Ф –111
Шторка.
= Костлявый прораб в своём кабинете у стола стоит и кричит в телефонную трубку:
— Товарищ майор! Я двадцать лет работаю с заключёнными, но ничего подобного никогда не видел. Открытое неповиновение! Забастовки! Заключённые не идут работать!! У нас Советский Союз или Америка? Комбинат будет жаловаться в Главное Управление Лагерей! Это дойдёт, наконец, до товарища Сталина!!
Телефон и трубка — те же, но
наплывом
= вместо прораба — майор Чередниченко. Растерянность, угнетённость на его жирном лице. Капли пота на лбу. Он только кивает в трубку:
— Да... Да, да... Мы принимаем меры... Да...
Положил трубку и отёр пот.
Мы отходим.
Майор сидит в том кабинете и в том кресле, где Хадрис зарезал стукача. За столом заседаний — несколько офицеров МВД, среди них — в картинной нетерпеливой позе — Бекеч. Старший лейтенант-оперуполномоченный. Невзрачный офицер говорит:
— Так что культурно-воспитательная часть со своей стороны... Партийная линия есть перевоспитание заключённых, и, очевидно, даже в Особых лагерях мы не должны его запускать.
Майор:
— Да я бандуру им разрешил, пусть играют.
— ...В ближайшие воскресенья я предлагаю... вплоть до того, что не вывести зэ-ка зэ-ка на работу, а если найдутся средства по финчасти, привезти показать кино. Идейно-выдержанное...
Воспитатель сел. Майор мычит, охватя голову:
— М-да... Соберу бригадиров, поговорю с бригадирами, с-сукиными детьми! На что ж они поставлены, сволочи? Мы ж их бесплатно кормим! Приказ отдам строгий!..
Рядом с майором — капитан толстогубый:
— Не приказ, а сразу надо срока мотать! Надо группу отказчиков сколотить человек пятнадцать — и вторые срока им мотануть!
= Бекеч (резко поворачивается):
— Разрешите сказать, товарищ майор?
= И вскакивает. Теперь мы видим майора в толстую складчатую шею, а побледневшего Бекеча в лицо:
— Я не понимаю, товарищи, о чём мы говорим? Здесь — старше меня по чину, и я прошу прощения за резкость. Какое кино? Что поможет приказ? И какого раскаяния вы ждёте от бригадиров, если эти бригадиры, может быть, первые наши враги? И разве дело в отказах от работы? Нам выкололи гла-за! Нам отрезали у-ши! Мы перестали в лагере видеть, слышать, иметь власть! Мы посылаем надзирателя кого-нибудь арестовать — а барак нам его не отдаёт! А мы болтаем о каких-то воспитательных мерах! И радуемся, что заключённые режут друг друга, а не нас! Подождите, скоро будут резать и нас! Первым убийством первого нашего осведомителя заключённые начали войну против нас! И это надо понимать. Товарищ начальник оперчасти! Как вы думаете устроить судебный процесс? Где вы возьмёте свидетелей? Одни — уже на том свете. Другие сбежали к нам в тюрьму и ничего не видят. Третьи затаили дыхание и боятся ножа — ножа! А не вашего второго срока!
Капитан (заносчиво):
— Ну, и что вы конкретно предлагаете?
= Бекеч переглядывается с оперуполномоченным:
— Мы предлагаем...
Затемнение.
Под мелодию тюрьмы, гнетущие звуки,
из затемнения
= проступает внутрилагерная каменная тюрьма, БУР. Уже отстроено и второе её крыло. И обносится (ещё не везде обнесена) деревянным заплотом. Давящая угрюмость.
= От нас к тюрьме идут два офицера в зимней форме. Они проходят между столбами недостроенного забора
и звонят у железной двери. Это — Бекеч и оперуполномоченный.
Крупнеет.
В двери отодвигается щиток волчка, его место заступает глаз.
Долгое громыхание отпираемых запоров.
Дверь открывается медленно, тяжёлая. Надзиратель сторонится, пропуская начальство в тамбур. А дальше —
Вертикальный (узкий) экран.
= в ярко освещённый коридор с неоштукатуренными стенами из дикого камня и каменным полом. Ещё запертые железные двери налево и направо.
Надзиратель выбегает вперёд и
лязг, громыхание
отпирает одну из дверей.
Вступаем в неё.
Шторка.
= Тюремная канцелярия — по сути, камера с маленьким окошком вверху, только нет нар, пол деревянный, стены оштукатурены и несгораемый шкаф.
За столом — Бекеч и оперуполномоченный. Перед ними стоит С–213.
— Значит, кормят хорошо?
— Не обижаемся, гражданин старший лейтенант. Погуще кладут, чем в общей столовой.
— И тепло в камере?
Лицо С–213. Круглое. Покойное. Счастливое.
— Спасибо, тепло. И матрасы дали. И домино дали.
— Значит, в козла режетесь?
— В козла.
— Добро! И на работу не гонят. И до конца срока так?
Что ж, хоть бы и до конца, — наверно думает С–213.
— А вы не подумали там, в шестой камере, что если администрация лагеря спасает вас от ножа, — так надо ей служить!!
С–213 насторожился.
…Сейчас вот у нас идёт спор — не распустить ли вас по баракам?
Сонное благодушие как сдёрнуло со стукача. Открылся неглупый быстрый взгляд:
— Гражданин старший лейтенант! Ведь зарежут как поросёнка! Ведь не знаешь, где смерть ждёт...
— Так надо знать! —
= Это вскрикнул Бекеч и вскочил, презрительный:
…Надо узнать, где эта ваша смерть ходит! На чьих ногах?!
= Растерянное лицо стукача. Он умоляет. Он думает. Он ищет. Он хочет понять!
= Бекеч отрывисто:
— Подозреваемых. А может, тех самых, кто режет. Будем подбрасывать к вам в камеру. По одному. И тут испугаетесь?
= Осенение великой мысли на лице стукача! Его пальцы! Его зубы! Шепчет:
— Забьём! Задушим!
Спокойный голос оперуполномоченного:
— Нет. Лишить жизни — мы управимся и по суду. А ваша задача — до-пы-тать-ся! И запрещённых приёмов — для вас нет. Узнаете — будете в лагере жить. А не узнаете — выкинем вас на говядину!
Пошла мысль! принялась!
Шторка. Обычный экран.
= Камера. Двухэтажные нары с матрасами, над ними — обрешеченное крохотное оконце.
Лязг открываемой и закрываемой двери.
Двери мы не видим, она рядом с нами, — но видим, как человек двадцать этой камеры с обоих «этажей», где они сидят и лежат, — все встрепенулись, бросают домино, обернулись к нам,
и, будто из пещеры, подтягиваются, подбираются к краю нар — четвероногие!
каракатицы!
спруты! Они не помещаются на экране сразу все, они стиснуты.
Общий хриплый возглас торжества.
Абдушидзе соскакивает с нар. Он перекошен:
— А, Гавронский! Сюда резать пришёл?
С–213 зло мигает, выставил дюжие кулаки:
— Это ты резал?
= Гавронский, Р–863. Спиной к закрытой двери. Руками как бы держится позади себя за каменные косяки входа.
Негромкий, но чёткий взлёт революционного этюда. Рёв:
— Убийца!.. Бандит!.. Сучье вымя!.. Волк!.. Задушим на хрен!
Гавронский видит — спасенья нет! Гордо выпрямился в нише двери:
— Предатели! Найдут вас и тут!
Гонор — это долг!
Остервенелые сливающиеся крики.
Вся эта свора каракатиц протягивает к нам конечности!
= На экране — муть.
На полу, под нашими ногами, крики:
— Глаза ему выдавливай, никто не отвечает!
— Рви его с мясом!
— Кто резал, говори!
Резкий крик боли.
Полная тишина.
Шторка.
= Прильнули ухом к стене и напряжённо прислушиваются — лётчик Барнягин и Гедговд. Барнягин грозит нам — не шуметь!
Это он — однокамерникам своим, тоже притихшим на нарах.
Камера — такая же, но нары голые.
= Не слыша сквозь стену, Гедговд на цыпочках, оттого особенно долговязый, переходит к двери и слушает там.
= Барнягин машет рукой, отходит:
— Ничего не разберу. Гудит, кубло змеиное. Тюрьмы что ли не поделят господа стукачи?
Какое ж у него располагающее, открытое лицо, всякий раз это поражает. Незажившие следы побоев, розовый шрам на лбу.
= Отчаивается и Гедговд. Он прислонился неподалёку от двери. Своей небрежной скороговоркой:
— Чёрт его знает, на наших глазах хиреют лучшие традиции арестантского человечества. Например, культура перестукивания заменена культурой стукачества.
— И ты бы стал узнавать новости у этих гадов?
— Э, друзья! А сколько новостей мы узнаём из газет? Просеивайте сами, делите на шестнадцать, на двести пятдесят шесть...
= С нар:
— Да что тебе, Бакалавр! Ты завтра выходишь в зону, все новости узнаешь.
Гедговд ближе. Теперь мы видим, как он истощён, один скелет. Но весел:
— Да! В самом деле, как это интересно! — утоптанная песчаная площадка двести метров на двести — и мы её уже воспринимаем как волю! И у меня ещё двадцать три неразмененных года в вещмешке, а я чувствую себя ангелом, взлетающим к звёздам!
Шторка.
= Та же тюремная канцелярия, видим её всю, от входа. В дальнем конце за столом сидят двое, занятые делом.
Ближе.
Это — лейтенант Бекеч и тот врач, которого мы видели за хирургическим столом. Он — в белом халате сверх телогрейки и в шапке с номером. Он подписывается на листе. Бекеч:
— И вот здесь ещё, доктор.
Меняет ему листы. Доктор подписывает, медленно кладёт ручку. Показывает:
— А резолюцию о том, что вы отменяете вскрытие, напишите здесь.
— Это майор напишет. Значит, учтите: за зону мы его отправим, не завозя в морг.
Доктор пожимает плечами. У него очень утомлённый вид.
Шум открывшейся двери. Голос:
— Товарищ лейтенант! Тут — на освобождение, Ы-четыреста-сорок-восемь, Гедговд. Всё оформлено. Выпускать?
Бекеч смотрит в нашу сторону:
— Заведите его сюда.
Голос надзирателя (глуше):
— Эй ты! Алё!.. Иди сюда.
Звук шагов входящего. Дверь закрылась.
Бекеч:
— Та-ак. Гедговд? Сколько отсидел, Гедговд?
Голос Гедговда (около нас):
— Да безделушка, три месяца.
Доктор щурится, вглядываясь в Гедговда. Бекеч поднимает палец:
— И толь-ко потому, Гедговд, что доказана твоя непричастность к группе Барнягина. Мы это учитываем. Мы — справедливы.
Пауза. Гедговд не отвечает.
…Надеюсь, ты усвоишь этот урок и больше бегать не будешь никогда. Обещаешь?
= Долговязый измученный Гедговд. Сзади него, у двери, надзиратель. Гедговд шутит, но улыбка у него получается больная:
— То есть, как вам сказать, гражданин лейтенант? Поручиться честным благородным словом — не могу. Если опять... такой зажигательный момент. Парадоксально, но стремление к свободе, оно где-то там...
тычет себе в грудь
…заложено... заложено...
= Врач — крупно. Седые виски. Властная манера держаться, не как у простого заключённого:
— Это у вас, Гедговд, мы обнаружили спаи в верхушках? А ну-ка, подойдите, поднимите рубашку...
= Все трое. Гедговд уже начинает расстёгиваться. Бекеч:
— Доктор, ведь он выходит, на это есть санчасть.
Врач встаёт:
— Пойдёмте со мной, Гедговд.
Затемнение.
= Из него открывается и светится дверь — выход из тюрьмы. В спину видим выходящего врача с чемоданчиком, Гедговда с узелком.
За дверью свет раздвигается, но не вовсе: это — пространство тюремного дворика. Он обнесен забором в полтора человеческих роста. Сплошной деревянный забор уже окончен постройкой.
И ещё за одной дверью распахивается
Музыка широкая, тревожная.
Широкий экран.
= общий вид лагеря, освещённого перед темнотой неестественным красноватым светом. Край выходных ворот, потом — «штабной» барак, на стене его — щиты-плакаты: «Строители пятой пятилетки!..» — дальше неразборчиво. На другом: «Труд для народа — счастье!» Дальше вглубь — бараки, бараки заключённых.
= Сильный ветер. Взмёл щепу у забора тюрьмы, там и сям — вихорьки пыли или уже снега, надувает и полощет белым халатом врача. Холодно.
Врач и Гедговд идут вдоль линейки.
А на западе — чёрные папахи туч, и в прорыв их — этот неестественный багровый послезакатный свет. И отчётливо видны на этом фоне — чёрные коробки бараков, чёрные столбы, чёрные вознесшиеся пугала-вышки.
= Идут они, двое на нас. Красный отсвет на их щеках.
Врач:
— Гедговд! Я совсем вас не знаю. Но мне понравилось, как вы держали себя с начальством. Я угадываю в вас несовременного человека чести.
Невольно взглянули в сторону и остановились.
= На отдельном щите — объявление, написанное кривовато. Ветер треплет его отклеившимся углом.
В воскресенье в столовой
КИНО
для луччих производственных
бригад. Культурно-
воспитательная Часть.
Щит с объявлением минует (они идут дальше) — и в глубине видно крыльцо столовой. У всхода на него душатся заключённые. Два надзирателя сдерживают напор.
Ближе.
Нестройные крики толкающихся.
= Надзиратель кричит:
— А ну не лезь! Не лезь! Сейчас нарядчик придёт — и только по списку бригад!
Мы — позади толпы и хорошо видим, как здесь проворно разувается Кишкин. Он покидает ботинки там, где разулся, и с помощью товарищей вскакивает на плечи задних. Он быстро бежит по плечам, по плечам так плотно стиснутых людей, что им не раздвинуться.
= Кричит, простирая руки к надзирателям:
— Меня! Меня пропустите! На полу буду сидеть!
И, добежав до крыльца, перепрыгивает на его перила. Надзиратели смеются. Кишкин поворачивается и орёт толпе, тыча себя в грудь:
— Меня! Меня пропустите! Меня!
Лицо его — глупое, дурацки растянутое, язык вываливается.
= Головы толпы, как видны они с крыльца. Голоса:
— Ну и Кишкин!.. Чего придумал!
Но смех замирает. Его сменяет недоумение. Растерянность. Стыд.
Уже не толкаются. Тихо стало. Кто-то:
— Дурак-дурак, а умный.
— Да поумнее нас. Пусти, ребята!
Движение на выход.
— Пусти!
— Расходись! Чего раззявились?
Толпа разрежается.
— А какое кино?
— «Батька Махно покажет ... в окно».
Издали.
= Толпа расходится. Пустеет около крыльца. Кишкин, как шут в цирке, боится спрыгнуть на землю и показывает, чтоб ему подали ботинки. Надзиратели растеряны — они стали тут не нужны.
= Врач и Гедговд смотрят на всё это. За головами их — последняя красная вспышка в чёрной заре. Переглянулись, усмехнулись. Идут дальше. Врач:
— Я вспомнил там, в тюрьме, что вы не из бригады ли Климова?
— Да.
— На осмотр к нам вы... когда-нибудь потом. А сейчас прошу вас: пришлите ко мне как можно быстрей вашего бригадира! Только так...
Твёрдое лицо Галактиона Адриановича.
…чтоб об этом вызове никто больше... и никогда!
Гедговд прикладывает руку к сердцу, кланяется:
— Галактион Адрианович! Я — верный конь Россинант...
Шторка.
= Яркий свет. Невысокая, но просторная комната. Два широких редко обрешеченных окна и в той же стене — дверь. Спиной к окнам за длинным столом без возвышения сидит президиум: уже знакомые нам четыре-пять старших офицеров лагеря. Одни в шапках, другие сняли их и положили на красную скатерть стола, на котором ещё только графин с водой. В комнате не тепло: у майора шинель внакидку на плечах, другие — в запоясанных шинелях. Середина комнаты пуста, затем идут ряды простых скамей без прислона, на скамьях густо сидят заключённые спинами к нам, все без шапок, все головы стриженые. Эти подробности мы видим постепенно, а с самого начала слышим майора. Он то отечески журит, то сбивается на злой тон:
— Не по существу выступаете, бригадиры! Не по существу, ребята. Эти ваши мелкие жалобы, что баланда пустая, овощи мороженые, что там денег за работу не платим, — это мы утрясём. В рабочем порядке. Заходите ко мне в кабинет... И не спрашиваю я вас, кто режет. Всё равно вы мне не скажете. Я сам узнаю. Я уже знаю!
Ведёт глазами по рядам. Бекеч — нога за ногу у края стола. Безучастен к выступлениям. Без фуражки волосы его распались и кажутся мальчишескими.
…Из вас покровителей — знаю!! Но хочу слышать от самих вас — отношение ваше какое, что бандиты людей режут? Вы, опора наша, — в чём поддержали? Листовки подлые вывешиваются — а вы хоть одну сорвали? Принесли ко мне на стол? И прямая ваша обязанность — заставлять работать! Проценты в лагерь нести! Иначе зачем вы есть, бригадиры? А вы развалили всю работу! По тресту за прошлый месяц — тридцать процентов выполнения плана. Так зачем тогда и лагерь? Он себя не окупает.
Голос из гущи:
— И не надо!
Оборот.
= Вот они, бригадиры! Тёмный народ, бритые головы. Номера, номера... Телогрейки запахнуты. Шапки топырятся из-под них или зажаты между колен. Угрюмо смотрят лагерные волки. Правды от них не доищешься.
Голос майора:
— Что не надо! Пайки хлеба вам не надо? Не заработаете, так и не будет! Вот, Мантров отмалчивается. А умный парень. Хочу тебя послушать! Ну-ка, вставай! Вставай-вставай!
Гай и Климов во втором ряду. Глубже, у стеночки — Мантров. Нехотя он поднимается, как всегда прямой, даже изящный. Голос чистый:
— Гражданин майор! Я — человек, к сожалению, очень откровенный. Начну говорить — вам не понравится.
Голос из президиума.
— Говори! Говори!
— ...Вот вы, гражданин майор, начали сегодня с того, что грозили всех нас поснимать с бригадирства. На это можно сказать только: по-жалуй-ста! Нам быть сейчас бригадирами оч-чень мало радости. Быть сейчас бригадиром — это каждое утро ждать ножа...
Касается белой своей гортани.
…вот сюда. В спокойных лагерях за бригадирские места дерутся, а у нас Пэ-Пэ-Че предлагает — никто не берёт. И если вы хотите выполнения плана — надо принять некоторые разумные меры. Солёные арбузы — гнилые? Гнилые. Зачем же на них баланду варить? Надо подвезти капусты. И хоть рыба была бы на рыбу похожа, а не на ихтиозавра. И, конечно, ребятам обидно: в общих лагерях — зачёты, в общих лагерях сколько-то на руки платят, а в особых — ничего. Два письма в год!.. Надо ходатайствовать в высшие инстанции, просить каких-то минимальных...
= Начальник оперчекистской части (он развалился за столом, и кашне его серебристое сильно свешивается) :
— ...уступок??
Ровный голос Мантрова:
— ...изменений к лучшему. И всё опять наладится. И мы обеспечим вам план.
Начальник оперчасти:
— Ишь, лаковый какой! Не с того конца тянешь! Может, вам ещё картошку с подсолнечным маслом? Вы — бордель свой прекратите!
— Я сказал, что думаю. Я предложил разумный план умиротворения.
Майор вздыхает:
— Я думал, ты умней чего скажешь, Мантров. Что я эти солёные арбузы вам — нарочно что ли искал? Отгрузили нам с базы два вагона — теперь их не спишешь, надо в котёл класть. Ещё кто?.. Тимохович!
= В дальнем углу поднялся
Тимохович. У него грубый шрам от угла губы. В набухших узлах — весь лоб, со склонностью к упрямой мысли. Нетёсанный, говорит — как тяжело трудится. Тихо:
— Я часто соглашался раньше... как и все у нас считают... что мы, заключённые Равнинного лагеря, живём, как собаки.
= В президиуме оскалились, сейчас перебьют.
= Многие бригадиры обернулись, все замерли. Тимохович очень волнуется, запинается:
…Но когда я хорошо подумал, я понял, что это не так.
= В президиуме успокоились.
= Бригадиры, бригадиры...
…Собака ходит только с одним номером, а на нас цепляют четыре... Собака отдежурила смену — и спит в конуре, а нас и после отбоя по три раза на проверку выгоняют... Собаке хоть кости мясные бросают, а мы их годами не видим...
= Президиум. Начальник оперчасти протянул руку — перебить. Майор открыл рот и никак не вымолвит.
…Потом у собаки...
Оглушающий звон разбитых стёкол.
Позади президиума на чёрном ночном стекле — разбегающиеся беленькие змейки трещин.
И сразу — рваные остроугольные дыры в стёклах первой и второй рамы.
Падение камня. Дозванивают падающие стёкла. Чей-то громкий злорадный выкрик тут, в комнате:
— Салют!!
Смятение в президиуме. Бекеч вскочил.
Отрывистая смена кадров:
= Камень на полу! — на пустой полосе между президиумом и бригадирами.
= Сжал челюсти Бекеч: ловить! И бросился в дверь как был, без шапки, волосы разметались.
Майор вскочил (шинель свалилась на стул). Президиум — на иголках, дёргается головами. Назад на дыру. Перед собой — на камень. На бригадиров.
= Бригадиры как один — переклонились вперёд, впились в президиум. Молчат зловеще.
= Вьётся майор на председательском месте, крутит головой в испуге.
= Молчат. Напряглись. А если кинутся? Растерзают.
= Президиум. Два окна позади, одно разбитое, другое целое. Трое уселись кой-как, майор наволакивает шинель на плечи, стоит и жалобно стучит кулаком по столу, как бы призывая к... тишине.
Только его стук и слышен в полной тишине.
Голос Тимоховича:
— Потом у собаки...
Майор — раздражённо и вместе с тем упрашивающе:
— Ну-ну, хватит... Не для этого собрались...
Снаружи.
= Ночная тьма. Равномерный умиротворяющий снег в полном безветрии.
Володя Федотов с радостным вдохновлённым лицом подкрадывается ко второму, ещё не разбитому, окну с кирпичом.
В комнате.
= Майор:
— Администрация лагеря призывает вас, товари... тьфу... призывает...
Удар! Звон стёкол!
И — второе окно! Кирпич — наискосок мимо головы майора! И тот же голос:
— Салют!!
Стук паденья кирпича.
Рванулся президиум — бежать!
= Бригадиры как будто привстали. Кинутся сейчас!! Отрежут выход! Растерзают!
= Жалкое бегство президиума. Толкают друг друга и стол. Графин опрокинулся на пол,
звон разбитого графина!
серебристое кашне начальника оперчасти зацепилось за край стола и осталось там, свисая на пол. Майор запутался в падающей шинели и обронил её у дверей... И чья-то шапка на столе, забытая...
= Кусок пола во весь экран. Осколки графина. Лужа, подтекающая под стол президиума. Кончик свисающего кашне. Камень. В другом месте — кирпич. И шинель майора комком, отчётливо виден один погон.
Тишина.
Недвижимые вещи. Только струйки воды пробивают себе дорогу.
Шум встающего человека.
Его ноги вступают в кадр, идут к выходу. Одна нога наступает на шинель майора. Ноги останавливаются.
Постепенно видим в рост и всего Гая, обернувшегося к нам:
— Ну что ж, ребята, сидеть? Время позднее...
И спины бригадиров, встающих со скамей.
Шум вставания, передвиг скамей.
Крупно.
Усмешка Гая! Но не ястребом кажется сейчас — Ахиллом:
…Заседание — окончено...
Музыка жёсткая!
Затемнение.
Обычный экран.
= Приёмный кабинет врача. За столом — Галактион Адрианович в белом.
Вошёл и прикрывает дверь — Климов, держа шапку в руке.
— Подойдите ближе, Климов.
Климов подходит к самому столу, изучающе смотрит на врача. Он всё видывал, его немногим удивишь. Оперев подбородок на составленные руки, врач говорит снизу вверх, очень тихо, раздельно:
— Вчера в БУРе при мне умер ваш бригадник Чеслав Гавронский.
Климов вздрогнул, преобразился.
…Он умер избитый, обезображенный, с выдавленным глазом. Он просил передать вам, что это сделали стукачи из шестой камеры. Запомните — шестой. Ваших товарищей туда бросают, чтоб они раскололись, назвали руководителей и... исполнителей.
Всплеск музыки!
Ноздри Климова раздуваются, лицо — как будто он лезет на пулемёты:
— Доктор!!..
Двумя руками жмёт руку врача. На лице — зреющее решение:
— Доктор!.. Доктор!..
Затемнение медленное.
Музыка нарастающей революции!
Из затемнения. Широкий экран.
= Внутренность большого барака. Электрический свет. Немногие лежат, большинство сидит на низах вагонок и, помалу откусывая от кусочков чёрного хлеба, пьют чай из кружек. Кто-то разложил телогрейку, рассматривает, как латать.
= Быстро входит Богдан, с ним — двое парубков. Окинул взглядом:
— Шо? Вэчеряетэ? Пайку дорубливаетэ? А нашим соколам ясным у БУРе очи выкалуют?
= Всеобщее внимание.
= Богдан срывает номер со своей груди, бросает на пол, топчет:
…Наших ребят до стукачей садовлят — а ти им душу вынают?! А вы тут пайку ухопылы — та жуетэ? А ну, ссовывайся!
Подскакивают втроём к вагонке, сгоняют сидящих, сбрасывают на пол матрасы, щиты, —
Ближе.
= и вот остался уже только каркас вагонки — две стойки из толстого бруса и таких же два прогона. Молотком выбивают клинья,
стук
и прогоны стали таранами. Раскачали их, примериваясь, — вот так будут бить тюрьму! Богдан кричит:
— О то нам зброя! Ломай вагонки! Уси — до БУРа!!
Общий вид.
= В бараке — разноречивое движение. Начинают разбирать ещё несколько вагонок. Кто-то выбежал. Многие мнутся. Богдан быстро идёт по бараку и поддаёт кулаком в спины:
— До БУРа! До тюрьмы!..
= В дверях — Климов.
На лице его — одушевление боя:
— Да что ж вы делаете, четвёртый барак? Там забор ломают — а вы брюхо накачиваете? Ждёте, чтоб и вас по карцерам распихали? Кто свободу любит — вы-ходи!!
Общий вид.
= После оцепенения все бросаются разбирать вагонки
= или с пустыми руками, кто-то с кочергой от печки — бегут!
бегут!
Голос Климова:
— Из хоздвора! Тащи ломы!!
Повелительные призывы музыки.
Бегут на выход! на выход!
Косая шторка, как удар хлыста.
= По вечернему лагерю — бегут фигурки заключённых!
И все — в одну сторону!
В музыке — штурм, в музыке — мятеж!
На белом снегу и в полосах света от окон бараков хорошо видны фигурки бегущих. Они с брусьями, с палками. Уже и с ломами. Бегут! Бегут!
Музыка: лучше смерть, чем эта позорная жизнь! В этой волне нельзя остановиться! Готовы бежать с ними и мы!
Близко
в полутьме — отрешённые лица бегущих! Они слышат
этот марш, которому остановка — смерть!
= Вот виден и мрачный БУР, к которому сбегаются со всех сторон!
Громкое, на весь лагерь, натужное скрипение — это визжат десятки гвоздей,
= это выламывают доски из обшивки забора.
= В мощном заборе уже несколько проломов — и туда лезут, лезут!
= На телефонном столбе — заключённый
обрезает последний провод
и начинает осторожно (он без кошек, в простых ботинках) слезать.
Да это Володя Федотов!
Столб, с которого он слезает, близко от калитки в БУР. Один конец провода так и повис через забор тюрьмы. Связь перерезана!
Всё то же скрипенье. Стук ломов.
Перенос вбок, рывком.
= По линейке убегают двое надзирателей. За ними гонятся зэки, швыряют вслед им камни, кирпичи.
Те успевают вбежать в узкую дверь внешней вахты, закрыться —
и ещё пара кирпичей в тесовую стенку вахты
шлёп! шлёп!
Перенос рывком.
= Бьют стёкла, бегая вокруг штабного барака. В луче мелькает: «Строители пятой пятилетки!»...
Звон стёкол.
= С крыльца сбегает Бекеч. Он озирается. Он бежит...
= ...в сторону вахты. Но наперерез ему — двое с ножами! Круто повернув, Бекеч бежит...
= ...мимо забора хоздвора... закоулком тёмным мимо уборной... И те двое — за ним!
Встречаются зэки, но не мешают Бекечу...
А с ножами сзади гонятся... гонятся...
= Стремительно пересекая освещённое пространство, Бекеч бежит...
в самый угол зоны, к угловой вышке, на прожектор...
Нас ослепляет прожектор.
Выстрел с вышки над нашей головой.
= Преследующие замялись, отступают.
Голос Бекеча:
— Вышка! Не стреляй! Я — свой! Я — свой! Вышка, помоги!
= Поднырив под луч прожектора, видим, как Бекеч сбросил шинель, перекрыл ею колючую проволоку и неловко перелезает, нелепо балансируя, через угловой столбик предзонника. Спрыгнул с той стороны, упал, поднялся.
И, карабкаясь по откосой ноге вышки, схватился за ствол карабина, спущенный ему оттуда.
Поднялся на вышку (видим его ноги, взлезающие выше экрана).
= Шинель так и осталась висеть на колючей проволоке.
Шторка. Обычный экран.
= Комната тюремной канцелярии. Два надзирателя склонились над телефоном. Один (с угольным лицом, читавший приговор) кричит в трубку:
— Товарищ лейтенант! Решётки ломают!.. В двери долбят! Что делать?!.. Товарищ начальник режима!.. Товарищ Бекеч!..
Нет ответа!..
Шторка. Широкий экран.
А марш! зовёт на штурм, наливается силой! В его тревожных перебеганиях
= перебегают, носятся заключённые за проломленным, а где и поваленным забором.
= Здесь ломами тяжёлыми бьют по решёткам! Отгибают их ломами, как рычагами! Звуки ударов сливаются с ликованием марша!
= С неба вспыхивает странное освещение: яркое, дрожащее, бледно-зелёное.
Это с вышки бросили осветительную ракету — охрана хочет видеть, что происходит в лагере.
= В этом мертвенно-зелёном свете видим, как бьют толстыми ломами в железную дверь тюрьмы. Но она не поддаётся!
Марш обещает победу! Выше, выше! Вперёд, вперёд!
= Ракета померкла. Взгляд вдоль тюремной стены. Кто-то взобрался на спину другого и, сравнявшись с окошком камеры, кричит:
— Яка камера? Яка камера?
Ослепительная розовая ракета.
= Голова спрашивающего — сбоку. И окошко тюремное — в полэкрана. Хорошо видна вся глубина ниши — оттуда, ухватясь за решётку, подтянулся к нам — Иван Барнягин! В розовом свете ракеты сияет его лицо.
— Седьмая. А вам какую, братцы?
— Шосту!
— Стукачей? Вот они, рядом, вот они!
Показывает пальцем. Померкла ракета.
= Но по крыше БУРа начинают ползать лучи прожекторов (ниже не пропускает их забор). Отражённый свет их белесовато освещает дворик БУРа.
Спрыгнувший кричит:
— Эй, хлопцы! Ось она, шоста! Ось камера шоста!
— Тащи сюда керосин!
— Солому — сюда, братцы!
А марш — своё!
= Белая ракета! Меж разбитых и отогнутых прутьев одной решётки вытаскивается наружу — Хадрис. Двумя руками из окна приветствует освободителей:
— Селям!
Ему кричат:
— Сколько вас там?
— Я один! Одиночка.
Ликует свобода!
Шторка. Обычный экран.
Музыка оборвалась.
= Камера стукачей. Переполох! Абдушидзе кричит, показывая вверх:
— Лампочку бей! Лампочку бей!
Разбили. Темно.
Тревожный, неразборчивый гул. Стуки в дверь:
— Гражданин начальник! Гражданин начальник!
= Красная ракета! Красное небо за чёрными прутьями решётки. И вровень с окном поднимается сразу свирепое лицо:
— Господа стукачи?..
Замер стук в дверь.
…Господа стукачи! Гавронского замучили? Тараса — пытали?.. Народ приговорил вас — к смерти!!
В погасающем свете ракеты видно, как он поднимает ведро, отклоняется и выплескивает через окно. Хлюпанье. Крики:
— Ке-ро-си-ин!.. Спасите!.. Простите!.. Гражданин начальник!
Отчаянный стук.
Через окно бросают пучки горящей соломы — один! другой! третий!
= Теперь-то мы видим камеру! Загорается сама решётка, откосы оконного углубления, и верхние нары с матрасами, с бушлатами...
...и по керосину вниз перекидывается огонь.
Всё в оранжевом огне! Но где же люди? —
хрипящие, кричащие, стучащие...
= Все столпились у выхода! Толкая и оттаскивая друг друга, они стараются втиснуться в дверную нишу, чтобы быть двадцатью, десятью сантиметрами дальше от огня! Они стараются спрятать от него голову! отвернуться! закрыться руками! пальцами растопыренными! извивающимися!
Вопли! стук! царапанье! плач!
В оранжевом озарении мы не видим их лиц, не различаем тел, — видим одно стиснутое обречённое стадо, которое уже корёжит жаром.
И мелькает лицо С–213 в предсмертной муке.
Шторка.
= Соседняя камера. Выломанным столбом от нар арестанты под руководством Барнягина бьют в дверь и хором ожесточённо приговаривают:
— Раз-два-взяли! Раз-два-дали!.. Е-щё разик! Е-щё раз!
= Надо видеть лицо Барнягина!..
Шторка. Вертикальный экран.
= Длинные высокие (от узости) коридоры тюрьмы, два напролёт через раскрытые двери тамбура. Мало света — тусклые лампочки под потолком в проволочных предохранителях. Два надзирателя беззвучно мечутся, прислушиваясь к стукам и крикам. Приглушённые отголоски марша наступающих. Глухие внешние удары в тюрьму.
Крупно.
= Угольный надзиратель, шепчет помощнику:
— Что мы с тобой вдвоём? Пропали! Я отопру шестую!
= Дверь с номерком «6»
Грохот замка.
отпахивается. Оттуда — снопы оранжевого света, дым, и люди падают друг через друга на пол.
Вой, ругательства, радость.
Шторка. Обычный экран.
= Входной тамбур тюрьмы.
Яростные удары в дверь, к нам.
Здесь столпились все освобождённые стукачи. Они вооружены палками, досками, швабрами, кочергами, лопатами. Обозлённые, обожжённые, кровоточащие и жалкие лица. Некоторые сзади влезли на ящики — выше других. У стены — два надзирателя с пистолетами в руках. Биться насмерть — выхода нет. Все молчат. Все с ужасом смотрят на
= железную дверь. Она подаётся. Засовы погнулись. Петли перекосились. В одном месте — уже щель, куда заходят ломы.
Яростные удары в дверь.
= Та же дверь — снаружи. В отсветах прожекторов (из-под крыши) видно:
это Гай долбит!! Ну и силища! Так дрались только у Гомера!
Не-ет, дверь не устоит! И лом — не лом, а на двух человек — балка стальная!
И нахлынул опять тот же марш!
Ещё немного! Ещё немного!.. Устал Гай, отходит со своим ломом.
Широкий экран.
= тогда дюжина зэков берётся за долгое толстое бревно, разбегается с ним и с разгону бьёт:
б-бу!
Отходят с бревном. Видим среди них острую голову Гедговда. Он — без шапки, на лице — восторг. Потому ли, что он длиннее всех, — кажется, что от него — помеха, а не помощь.
А музыка зовёт — не отступать. Тираны мира! — трепещите!
Разогнались —
б-бу!
пролом! Отходят.
И Володя Федотов тут. И худощавый Антонас. Ещё разок!
Но раздаётся густой пулемётный стук из нескольких мест. Оборвалась музыка.
Бросают бревно! Падают! Все замирают.
А луч прожектора над головами начинает переползать туда и сюда.
Близкий крик:
— С вышек бьют, гады!.. По зоне лепят!
Пулемёты стихают.
Лежащие вскакивают. Но не успевают схватиться за бревно, как
= через распахнутую калитку забора кто-то кричит:
— Автоматчики!.. Автоматчики в зоне!
= Раскрыты двойные лагерные ворота.
И по пустынной линейке входят в лагерь две цепочки солдат.
Ощетиненные автоматами, они стараются держаться выпуклыми полукругами. Прожекторы с вышек освещают им путь.
Мы отступаем.
Они идут — мертво перед ними.
Вдруг, по знаку офицера, — огни из стволов!!
Очередь!
В нас! В лагерь! Каждый, стреляя, ведёт автоматом немного влево, немного вправо.
И кончили.
Мы — ещё дальше.
Они продвигаются. В кадр попадают — слева БУР с изуродованным забором, справа — штабной барак с битыми окнами.
Они продвигаются. Они продвигаются. Сопротивления нет. Заключённых нет.
Автоматчики развернулись в обе стороны.
= Бекеч (в военном бушлате вместо шинели) кричит у двери БУРа:
— Откройте! Я — Бекеч!
Изнутри голоса:
— Уже нельзя отпереть! Ещё ударьте! Вылетит!
Знак Бекеча. Автоматчики берутся за бревно и нехотя бьют им.
= Общий вид лагеря, как виден он конвойному офицеру с линейки (его затылок на первом плане). В лагере один за другим погасают фонари на столбах.
Слышно, как бьют камнями то в жестяные щитки, то в сами лампочки.
И окна бараков гаснут одно за другим. Лагерь погружается в сплошную темноту. Окружный свет зоны слаб, чтоб его осветить.
Два пятна от прожекторов здесь, перед конвоем, ещё резче выказывают эту угрожающую темноту.
К офицеру подходит Бекеч:
— Надо продвинуться и захватить мятежников, с десяток.
— Имею приказ только обеспечить вывод. Дальше комбат запросил инструкций, из Караганды.
= Вот кого они выводят: униженной крадущейся шеренгой, всё ещё с палками, лопатами и кочергами, отступают за спинами конвоиров двадцать человек, строивших жизнь на предательстве. Жалкий момент жизни!
Надзиратели замыкают.
= Последняя цепочка автоматчиков втягивается в ворота и сводит их за собой.
Вертикальный (узкий) экран.
= Коридоры тюрьмы напролёт.
Радостные крики под сводами.
И всплеск того же марша!
Сбоку, из входного коридора, вваливаются первые освободители — с брусьями, лопатами, ломами. Они растекаются в дальний и ближний концы коридора!
= Среди передних бегущих — Гедговд. Он озарён восторгом. Он припадает к двери камеры, кричит:
— Барнягин! Ваня! Победа!
Сбоку проступает
толща стены, за ней
= часть камеры. Барнягин кричит:
— Отойди, Бакалавр! Отойди, долбаем!..
и командует своим, снова схватившим столб:
…Раз-два-взяли!
Хор:
— Е-щё дали!
Наплывом
= вместо их камеры — соседняя. Обугленные остатки нар, матрасов, тряпья. Расставив ноги, скрестив руки, посреди камеры стоит Климов. Молчит.
= А в коридоре суета, ломами взламывают дверные засовы. Уже какую-то камеру открыли, оттуда вывалили освобождённые. Объятья!
Крики.
Из затемнения — широкий экран.
= Внутренность столовой — столбы, столы. Множество заключённых митингует в совершенном беспорядке. Несколько человек — на возвышении для оркестра. Вскидывания, размахивания рук.
Нестройный шум, крики.
И вдруг близ самого нашего уха чей-то очень уверенный громкий голос, привыкший повелевать (мы не видим говорящего):
— Ну, и что? р-ре-волюционеры!?..
Все обернулись, смолкли.
А он совсем не торопится:
…И есть у вас военный опыт? И вы представляете, что теперь вам нужно делать?
= Что за чудо? Офицер? Генерал?.. В отдаленьи, у входа, один, заложив руку за полу офицерской шинели, правда без отличий и петлиц, стоит высокий, плечистый, в генеральской папахе
= полковник Евдокимов! Он — и не он!.. Что делает форма с человеком! Усмешка на его лице:
…Бить стёкла, долбать забор — это легче всего. А теперь что?
Настороженное молчание толпы, которой мы не видим.
Полковник всё уже сказал, и стоит с пренебрежительной усмешкой.
Голоса:
— Полковника в командиры!.. Академию кончал!.. Хотим полковника!.. Просим!
Полковник быстро идёт сюда, к нам,
= в толпу. Люди раздвигаются перед ним.
= Властно взошёл он на трибуну, стал рядом с Гаем, Богданом, Климовым. Косится на них свысока.
Гай делает уступающее движение:
— Я — только старший сержант. Я не возражаю.
На кого не подействует эта форма, эта уверенность!
Полковник не снисходит митинговать. Насупив брови, спрашивает:
— Каптёр продсклада — здесь?
Голос:
— Здесь!
— Через два часа представить отчёт о наличии продуктов. Бухгалтер продстола?
Визжащий старческий:
— Здесь!
— По сегодняшней строёвке минус убитые выписать на завтра разнарядку кухне и хлеборезке.
— По каким нормам?
— По тем же самым, по каким! Может, в осаде месяц сидеть!
Повелительно протягивает руку:
— Бригадир Тимохович! Соберите по зоне убитых. Подсчитайте побригадно, дайте сведения в продстол. В хоздворе выкопайте братскую могилу, завтра будем хоронить.
Голос:
— Не морочьте голову с каптёрками, полковник! Надо думать о лозунгах восстания!
Полковник Евдокимов грозно удивлён:
— То есть это какие — лозунги?!
Косится на Богдана:
…Свобода щирой Украине? Так завтра нас пулемётами покроют. Если мы хотим остаться в живых, наш лозунг может быть только один: «Да здравствует Центральный Комитет нашей партии! Да здравствует товарищ Сталин!»
Разноречивый ропот.
Вдруг — радостный вопль на всю столовую:
— Эй, политиканы! Стадо воловье! Что вы тут топчетесь?! Наши стенку пробили в женский лагпункт! К ба-абам!!!
Движение среди видимых нам первых рядов. Богдан, потом и Климов спрыгивают с помоста. Гул в толпе. Топот убегающих.
Полковник с досадой бьёт рука об руку:
— Ах, это зря!.. Это надо было остановить!..
Гай:
— Но не в этом ли свобода людей, полковник?
Евдокимов скривился:
— Бар-дак!.. Управление, связь — всё теперь к чёрту!
Гай, насунув шапку на самые глаза:
— Не у всех посылки, как у вас, полковник. Многим давно уже не до баб...
Громко:
…Так насчёт лозунгов, браты!..
Шторка.
= Широкий экран разгорожен посередине разрезом стены, шириной в два самана. Слева — мужчины (мы видим их до колен) долбят стену ломами, кирками, лопатами. Она, видно, замёрзла, трудно колется. Они рубят как бы дыру, арочный свод, стена держится над ними, и её верха мы не видим. А справа — сгущается стайка женщин в ожидании. Они тесно стоят, держатся друг за друга. Они с такими же номерами — на шапках-ушанках, телогрейках, юбках. Они часто оглядываются в опасении надзирателей.
Музыка! Жизни нерасцветшие или прерванные...
Женщины не только молодые, тут всякие. После нескольких лет замкнутой женской зоны, обречённые на ледяной двадцатипятилетний срок, — как могут остаться спокойными к ударам мужских ломов в стену?
Это стучатся в твою грудь!
Это и любопытство.
Это и встреча с братьями, земляками.
Среди женщин мы можем угадать по лицам — украинок...
эстонок...
литовок...
= Уже первый лом один раз прошёл насквозь! Ещё немножко! Ещё! Падают куски! падают!..
Есть проход! Мужчины бросают ломы и кирки, они протягивают руки в пролом и
стайка женщин бросается к ним! И протягивает руки!
Крупно.
= Соединённые руки! Соединённые руки! Союз мужчины и женщины — старше всех союзов на земле!
= Бегут ещё! Одни туда, другие сюда, всё перемешалось! Надзирателей нет!
— Дёмка!
— Фрося!
— Девочки, прыгай, не бойся!
— Вильность, дивчата!..
И ещё — не разбираем языка, и тем выразительней переливание, мука и радость этих голосов.
Номера женской зоны закружились между номерами мужской.
Поцелуи — каменного века! — некого стыдиться, некогда кокетничать!
= И Володя Федотов держит за локти какую-то девушку с нерусским лицом, с чуть высокомерным запрокидом головы.
— Ты не понимаешь меня, Аура?.. Но ты же в лагере немножко научилась по-русски?.. Аура! Меня арестовали — я не только ещё не был женат, я...
Аура отвечает что-то по-литовски.
Они может быть и поцелуются сейчас, но мы этого не увидим.
Затемнение.
= Опять они! Но уже сидя на вагонке. Теперь уж она без шапки, её волосы длинные рассыпались по володиной груди, он их перебирает и целует.
Доносятся хрупкие стеклянные звуки бандуры.
И соседняя вагонка видна. Мантров, отвернувшись у тумбочки, старается не смотреть на этих двоих, хотя сидит прямо перед ними.
И на других вагонках, на нижних щитах и на верхних, сидят там и сям женщины. Как странно видеть причёски и длинные волосы в лагерном бараке!
Ближе бандура. Несколько тихих голосов, женских и мужских, поют:
— ВЫЙДИ, КОХАНАЯ, ПРАЦЕЮ ЗМОРЭНА,
ХОЧ НА ХВЫЛЫНОНЬКУ В ГАЙ…
А вот и старик-бандурист — наголо стриженный, как обесчещенный.
И крышка бандуры его с мазаной хаткой, с писаной неживой дивчиной.
И — живая, похожая, лежит на смежной верхней вагонке, поёт.
Её сосед встаёт, шагает по верхним нарам
к ближней лампочке. Выкручивает её и кричит:
— Эй, люды добры! Як майора Чередниченко нэма — так кто ж будэ электроэнергию экономыты? Геть их, лампочки ильичёвы, чи они вам за дэсять рокив у камерах очей нэ выелы?
= Общий вид барака. Вторую лампочку выкрутили. Третью.
А последнюю — украинка толстая.
Полная темнота.
И смолкла бандура посреди напева.
= День. На крыше барака сидят двое зэков в бушлатах и, как-то странно держа руки, запрокинувшись, смотрят вверх.
Из их рук идёт вверх почти непроследимая нить.
Мы поднимаемся.
Явственней верёвочка. Вверх. Вверх.
Мутное зимнее небо. В лёгком ветерке дёргается самодельный бумажный змей. На нём:
Жители посёлка! Знайте!
Мы потому бастуем,
что работали от зари до зари
на хозяев голодные
и не получали ни копейки.
Не верьте клевете о нас!
Отдалённая пулемётная стрельба. Резкий свист пуль по залу
в экран! в змея! одна из очередей проходит дырчатой линией через угол змея.
Но змей парит!
И мы тоже стали птицей.
= Мы делаем круги над лагерем и спускаемся.
На крышах нескольких бараков — по два заключённых. Это — наблюдатели.
На вышках — не по одному постовому, как всегда, а по два.
На одной вышке стоит ещё офицер и фотографирует что-то в лагере.
А в зоне — несколько проломов: повален забор, разорвана колючая проволока.
= За зоной против этих мест — торчит из земли щит с объявлением:
КТО НЕ С БАНДИТАМИ
— переходи здесь!
Тут не стреляем.
= А в лагере против этих мест — баррикады, натащены саманы, ящики.
И около каждой баррикады стоит двое постовых с самодельными пиками (пики — из прутьев барачных решёток).
И против ворот, против вахты — большая баррикада.
И тоже стоят постовые с пиками: двое мужчин, одна женщина.
А за зоной
пехотные окопные ячейки. В них сидят-мёрзнут хмурые пулемётные расчёты, смотрят
= на лагерь.
Шторка. Обычный экран.
= На двери приколота бумажка:
Достарыңызбен бөлісу: |