Карло росселли

Кризис мышления

Партия, освободившись от двойной ереси, пра­вой и левой, единодушных в беспристрастной оценке

66

марксизма, тем самым выключила из игры самые молодые, живые и духовно независимые силы; вопрос о кризисе марксизма больше не поднимается, как если бы был окончательно разрешен. Продолжается бодрое обсуждение научного социализма; собствен­ные выводы подкрепляются невразумительными ци­татами из Маркса, «Капитал» навеки провозглашает­ся великой и неприкосновенной книгой социализма — но действительного углубления, осознания учения более не происходит. Революционеров обуяло то ли лицемерие, то ли верхоглядство, реформистов — сла­бость. Социалистическая элита, в столь короткий промежуток времени вышедшая из заговорщицкой тени деятельности к свету парламентских трибун, ощутила себя пленницей первоначальных лозунгов и религиозных потребностей толпы. Каждый пассивно предался движению, которое теперь шло по собствен­ным законам, значительно отличавшимся от провоз­глашенных доктриной, и остерегался определять по­ложение своего корабля, чтобы не обнаружить крити­ческого состояния соседнего. Создалось столько на­правлений «истинного марксизма», сколько было тенденций; изобретались более-менее мудрые «инте­гралистские», «центристские», «унитаристские» фор­мулировки, дабы избежать раскола и столкновения на съездах с группами революционного меньшин­ства. Самые съезды из смотра живых и деятельных сил все больше сводились к академическим собрани­ям, на которых обсуждалось все, что угодно, лишь бы не затрагивать жизненных проблем движения. Ме­нее, чем за двадцать лет потрясающие откровения Маркса свелись к монотонному хору повторений. Слова произносились прежние, но дела были скудны; дух мельчал и заражался утилитаризмом. Никто поч­ти в душе не верил апокалиптическим пророчествам. Самое Слово превратилось в букву, вера в ритуал, мятежник в начетчика. После 1908 года интеллек­туальный и нравственный кризис приобрел столь тревожный характер, что немногие лучшие предста-

вители социалистического движения — Ригола, Саль­вемини, Модильяни, пытались — но тщетно — обра­тить на него общее внимание. Тот же Турати предуп­реждал, что силы партии ослаблены и числом и значением, жизнь кружков малоподвижна, мысль не­определенна, пропагандистский жар выкипел и все пребывает в расслабленности. Это был общий прогрессирующий паралич; забастовка немногих умов, сохранивших потребность в деятельности. Мо­лодежь — я имею в виду интеллигенцию — шла за кем угодно, но не за идеями социализма, который в теплице джиолиттизма казался интеллектуально за­вершенным и лишенным истинной страсти. Моло­дежь увлекалась Кроче, зачитывалась журналом «Во­че», интересовалась либерализмом, футуризмом, на­ционализмом, христианством, но не социализмом. Социалистическое движение ее больше не инте­ресовало.

Когда я спросил у одного из самых ярких пред­ставителей социалистического движения того време­ни, в чем были причины этого явления, то получил сверхдетерминистский ответ, показывающий неспо­собность многих людей отдавать себе отчет о причи­нах перенесенного поражения. Молодые интеллек­туалы — ответил он мне — почти все буржуазного происхождения (впрочем, как и мой собеседник), влились в наши ряды и повернули от социализма наивного, романтического, исполненного энтузиазма, но не эффективного, к прозаическому, но деятельному этапу борьбы за заработную плату, думая больше о бумажниках своих отцов. Похожим образом высказы­вался Лонгобарди, пусть с большей сложностью ана­лизма, в своей книге «Подтверждение марксизма».

Теперь это суждение кажется нелепым: более полемическим заострением или подведением итогов четкого осмысления проблемы. Глупо представлять, что именно между девяностыми годами девятнадца­того столетия и первым десятилетием двадцатого существовали молодые энтузиасты, способные по-

68

жертвовать ради идеала личными интересами, своей карьерой. Рисорджименто явило много примеров подъема страстей и самопожертвования молодежи, и не было в действительности руководимо мелкой заин­тересованностью буржуазии в объединении. И после тысяча девятисотого года разве не было примеров самоотвержения из соображений, которые никто не смог бы назвать эгоистическими? Наоборот, и это общее мнение, в поколении, которое оказалось при­несено в жертву войне, отмечался рост нравственной неудовлетворенности и нетерпимости, потребность, хорошая или плохая, выйти из существования утон­ченного и рассудочного, посвятить душу и тело делу — какому бы то ни было — возвышающему над мелкими страстями обыденной жизни.

Новое поколение, поколение идеалистов, во-

69

люнтаристов, прагматиков не понимало материали­стического, позитивистского, наукообразного языка предшествующего поколения. Представители по­следнего, пусть и пытаясь постигнуть внутренние причины такой реакции, закрылись в сектантском и слепом непонимании и глумились над новыми веяни­ями, заранее отрицая непозитивистский социализм и называя философов-идеалистов прислужниками бур­жуазии. Уже на съезде в Риме было торжественно объявлено, что программа партии несла «характер­ный отпечаток демократического и позитивистского социализма», так что примкнуть к ней подразумева­лось принять именно эту философию. Наряду с пар­тийным билетом требовалась справка о философской благонадежности: и у кого не все печати были в порядке, кто не выражал полного восхищения Кан­том или Спенсером, Дарвиным или Ардиго, тому устраивали головомойку, объявляли бойкот, отказы­вали в гражданстве — пока заинтересованное лицо, задыхаясь от такой обстановки, не устремлялось к более свободным берегам и более широким горизон­там. Если хотя бы позиции старого поколения остава­лись крепкими, сохранили истинную страсть и глубо­кое убеждение, но нет, они были сильно поколеблены серьезной критикой со стороны молодежи. Вера и критика несовместимы; и эту критику, мощные опро­вержения ортодоксального марксизма и позитивизма, никто больше не стремился победить серьезными аргументами, разве что легковесной иронией и глу­пыми обвинениями.

Единственной практической попыткой обновле­ния внутри партии перед войной была попытка Мус­солини. Авантюрист в культуре не меньше, чем в

70

политике, он не обладал цельной и связной мыслью и достойными интеллектуальными интересами; его ли­хорадочная жажда деятельности и власти была наце­лена на одно: утверждение собственной персоны. Идеи, ценности, убеждения были для него значимы лишь постольку, поскольку могли послужить спосо­бом удовлетворения амбиций. Но, обладая незауряд­ной интуицией, он — почти единственный — почув­ствовал, что старые социалистические позиции не удовлетворяют потребностей молодых и объявил, что сможет обновить их вовлечением идей идеализма с одной стороны и прагматического и бергсонианского волюнтаризма — с другой. При всей своей амораль­ности и крайней поверхностности революционных позиции, ему удалось за короткое время переманить к себе огромную часть социалистической молодежи и овладеть партией. Победа Муссолини в значитель­ной степени объясняется закостенелым консерватиз­мом старшего поколения руководящих кадров социа­листического движения; они, конечно же, осуждали это внезапное и абсурдное возвращение к повстанче­ству в бланкистском духе, но не были в состоянии противопоставить ему конструктивной программы, которая отличалась бы широким и перспективным видением проблем жизни Италии. Их реформизм, испорченный борьбой за победы на выборах и за мелкие социальные реформы, выражал, или казалось, что выражал, глубокий скептицизм, — точно не веря уже в идеалы своей молодости, они еще не решались в этом признаться.

71

скорее в неспособности партии соответствовать требо­ваниям нового поколения. Утверждалась настоятель­ная необходимость программы действий, которая по­ставила бы на место борьбы за реформы преимуще­ственно экономического характера (которая занимала лишь часть рабочих), борьбу на крупные политиче­ские реформы, преобразования, выражающие всеоб­щие интересы (реформа налоговой системы, таможен­ного обложения, административная, военная), един­ственно могущие породить в народе политическое сознание — это необходимое условие зарождения современной демократии. Сальвемини часто увлекался постановкой проблем и в конце концов впал, из-за любви к конкретности, в излишний проблематизм. Но нет сомнений, что он точнее кого-либо другого поста­вил диагноз кризиса, точившего основы итальянского социалистического движения.

Позиция партии во время войны, с ее несчастли­вой формулировкой «ни саботировать, ни соглашать­ся», свидетельствует о неуверенности и духе ком­промисса.

Война смела, подобно лавине, хрупкое здание

72

интеллектуальных построений. В лихорадочный пос­левоенный период, с его головокружительной сменой действительности, все жили сегодняшним днем и только обратный дренаж вынес на поверхность все шлаки и отбросил из жизни самые жизнеспособные элементы.

Необходим в конце концов мощный интеллек­туальный толчок, который вывел бы итальянских социалистов из состояния идеологической пассивно­сти, вынудив их мыслить самостоятельно и завоевы­вать тяжким собственным трудом, поисками, сомне­ниями новые ценности, которые пришли бы на смену слепой вере в мистические достоинства марксистских и материалистических рецептов.

Время пришло. Даже социалистическая Церковь требует нового свободного анализа и отказа от всяче­ских догм.

73

ГЛАВА IV

Из сказанного в предыдущих главах понятно, что заслуга ревизионизма — в стремлении привести теорию в соответствие с новой практикой рабочего движения и убрать догматические направления, от­бирая в марксизме стороны еще живые и плодотвор­ные от бесплодных и преодоленных. Но он не смог или не решился довести процесс ревизии до логиче­ского завершения и увяз в конце концов в интерпрета­ционном споре, который свел на нет большую часть его завоеваний.

Не сделанное им есть задание нового поколения, которое надлежит выполнить с полной чистосердеч­ностью и независимостью суждений, без боязни раз­бить кумиры из папье-маше, создаваемые печатью, и без иллюзий всеобщего и немедленного согласия. Критический материал, накопленный за тридцать лет — в области фактов, равно как и в области идей — таков, что речь идет не столько о том, чтобы сказать что-либо новое, либо выдвинуть бессчетное толкование Маркса, но скорее прояснить объ­ективные результаты, по большей части единодуш­ные, к которым пришел ревизионизм. Короче, речь идет о том, чтобы подвести баланс положения марк­сизма по отношению к социалистическому движению.

Задача неотложная, срочная. Особенно в Ита­лии. Слишком долго идеологические позиции социа­листов складывались в отрыве от практики. Мы еще находимся на уровне позиций и дискуссий времен Бернштейна, в начале девятисотых годов. Мир же от начала нашего века и до сегодняшнего дня стреми­тельно двигался вперед. Возникло и стало очень мощным рабочее движение; социалистические пар­тии превращаются в партии правительства и

74

начинают завоевывать большинство; политическая демократия является достоянием трудящихся масс не в исключительных случаях, но как правило; государ­ство постепенно теряет свой классовый характер; буржуазная экономика все более организуется и ра­ционализируется; растут богатства, в том числе при­надлежащие рабочему классу; ужасные война и революция дали нам огромный опыт... Все измени­лось вокруг нас. Все, кроме программы и идеологии социалистов, которые хотели бы видеть себя цельны­ми и совершенными в веках, какими их представил пророческий гений Маркса.

Я знаю многих социалистов, даже молодых, ко­торые в глубине души разделяют крайние положения

75

ревизионистской мысли, которые признают необхо­димость серьезного усилия идеологического обновле­ния, которые доходят до провозглашения Маркса пройденным этапом. Но на это они способны лишь в закрытой комнате под защитой стен и в кругу немно­гих друзей. Лишь только надо занять ответственную позицию, они становятся уклончивы, не договарива­ют и охотно ускользают по скользкой поверхности обычной стандартной повестки дня. Лень? Неискрен­ность? Страх потерять влияние в массах? Темное и трусливое ощущение опасности и ответственности, которые неотделимы от более независимой и, следо­вательно, более субъективной, утомительной и труд­ной позиции? Возможно, и то, и другое. В общем, реальность такова, что те, кому следовало бы выпол­нять руководящие функции, кто должен мыслить за бесчисленных других, слишком поглощены пробле­мами своего существования и стали пленниками наивного фетишизма масс, созданного ими самими, и который без особых усилий можно было бы разру­шить. Было бы желание. И ладно бы еще, если бы это случилось в стране, где социалистическое движение находится в поступательном упорядоченном разви­тии, на пути завоевания и укрепления командных позиций, поскольку там простительнее желание избе­жать слишком горячих дискуссий в деликатный мо­мент перехода от негативной критики к позитивной деятельности. Опасно то, что так происходит прежде всего в Италии, где рабочее движение было букваль­но сметено и где завтра придется начинать его и с новым содержанием, соответствующим приобретен­ному опыту и сменившемуся поколению.

76

ясность в идеологию, очистить наконец наш путь от бурелома и освободиться от груза старых катехизи­сов, столь способствовавших поражениям. Сначала нас будет мало и борьба предстоит тяжелая. Но борьба эта жизненно необходима и становится делом совести для того, кто именно в настроениях компро­мисса и боязливости теоретиков и руководителей увидел одну из главных причин кризиса социалисти­ческого движения.

Доказать эти внешние парадоксальные выводы несложно. Уже очевидно, что оригинальность марк­сизма по отношению к другим социалистическим уче­ниям состояла не в ином понимании целей и суще­ственном отличии средств, но в концепции историче­ской неизбежности социализма, в силу действия вну­треннего закона развития капиталистического обще­ства. Домарксистский социалист обличает социаль­ную несправедливость и определяет социалистическое общество как торжество абстрактного прин­ципа абсолютной справедливости; Маркс же, подхо­дя к вопросу исторически, стремится доказать, что

77

социалистическое разрешение проблем потенциаль­но заложено в современном обществе и представляет собой неизбежный способ преодоления противоре­чий, подрывающих основы капиталистического спо­соба производства. Они приходят к этому выводу через изучение объективных исторических процес­сов, с помощью материалистического метода интер­претации истории. Восстановленный логически ход мысли Маркса выглядит так: материалистический метод — приложение его к изучению капиталистиче­ского общества — объективное предвидение неизбеж­ности социализма. Истинный, последовательный марксист, таким образом, естественно оказывается социалистом. Если неверна предпосылка — то есть теория исторического материализма — либо, если изменяются результаты приложения данного метода — автоматически отпадает социалистическая перспектива.

Но отбросить шлаки обозначает выкинуть вывод о неизбежности социализма; поскольку марксизм —

78

теория социалистическая лишь по своим выводам, это значит исключить марксизм из числа социалистиче­ских теорий. Так и произошло в действительности. Но об этом парадоксальном ходе событий было нельзя объявить в открытую, учитывая отож­дествление социализма с марксизмом. Если социа­лизм отпадает как следствие, надо ввести его в число предпосылок. И вот ревизионисты стараются найти в историческом материализме место идеям свободы и активной роли человека в историческом процессе. И вот снова возникает теория обратного праксиса. Сама по себе не являясь социалистической, она не содержит ничего, что могло бы предположить со­циалистическое решение вопроса. Допуская участие человеческой воли в историческом процессе, она признает и социализм. Но очевидно, что отношения между историческим материализмом и социализмом оказываются перевернуты. То, что раньше предста­влялось необходимым выводом, оказывается вероят­ной предпосылкой. Ревизионисты пошли вспять по пути, пройденному Марксом, и от социалистиче­ской науки вернулись к вере, то есть к позициям до­марксистских учений.

79

ступали. То есть: а) свести все социальные противо­речия к одному — единственному, между характером производства и характером присвоения; б) четко определить роль человеческой воли; в) однозначно определить направление развития производства; г) постулировать неизменное и совершенное состояние общества.

Действительно, марксизму ревизионистов пре­тит любое четкое стремление к конечной цели или, лучше сказать, из их теоретических позиций нельзя сделать вывода ни в пользу социализма, ни против него. Можно понимать историю как вечную цепь классовых противоречий и признавать множествен­ность выходов или просто не ограничивать роль буржуазии одной консервативной ролью. Для того, чтобы прийти к выводу о необходимости социализма, нужно вмешательство эмпирических данных (марк­систский катастрофизм) или элемента веры. С другой стороны, следует учитывать, что в исторической диа­лектике значение тезиса ничуть не меньше значения антитезиса и одно немыслимо без другого. Политиче­ская концепция, отталкивающаяся от позиций исто­рического материализма, должна овладеть, понять и аргументировать как единое целое и консервативную роль буржуазии и революционную роль пролетариа­та, всегда при этом располагаясь сама по диагонали между этими силами.

По-моему, попытки слишком прямо увязать фи­лософию и практику бесплодны. Но если рассматри­вать в этом ключе теорию исторического материализ­ма и его ревизионистские интерпретации, то прихо-

80

дишь не к идее социализма, а к самому явному либерализму. К либерализму реалистическому и кон­кретному, осознавшему суть рабочего движения и диалектику явлений, способному точно и реалистич­но определить действующие лица прогресса, кото­рый учитывает существование различных социаль­ных групп и классов и который сегодня, в данном состоянии общества и при данном способе производ­ства, данной психологии, потребностях, данной рас­становке сил в идеологии придает первостепенное значение социальной проблеме, борьбе пролетариата и буржуазии.

В последние годы много обсуждалось значение исторического материализма. Многие марксисты соглашаются с тем, что идея о конечной цели социа­листического движения не является обязательным вы­водом из теории исторического материализма; но все отмечают огромное значение этой теории как руко­водства к действию, компаса социалистического дви­жения, и называют его особой философией социали­стического движения. Лишь исторический материа­лизм и теория обратной практики, указывает Мон­дольфо, могут примирить фаталистический материа­лизм и антиисторический волюнтаризм и спасти наше движение и от революционного легкомыслия и от реформистского болота. Лишь эта теория может помочь осознанию возможностей и границ действий

81

революционера в каждый отдельный момент време­ни. Мондольфо четко определяет основные недостат­ки итальянских социалистов — непоследовательность философских предпосылок, отсутствие теоретической ориентации, пренебрежение основным принципом исторического реализма, а именно опрокидывание праксиса, именно на котором они собирались осно­вывать свои умозаключения.

Это лишь общее перенесение диалектического принципа из области концепций на почву реальнос­ти, общий призыв к осторожности, намного менее убедительный, чем если он исходил бы от действи­тельности и накопленного опыта. Однако замечу, что если в системе марксизма понятие диалектики явле­ний имело значение совершенно ясное и указывало совершенно определенный путь развития (в сторону социализма), то у ревизионистов оно выглядит весьма расплывчато. Прославленный компас оказывается глух к магнетическим влияниям современности. Для приложения материалистического метода к конкрет­ной ситуации следует определить соотношение явле­ний (механизм производства) и человеческого созна­ния (люди, борющиеся с физическим и экономиче­ским окружением). И любое определение будет гре­шить на сегодняшний день субъективизмом и априо­ризмом. Противоречие между волюнтаризмом и фа­тализмом, которое, казалось, в теоретическом плане было благополучно разрешено идеей опрокидывания

82

практики, встало в полный рост, едва речь зашла о практических вопросах. Самый отчаянный волюн­тарист, провозглашая упрощенческие идеи и возмо­жность немыслимых исторических шагов, может чис­тосердечно полагать себя преисполненным историче­ского сознания. Отводя человеческой воле отдельную роль в историческом процессе, он всегда может, в величии своей интуиции, полагать полезным взывать к человеческой воле, а также полагать, что роль эту можно произвольно преувеличивать, дабы побуждать людей, эти слепые и ленивые существа, действовать наилучшим образом. Во владениях психологии исто­рический материализм беспомощен.

Это была реакция на неистовства утопизма и бездоказательные идеи социального возрождения — плоды абстрактного рационализма XVIII века; и эту реакцию во времена Маркса можно было только при­ветствовать; теперь, похоже, она становится вредной. Все европейские общественные движения, подавлен­ные теорией исторической необходимости, к созданию которой приложили столько усилий, потеряли всякую веру в созидательный порыв масс. Воз­можно, сейчас следует делать акцент именно на свобо­де, реформистским партиям следует преувеличивать элемент волюнтаризма, а консервативным — элемент сопротивления. Марксистский детерминизм и исправ­ленное толкование, даваемое ему ревизионистами, ве­дет к полному признанию реальности, либо, по край­ней мере, к чрезмерному априорному к ней почтению — лишь в силу ее существования. Унизительно для человечества постоянно твердить ему, что его знания ничтожны перед лицом могущественных сил окружающей, общественной и природной среды;

это может привести к смирению сродни религиозно­му. Все боги опасны, в том числе и бог производитель­ных сил. Может, это звучит парадоксально, но по-моему мнению, при современных общественных отно­шениях исторический материализм подходит классу буржуазии так же хорошо, как и классу пролетариа­та. Капиталист, и особенно предприниматель, возглав­ляет процесс производства, ведет его, хорошо пред­ставляет его элементы, принимает активное участие в техническом прогрессе и осознает свою активную роль в трансформации производственного процесса, то есть он реализует свою конкретную волю в истори­ческом процессе и его отношения с экономической жизнью — именно отношения взаимодействия. Пролетарий (а за него — мыслитель, защищающий интересы рабочего класса), напротив, лишь прини­мает на себя удары, безынициативно принимает уча­стие в процессе производства и видит в производи­тельных силах лишь детерминанты, с которыми на настоящий момент ничего поделать не может.

И для него исторический материализм оказы­вается не философией освобождения, но демонстра­цией цепей и вовлекает его в тщетные попытки осво­бождения. В периоды чрезмерного подъема такая теория может пригодиться, чтобы остудить горяч­ность заблуждений, но не может служить философ­ской базой движения пролетариата, который еще не занял сильной позиции в управлении производством. С точки зрения психологии, исторический материа­лизм в массах должен неизбежно приобрести черты детерминизма.

Вообще, господину следует указывать грани­цы, а перед угнетенными нужно отрицать их или уменьшать их значение. Коммунистическая партия России испытывает потребность в историческом материализме; европейские научные марксистские социалистические партии испытывают потребность в волюнтаризме. Волюнтаризме, конечно, не на словах, а таком, который питался бы мужественной

84

верой в конструктивную и обновляющую способность человеческой воли.

В бурные периоды истории становится видно, насколько ошибочно и гибельно может быть стремле­ние следовать путеводной нити исторического мате-

85

риализма. Это, по-настоящему, обрекает на бессилие. Для действий нужны своевременность, интуиция, приспособляемость, твердость.

Исторический материализм внедрил в сознание большинства, что исторический процесс есть процесс механический, автоматическое сложение определен­ных сил, поддающееся количественной оценке и не подверженное влиянию человеческой воли. Вспомним Бернштейна, который предупреждал, что вопрос от­ныне стоит лишь в точном установлении количествен­ного соотношения факторов, преобладающих истори­ческих сил. Поведение слишком многих италь­янских социалистов перед лицом зарождения фа­шизма было достойно скорее буддистов или стоиков. Они обреченно разводили руками и шли на муки, будучи убеждены, что не смогут ничего противопо­ставить наступлению фатума, который уже успели исследовать во всех составных частях, логически оправдав свое поражение, между тем как их проти­вники еще и не помышляли о победе. Очень легко смириться с поражением, если оно вызвано дей­ствием «обстоятельств сильнее нас», «незрелостью развития капитализма», «неизбежным периодом ро­ста буржуазии» и т. д. и т. п. И если эти формулиров­ки помогают плохо, пригодится вульгаризирован­ный Гегель с его рационализацией реального, всей действительности, даже той, что в противоречии с внутренним законом исторического развития, исключается из... реальности.

86

И снова уместна параллель с католической рели­гией. Верующий, если что-то случается с теми, кто ему дорог, самое жестокое испытание воспринимает как скрытый промысел Господень. То же твердит исторический материалист, склоняясь перед темным божеством капитализма.

Инструментом аграрно-плутократической реак­ции они стали лишь впоследствии. Исторические же материалисты (или предполагаемые таковыми), при­выкшие иметь дело с типичным человеком, типичным историческим процессом, первопричинами и больши­ми волнами исторического процесса, привыкшие ви­деть в идеях форму выражения классовых интересов и отношений, не видели независимой и очень мощной силы, которую устремление страсти, неважно, пре­красной ли, уродливой, будили в душах их соперни­ков. Они не понимали, что в подобном столкновении

87

дает преимущество не критическое сознание, но сти­хийность, живая сила, внутренняя убежденность, ак­тивный дух борьбы и самопожертвования. И получи­лось, что с одной стороны невероятно усиливалась взрывоопасная сила фашистского движения, а с дру­гой — их противники совершенствовали свои крити­ческие способности. Победа действительных борцов над историками была очевидна.

Будь это проекция настоящего на будущее — еще полбеды! Слишком часто мы имеем дело с проек­цией прошлого, того прошлого, на базе которого Маркс восемьдесят лет назад строил свою систему и свои прогнозы.

В уповании некоторых социалистов на историко-материалистический компас заложено противоречие. Социалисты призывают к критическому рациональ­ному осмыслению и движения, и метода, опреде­ляющего движение — но не его конечных целей.

Рисуя конечную цель — социализм — они впадают в эмоции и выказывают догматизм, основанный на вере. Если хочешь критически осознавать борьбу, рассмотри критически ее цели. Задействовать всю философию для разрешения практических вопросов, которые должны разрешаться с помощью опыта и с помощью здравого смысла и затем нисколько не пытаться сохранить это критическое отношение, ког­да речь идет о проблеме столь серьезной, как конеч­ные цели социалистического движения — самый на­стоящий гротеск.

Но не из области теорий был нанесен последний удар позициям марксистского социализма.

Теоретически любое утверждение, даже самое обоснованное, можно оспорить, и любое решение приемлемо в принципе. Даже если нам удастся не­опровержимо доказать, что ревизионизм разорвал логическую связь между социализмом и марксизмом, всегда найдется кто-либо, кто ловким и умным толко­ванием тезисов будет доказывать обратное. Серьез­ное опровержение позиций марксистского социализма исходит от практики, прогрессирующего распада двух мифов, лежащих в основе марксистской пропа­ганды и бывших главной причиной ее успеха: г) что коммунизм есть неизбежный итог развития системы производства, необходимый результат противоречий и кризисов, точащих капитализм; 2) что коммунизм есть единственный способ устройства общества, могу­щий обеспечить, в силу рационального регулирова­ния производства и распределения, огромный рост производительности труда и благосостояния, вырвав человечество из плена материальных потребностей.

Первый миф был сильно поколеблен глубокими преобразованиями, через которые прошел капита­лизм от Маркса до наших дней. Второй — тем огромным опытом, который накопили рабочие в эко-

89

номике и политике. Рационализация капитализма с одной стороны, и опыт России, с другой, лишь под­черкнули их распад.

Маркс ошибался, перепутав пролог с основным действием, приписывая постоянный характер явлени­ям временным, возведя прогрессирующее обнищание трудящихся масс и концентрацию капиталов в ранг «основного и абсолютного закона» капиталистиче­ского накопления; компрометируя свое учение в це­лом подобным теоретическим априоризмом, столь любезным сердцу гегельянца. Капитализму же уда­лось выйти из безвыходного положения, к которому его приговорили. Рабочее движение, социальное за­конодательство, разнообразные формы вмешатель­ства общества положили в наиболее развитых стра­нах конец самым серьезным издержкам капитализма. В ходе совершенствования производства и капитали­стического мышления стало очевидно, что для роста прибылей требовались рабочие более квалифициро­ванные, лучше оплачиваемые, поскольку они должны не только производить, но и потреблять растущую массу продуктов, наводняющих рынок; появление акционерных обществ в известной степени демокра­тизировало капитал и объединения капиталистов на­чали осознавать недостатки системы производства, зависящей от прихотей выгоды и личных критериев. Постепенно свершился переход от самоустране-

90

ния государства от экономических проблем к растуще­му интенсивному в них вмешательству; государствен­ный контроль над железными дорогами, почтой, банка­ми, страхованием и т. д., контроль над ценами (свет, хлеб, вода, жилье и т. д.), над рынком, профессиональ­ными объединениями, внешней торговлей; премии и субсидии, национализация в пользу общественных ин­тересов, общественные работы, обязательный контроль над заработной платой и условиями труда... явили расцвет инициативы общественных организаций, о ко­торых не имеется у Маркса соответствующего пред­ставления. Типичен пример Англии, этой Мекки инди­видуального либерализма. Сегодня там имеется огром­ный корпус общественно-полезных мероприятий, поглощающий почти половину бюджета, пособие без­работным и шахтовладельцам, таможенные тарифы, установления заработных плат и т. д, предприятия, оце­ниваемые в 315 миллиардов лир, что соответствует примерно двум третям общего капитала крупных ан­глийский предприятий, относятся к числу национали­зированных полностью или частично, либо контроли­руемых государством.

Старые марксистские выпады против преступно-

91

го расточительства капитализма утратили при этом большую часть своей остроты. Производительность труда, достигнутая на многих американских и немец­ких предприятиях такова, что вряд ли может быть превзойдена при коллективном, либо государствен­ном способе управления. Например: при резкой со­циализации немецкой химической промышленности, в лучшем случае, удастся сохранить на том же уровне достигнутый уровень производительности труда и темпы прогресса. Наемные рабочие при этом получают в свое распоряжение лишь ту часть прибы­ли, которая не идет на развитие производства и направляется на удовлетворение потребностей сверх необходимого.

92

неосуществимым) — позволил Англии противостоять кризису. Несмотря на это, капиталистический режим имеет много серьезных недостатков и не только эко­номического характера; войны и классовая борьба омрачают его облик. Но необходимо оценивать всю картину, а не одни ее темные стороны; марксисты же находятся в плену своего предубежденного отноше­ния; в картине современного мира они отыскивают отрицательные черты, которые могут подтвердить пессимизм Маркса. Тому примером их отношение к рационализации производства. Они не понимают, что по-настоящему прогрессивные формы капитализ­ма не так уж далеки от тех форм, которые приняло бы социалистическое производство. Разница заключена не в самом производстве (как у Маркса), но в области распределения и нравственности. Капиталистиче­ская рационализация производства несет многие чер­ты, общие с социалистической; и огромные различия духа и намерений кажутся меньше, если смотреть на практические результаты. Сегодня уже можно принять, что переход от одной в другую может осу­ществиться мирно и постепенно, сохраняя достоин­ства первой и постепенно усиливая их достоинствами второй. Но для осуществления этого процесса необ­ходимо, чтобы социалисты сошли со старых позиций априорной критики и обратили серьезное внимание на новую капиталистическую действительность.

93

Жизнь преисполнена противоречий и неизбежности, и создает лишь относительные ценности.

В дискуссии между Марксом и ланкаширским ткачом, либо литейщиком из Бирмингема пальма первенства, бесспорно, досталась бы Марксу. Несмо­тря на издержки, именно он, а не его противники, опережал время и верно видел пути экономического прогресса. Но представьте себе сегодня диалог орто­доксального марксиста с Фордом и вы почувствуете, что все его обвинения и требования в области про­изводства отскакивают от стены достижений Форда. И марксист оказывается вынужден перевести свои обвинения в область нравственности, отстаивать у пугающего единообразия и нивелирующей дисципли­ны стандартизированного производства качествен­ные ценности, нравственные факторы, право рабоче­го на ум и самостоятельность; одним словом, сделать­ся либералом и возвратиться к старым формулиров­кам утопического социализма и анархического бунта. Ирония истории поистине безгранична!...

94

Слабой стороной современных социалистов ока­зывается невосприимчивость к развитию действитель­ности, постоянное обращение, в том числе для объяснения своих представлений об идеальном обще­стве, к ситуациям и событиям, уже пройденным, привлечение старых и избитых аргументов, имеющих очень слабое отношение к современной экономиче­ской жизни. Им следует понять, что устаревших уже утверждений о неоспоримом преимуществе про­изводства, лишенного стимула материальной заинте­ресованности, уже недостаточно. Им следует снизой­ти до детального изучения жизни и привести решения в соответствие с задачами, идеи с фактами. Им нужно, в конце концов, принять к сведению необъятный опыт рабочих движений, накопленный в последующие десятилетия, и прежде всего, опыт русских.

95

напряженного повседневного труда по их воспита­нию. Об этом свидетельствует, с другой стороны, разнообразный итальянский опыт в области сельско­хозяйственных кооперативов. На десять удачных эк­спериментов приходится десять провалившихся. И те, которые удаются, удаются благодаря замечатель­ной самоотверженности руководства, десятилетним усилиям и жертвам, к которым призываются без раз­личий и вся масса тружеников.

Опыт России — это наглядный урок всему миро­вому социализму: революция, резкое потрясение всей системы производства при последующей попытке восстановления организации промышленности на ра­циональной основе, ведет за собой ужасный кризис, который тем ужаснее, чем выше был уровень развития и отработанность финансового и промышленно-

96

го механизма, и который несет неисчислимые жертвы и лишения поколению, свершившему революцию. Рай закрыт для поколения революционеров. Оно будет трудиться и терпеть лишения ради детей. Но — и это узловой вопрос — осознанно ли огромные массы русского пролетариата пошли навстречу ли­шениям? Если бы они предчувствовали заранее, если бы знали заранее — как знают сегодня пролетарии других стран, имея перед глазами их опыт — в свете будущих несказанных мучений поддержали бы они так же активно революционное движение, партию полной и решительной национализации? Если да, следует признать, что русский рабочий класс обла­дает великой нравственной силой, героической готов­ностью к самопожертвованию, которые могут быть свойственны лишь немногим избранным. Это также значило бы, что он может принять концепцию жизни, прямо противоположную утверждаемой марксизмом. Повторяю, имея перед глазами опыт России, революционной пропаганде больше не дозволено управлять массами с помощью картины легко дости­жимого коммунистического рая. Они должны повто­рить призыв Гарибальди — и до него, Аспромонте: я обещаю вам голод, страдания, смерть, — и, оставив прежнюю платформу марксизма, апеллировать преж­де всего к нравственным идеалам.