платим сумасшедшие деньги за книги восемнадцатого века, переплетенные в телячью кожу, и за гравюры того же периода, изображающие охоту и почтовые кареты, мчащиеся по Большой северной дороге, постоялые дворы, где меняют лошадей, и другие сцены «румяного, здорового века». Стало трюизмом утверждение, что каждый век ностальгирует о предыдущем столетии. Мы становимся сентиментальными, когда вспоминаем правление королевы Виктории, и во всем этом, как мне кажется, таится грусть по спокойным дням, которые ушли навсегда, дням, когда наши прадеды, со всеми их грехами и лицемерием, были ближе к земле.

В Ирландии эта эпоха еще не минула. Здесь еще не сгорели свечи восемнадцатого века. Это — страна лошадников и пастухов. Если бы ожили сквайр Уэстон, Джоррокс, Тони Лампкин или доктор Синтаксис¹⁵, возможно, Ирландия была бы единственной страной, в которой они почувствовали бы себя вполне счастливыми. И удивительно: еще более древний и эксцентричный персонаж, чем все остальные, почувствовал бы себя в Ирландии как дома, потому что никто здесь не проявил бы невежливости и не назвал бы его сумасшедшим. Это — Дон Кихот!
В графстве Лимерик есть один дом, укрывшийся за стеной. С обоих концов этой стены имеются две сторожки. Вы можете стучать в дверь и кричать хоть до судного дня, — привратник вас не впустит. В сторожках никого нет, и окна, те, что не разбиты, много лет никто не мыл. Однако в Ирландии внешний вид ничего не значит.

Старые деревья до последнего времени скрывали длинное, низкое здание, портик с колоннами и веерообразное окно над входной дверью. В имении есть конюшня и различные надворные постройки.

Я позвонил в колокольчик. Собаки разнообразной масти и размеров устроили страшный гвалт. Дверь отворил худой человек среднего возраста с лошадиным лицом. На мужчине были бриджи для верховой езды, лосины и куртка из грубого твида, подбитая кожаными полосками на запястьях и плечах. Выглядел он грозно и смотрел на меня холодными глазами; такое выражение лица Ирландия приберегает для сборщика налогов. Шесть или семь собак разных пород яростно лаяли на меня, что не делало прием хоть чуточку теплее.

— Кто вы такой? — сурово спросил мужчина. Одна из собак слетела вниз по ступеням и отрезала мне отступление. На редкость свирепая гончая. Даже в столь опасный для меня миг на ум невольно пришел сэр Оливер Лодж. Собака лаяла и скалила зубы, нехорошо поглядывала на мои лодыжки, а затем попятилась, словно выбирая лучшую цель.

— Молчать, Пэт! — гаркнул мужчина. — Не то угощу кнутом. Поди прочь. И вы тоже, Белл, Ред Мэйд, всем молчать! Кто вы такой, черт подери?

Я сказал, что у меня для него есть письмо от друга.

— Вы друг Майка? — воскликнул он. — Входите, да входите же…

Его манера тотчас изменилась. Он улыбался, как мальчик. Холодная подозрительность уступила место экстравагантному дружелюбию. Друг Майка! Подумать только! Он взял рекомендательное письмо и сунул его в карман куртки, не открывая. И как поживает старый черт? Его кобыла Кэтлин плохо показала себя в Курраге. Видел ли я гонки? Еще бы!

Все время, пока мы обменивались рукопожатиями и шли по коридору, мне казалось, что мы с ним закадычные друзья, встретившиеся после долгой разлуки.

— Мэри, — крикнул он возле лестницы, — иди-ка сюда! К нам приехал друг Майка. Как вас зовут? — спросил он театральным шепотом. — Мистер Хортон приехал повидать нас. Да, друг Майка…

И, несмотря на частые поправки с моей стороны, до самого конца моего визита я так и оставался мистером Хортоном.

Мы вошли в комнату, которая за два столетия ничуть не изменилась. Это был кабинет хозяина. Вернее сказать, это была комната, в которой он подписывал чеки, хранил родословные лошадей и поддерживал связь с миром лошадников. Из золотой рамы на нас смотрел пожилой человек, копия моего хозяина. На старике был парик с косой, табачно-коричневый сюртук и светлый жилет. Судя по носу, по вечерам он не прочь был приговорить бутылку портера. В кабинете я увидел книжный шкаф работы Шератона, наполненный книгами в переплетах из телячьей кожи, письменный стол с грудой бумаг и накрытый для завтрака овальный стол красного дерева.

— Херес или, может, стаканчик виски? — спросил хозяин.

В огромные стаканы с виски он добавил по чайной ложке воды, мы улыбнулись друг другу и уселись за стол. Ирландцы, встречая гостя, к которому расположены, либо хотят создать такое впечатление, всем своим видом показывают, что его появление отодвинуло на второй план остальные дела, и ничто на свете не имеет значения, кроме этой замечательной встречи. Такое поведение заразительно. Оно найдет отклик даже у самого глубокого мизантропа.

И мы заговорили о Майке. О лошадях Майка, об английской жене Майка, об отце Майка и о его знаменитом дедушке, о правительстве, о мистере Косгрейве, о тотализаторе и налогах на выигрыши, о Майкле Коллинзе, его жизни, его смерти, его месте в истории, о шеннонском проекте, о свободной торговле, ирландском сельском хозяйстве и о состоянии коневодства. Затем снова о Майке.

В этот момент вошла жена моего хозяина, Мэри. Она принадлежала к типу живых маленьких ирландок — темноволосых, голубоглазых, моложавых, отлично умеющих обращаться с мужчинами. Вы смотрите на них и восхищаетесь их искренностью, чувством юмора, презрением к условностям, умением поддержать мужской разговор. За всем этим вы словно видите толпу братьев, и все на лошадях!

Она мигом, что называется, ввела меня в семью и объявила, что Майк в своем репертуаре: посылает друга в день, когда кухарка ушла навестить старую мать в Клонмеле и когда на ланч нет ничего, кроме холодного пирога. Может, сходим в огород, нарвем овощей для салата? И мы пошли.

У ирландцев нет претензий среднего класса. Английскому среднему классу постоянно льстят, его ласкают пресса и политики, потому что знают, что он слишком «респектабельный», слишком снобистский и слишком глупый, чтобы взбрыкнуть против фантастического финансового груза, возложенного на его плечи. Людей этого слоя одолевают всевозможные дурацкие социальные фетиши. Никогда нельзя приходить к ним без предупреждения: а вдруг кладовка окажется пустоватой, тогда хозяйка испытает унижение. Но Ирландия обладает здоровой, и я бы сказал, аристократической беззаботностью в отношении подобного: «Принимайте нас такими, какие мы есть, или отправляйтесь ко всем чертям!»

Итак, пока миссис О’М… занималась пирогом и салатом, я пошел с ее мужем осматривать ферму. Восхитился коровами, добрел до огороженного участка возле конюшни, в котором увидел перепугавшихся жеребят. Они галопом помчались прочь, гривы и длинные хвосты развевались по ветру. В следующем загоне находился потенциальный победитель национальных скачек.

Я спросил Майка, как он пережил мятеж и гражданскую войну. Во время мятежа он служил во Франции в составе английской армии, а после войны вернулся в свое имение. Я не мог понять, как он относится к мятежу, но из того, что он говорил об отношении к ирландской армии во Франции — «Вон идут шиннеры!» — было понятно: человек, готовый принять старую социальную и политическую систему, приветствовал новую эпоху. Он был редким экземпляром — ирландец со старой кровью. Его соседа, лорда Икс, земли которого были рядом с его землями, выгнали из деревни. Он был потомком одного из англо-ирландцев, что заняли поместья, дарованные им во времена Кромвеля. Он вытеснил ирландскую семью, которую увезли «в ад или в Коннахт», и люди ему этого не простили. Как все люди его класса, он был англичанином в Ирландии и ирландцем в Англии.

Но мой друг пережил гражданскую войну без приключений. Иногда, сказал он, приходили отряды Свободного государства и размещались у него на постой; в другое время это были республиканцы. И те, и другие вели себя очень вежливо, если не считать подрыва местных мостов, что доставляло некоторые неудобства. Родовые схватки новой Ирландии его не коснулись.

— Идите в дом! — крикнула из окошка миссис О’М…

Поразительно, как в Ирландии исчезают прошлые столетия: вы, словно во сне, переноситесь в другое время. Этот ланч был похож на ланчи, что подавали в этой комнате двести лет подряд. Мы вернулись в век свечей Георга II. Если бы мой хозяин вдруг обратился ко мне и спросил, что я думаю о мятеже принца Чарльза Эдуарда в Шотландии, я не слишком бы удивился: такой вопрос гармонировал с домом, с этой комнатой, с ланчем и общим направлением нашей беседы. Такой вопрос был бы эхом старого дома, шепотом, доносящимся из темного угла.

Собаки тыкались мокрыми носами нам в ладони, и мой хозяин то и дело бросал им кости. Они уносили лакомство, и вскоре из каждого угла комнаты послышался хруст. Время от времени собаки делали короткую паузу и, подняв головы, глядели на хозяина с уважением и обожанием.

Разговор, как и всякий разговор в Ирландии, скакал, словно гном по горе.

Мой друг с негодованием отозвался о том, как во времена «перемен» здесь относились ко многим землевладельцам англо-ирландского происхождения. Сказал, что вместе с виновными пострадали невинные. Многие хорошие люди, всем сердцем любившие страну, вынуждены были уехать, а вслед им сыпались проклятия. Однако ни одна революция не обходится без несправедливости. Я впервые осознал, какой горькой может быть революция для человека, рожденного ирландцем, получившего образование в Англии, исполненного английских предрассудков, но одновременно и ирландских родственных чувств. Внезапно, как это обычно бывает, он обнаружил приставленный к своему виску пистолет сына одного из своих арендаторов.

Станут ли снова оставшиеся в стране англо-ирландцы аристократами?

Он ответил, что это вряд ли случится.

— Ирландия сегодня, — сказал он, — страна без аристократии. Со временем, возможно, и возникнет новая аристократия. Такой-то и такой-то, сын лавочника, станет охотиться, выезжать с собаками, и страна будет выглядеть примерно так, как было прежде, только в седлах будут сидеть другие люди. Что бы ни случилось, лишь бы охота продолжалась…

Я приехал к ланчу, а сейчас уже темнело. С большой неохотой я стал прощаться.

— Зачем такая спешка? Оставайтесь ночевать, — предложила миссис О’М…

Я оглянулся на дом за стеной. Эта стена охраняла несколько акров восемнадцатого века.

4

Я перевалил через горы Клэр и прибыл в серый город Голуэй. В бухте зажигали фонари. В небе медленно угасала невероятная вечерняя заря. Над горами висела тускло-красная дымка, словно пыль, просыпавшаяся из-под колес сказочного экипажа. Атлантика купалась в странном бледно-зеленом свете, чудесным образом сливавшемся с синими сумерками. Потом этот свет погас, и на небо выплыли несколько звезд. Они повисли над синими вершинами Коннемары.

Голуэй принял меня в бархатные объятия, и в первые мгновения я почувствовал себя так, как бывает иногда с человеком, встретившимся с незнакомцем: в мою жизнь вошла новая привязанность. Голуэй не был похож на те места в Ирландии, которые я уже посетил. Казалось, он принадлежит сам себе.

Теперь я знаю, что странная красота, которой, словно пыльцой, присыпан Голуэй, — дух гэльской Ирландии. Это то, что бросает вызов времени, то, что похоже на декларацию веры. Ирландцу, должно быть, Голуэй кажется особенно красивым. Представьте себе, какие чувства испытал бы англичанин, если бы его страна несколько столетий жила под иностранным игом и говорила бы на иностранном языке, а он ненароком явился бы в маленький город в Сомерсете и услышал бы, что люди там говорят по-английски.

Портье в гостинице, выгружавший мой багаж, отогнал от меня решительно настроенную старушку в черной шали, пытавшуюся что-то сказать. Я пошел вслед за ней и спросил, что она хочет. Оказалось, ее муж потерял работу. Сыновья тоже были безработными. Милая дама, когда я положил ей в ладонь шиллинг, сказала:

— Да благословит вас дева Мария и благополучно доставит домой.

Я дважды встречал ее во время своей первой прогулки по Голуэю, и каждый раз она повторяла свое благословение с благодарностью, непомерной по сравнению с той жалкой милостыней, которую она от меня получала. Я чувствовал, что первые мои шаги на запад благословляются свыше…

Я бродил по узким улочкам мимо разрушенных испанских домов: в Голуэе многое напоминает об Испании. Смотрел на квадратные дома с внутренним двором и воротами, отворяющимися на улицу. Магазины тканей встречали меня яркими красками. Я видел штабеля алой фланели, из которой рыбачки — хотя мода и проходит — шьют широкие яркие юбки.

Да это просто город вчерашнего дня! Проклятие Кромвеля легло на Голуэй тяжелее, чем на любой другой ирландский город. Это город мертвых фабрик и рушащихся домов. В Средние века Голуэй был ирландским Бристолем. В самом имени звучат отголоски величия — Лондон, Йорк, Бристоль, Дублин, Голуэй. В таких именах есть что-то высокое и властное.

Четырнадцать англо-норманнских семей Голуэя, завоевали для своего города титул «города купцов». Эти семейства были самыми уважаемыми в Ирландии. Их дети так долго женились друг на друге, что приходилось не раз издавать специальное разрешение для брачующихся. Они заложили богатство города. На набережные выгружали бочки с испанским вином. В портах Испании привыкли к галеонам из Голуэя, да и ирландцам испанские суда были не в диковинку. Во время гражданской войны Голуэй сохранял лояльность Карлу, Кромвель этого не простил, и Голуэй так никогда и не оправился от разгрома.

Сто лет назад население города составляло 40 000 человек; сегодня количество жителей этого некогда мощного порта сократилось до цифры, равной маленькому английскому городку. Сейчас среди руин прошлого величия здесь живут всего лишь 14 000 человек.

В отеле я встретил ирландца, который рассказал следующее: «Во время войны в бухте появилась немецкая субмарина, и капитан отдал приказ обстрелять Голуэй. Молодой офицер, проводивший рекогносцировку, прислал донесение: “Голуэй уже обстреляли, сэр”».

Ирландец думал, что это забавная история, но мне не было смешно.

Я познакомился с маленьким краснолицым ирландцем средних лет. Звали его Майкл Джон. Если вы когда-либо рыбачили в Голуэе, вам он наверняка знаком.

Вместе с ним мы пошли по городу, к церкви Святого Николая, небесного покровителя детей, моряков (и воров!). Там висит колокол, вывезенный (никто не знает, как и почему) из некоего аббатства во Франции. Мы посмотрели на старый испанский дом, в котором родились термин «линчевание» и «закон Линча». Майкл Джон рассказал мне мрачную историю.

В 1493 году Джон Линч Фицстефен, мэр Голуэя, поехал в Испанию для переговоров об улучшении торговых отношений. Его принимал богатый купец по имени Гомес. Сын Гомеса, красивый молодой испанец, вернулся с мэром в Ирландию в качестве гостя. У Линча тоже был сын, Уолтер, и молодые люди подружились. Уолтер Линч был влюблен в девушку по имени Агнес. Отец Агнес, купец, превосходно говорил по-испански и с восторгом принял к себе в дом молодого чужестранца. Уолтер Линч страшно заревновал, и в порыве страсти, зарезал испанца и бросил его тело в море.

Уолтера арестовали, и он сознался в своем преступлении. Мэр приговорил сына к смерти. Но ни один человек в Голуэе не хотел казнить юношу! Толпа попыталась устроить ему побег, но мэр не допустил этого, и на глазах всего народа Линч повесил собственного сына.

— Думаю, он считал, что обязан сделать это, — прокомментировал Майкл Джон, — ради чести Голуэя. Его сын не только совершил убийство, но и попрал законы гостеприимства. После казни Линч пошел домой, и больше никто его не видел…

По странному капризу судьбы «суд Линча» означает сейчас месть толпы по отношению к преступнику.

Мы пошли к лососевой запруде на реке Голуэй. Майкл Джон знает ее, как свои пять пальцев.

— Чуть позднее в этом году здесь будет самое удивительное зрелище в Ирландии, — сказал он. — Вы можете с моста увидеть больших лососей, в тридцать и сорок фунтов. Они пойдут плотно, как сардины в банке! Трудно в это поверить, пока сам не увидишь. Они похожи на большую толпу возле билетной кассы. Рыба из моря пойдет в озера…

Узкая река — единственный выход из моря к озерам.

Река Голуэй — рай для удильщика. Рассказывают, что один рыбак умер здесь от восхищения, но история этим не заканчивается. Местная газета после сообщения об этом событии написала: «Наши читатели будут рады узнать, что удочку, оброненную мистером N, немедленно поднял наш уважаемый горожанин, мистер X. Он обнаружил, что рыба все еще на крючке. После десятиминутной борьбы ему удалось вытащить ее на берег. Оказалось, что это хороший лосось весом пятнадцать фунтов».

Что ж, чудесная эпитафия, подумал я.

Мы пошли по узким деревянным мосткам над ревущей водой и увидели человека с отпорным крюком, которым он убил удивительного лосося. На весах тот потянул на сорок два фунта! Рыбина была величиной с акулу и такая же толстая. В реку опускают две сети, но, по закону, оставляют и свободный проход. Рыба попадает на крючок по невезению или по глупости. В конце недели сети поднимают, что тоже законно: пусть в воскресенье придет из моря разумный лосось.

— Что будете делать с рыбой? — спросил я у человека, взвешивавшего монстра.

— Лондон, — последовал лаконичный ответ.

5

Кладдаг в Голуэе — одно из самых удивительных зрелищ в Европе. Кажется непостижимым, что человек может позавтракать в Лондоне, а на следующий день сидеть за ланчем в этой гэльской деревне.

Не знаю на Британских островах ничего живописнее, чем эта удивительная рыбацкая деревушка. Тут разбросаны аккуратные беленые домики под соломенными крышами. Если вы возьмете три сотни маленьких игрушечных домиков и швырнете их на пол в детской, у вас получится что-то наподобие Кладдага. Это — триумф бессознательной красоты. Дома поставлены под самыми невероятными углами. Задняя дверь одного домика открывается в сторону передней двери соседского дома.

— Как же так вышло?

— Когда Голуэй был еще городом купцов, — пояснил Майкл Джон, — коренные ирландцы вынуждены были жить за городскими стенами. Так и образовался маленький город.

За стенами каждого англо-норманнского города вырастали вот такие «ирландские города». До наших дней уцелел только Кладдаг. Майкл Джон еще помнит последнего «короля» Кладдага. Это поселение несколько столетий соблюдало неписаный закон, за исполнением которого наблюдал старшина, рыбак, как и все прочие. Его вердикты никогда не оспаривались.

Когда сто лет назад была написана книга об Ирландии, «король» по-прежнему имел власть в Кладдаге.
Отдельными общинами по-прежнему управляет «король», избираемый на один год. Действуют также и собственные законы. Одно время воля «короля» была абсолютной, он был могущественным деспотом, однако затем его власть пошла на спад, как это всегда бывает с деспотическими режимами, и сейчас он, по словам одного из его подданных, «что-то вроде лорд-мэра Дублина или другого города». Тем не менее влияние его значительно, и он делает все, что в его силах, буквально бесплатно, ради «блага людей». Он постоянно выслушивает и решает какие-то дела, так как его люди никогда не апеллируют к высшему трибуналу. Даже когда человек из Голуэя обижает того, кто не является жителем Кладдага, он наказывается по их законам. Например, один джентльмен пожаловался на цену трески, которую купил у одной из общин. По его мнению, вкус рыбы не заслуживал столь высокой цены, и он вообще отказался за нее платить. Это противоречило законам Кладдага. Через день или два тот человек пошел купить рыбу для званого обеда в другом районе Кладдага. «Нет, сэр, — ответили ему, — мы не сможем вас обслужить, пока вы не заплатите за треску тому рыбаку». — «А вам-то какое до этого дело? — спросил джентльмен. — Ведь я заплачу вам». — «Только после того как вы расплатитесь с другим рыбаком. Мы, рыбаки Кладдага, стоим друг за друга».
В книге, о которой я упомянул, описывается посещение спорщиками дома «короля»:

«Его величество, однако, был в море, но нас представили “королевской” семье — нескольким детям и внукам, цветущему здоровью которых мог бы позавидовать любой монарх христианского мира».

Мистер Стивен Гвинн сообщил интересные подробности о людях Кладдага в своей книге «Выходные в Коннемаре», опубликованной в 1909 году (сейчас она уже не издается). Одно время он был кандидатом в парламент от этого района.
По моему мнению, — пишет он, — у нас здесь есть потомки не испанцев, а более старой ирландской нации, которая построила на Аранских островах большой форт. Это «фир болг» (люди кожаных мешков). Более высокие и сильные милетские племена вытеснили их в близлежащие горы и острова.

Во время выборов в этой общине обнаружился любопытный раздел мнений. В Голуэе имеются два округа, выбирающих в парламент своих представителей. Мелкие фермеры радостно поддерживают партию националистов — и на словах, и при голосовании, потому что эта партия — часть Ирландии, и их интересуют те же вопросы, что и население. Но с человеком из Кладдага вы можете говорить только о Кладдаге. Вся Ирландия его не интересует. Земельный вопрос его не касается, потому что у него нет земли. Оживление прибрежного рыболовства тоже не принесло ему ничего хорошего: он и раньше рыбачил и имел собственный достаточный рынок.

В одном я убежден: если хотите серьезно побеседовать с жителем Кладдага, говорите по-ирландски. Я пошел однажды познакомиться с людьми и увидел пожилого рыбака, стоявшего отдельно от окружавшей меня говорливой группы. Он не сказал ни слова, но, когда я перешел на ирландский язык, тут же заговорил свободно и красиво. Мы рассуждали на технические темы — о лодках, — и тут я почувствовал нехватку словарного запаса. Рыбак сжалился надо мной и заговорил на отличном английском языке. Потом я спросил: «Почему вы сразу не заговорили со мной по-английски?». Он тут же перешел на ирландский: «Если бы мы заговорили по-английски, вы выглядели бы по сравнению со мной более умным человеком. Ирландский язык — другое дело».
Мистер Гвинн продолжает сообщать интересные наблюдения о людях Кладдага. Как бы я хотел быть с ним в то время!
Через несколько дней мне понадобилось пройти по всей деревне, из дама в дом, и показалось странным, что в три и четыре часа дня в маленьких темных домах сильные молодые люди только-только вставали из постели. Это, впрочем, естественно в рыбацком поселке, поскольку на промысел выходят ночью. Но меня поразило то, чего я не видел в других местах Ирландии: там мужчины считают зазорным ухаживать за младенцами или делать другую работу, считающуюся женской. Но здесь, по меньшей мере, в десятке домов я обнаружил, что мужчина стоит или сидит с ребенком на руке. Он держит его так, как это делает женщина — нежно, точно в гамаке. Любопытное зрелище и очень привлекательное. Жена же большую часть времени торгует на улице пойманной им рыбой. Однако больше всего отпечаталось в моей памяти ощущение замкнутости, отстраненности Кладдага и его жителей. Нигде больше в Ирландии я не встречал таких необщительных и застенчивых людей, с которыми трудно разговориться.
Я прогулялся по Кладдагу ближе к вечеру. Рыбаки ушли в море, и я увидел лишь очень старых людей, стоявших на улице с трубкой в зубах. Один из них словно сошел с испанского галеона. В нем не было ничего от фир болг. Чистый испанец: высокий, худой, смуглый, длиннолицый, с яростными темными глазами и остроконечной бородкой; в ушах тонкие золотые серьги-колечки.

Жаль, что Кладдаг привлек внимание санитарных служб. Многие красивые белые дома были снесены, а на их месте появились уродливые маленькие современные дома, пострашнее безобразных бунгало Сассекса.

Я стал свидетелем зрелища, типичного для современного Кладдага. Из примитивного домика под соломенной крышей вышла элегантная молодая девушка в модной фетровой шляпе, голубом, явно сшитом на заказ костюме и шелковых светлых чулках. Мать проводила ее до дверей.

Женщина принадлежала к другому поколению и, как казалось, другому миру. На ней была широкая красная юбка рыбачки, из-под которой виднелись босые ноги. Одной рукой она придерживала на плечах серую шаль.

— Видите ли, в чем дело, — сказал Майкл Джон. — Девушки переодеваются из рабочей одежды во все самое лучшее и выходят вечером погулять. Самые модные девушки, которых вы видите в Голуэе, вечером возвращаются в лачуги Кладдага…

Навстречу нам, словно королева, шла красивая брюнетка в мужских башмаках! На ее голове высилась большая круглая корзина. Женщины Голуэя носят в ней на продажу рыбу. Сейчас эта девушка придет домой, наденет чулки, туфли на высоких каблуках и маленькую шляпу из черного фетра! Мне было немного грустно оттого, что после столь долгого сопротивления миру Кладдаг капитулировал перед мистером Селфриджем.

— В прежние времена жители Кладдага никогда не женились и не выходили замуж на сторону, — сказал Майкл Джон. — Но с этим покончено. Девушка из Кладдага охотно выйдет замуж за парня из Голуэя.

6

Ночью Кладдаг особенно красив. На улицах нет фонарей. Дорогу в лабиринте домов находишь по свету из окон и открытых дверей. Земляная дорога утоптана ногами поколений, начиная с норманнского покорения Ирландии. В сумерках светятся беленые дома, из труб струится дым. Детей, что днем играли на земляных площадках и перед дверями лачуг, прогнали спать. Тихо, только сверчки стрекочут. В темноте видны силуэты мужчин. Они стоят маленькими группами, говорят по-гэльски. Иногда замолкают и тихо приветствуют кого-то:

— Добрый вечер.

В маленьких окнах светятся огни. Через отворенные двери видны маленькие комнаты с низкими потолками. Там тепло, чисто и уютно, только слишком миниатюрно. Трудно понять, как длинноногие гэлы могут там жить и передвигаться. Непонятно, почему гэлы, ненавидящие стены, не создали более просторных жилищ. Странно смотреть на то, как здесь и в шотландском Хайленде высокие люди наклоняют головы, чтобы не стукнуться об потолок. Возможно, гэлы никогда и не пытались строить себе нормальные дома, потому что при высоких потолках их жизнь была бы такой же жалкой, как и при низких.

За каждой отворенной дверью виден интерьер, отчетливый, словно на картине Питера де Хоха: женщина, склонившаяся над работой. Бросается в глаза красивая алая ткань. Часто слышится плач ребенка и тихий женский голос, поющий ирландскую колыбельную. Пение похоже на ласковые волны, набегающие на берег. В этих комнатах, теплых от торфяного огня и шумных от стрекота сверчков, красный огонек горит перед Святым Сердцем.

7

Парапет моста в Голуэе стерт до гладкости стекла руками тех, кто облокачивается на него, глядя на лосося, идущего из соленой воды. Это одно из главных зрелищ Ирландии.

Поначалу, заглянув в реку, я ничего не увидел. Затем то, что я принял за водоросли, странно задвигалось, и я сообразил, что смотрю на спины сотен лососей. Никогда не видел ничего подобного: огромная рыбья толпа, с еще не смытой морской пеной, почти неподвижна. Носы рыб направлены в сторону озер. Если бы я уронил в реку кирпич, то наверняка убил бы, по меньшей мере, десять рыбин по восемнадцать футов каждая, ибо они дожидались своей очереди, притиснутые одна к другой.

Время от времени одно из чудовищ начинало проявлять нетерпение, и, мускулисто напрягшись, пропихивалось вперед, однако невероятная теснота не давала возможности двинуться дальше, и лосось вынужден был отступать.

Внизу, на берегу стояли трое серьезно настроенных рыбаков. Я смотрел на них по меньшей мере с час, однако ни одной поклевки за это время не случилось. Один рыбак постоянно разбивал воду удочкой над тридцатью мощными рыбинами, но ни один лосось не проявил к наживке ни малейшего интереса!

И все же мужчины должны были ловить в этом месте, потому что платили за это удовольствие два фунта в день при условии, что за три дня могут взять себе только одну рыбу.

Стивен Гвинн, великий рыбак, рассказывал, что один человек за три месяца рыбалки поймал тонну лосося.

Рано утром вы перегнетесь через перила моста и увидите, что за ночь лосось ушел к озерам. Осталось только две или три рыбины. Однажды утром я впервые увидел рыбу, убившую английского короля. Это минога, которой отравился Генрих I. Любопытное создание — наполовину рыба, наполовину угорь. Она лежала на дне между камнями и покачивалась вместе с течением.