ГЛАВА 7 Появляется Роза мира

Оказавшись в Париже и желая возобновить оборвавши­еся связи со своей предыдущей жизнью, Кроули посе­тил Мазерса, которого, несмотря на опасения, возник­шие у него во время разговоров с Беннетом, очень хотел увидеть вновь. Кроули по-прежнему уважал в Мазерсе мага, хотя теперь считал себя уже равным ему и хотел рассказать обо всём, чему научился во время своих пу­тешествий. Кроме того, он рассчитывал забрать некото­рые из своих книг и вещей, оставленных на попечение Мазерса.

Встреча в квартире Мазерса на улице Сен-Венсан на Монмартре прошла в натянутой обстановке. Мазерсу были одинаково неинтересны как увлечение Кроули вос­точными религиями, так и его подвиги на К2, поэтому он выслушал Кроули молча. Кроули, вопреки обыкновению, не стал вдаваться в подробности своего рассказа. Что касается оставленных вещей, то Мазере отдал ему книги, но объявил, что остальные вещи, включая дорогостоя­щий несессер, пока недоступны, поскольку Мазере ме­няет квартиру и вещи упакованы. Кроули так никогда и не получил свои вещи назад. Почти наверняка Мазере, нуждавшийся в деньгах, продал или заложил их.

Главной мыслью Кроули о Мазерсе была уверенность в том, что Мазере является чёрным магом, которому не удалось вызвать своего Ангела-хранителя, но который, тем не менее, сумел вызвать злые силы и демонов. Но это была лишь одна из причин неминуемого разрыва между ними. Самолюбие Мазерса позволяло ему терпеть рядом с со­бой только мелких и незначительных магов, а Кроули не был согласен на вспомогательную роль. Кроме того, Кроу­ли увидел себя будущим руководителем «Золотой Зари» или хотя бы своего собственного ордена. За такое непо­слушание Кроули предстояло пострадать. Мазере нанял женщину средних лет, фигурирующую в записях Кроули просто как миссис М., чтобы она магическими средства­ми воздействовала на Кроули. Она пригласила Кроули на чашку чая, и во время чаепития он обнаружил, что посте­пенно погружается в состояние некой летаргии, причём его рука чувствовала в это время какие-то бархатистые при­косновения. Миссис М. подошла и склонилась над ним, кончиками пальцев коснувшись его запястья. Её волосы спадали каскадом локонов, и это была уже не женщина средних лет, а молодая и прекрасная девушка. Кроули при­шёл в чувство и отнял свою руку. В этот момент она отпря­нула от него, а затем снова приблизилась, ещё прекрас­нее, чем прежде, и быстрая, как кошка. Внезапно она вспрыгнула к нему на колени и попыталась прижать свои губы к его губам. Он поймал её и ухватил за руку. Вокруг её вьющихся волос светилась зеленоватая аура, как будто она была вампиром. Потом её светлые волосы сделались се­дыми. Её кожа сморщилась, а глаза погасли. Она превра­тилась в старуху, затряслась и быстро вышла из комнаты. Неизвестно, насколько правдива эта история. Когда Кроу­ли пересказал её Джеральду Кел л и, художник не придал ей значения, приняв этот рассказ за чистый вымысел.

Окончательный же разрыв с Мазерсом наступил, ко­гда Кроули в сопровождении Джорджа Сесиля Джоунса однажды вечером ворвался в квартиру Мазерса на улице Сен-Венсан, чтобы забрать магические одеяния и пред­меты культа, которые были куплены на деньги Кроули и владельцем которых он себя считал.

Кроули намеревался, вернувшись из своего путеше­ствия, спокойно приняться за магические занятия и под­готовку к Операции Абрамелина, однако ссора с Мазер-сом, а также его собственный интерес к буддизму отвлек­ли его. В это время Кроули до определённой степени считал себя буддистом и, в этом качестве, верил, что при­рода гораздо более важна, чем люди. Субъективные оцен­ки, как он считал, должны бытьотменены, «если и есть хоть что-нибудь, на что стоит тратить время, то найти это мож­но, лишь отвернувшись от всего преходящего». Эта ци­ничная позиция станет впоследствии краеугольным кам­нем его жизни.

Париж ко времени приезда туда Кроули в конце 1902 года был живым и энергичным городом. Наступил модерн, «прекрасная эпоха», художественная жизнь ки­пела. Клайв Белл в своих мемуарах писал о Париже на­чала века как о городе кафе-шантанов, баров и бистро, мюзик-холлов и борделей, городе «омнибусов, жёлтых фиакров и водителей в сияющих белых цилиндрах... го­роде хорошей жизни и низких цен». В этот свой визит Кро­ули остался в Париже до марта 1903 года, но ещё много лет он был частым гостем в этом городе.

Артистический мир, где Кроули предстояло вращать­ся и куда ввёл его Джеральд Келли, доставлял ему боль­шое удовольствие. Здесь он с готовностью присоединил­ся к тем многочисленным эксцентричным оригиналам, которые потакали своим желаниям, подражая артисти­ческим прожигателям жизни. В Англии, как утверждал Кроу­ли, любая «искра индивидуальности рассматривалась как нарушение приличий», тогда как во Франции проявления индивидуальности поощрялись, художники и мыслители становились объектами всеобщего признания, уважения, даже благоговения.

Келли, способный, образованный и обаятельный мо­лодой человек, к этому времени прожил в Париже уже око­ло года и как художник быстро приобретал известность. Считаясь своим в интеллектуальных кругах, он был зна­ком со старшими импрессионистами Клодом Моне и Эд­гаром Дега, скульпторами Огюстом Роденом и Аристи­дом Майолем и являлся близким другом писателя Мар­селя Швоба. Он писал портреты за довольно большие деньги, пополнял свой доход при помощи пейзажей, а его первые картины были выставлены на осеннем Сало­не 1902 года. Это были портреты его сестры Роуз, гос­тившей у него несколько месяцев.

Подобно Кроули, Келли был любителем женщин. Он регулярно влюблялся и разочаровывался, а однажды едва не женился на женщине по имени Сибил Мегинс или, по версии некоторых, Маггинс. Одна из двух сестёр Келли, возможно Роуз, спешно приехала в Париж, чтобы огла­сить семейный ультиматум: если Келли женится, семья перестанет помогать ему деньгами. Однако к моменту приезда сестры женщина успела утомить Келли, и он pa- j зорвал помолвку. Весьма вероятно, что временами одна и та же женщина бывала любовницей как Келли, так и Кроу­ли, возможны также единичные случаи гомосексуальных сношений между ними. Иногда в письмах к Келли Кроули подписывался именем Мод.

При посредничестве Келли Кроули познакомился с Роденом, придя в мастерскую старого скульптора. В это время Родена активно критиковали в прессе за статую французского писателя Оноре де Бальзака. Кроули не разделял эту критику и посвятил скульптуре сонет. Роден, которому приятна была похвала молодого человека,

предложил Кроули написать по стихотворению в честь каждой из его лучших скульптур. Кроули, польщённый и полный желания отблагодарить скульптора за такую честь, написал несколько стихотворений, которые впо­следствии были опубликованы под заголовком «Роден в стихах» и проиллюстрированы литографиями, сделан­ными самим скульптором.

Ещё одним человеком, с которым Кроули познако­мился благодаря Келли, был Марсель Швоб. Знамени­тый эссеист и учёный, Швоб жил в роскошно обставлен­ной квартире на острове Сен-Луи со своей женой слу­гой-китайцем. Жизнь Швоба была нелёгкой. Общество периодически травило его. Он становился объектом ан­тисемитских выпадов, был женат на Маргерит Морено, которая в прошлом была актрисой, кроме того, говорили, что он спит со своим слугой-китайцем. Несмотря на своё положение, близкое к положению изгоя, Швоб устраивал у себя дома литературные вечера. Именно там Кроули свёл знакомство с несколькими писателями. Одним из них был Арнольд Беннет.

Беннет, которому ко времени их знакомства было не­много за тридцать и который именовал себя в это время Енохом Арнольдом Беннетом, опубликовал свой первый значительный роман под названием «Анна пяти городов» в 1902 году. Он переехал в Париж и снимал квартиру по адресу: улица Калэ, 4, на Монмартре. Это был неуклюжий, иногда грубоватый человек, и Кроули заметил, что он «чув­ствовал себя неловко, оказавшись в Париже, в обществе воспитанных и образованных людей», однако, добавляет Кроули, «он был очень польщён той щедрой долей уваже­ния, которой дарили его все окружающие только за то, что он был романистом. Его манера говорить и его вне­шность не возбуждали никаких насмешек в литературных кругах Парижа». Они стали хорошими знакомыми, и Кроу­ли не отказал себе в удовольствии продемонстрировать Беннету вкус к хорошей жизни, которую тот, как состоя­тельный писатель, мог себе позволить.

Один пример благородства Кроули был записан обо­ими — как им самим, так и Беннетом — в их дневниках за апрель 1904 года. Кроули пригласил романиста на обед в «Пайяр». Этот небольшой и скромный на вид ресторан считался одним из лучших в Париже. Кроули заметил, как его гость «был абсолютно сражён почтительным обраще­нием метрдотеля, который оченьхорошо меня знал, а его изумление от той роскошной обстановки, в которую он попал, было по-детски очаровательным». Кроули обра­тил внимание и на то, как «особый говор Беннета» — Бен-нет был родом из Стаффордшира и ещё не избавился от своего северного акцента — «сделал его английскую речь восхитительно косноязычной». Что касается записи в днев­нике Беннета, то она гласит: «В ответ на телеграмму я от­правился пообедать с Алистером Кроули... На Востоке он был произведён в "ханы", поэтому на нём был красный жилет, тяжёлый от украшений, а на руке красовалось са­мое большое кольцо, которое мне доводилось видеть. Мне понравилось, как он выглядел. Он сказал, что некие специалисты, изучающие человеческий мозг, сообщили ему, что качество мозга определяется не количеством фактов и идей, хранящихся в нём, а числом связей и со­отношений, установленных в мозгу между этими фактами и идеями. Я сказал: "Конечно"». Кроули со своими ярки­ми жилетами и экстравагантно крупным кольцом произ­вёл на Беннета такое сильное впечатление, что романист написал о нём в воспоминаниях о Париже под названием «Парижские ночи», где Кроули присутствует под именем Махатмы.

Кроули был частым гостем ресторана «Пайяр». Однаж­ды он привёл туда Клайва Белла, но тот не был подобающе одет. Кроули это не остановило. После того как им указа­ли столик, Кроули тотчас пошёл к метрдотелю и сказал ему, что Белл является русским князем. После этого ник­то не обратил внимания на одежду Белла. Впоследствии Белл вспоминал, что, когда они вышли из ресторана, Кро­ули, как это было для него характерно, предположил, что с них взяли втридорога.

Ещё одним из любимых мест Кроули был ресторан «Белая кошка» на улице Одессы. Над рестораном распо­лагалась небольшая комната, где собиралась «интерна­циональная компания писателей, художников, скульп­торов, студентов и их друзей», большинство которой со­ставляли выходцы из Великобритании и Америки. Обед здесь всегда стоил два с половиной франка. Во вступле­нии к «Подснежникам из сада викария», книге, которую Кроули написал в 1904 году, он называет этот ресторан «У рыжей собаки», а себя и Келли обозначает как «D— и L—, первый — поэт и философ, второй — художник и, боюсь, что педераст. Близнецы по образу мысли, эти двое были непобедимы в спорах и в совершенстве владе­ли каждый своим искусством... Их боялись, поскольку один из них слыл шарлатаном, но никогда в отношениях между мужчинами не бывало столько доброжелательно­сти, столько братских чувств. Связанные взаимным ува­жением, даже тогда, когда их мнения расходились... они представляли собой пару, исполненную такого благород­ства и такой гармонии, каких, вероятно, ещё не знал мир». Замечание Кроули о том, что Келли был педерастом, ка­ковым он почти наверняка не являлся, намекает, тем не менее, на интимные отношения между ними.

Наслаждаясь ресторанными компаниями, Кроули знал, что «на Белой кошке есть и несколько блох, чьё от­ношение к искусству весьма сомнительно, людей, кото­рые надоедают, но избавиться от которых так же сложно, как освободиться от ненужных вещей, скапливающихся в доме. Но иногда какой-нибудь незнакомец представит вам по-настоящему забавную персону». Одной из таких блох оказался американский художник по имени Пенрин Стенлос, который неплохо зарабатывал на жизнь, «делая серии набросков, небрежных, как паутина, и изображаю­щих американских легкомысленных красоток в разнооб­разных позах». Рисунки были непристойными. Кроули счи­тал, что Стенлос «в полной мере обладает очарованием новой копеечной игрушки».

Однако в той же «Белой кошке» Кроули предстояло познакомиться с человеком, который очаруется им са­мим и вскоре сделает его главным героем своего рома­на. Речь идёт об Уильяме Сомерсете Моэме, родившем­ся в Париже в 1874 году.

Неизвестно, когда именно они познакомились, но наи­более вероятно, что это случилось в один из приездов Кроули в Париж в 1904 году. Представил их друг другу всё тот же Джеральд Келли. Его сестра Роуз была подругой жены Чарлза, старшего брата Моэма, юриста, руководив­шего парижским филиалом семейной юридической кон­торы, у которого и остановился молодой писатель.

Моэм не произвёл на Кроули впечатления. Молодой человек, по его мнению, «несмотря на свои заявления о том, что он очень хочет стать литератором, был настоль­ко очевидно неспособен к литературному труду, что, бо­юсь, нам хватило жестокости высмеять его, когда он по­явился в "Белой кошке"». Его произведения были «сдела­ны на скорую руку, плагиат в них был просто невероятен», однако Кроули не мог отказать Моэму в наличии у него «оригинального и живого» воображения. Самым жесто­ким критиком Моэма был канадский писатель Джеймс Уилсон Моррис, но больше всего запомнился Моэму имен­но Кроули.

Моэм увлёкся личностью Кроули как писатель. Он счи­тал Кроули хвастуном и шарлатаном, однако загадочной и парадоксальной фигурой, как будто напрашивающейся на страницы художественного произведения. За первые шесть месяцев 1907 года Моэм написал роман под на­званием «Маг». Магом, естественно, был Кроули. Другие завсегдатаи «Белой кошки» тоже были почти буквально изображены в повествовании. Морриса в романе звали Уорреном. Ещё один из ненавистных Моэму задир из ху­дожественного мира, американский художник Родерик О'Коннор, в романе стал О'Брайеном. Кроули был пред­ставлен в романе под именем Оливера Хаддо.

Во введении к новому изданию своего романа в 1956 году Моэм написал о Кроули:

Он не понравился мне сразу и, тем не менее, заинте­ресовал и привлёк меня. Он был великолепным рас­сказчиком и говорил удивительно хорошо. Мне сказа­ли, что в ранней молодости он был потрясающе кра­сив, но ко времени моего знакомства с ним он уже набрал вес, а его волосы начинали редеть. У него были прекрасные глаза и такой взгляд — не знаю, был ли он свойственен ему от природы или приобретён, — что, когда он смотрел на вас, казалось, что этот взгляд направлен куда-то за вашу спину. Он был шарла­таном, но не абсолютным шарлатаном... Он был лжецом и до неприличия хвастливым человеком, но, странным образом, он действительно сделал кое-что из того, чем похвалялся... Кроули рассказывал фан­тастические истории о своих приключениях, но труд­но было понять, говорит ли он правду или просто ду­рачит вас.

Хотя Моэм никогда не скрывал, кто послужил прото­типом для Оливера Хаддо, этот персонаж «ни в коей мере не являлся портретом Кроули. Я сделал своего героя бо­лее мрачным и более жестоким, чем был Кроули. Я наде­лил его магической силой, которой Кроули, несмотря на свои утверждения, конечно, никогда не обладал». Тем не менее во время написания процитированного введения к роману Моэм сказал Кристоферу Ишервуду, что знал в своей жизни только двух по-настоящему порочных лю­дей: Кроули был одним из них.

Самоуверенный, рослый, многословный, тучный че­ловек, Хаддо впервые предстаёт перед читателем, вхо­дя в ресторан «Чёрная собака». Он зовёт официантку Мари — такая официантка действительно работала в «Белой кошке» — и говорит: «Освободите меня от это­го пальто. Найдите подходящий гвоздь для моего сомб­реро». Заметив Уоррена, он произносит: «Как печально видеть, о великолепный Уоррен, что этот прекрасный аперитив заставил ваши сияющие глаза потускнеть». Морриса нередко можно было видеть пьяным. Сюжет начинает разворачиваться, когда Хаддо оказывается от­вергнутым молодой женщиной, которой затем мстит, насылая на неё проклятие и принося её в жертву во вре­мя эксперимента по изготовлению гомункулуса. Париж­ская репутация Кроули, хотя и не заходила столь далеко, всё же подразумевала наличие у него известной власти над женщинами.

Когда «Мага» напечатали в 1908 году, Кроули был не­вероятно удивлён. Вот он и попал в литературу. Хаддо жил в доме под названием Скин, явно подразумевавшем Болескин, а в разговорах этого персонажа слышались бесе­ды Кроули с Моэмом, причём даже манера говорить была воспроизведена. Кроули понял, что Моэм «взял несколь­ко самых частных, самых личных фактов моей жизни... Он добавил некоторые из множества абсурдных легенд, сло­женных обо мне. Он собрал всё это вместе при помощи бесчисленных лоскутов бумаги, вырезанных из книг, кото­рые я попросил Джеральда [Келли] купить. Я никогда не предполагал, что плагиат может быть настолько разно­образным, всесторонним и бесстыдным». Эта книга пред­ставляла собой, как считал Кроули, «поразительную смесь краденых вещей».

Кроули был не столько разгневан, сколько оскорблён плагиатом Моэма, но ему удалось отомстить, написав ре­цензию на роман в журнале Vanity Fair 30 декабря 1908 го­да. Подписав свою статью именем Оливера Хаддо, он указал в ней на основные случаи плагиата в романе, при­ведя параллельно оригинальные тексты, в том числе из книг Мазерса, Элифаса Леви, Г. Уэллса и Александра Дюма. Фрэнк Харрис, главный редактор Vanity Fair, не поверил Кроули, которому пришлось в доказательство справедливости своей критики принести указанные кни­ги в редакцию журнала. Через несколько недель Моэм и Кроули встретились. Пристыженный Моэм обратил внимание Кроули на несколько случаев литературного во­ровства, которые тот не заметил. Кроули, пояснив, что его рецензия была ограничена объёмом журнала, ска­зал Моэму: «Я почти желал бы, чтобы вы были хорошим писателем». Следует полагать, что в этих словах не было пренебрежения: Кроули говорил то, что думал. Если бы Моэм был признан и знаменит, то литературная реклама в виде его романа сослужила бы Кроули — или, во вся­ком случае, его самолюбию и репутации — хорошую службу. Позднее Кроули замечал: «Я должен благодарить [Моэма] за несколько записанных образчиков моего остроумия... Я был нисколько не обижен на попытку изо­бразить меня как отвратительного негодяя и подлеца, поскольку он в своей книге отдал должное тем моим ка­чествам, которыми я гордился... Он приписал мне опре­делённые характеристики, которые хотел представить омерзительными, тогда как на самом деле они были ве­ликолепны... В действительности [книга] былатаким гим­ном моему гению, на какой я и не мечтал кого-либо вдох­новить». Ещё одно доказательство признания книги со стороны Кроули заключается в том, что впоследствии он использовал имя Оливера Хаддо в качестве литератур­ного псевдонима.

К марту 1903 года Кроули снова овладело беспокой­ство. Он всегда быстро уставал от любых мест и занятий. Ему легко всё наскучивало, он ненавидел светскую жизнь, рутинную работу и находился в вечном поиске новых впе­чатлений. Путешествия были самым простым способом избавиться от рутины. О своём нетерпении он писал так: «Я радуюсь любой смене обстановки, любой новой точке зрения. Я хочу учиться новому. Я хочу развивать свой ум». Для него не было закрытых путей, и в автобиографии, на­писанной им в зрелом возрасте, он утверждает:

Беспокойные передвижения Кроули не всегда имели вид заморских путешествий по экзотическим местам. В период между 1902 и 1905 годами он беспорядочно перемещался между Лондоном, Болескином и Парижем, повинуясь почти лишь собственной прихоти. Кроули ни­когда не был ограничен ежедневной работой. Кроме того, как писатель, большей частью самостоятельно финанси­рующий издание своих книг, он никогда не сталкивался с необходимостью закончить работу к сроку. Вот почему он мог делать то, что ему вздумается, идо того времени, пока его денежные запасы не истощились, постоянно на­ходился в движении.

На этот момент Парижа было с него достаточно. Го­род постепенно терял свою привлекательность, а здеш­няя атмосфера начала действовать на него таким об­разом, что он даже оказался помолвлен, но разорвал помолвку, как только понял, что «плывёт по течению вступ­ления в брак лишь по причине полного отсутствия душев­ной энергии». Эта любовная история стала поводом для написания нескольких стихотворений, в том числе «Поце­луя» и «Эйлин» (последнее стихотворение названо, веро­ятно, в честь невесты), что, однако, не возымело для де­вушки никаких последствий. Что ни говори, она не отно­силась к самым ярким представительницам женского пола. Кроули дал ей почитать рукопись своей книги «Песнь как меч», работу над которой он завершил в Пари­же и передал Филиппу Ренуару, парижскому издателю и печатнику, с тем чтобы тот выпустил издание ограни­ченным тиражом в пятьсот экземпляров. Среди прочего в своей книге Кроули упоминал, что изучал труды Элифаса Леви и коптские криптограммы. Однажды девушка спросила Келли, которому позировала, что означает «копт­ский». Тот ответил, что это язык древних коптов. Тогда она задала вопрос о значении слова «криптограммы». Келли, по словам Кроули, ответил, что это язык древних крип-тов, разразился смехом и «разочаровался в человече­стве».

Среди других женщин, промелькнувших в жизни Кро­ули за четыре месяца, проведённых им в Париже, была англичанка, вдыхавшая эфир, акробатка и натурщица с лицом таким «круглым, твёрдым, маленьким и миловид­ным», как кнопка, на которую застёгивается ботинок, и Нина Оливье, которую Кроули в одном из стихотворений назвал «маленькой смеющейся искрой греха». Многие из этих женщин стали героинями сборника стихотворений Кроули под названием «Звезда и Подвязка», опублико­ванного в 1903 году: Звезда символизировала его неве­сту, а Подвязка — Нину, которая позднее стала известной парижской куртизанкой.

Непосредственно перед своим отъездом в Лондон Кроули стал косвенным участником одного из громких скандалов того времени. Скандал касался генерал-майо­ра сэра Гектора Арчибальда Макдоналда, героя судан­ской кампании и бурской войны, а в то время губернатора Цейлона. Со стороны графа Робертса и короля Эдуар­да VII ему было предъявлено обвинение в гомосексуализ­ме. Военному трибуналу предстояло рассматривать его дело в апреле. Он прибыл в Париж 20 марта проездом по пути в Марсель и Коломбо. Через четыре дня Кроули «случайно зашёл в парижский отель "Регина"... За сосед­ним столиком, тоже в одиночестве, сидел сэр Гектор Макдоналд. Он узнал меня и пригласил за свой столик. Он казался неестественно спокойным; но по его разго­вору было ясно, что он испытывает острые душевные страдания. Он сказал мне, что направляется на Восток. Разумеется, я не показал, что мне была известна цель его поездки, а именно защита от обвинения в сексуаль­ных отклонениях, предъявленного ему на Цейлоне». На следующий день скандальная информация появилась во французском издании New York Herald. Макдоналд купил экземпляр газеты, поднялся в свой гостиничный номер и застрелился. Через два года, когда Кроули сно­ва оказался на Цейлоне, он встретил группу шотландских священников, которые приехали с целью вернуть Макдо-налду его доброе имя. Это было нелёгким делом, пото­му что обвинение представило со своей стороны семь­десят семь свидетелей. Кроули несколько успокоил их, сказав, что не стал бы доверять ни одному из свидетелей, и добавив, что «чем больше среди свидетелей ни­кому не известных личностей, тем более велика вероят­ность, что это нанятые за деньги лжецы».

В апреле Кроули покинул Париж и отправился в Лон­дон, где встретился с Экенштайном, после чего оба они, не теряя времени, сели в поезд, шедший в Инвернесс, и наконец приехали в Болескин. Кроули забыл свой бу­мажник со 150 фунтами стерлингов под подушкой в спаль­ном вагоне и был не склонен за ними возвращаться. Однако Экенштайн был непреклонен. Они вернулись на станцию, их провели в маневровый парк, и бумажник был найден. Если бы не Экенштайн, этот эпизод стал бы для Кроули подтверждением того — как он сам объяснил бы это, — что нельзя допускать, чтобы материальные сооб­ражения определяли жизнь и поступки.

За время отсутствия Кроули Болескин приобрёл у со­седей определённую репутацию. «Я почти не сомнева­юсь, — утверждал Кроули, — что демоны Абрамелина, кем бы они ни были, устроили себе в доме неплохую резиден­цию и посвящали некоторое количество своего свобод­ного времени запугиванию местных жителей». Это обсто­ятельство в совокупности с тем фактом, что, как счита­лось, дом нередко посещала отрубленная голова Саймона Фрэзера, лорда Ловата, который был казнён в 1747 году за то, что встал на сторону Миляги принца Чарли9, за­ставляло местных жителей вдвойне трепетать перед домом и обходить его стороной. Те, кому случалось вече­ром проезжать по дороге, идущей вдоль озера, предпо­читали сворачивать на пролегающую более высоко пус­тынную дорогу через Гленн-Лиат, чем ехать мимо Болес-кина. Кроули утверждал, что слышал, как голова лорда катится по коридорам дома, а однажды сообщил, что она

9 Кличка Карла Марии Стюарта, одного из шотландских претенден­тов на британский престол, появилась на поверхности бильярдного стола, но всё это маловероятно. Болескин действительно был построен как охотничий дом для одного из членов семьи Ловат, и в те­чение некоторого времени после того, как Ловат был обез­главлен, за домом, видимо, следили. Кроули же лишь до­страивал свой мистический ореол и немного шутил.

Какое-то время они с Экенштайном рыбачили и совер­шали восхождения на близлежащие горы, но, как только Экенштайн уехал, Кроули вновь овладела скука, разгоняе­мая только случайными визитами управляющего семей­ства Кроули, Льюиса Чарлза Ричарда Данкомба Джуэла, сына одного из «плимутских братьев» и знакомого Кроули по Стритхэму. Джуэл отрёкся от веры своей семьи ради католицизма, и этот факт привёл Кроули в восхищение, после чего он пригласил Джуэла в гости и предложил ему упомянутую должность. Джуэл, который называл себя Лю­довиком Камероном, носил шотландку, был завзятым спортсменом и якобитом, с радостью согласился.

Как правило, при отсутствии посетителей всё свобод­ное время Кроули было занято магией, но теперь даже она неспособна была пробудить его энтузиазм. Вместо того чтобы заниматься магией, он читал, ходил на ры­балку и потешался над Обществом бдительности. Осно­ванное в Лондоне, это общество представляло собой в отношении прелюбодеяния то же самое, чем было Обще­ство трезвенности в отношении алкоголя. Кроули напи­сал секретарю общества письмо, жалуясь на то, что в кро­шечном городке Фойерс, в миле с небольшим от Болес-кина, очень остро стоит проблема проституции. Общество исследовало этот вопрос и доложило, что не обнаружило никаких вопиющих признаков проституции в указанном населённом пункте. На это Кроули саркастически ответил: «Вопиющим является её отсутствие, глупцы».

В течение месяца с 16 июня по 12 июля 1903 года Кроули вёл растительную жизнь. У него отсутствовала всякая «движущая сила и полностью исчез какой-либо эн­тузиазм». Он даже не писал стихов, считая, что «источник лирики совсем пересох».

Однако он был на пороге резкого и совершенно не­ожиданного поворота своей жизни.

Тринадцатого июля Кроули отправился в Эдинбург, чтобы пополнить винный погреб Болескина, «нанять себе кого-нибудь в экономки» и встретиться с Джеральдом Келли, которого он собирался сопроводить на курорт Стратпеффер, находившийся в сорока милях от Болески­на, где мать Келли в это время проходила лечение. В Эдин­бурге Кроули вновь посетила муза, и он написал короткую пьесу под названием «Пожиратель богов».

Кроули предложил Келли заехать в Болескин, и тот принял приглашение. До Инвернесса они добрались на поезде, а затем на лодке доплыли по Лох-Нессудо мес­течка Фойерс. Нотут, несмотря на присутствие Келли, скука возобновилась. Экономка, которую Кроули в автобио­графии называет «рыжая Арабелла», ещё не прибыла из Эдинбурга, чтобы занять свой пост, поэтому пока не могла удовлетворить хозяйственные и сексуальные нуж­ды Кроули. (Она должна была воплощать его представле-ния об идеальной женщине, такой, которую можно «до­стать с полки, когда нужно, и относительно которой мож­но быть уверенным, что она не покинет своей полки, если этого не требуется».) Чтобы разогнать скуку, Кроули про­бовал заниматься буддийской медитацией, но это не во­зымело почти никакого эффекта. Он приободрился толь­ко тогда, когда Келли пригласил его к себе, на курорт Стратпеффер. Отправляясь в путь, Кроули облачился во все свои шотландские регалии и выглядел настоящим шот­ландским помещиком.

На курорте Кроули встретил Келли, его мать Бланш, сестру Роуз и средних лет адвоката по фамилии Хилл, ко­торый пытался ухаживать за Роуз и который представлял собой, по мнению Кроули, «самое скучное и самое тупое человеческое существо из всех, кого он когда-либо встре­чал». Через несколько дней, 11 августа, у Кроули состоял­ся разговор с Роуз, которая призналась ему, что нахо­дится в очень затруднительном положении.

Превосходя Кроули по возрасту примерно на год с небольшим, Роуз была вдовой. Два года она прожила на юге Африки со своим мужем, майором Медицинско­го корпуса Королевской армии по фамилии Скеррит, но он умер в 1897 году. В этом браке не хватало какой-то живой искры. В настоящий момент она была обручена с американцем по фамилии Хауэлл, который учился с Джеральдом Келли в Кембридже. Предстоящая женить­ба была в значительной степени устроена усилиями её матери. Тем временем она состояла в любовной связи с женатым человеком по имени Фрэнк Саммерс. Её се­мья подозревала это, потому что Роуз, нуждаясь в день­гах, солгала матери, сказав, что она беременна, чтобы получить сорок фунтов на аборт. Деньги были потрачены на украшения.

Роуз легко завоёвывала мужчин: она была не только привлекательной женщиной, но и кокеткой. Кроули писал о ней: «Физически и духовно Роуз производила на муж­чин такое завораживающее впечатление, подобного ко­торому я не наблюдал раньше нигде. Она была похожа на героиню романтического романа, Елену Троянскую или Клеопатру, однако в ней было больше страсти, и она не сулила гибели. В сущности, это была очень хорошая жен­щина». Кроули писал, что у неё была идеальная фигура, в меру полная и в меру стройная, миловидное лицо без всякой смазливости. В ней не хватало только Красоты с большой буквы, того, что Гёте называл "налётом стран­ности". Это была яркая индивидуальность, способная при­тягивать к себе; интеллекту неё отсутствовал, но она об­ладала способностью адаптироваться в любой компании настолько, чтобы всегда к месту произносить ничего не значащие вещи. Очарование, грация, энергия, такт, мане­ры — всё это необычайно захватывало».

Выслушав историю Роуз, Кроули был возмущён. Ему самому довелось испытать на себе семейный диктат, по­этому он понимал её. Кроме того, он если и не влюбился в неё, то, во всяком случае, оказался под воздействием чар её кокетливого обаяния. Предложенный им выход из её затруднительного положения был прост и типичен для его импульсивной натуры. Она выйдет за него замуж, и, как только они будут связаны узами брака, он вернётся в Бо-лескин, а она отправится в объятия Саммерса и никогда больше не увидит Кроули. Это было по меньшей мере странное решение, но Роуз согласилась на него. Кроули рассказал об этом плане Келли, который принял его за оче­редную несерьёзную выходку Кроули. Но он ошибался.

Кроули выяснил, что если они с Роуз явятся к шерифу графства и выразят обоюдное желание вступить в брак, то он сможет поженить их тут же, на месте. Позднее Кроу­ли писал об этом моменте, что у него возникло «естествен­ное для молодого человека интуитивное чувство, что он принимает важное и твёрдое решение, что он, поступая так, вызывает неких неведомых богов». Никем не сдержи­ваемый, он решил, что должен пройти через это, и насле­дующее утро, 12 августа — по иронии судьбы первый день сезона охоты на шотландских куропаток, — он и Роуз ещё до рассвета отправились в контору шерифа в Дингуолл.

Во время недолгого путешествия на поезде оба чув­ствовали себя несколько неестественно. Даже Кроули вы­нужден был признать, что в их отношениях «появилось нечто странное, когда всё было уже сказано и сделано», однако его успокаивала мысль, что ему «не придётся жить с ней. Всё, что требовалось, — это сделать её свободной».

Приехав в Дингуолл, они разыскали дом шерифа. Ше­риф ещё не встал с постели, но его служанка сообщила им, что необходимую процедуру может провести любой юрист, и указала, где найти одного из них. Ранним утром, ещё до завтрака, перед лицом юриста Александра Росса, чья контора располагалась на Таллоч-стрит, в Дингуолле, они дали согласие на вступление в брак и были объявлены мужем и женой. Росс и его секретарь были свидетелями. В документах Кроули значился как Алистер Кроули Мак-Грегор, землевладелец (холостяк); Роуз была записана как РоузСкерритМак-Грегор (вдова). Кроули, одетый в шот­ландку и имевший при себе шотландскую кожаную сумку с мехом, вынул из ножен кинжал и поцеловал его, тем са­мым скрепив свой обет. Дело было сделано.

В это время Келли, обнаружив, что Роуз, судя по все­му, сбежала с Кроули, поехал вслед за ними следующим же поездом, чтобы помешать происходящему. Но он опо­здал. К моменту его прибытия оставалось только сооб­щить о заключении брака шерифу.

После завершения церемонии невеста и жених рас­стались. Роуз вернулась на курорт Стратпеффер, а Кроу­ли сел на первый же лох-несский пароход, идущий в Фой-ерс. Во время пути Кроули, вероятно, был в смятении. У него определённо были серьёзные опасения относитель­но последствий того, что он сделал. Прежде, какому бы внезапному импульсу он ни поддавался, это не имело ни­какого серьёзного продолжения и не связывало его юри­дически . И вот менее чем за двадцать четыре часа он из беззаботного холостяка превратился в мужа, пусть, со­гласно договорённости, и заочного.

Вернувшись на курорт Стратпеффер, Роуз попала в кипящий котёл. Её мать была в ярости, Джеральд Келли был взбешён. Претендовавший на её руку адвокат Хилл пытался аннулировать брак между Кроули и Роуз. Из Болескина в качестве посредника был прислан Данкомб Джуэл. Действительно, хотя брак был законным, процедура не считалась завершённой до момента регистрации. Как Кроули, так и Роуз имели возможность передумать. Но этого не произошло, и вот 17 августа Алекс Дьюар, заместитель судьи графства Росс, Кромарти и Сазерленд, вы­писал свидетельство о браке в Дингуолле.

Когда всё это было сделано, молодожёны, далёкие от мысли о медовом месяце, каждый со своей стороны при­ехали поездом в город Кайл-оф-Лохалш, что на запад­ном берегу Шотландии, и поселились в привокзальной гостинице, чтобы всё обсудить. Кроули «пошёл взглянуть на море и надеялся, что в нём будет не слишком холодно топиться», утешил себя шампанским, нацарапал стихо­творение на листочке меню и отправился к Роуз в их но­мер на двоих. Кроме того, он чувствовал, что влюбляется. Имела ли место в этой гостиничной комнате их первая брачная ночь, осталось неизвестным, но велика вероят­ность, что это произошло. Кроули был не из тех, кто упус­кает случай лишний раз заняться сексом, а Роуз, в харак­тере которой присутствовали черты мазохизма, не стала бы ему препятствовать. Потом они отправились в Болес-кин, где Кроули пришлось предпринимать срочные дей­ствия, чтобы не допустить появления рыжей Арабеллы. В конце концов, её присутствие было теперь излишним.

Обжившись в Болескине, Кроули написал своей матери:

Остаётся только догадываться, как Эмили Кроули от­реагировала на это ироническое, почти в духе «Монти Пайтона», послание.

Постепенно семейство Келли смирилось со всей этой ситуацией, хотя Фредерик Фестус Келли пытался за­ставить Кроули положить 10 тысяч фунтов стерлингов на имя Роуз. Разумеется, он не добился успеха. Что касается Кроули, то он проникался глубоким чувством к своей жене. Он описывал её как «одну из самых красивых и обворожи­тельных женщин в мире». Однако через некоторое время он начал превращать её в собственный идеал женщины: «Однажды в первые три недели нашей совместной жизни Роуз начала вести себя чересчур свободно; я быстро за­метил это и отшлёпал её. С тех пор качества идеальной любовницы она дополнила качествами идеальной же­ны. Женщины, как все существа, недостаточно развитые в духовном отношении, ведут себя хорошо только тогда, когда с ними обращаются твёрдо, доброжелательно и справедливо. Они всегда начеку и сразу замечают нере­шительность или раздражение в хозяине; и тогда их един­ственным желанием становится высказать вам свою оби­ду». Вскоре Роуз поняла, где её место. Между тем женить­ба пагубно сказалась на творческой продуктивности Кроули. В условиях, когда любовь и секс всегда были под рукой, его «жизнь превратилась в сплошную высокую поэзию, [но она] не оставляла никакой избыточной энер­гии, которую можно было бы выразить в словах. Я не пи­сал ничего».

Когда шумиха вокруг их женитьбы улеглась, Кроули решил, что они должны устроить настоящий медовый месяц, а именно поехать на Цейлон поохотиться, а затем в Рангун — навестить Аллана Беннета. По его мнению, уехать надо было в любом случае: ведь в Болескине ниче­го не происходило. Блаженное состояние счастливого супруга оказало на Кроули сильное влияние. Его поэзия иссякла, и то же самое произошло с занятиями магией и медитацией. Заехав в Лондон .супруги направились за­тем в Париж, где Кроули помирился с Джеральдом Келли, написав ему перед встречей и прося впредь обращаться к нему в письмах как к лорду Болескину. По его словам, отныне он собирался использовать имя Алистер Кроули только в качестве литературного псевдонима.

В Париже у Кроули произошла мимолётная встреча с собственным прошлым. Идя по мосту Александра III, он столкнулся с Мойной Мазере. Кроули утверждал, что она выглядела как уличная проститутка, с толстым слоем кос­метики на лице и грязной кожей. Из этого он сделал вы­вод, что у Мазерса настали тяжёлые времена, поэтому, как не преминул предположить Кроули, он якобы отправ­лял свою жену позировать обнажённой в убогих кабаре на Монмартре, а чёрная магия, которой вроде бы занимал­ся Мазере, оказалась убыточным занятием. Возможно, Кроули выдумал эту историю, чтобы отомстить Мазерсу, потому что, по другим данным, Мойна оставалась при­влекательной в течение по меньшей мере ещё десяти лет.

Из Парижа Кроули и Роуз на поезде отправились в Марсель и сели на корабль, шедший в Неаполь, а затем в Каир, где они провели ночь в Королевском зале Вели­кой пирамиды в Гизе. Мотивом для этого приключения послужило желание Кроули сделать «жест самца, похва­ляющегося своим оперением». «Я хотел, — писал Кроу­ли, — чтобы моя жена увидела, какой я великий маг». Ку­пив арабские халаты — алый для Кроули и голубой для Роуз — и взяв с собой книгу заклинаний, они зажгли в пи­рамиде одну-единственную свечу, и Кроули начал читать соответствующее случаю заклинание. По мере того как он произносил слова заклинания, комната наполнялась бледно-фиолетовым астральным фосфоресцирующим светом, интенсивность которого росла до тех пор, пока не достигла интенсивности яркого лунного света. К утру Роуз была без сил, а Кроули ликовал. По его собственным словам, он был «просто молодец, раз ему удалось добить­ся такого замечательного эффекта столь малыми усилия­ми». Но даже этот успех не вдохновил его на возвращение к занятиям магией.

В декабре они были уже на Цейлоне, путешествовали постране, занимаясь охотой. Охота как занятие приноси­ла Кроули удовлетворение. Его волновал момент убий­ства, наступающий после томительного ожидания и слеж­ки. Охота определяла режим его жизни, представляя со­бой длительные периоды, наполненные сравнительно медленными и сосредоточенными действиями и чередую­щиеся с резкими выбросами адреналина. Он презирал манеру охотиться верхом на слоне или с так называемого мачана (площадки для охоты, спрятанной среди ветвей дерева). Он предпочитал стоять ногами на земле и при помощи собственного ума стараться победить пресле­дуемого им зверя. К ужасу носильщиков, которых он нанимал среди местного населения, Кроули нередко отправлялся на охоту в одиночку, вооружённый или дву­ствольным ружьем десятого калибра «Парадокс», или «Экспрессом». Оба вида оружия были в состоянии ранить крупное животное, но Кроули понадобилось девятнадцать пуль, чтобы уложить дикого бизона, считающегося очень опасным животным. Кроули не был хорошим стрелком и охотился, как, впрочем, и занимался альпинизмом, для того, чтобы доказать себе и окружающим собственную му­жественность. Садистская сторона его характера наслаж­далась процессом убийства, и то, что он стрелял в живот­ных, не заставляло его страдать отугрызений совести, хотя временами он и сознавал, что мало чем отличается от убийцы.

Когда они жили у озера в хижине носильщиков, Кроу­ли заметил колониюлетающихлисиц, представляющих собой разновидность плодовой летучей мыши. Они си­дели на ветвях деревьев, росших на берегу. Эти суще­ства славились мягким мехом, покрывавшим их живо­ты, и Кроули задумал настрелять такое количество этих созданий, чтобы их меха хватило на жилет для него и на шляпку для его жены. Такой головной убор идеально по­дошёл бы для холодных зим в Болескине.То, что для это­го ему придётся убить по меньшей мере три дюжины животных, казалось, не пришло ему в голову. Кроули и Роуз сели в плоскодонку и отплыли от берега, но лишь только Кроули сделал первый выстрел, вся стая подня­лась в воздух. Кроули продолжал стрелять. Одно из ра­неных животных упало на Роуз и не на шутку напугало её. На следующую ночь Кроули был разбужен криком ране­ной летучей мыши. Когда он зажёг свечу, он увидел, что Роуз в обнажённом виде висит на манер летучей мыши на деревянной конструкции, к которой крепилась сетка от москитов. Кроули с трудом спустил её оттуда. Очутив­шись в его руках, Роуз царапалась, плевалась и била его так, как будто в неё вселилась летучая мышь. Кроули при­шёл в восторг от этого происшествия. Его жена была не только хороша собой, она явно имела склонность впадать в состояние одержимости, а значит, у неё были оккульт­ные способности.

Кроули допускал и другое объяснение этого события. Роуз была беременна, и её ночной кошмар мог быть след­ствием инстинктивного и подсознательного стремления защитить своего ещё не рождённого ребёнка.

В свете нового положения Роуз было решено не ехать в Бирму, а вернуться в Болескин. Это решение ещё более утвердилось 7 января 1904 года, когда у Роуз поднялась температура. Пока она лежала в испарине, Кроули вновь посетила муза, и он написал стихотворение под названи­ем «Rosa Mundi» («Роза Мира»). Это было первое из четы­рёх стихотворений, посвященных Роуз и считающихся одними из самых значительных произведений в литера­турном наследии Кроули. Равно наделённое и художе­ственными, и техническими достоинствами, оно напи­сано в духе лирики рубежа веков, но корни его — в поэ­зии конца девятнадцатого века. В этом стихотворении XIX строк. Оно достаточно длинное и пронзительное, как это видно из строк 12 и 13.

Об этом первом из посвященных жене четырёх сти­хотворений Кроули позднее написал: «Я пою для неё, вспо­минаю об обстоятельствах, при которых родилась наша любовь, намекаю на ожидаемый плод этой любви и спле­таю всё это в яркую ткань восторга. Так родился новый ритм, новая поэзия. Это был большой шаг вперёд по срав­нению со всеми предыдущими примерами описания воз­вышенных состояний». Даже Экенштайн, которому нрави­лась Роуз, но который в целом считал поэзию Кроули не более чем скверными виршами, признал, что это исклю­чительное стихотворение о любви. Когда оно вместе с другими стихами, посвященными Роуз, было напечата­но под псевдонимом «Д. Г. Карр», Экенштайн пришёл в негодование. Он считал это произведение слишком лич­ным для того, чтобы быть опубликованным при жиз­ни поэта.

Женитьба не избавила Кроули от влечения к другим женщинам. Как и в прошлом — достаточно вспомнить Мехико, — его тянуло к чрезвычайно непривлекательным женщинам. Остановившись вместе с Роуз в отеле «Галь Фэйс» в Коломбо, Кроули познакомился с двумя отвра­тительными англичанками, матерью и дочерью. Это были нахальные, шумные и хвастливые женщины. У дочери была бриллиантовая брошь в форме короны с её собственным именем (Мейбл), что побудило Кроули записать в днев­нике, что он «никогда не встречался с таким отсутствием вкуса». «Даже дрессированную блоху я никогда не назвал бы именем Мейбл, если бы я хорошо относился к этому насекомому», — писал он. Однако, как он писал всё в том же дневнике, «сила испытываемого мною отвращения за­ставляет меня предположить, что я хотел заняться с ней любовью и раздражён тем, что уже влюблён в другую. Еван­гелие не сообщает нам о том, бывают ли у человека, вла­деющего драгоценной жемчужиной, моменты сожаления об утраченной подделке. Человек склонен подсознатель­но связывать отвратительных женщин, которые выставля­ют напоказ своё бессердечие и фригидность, с возмож­ностью некоего высшего извращённого наслаждения са­мой мерзостью этих женщин».

Отменив планы посещения Бирмы и встречи с Алла­ном Беннетом, Кроули и Роуз 28 января отплыли из Ко­ломбо в Каир. Кроули не мог знать этого заранее, но сле­дующим трём месяцам предстояло стать преддверием «того единственного события моей жизни, ради которо­го стоило жить».