Книга I прозаический пересказ эпоса «Манас» в переводе на русский язык. Публикуется впервые

На берегу Кыл-Эртиша он увидел бесчисленное множество народа и посредине – на чистокровном скакуне, на светлом в серых яблоках коне гордо восседал статный богатырь. Богатырь спустился с горки и приветствовал Маджика на калмацком языке, затем они присоединились к большинству. Это был богатырь Кокчо. В красной с шишечкой тюбетейке на голове, такого богатыря еще не видывал свет: грозен, как лев, как тигр, готов любого растерзать. Он принял Алманбета с почетом, сели за угощение и только после этого Кокчо начал расспрашивать:

– Так уж заведено по обычаю – расспрашивать о госте, расскажите нам о себе, пожалуйста.

– Богатырь Кокчо, я родом из китаев. Если же рассказывать о себе, многие удивятся. Как мне рассказать, что я сражался со многими сильными, бился насмерть. Поросшую осокой землю я всю сжег, великую реку обагрил кровью. Лишь заставив идти дождь, я едва спасся от преследований и погони.

Узнав подробности тягот Алманбета, Кокчо велел достать рыжего козленка и принес его в жертву за двух своих гостей. Прослышав об Алманбете, весь многочисленный люд, и стар и млад, из разных сел явился проведать его. Гремели трубы, били барабаны, песни слышались со всех сторон, забили светло-сивую кобылу, и началось празднество. Когда народ наелся мяса вдоволь и разошелся по домам, старшина казахов Айдархан, согласовав с сыном Кокчо, забрал обоих юношей к себе. Гости тоже были не против, они поблагодарили старца и остались довольны.

Старейшины казахов, мудрейшие среди народа, государственные мужи – все сочувствовали пострадавшим героям, каждый день собирались дома у Айдархана и, чтобы гости не скучали, не переживали тягот пребывания на чужбине, выказывали большой почет, проявляли всяческое уважение и обхаживали их.

Так прошли дни и месяцы, и через полгода Алманбет стал раздумывать, размышлять о будущем и решил, что нельзя так вот сидеть, сложа руки, надо собрать лучших стрелков, лучших воинов, напасть на стада Конурбая и Джолоя, надо проучить их, отбив у них лошадей. А их у этих ненасытных и кровожадных ханов было числом в тридцать тысяч голов, это имущество четырнадцати богачей, так что Алманбет с девяносто товарищами угнали их всех. Принявшись роптать, множество калмаков погналось за ними. Все сильные их богатыри, все отважные воины тринадцать дней сражались с Алманбетом, многие погибли, еще больше было ранено, оставшиеся в живых возвернулись к своим.

Никто не стал догонять их, и вот через месяц Алманбет вернулся к казахам и разделил поровну со всеми свою добычу. Все получили, самое меньшее, по две лошади. Люди зажили в достатке, село их стало богатым, зажили они в довольстве, деревня Алманбета стала зажиточной. Увел коней Алманбет, а благородство его оценили казахи, облагодетельствовал людей Алманбет, а радостью полны все казахи. Угоняет он лошадей у калмаков и раздает их казахам, угоняет он коней у монголов, раздает он своим новым родичам.

Украдет ли кто среди казахов, подерется, изменит ли кто-нибудь из семьи – все споры решал Алманбет справедливо, честно. Вот и пошли все люди, у которых были раздоры и тяжбы, к нему, чтобы решил он все правильно и благородно, так и прославился он среди казахов своей честностью, щедростью и прямотой, росла его слава героя и справедливого судьи.

«Лишились мы прежней добычи, отнял у нас всё проклятый калмак, отобрал у нас он счастье и удачу, нет у нас прежней выгоды, и во всем этом виноват негодный китай, ели прежде мы вдоволь, жили в достатке, и славой не были обделены, а теперь все лавры почивает он, этот беженец от собственного народа», – возмущались благородные и всемогущие прежде судьи, завидовали они и презирали честного судью.

И вот собрались однажды все бывшие судьи всех шестидесяти племен, недовольные Алманбетом: из алчынов Бообек, из абаков Шаабек, из байджигитов Багыш, из аргынов Алым во главе с представителем тынымсейитов. Собрались и держали они совет. Первым выступил Алымсейит:

– Уважаемые, Алманбет становится знаменитым в народе. Если народ станет его почитать, то что станется с нами? Этот беглый китай станет судить-рядить казахов, как вы думаете? У кого какое мнение?

Собравшиеся надолго призадумались. Вдруг выступил отважный воин Абай, который заявил прямо:

– Чего вы молчите, ничего не можете сказать об этом выскочке китае? Да возьмите в руки кинжал, отзовите Алманбета в сторонку под предлогом, что есть, о чем поговорить, и вонзите кинжал ему в грудь. Кто станет за него заступаться, все забудется, вот и все. Возьмите кинжал с зеленой рукоятью, выследите, когда он останется один и убейте его. У него нет здесь родни, чтобы требовать с нас выкуп. Зарежьте его, как собаку, да пустите кишки по ветру, кто его защитит?

Часть людей, разъяренная, поддержала Абая.

Тогда Селимбай неспешно сказал такие слова:

– Эй, богатырь Абай, ты выпил много кумыса, вот и горячишься. Если уж ты силен, то не больше китайского хана Азиза. Азиз был мужественным героем, поскольку за ним стоял огромный китайский народ. Пробовали не раз богатыри сразиться с Алманбетом, но где сейчас они? Под черною землею. Неужели же ты думаешь, что у такого народа во главе с Конурбаем не хватило ума убить его просто так? Такого человека одним ножом не возьмешь. Не каждый сможет, как он, судить по справедливости и ходить в одиночку. Только глупец может напасть на него и получить удар в ответ. Гордец, бросающийся на него с ножом, не уйдет от него живьем. Лучше ищите другой выход, богатыри.

Затем Селимбай продолжил:

– Здесь сидите, белобородые и чернобородые старцы. Сейчас эти сыновья Айдархана уже не могут обойтись без Алманбета, они стали братьями и живут в большой дружбе меж собой. Что бы ни говорил Кокчо, он будет прав, так что кто пойдет против Алманбета, тот станет и врагом Кокчо. Но у меня есть другое предложение. Богатырь Кокчо щедрый человек: если даже потеряет все свое богатство, он не станет горевать. Во всех отношениях он царская особа, но в отношении жены он хуже обычного мужлана. Хотя он глазом не моргнет, когда лишится всего злата и серебра, зато если узнает про любовные отношения между Алманбетом и Акеркеч, он обязательно начнет ревновать. Если нам и удастся их рассорить, то только таким способом. Так мы избавимся от Алманбета.

Селимбая поддержал Бообек:

– Правильно говорит Селимбай. Как только он станет противником Кокчо, он не сможет жить среди нашего народа, значит, он уже не сможет больше и судить среди казахов. Пусть убирается отсюда: если мы его не прогоним от нас, то не сможем, как раньше, жить припеваючи. Одним мужчинам Кокчо не поверит, надо найти хотя бы одну женщину, которая бы свидетельствовала за нас. Я думаю, лучше ее соперницы Буудайбек не найдется свидетельницы. Давайте мы ее натравим на старшую жену Кокчо, скажем, хотя она и младшая, но лучшая жена Кокчо. Думаю, она не откажется.

Шестьдесят избранных казахских мудрецов согласовали свои действия и разошлись по домам.

Куда бы ни выезжал Кокчо, посмотреть на скот или подышать свежим воздухом в горы, или же на охоту, советники твердили ему одно:

– Богатырь Кокчо, когда едешь куда-нибудь, будь осторожен. Этот бродяга Алманбет, зарезавший родного отца, уничтоживший свою армию, разве пожалеет чужого? Мы боимся за твою жизнь. Этого головореза стоит опасаться, он намерен жениться на Акеркеч. Мы опасаемся, как бы жена не стала врагом своему мужу и не лишила бы нас родного правителя.

Так каждый день морочили ему голову всякими слухами и сплетнями его же соратники.

Поверив словам недоброжелателей, Кокчо переполнился ревностью и начал следить за Акеркеч, но ничего подозрительного не обнаружил. От злости он даже набросился на жену и стал расспрашивать ее. Тут Акеркеч не выдержала и запричитала:

– Богатырь ты мой, кто он, думаешь – Алманбет, людей не знаешь? Ревнивый муж хуже врага, не дай бог, поверишь злым языкам. Поверишь и расстанешься с лучшим и преданным своим другом. Останешься один и будешь горько жалеть об этом. Поверишь ты людям, потеряешь ты принца, своего верного товарища и будешь винить себя потом. Алманбет же, будто он живет при теще, даже не взглянет на меня. Что же мне делать, хан мой Кокчо, как не вожражать против твоих упреков. Видать, враги твои сошлись и пытаются осквернить вашу дружбу. Но ведь этот Алманбет, словно женат он на красавице, даже не посмотрит в мою сторону. Видать, они хотят убрать этого сироту из Пекина моими руками. Наверное, твои родичи сами не отважились напасть на отважного Алманбета, вот и стараются уничтожить его своим коварством. Да ведь этот юноша из Китая совсем еще ребенок. И если я, жена Кокчо, позарюсь на этого мышонка, то меня ведь покарает божья немилость. Поверь мне, Кокчо, чем трогать его, лучше убей меня. Что там твоему народу, если умрет одна женщина? Умрет одна женщина, что от этого твоим родичам? Если же Алманбет будет рядом с тобой, цвести будет твое хозяйство, ты будешь править миром. А лишишься его, будешь горько сожалеть об этом. Искушают тебя злые силы, поддашься ты соблазнам, поспешишь в своих деяниях. Злые языки тебя торопят, ты готов свершить злодеяние. Опомнись, ты сейчас хан казахов, а твои враги ненавидят честного и справедливого Алманбета. Эх, послушаешься ты их, убьешь Алманбета и похоронишь его в черной земле. Боюсь, не поверишь ты мне и приревнуешь. Если не будет Алманбета, то и свет твой погаснет. Богатырь ты мой, на земле всегда были завистливые ревнители, гонимые сироты, всегда властвовали над миром горе и несчастья. Да что там говорить, будь осторожен, мой хан, и береги себя.

Хан Кокчо поверил словам младшей своей жены Акеркеч, успокоился и больше не докучал ей упреками и подозрением.

«Как пришел к нам этот бродяга из Китая, так Кокчо, сын Айдархан, стал важным и перестал нас слушать, как прибыл к нам этот горемыка, Кокчо стал знаменитым и перестал советоваться с нами», – возмущались завистники, которых во все времена и у всех народов полно, ради ежедневного своего пропитания, ради лучшего куска они продолжали попытки рассорить друзей. Кокчо же иногда не поверит, иногда и поверит, но ему досаждало то, что говорили другие, он начал сомневаться, проникся подозрением к Акеркеч, боялся, что рано или поздно он может погибнуть от рук своего мнимого друга, больше стал склоняться к словам завистливых негодяев и однажды решил со всем этим покончить. Он собрал всех своих придворных, всех белобородых старцев, всех отважных героев в своей ставке. Договорившиеся меж собой завистники потихоньку наливали хану Кокчо побольше водки. И тогда, опьяневший и разгневанный, Кокчо сердитым голосом начал так:

– Вот здесь сидите, все уважаемые люди из казахов. Я вот что хочу сказать, подумайте, поразмышляйте, взвесьте на весах и вынесите свой приговор. Вы вот постоянно допекали меня тем, что моя жена в сговоре с Алманбетом и изменяет мне. Я вот не знаю, скажите вы свои доводы. Когда муж не видел своими глазами, то жена всегда клянется верностью и преданностью. Попробуйте доказать вину Акеркеч. Если вам удастся это сделать, то мы здесь же прикончим ее. Если же не сможете, то прекратите в дальнейшем свои слухи и пересуды.

Сговорившиеся заранее завистники заговорили со всех сторон:

– Алманбет – тоже человек, да падет на нас кара, если мы не сможем ужиться с одним богатырем. Здесь находятся и стар, и млад, как же мы станем обвинять ни в чем не повинного человека? Ладно, ты нам не веришь, тогда послушаем и другого человека, твою жену Буудайбек.

– Жена, скажи честно, ты действительно видела? – заплетавшимся языком пробормотал Кокчо, глядя на Буудайбек.

– Расскажите, что видели, невестушка.

Сговорившиеся заранее заговорщики стали всякими ужимками и жестами подсказывать и поддерживать Буудайбек.

Хотя и красивая лицом, но недалекая умом Буудайбек, с другой стороны, слегка пьяная, не думая о будущем, стала вторить им:

– Хотя она и испорченная, ты все равно любил старшую жену. Ты ласкал ее, привечал, ни в чем ей не отказывал. Может, ты думаешь, это я из зависти к своей сопернице? Хочешь – верь, хочешь – не верь. Я каждый день вижу, что творит твоя любимая жена.

Когда он услышал, что даже его младшая жена подтверждает слова остальных, Кокчо совсем разочаровался в женщинах, сразу протрезвел, глаза его налились кровью, и он впал в ярость.

– Приведите ко мне этого раба, растоптавшего мою доброту. Видать, он не думал, что его раскроют, давайте-ка его послушаем. Наверное, он не боится смерти, коли пошел против меня. Он после скитаний был принят мной, а сам же изменил мне с женой, он опозорил меня, осквернил мой очаг. Приведите-ка его, я зарежу его, как курицу. Я зарежу этого калмака, я выколю глаза моей поганой жене. Я посажу ее на клячу без седел, я опозорю эту тварь пред народом, затем, если захочу, она останется моей женой, если нет, то убью ее прилюдно.

Рассвирепевший богатырь Кокчо один за другим выпил две-три чарки водки.

– Да прибудут в тебе силы, да будет твой кинжал острым, возьми самый крепкий кинжал и вонзи его прямо в сердце, если этот ненавистный калмак ненароком встанет рядом, тотчас вали его, – напутствовали напившиеся водки и бузы пьяные придворные силача Калдарбека и благословили его на убийство Алманбета.

Сильно напившиеся водки и оттого разгоряченные, Чаян и Токтор помчались к Алманбету и стали торопить его:

– Старшины велели тебя быстрее доставить, давай живее.

По их лицам Алманбет понял, что случилось что-то неладное и сильно испугался, сердце его дрогнуло. «Точно такое чувство у меня было, когда началась вражда между мной и отцом. Неужели нашелся тот, кто начал разыскивать меня, кто приказал привести и сдать меня, Алманбета, иначе вызвать на схватку?» – подумал тотчас богатырь, но тут же отогнал эту мысль.

«Видать, нашелся тот, кто хочет сразиться со мной, кто-то, наверное, обвиняет меня? Или же Кокчо связался с горе-богатырями Эгеем и Шигаем».

Даже не подозревая, что среди казахов есть его враги, что они могут его убить ни за что, с предположением что они пойдут на войну с калмаками, отправился Алманбет на встречу. Витязи помогли ему спешиться с коня, открыли дверь, и, когда Алманбет приветствовал придворных, пившие водку судьи сразу испугались его вида, вскочив с места, в ответ приветствовали с поклоном.

Полулежавший на пуховой перине, усадив рядом Буудайбек, облокотившись на левую руку, в рысьей сизой шапке богатырь Кокчо разозлился на своих судей и придворных, поспешно вскочивших на ноги при виде Алманбета:

– Неужель дракон просунул сюда голову? Или какой-нибудь лев ворвался? Что вы только что говорили, а теперь вот все казахи разбежались от испуга, что за напасть? Негодные сорок витязей, неужели вы все чуть не умерли от страха, когда вошел этот китайский раб?

Когда Кокчо обозвал Алманбета «калмаком» и «китаем», все сорок витязей расселись в ряд. Оставшись между ними, Алманбет не знал, куда присесть, и склонил слегка колени, чтобы опереться на край подстилки, где сидел Кокчо.

Разъяренный Кокчо бросал в лицо Алманбету самые оскорбительные слова:

– Уважаемые казахские князья, откуда приплелся этот калмацкий выродок, когда он оказался в нашем стане? И когда же он уйдет, этот незваный гость? А если не уйдет, то неровен час, вдруг кто-нибудь его прибьет? Что, бесприютный не собирается возвращаться, как бы ненароком кто не убил его, а?

Алманбет долго не мог понять, что все это Кокчо говорит о нем. Наконец он не выдержал и сам спросил:

– На кого ты так сердишься?

– Да вот говорю, пристроился к нам тут один, не хочет уходить, – и Кокчо ногой пнул Алманбета.

Но и тогда Алманбет думал, что это шутка.

– Прекратите этот вздор, вижу, у вас тут много врагов. Если я чувствую себя здесь своим, чего же вы злитесь? Я не знаю, вы про кого, но тут наговорили кучу слов. Если кто обидел вас, скажите все как есть, расскажите, что случилось здесь? Если я сказал что не так, или, может, сделал что невпопад, все скажите. Где же ваши клятвы и заверения, столько глупостей вы здесь наговорили, где же ваша совесть, это что за оскорбления? Сын Айдархана Кокчо, я чист пред вами, если же виновен, объясните словами, чтобы я здесь не оправдывался зря.

Охмелевший Кокчо иногда приходил в себя и еле-еле видел пред собой Алманбета.

– У тебя на уме Акеркеч, ты за ней присматриваешь уж давно. У тебя в мыслях Акеркеч, ты за ней все следишь все равно, – пробормотал Кокчо.

Тут уж Алманбет взорвался и заорал:

– Богатырь Кокчо, водка – сильный напиток, пей его осторожно, а то совсем совесть потерять от нее не так уж будет сложно. Кумыс тоже непростой напиток, с ним обращайся умеючи, а то, глядишь, лишишься места, не заметишь, как что случилось вдруг. Разве я был бы человеком, если бы растоптал братскую дружбу, разве я остался бы порядочным, если бы позарился на твою жену?

В шапке из сизой рыси Кокчо приподнял голову, очнулся и успел сказать:

– Ты голодный оборванец, ты разрушенный сад, откуда ты явился, странник, и посеял здесь разврат?

Затем он повернулся к придворным, окружавшим его со всех сторон, и сказал:

– Да отправьте этого бродягу калмака домой. Если у него какая обида, то пусть скажет здесь при всех. Скажите ему, чтоб убирался вон подальше от Кокчо, чтобы возвращался к себе, к калмакам. Дайте ему, чего он хочет, и отправьте его восвояси, отдайте ему все, чего пожелает, и пошлите этого раба в свои края.

Все, сидевшие в доме, молча опустили головы и молчали. Тогда заговорил Алманбет:

– Да, есть у меня враги, да, есть у меня, с кем воевать, да, есть у меня родина, также есть у меня друзья и братья, что ж, богатырь Кокчо, у меня и язык есть, который умеет говорить. Я прошу у тебя коня Когала, если ты такой щедрый. Я прошу также твои доспехи, если ты такой добрый. Действительно, съезжу-ка я к своим врагам, не опасаясь их и не прикрываясь ничем от страха. Съезжу-ка я к своим кровожадным родичам, померяюсь с ними силами. Пусть твои доспехи и кольчуги станут мне защитой, я верну их тебе. Пусть красавец скакун Когала станет мне подмогой, его тоже я верну назад. Не отрекайся от слов, Кокчо, дай мне, что прошу, Кокчо.

Услышав эти слова Алманбета, Кокчо весь затрясся:

– Говорили, что там, где растет груша, там растет и шиповник. Говорили, что собака может лишь мечтать о помоях. Разве может сравниться медведь со львом? Глядите-ка, какой позор просить у меня коня!

Когда услышал эти слова, Алманбет был вне себя, глаза его горели, изо рта его вырывались слова упрека:

– Если груша ты, Кокчо, а я лишь жалкий шиповник, то готов поспорить, кто из нас умней или сильней. Если лев ты, Кокчо, а я лишь неуклюжий медведь, то будь я проклят, дурачок, если я чуть хуже тебя. Ты у себя в народе мужчина, у себя в селении герой, выедешь за село, ты словно обрюхатившаяся баба. Держи слово покрепче, всегда выполняй клятву, дай руку сюда, Кокчо.

Когда Кокчо протянул руку, Алманбет так тряхнул его, что шапка его из сивой рыси слетела с головы и упала у очага.

– Богатырь Кокчо, не оценил ты мою услугу, значит, зря я старался. Ты пошел на поводу у этих завистников, попрекнул меня куском хлеба и погнал к калмакам, как паршивую овцу. Я не я, если я не сяду на Когала, которого ты не захотел отдать, если я не надену на плечи твои доспехи Коккубо, которые ты не счел достойными для меня.

Оскорбленный Кокчо злобно закричал на сидевших:

– Где вы, витязи мои, хватайте его быстрее, схватите этого бродягу и зарежьте на моих глазах! Не дайте убежать ему, разрубите его мечами!

Изо рта извергая огонь, словно разбушевавшееся пламя, из глаз рассыпая уголья, будто тигр с черными полосами, когда Алманбет вынул свой меч из ножен и завопил во весь голос, никто не посмел подойти к нему и только издали пытались махать мечом да бросать ножи в его сторону. Ни один кинжал не смог проткнуть кольчугу, и все они попадали кучей рядом с Алманбетом.

«Оказывается, они хотели убить меня, – понял злые намерения завистников Алманбет. – Убить бы их всех во главе с ханом Кокчо, но после того, как нажил себе врагов как из китаев и калмаков, так и из казахов, куда я пойду и где меня примут? Пусть они будут подлыми, а я сдержусь, не стану проливать кровь нескольких казахов». И, повернувшись к ним спиной, он направился наружу, а испуганные его гневом казахи от страха распахнули пред ним двери.

Алманбет сел на своего коня Сарала, привязанного к столбу, и не знал, куда направиться, задумался и замер на месте. Как раз в это время навстречу ему в шелковом шуршашем платье вышла черноокая Акеркеч из белой ставки.

– Повороти немного, Алманбет, погоди, у меня к тебе слово есть, выслушай меня. Ссорятся и отец с сыном, и братья меж собой, но куда им деться, снова возвращаются. Какие бы обиды не были, они все равно назавтра забываются, так что если кто из них умрет, всегда плачут и хоронят его. Ты сам видел, что Кокчо пьян, и в его окружении его же враги. Кокчо, бедняжка, такой доверчивый и верит любому, кто первым придет и скажет, уж такой он глупышка, но в душе у него нет зла. Завтра же, когда протрезвеет, он будет горько об этом сожалеть, будет сердиться на своих врагов, как малое дитя. Не берите в душу слова пьяного мужика, не подобает вам с обидой в сердце уходить от нас, простите его на первый раз и останьтесь здесь.

Слова Акеркеч задели за живое Алманбета. Разочаровавшись в Кокчо, вспомнив, как готовы были ножи и кинжалы, понимая, что на его месте другого бы уж давно прикончили, Алманбет резко ответил Акеркеч:

– Невестушка, не сердитесь. Даже если он сочтет меня пророком, я не смогу больше оставаться с Кокчо. Назад мне возвращаться нельзя, тогда, возможно, меня убьют, поэтому не проси остаться.

Поняв, что Алманбет не вернется, Акеркеч запричитала:

– Тебе негде остановиться, у тебя даже нет друзей, да и народ твой китаев не примет тебя, как же ты пойдешь один, без поддержжки, без подмоги и без помощи? Куда ты теперь поедешь, где станешь искать себе приют? Стану расспрашивать у прибывших гостей и торговцев, скажи, Алманбет, где тебя искать?

– Я сжег дорогу к своему народу, к чужому закрыл все врата, невестушка. В каких горах я укроюсь, у какого народа найду приют, на какой земле пущу свои корни, я даже не знаю. Полечу я, словно ястреб со стальными шпорами, увижу древо густое, сяду на ветку, не склонится, не сломается, там, наверное, и останусь, невестушка. Что судьба пошлет, то и увижу, а придет мой час, то и погибну.

Услышав горестные слова Алманбета, Акеркеч разрыдалась, огорчилась безмерно и в глубокой печали сказала:

– Если бы я была не женщиной, а мужчиной, то я не поступила бы, как Кокчо, Алманбет. Слушай мои искренние слова, Алманбет, я поручила твою судьбу господу богу. Даже если бы ты совершил грехи, мог бы тебя простить любой мужчина, именно такого мужчину ожидает любой народ, чем гнать по земле, лучше бы отдать эту землю ему. Всякая нечисть собралась вокруг и отдала тебя на растерзание, возможно, ты и не слышал, но обязательно обратись к могучему Манасу. Если здесь свершишь дела величественнее, чем горы, то и тогда тебя никто не оценит. Если убьешь человека, прольешь кровь, то и тогда об этом не узнают. Если совершишь злодеяние, то и тогда никто не отличит его от добра. Может, Манас примет тебя и оценит, может, он не прогонит тебя, может, он не рассердится за твои грехи. Говорят, он благороден и не огорчается по пустякам, говорят, он подобен реке, наполняющей озеро, обязательно загляни к нему.

Алманбет слегка прослезился.

– Если я от Кокчо получил такое, то как я пойду к вождю? Как же я явлюсь пред очи вожака, сумевшего сжечь землю, поросшую осокой? От одного к другому, от верблюда к слону, что ли, стану убегать? Лучше буду подальше от них, уйду в далекие края.

Недовольная словами Алманбета, Акеркеч запричитала снова:

– Из белого шелка я сплела сети для моего сокола, если же не послушаешься на сей раз, тогда, Алманбет, поступай, как хочешь. Кыргызы и казахи издавна братья, сам святой дух соединил нас. Я прошу тебя, Алманбет, заверни ненадолго к Манасу и увидишь, как он встретит тебя. Ученые люди еще говорили, что один день на белом свете лучше, чем тысячи дней райской жизни. Если только на это не есть божьей воли, Алманбет, то тебе лучше оставаться на этом белом свете.

– Невестушка Акеркеч, благодарю, что рассказали про Манаса и переживаете за меня. Я не брошу ваши слова на ветер и заеду к Манасу тоже. Ну, живите долго, невестушка.

Попрощавшись с Акеркеч, Алманбет вышел в путь. Ехал он на замечальном скакуне Сарала, с головой, как у важенки, с ушами прямыми, как свечки, с крутыми бедрами, ехал он с лучшим наперевес ружьем, с булатным на боку мечом, с длинным копьем на руке, думая про себя, что пощадит его судьба, что выживет он на чужбине, колебался, сомневался, вести от Кокчо он дожидался, думал, пьяный был разбор, получился перебор, вот очнется утром он и, заботами поглощенный, вспомнит друга – позовет, а Акеркеч расскажет вот, что случилось, что стряслось, как на друге сорвал он злость, и пошлет он своих гонцов, найти друга в конце концов. Так он думал, дожидался, что напрасно друг сорвался. И если вдруг Кокчо станет искать, вдруг не найдет – стал он ждать.

Прошло два дня. Протрезвев от водки, богатырь Кокчо был сильно голоден, и он, вызвав Буудайбек, попросил чего-нибудь поесть.

– Вызовите Алманбета, пусть он посидит со мной и поест костреца с подгривным жиром, пусть попробует сахару и меда, водку, знаю, он не пьет.

Не зная, как поведать о том, что Алманбета изгнали, испуганная Буудайбек вызвала судей Асмонко и Козубай, не решавшихся войти к правителю, и послала их к нему. Приветствовав Кокчо и еще не присевши, Асмонко так начал свою речь:

– Когда вы не трезвы, вы не знаете, что творите, а ваших рабов покорных не слушаете. Алманбет столько наговорил вам, он был не пьян, не одержим болезнью, но его вчерашние слова очень опасны для вас. Он собрался жениться на вашей жене Акеркеч, он захотел отобрать вашего коня Когала, он слишком возгордился и захотел отрезать ваши уши, он не стал нас слушаться и бросался на вас пьяного, чтобы убить. Но ведь все видит ваш народ, как позволит вас убить, тогда казахам грош цена. Мы вступились за вас, отбили вас у калмака. Мы изгнали его из селения, чтобы не смел он больше сюда вернуться.

Речь Асмонко перебил Козубай:

– Уважаемый Асмонко, нечего кривить душой, говорите все, как есть. Богатырь Кокчо, вы, наверное, по пьянке не поняли, Асмонко говорит совершеннейшую чушь. Как же богатырь Алманбет может отобрать вашу жену, разве он сошел с ума? Как он может позариться на чужую жену? Хотя Алманбета здесь нет, но скажу я честно, он не делал всего этого. Когда вы сказали, чтобы он взял любого коня, оделся в любую одежку и убирался прочь, Алманбет залился слезами, не смог уйти от вас, он не смог покинуть вас, он лишь слегка похлопал по шее коня, все время озирался назад и с трудом отъехал из села, бедняжка. Даже когда он уходил, его не оставили в покое, а бросали в него мечами и кинжалами.

После слов Козубая Кокчо стал вспоминать все, кое-что припомнил и залился слезами:

– Сломал я свой посох, поломал я себе ноги, зазубрились копыта моего коня, притупились лезвия моего меча. Наделал тут делов, бросил концы в воду, и стоит теперь Асмонко, как ни в чем не повинный человек.

Обманутый Кокчо, чуть не убив Асмонко, лишь побил его, а сам послал скорее гонцов, чтобы собрать у себя Алымсейита, Тынымсейита и Шууту. Те явились тотчас.

– Вы что, видели, чтобы таких людей, как Алманбет, много являлось ко мне? Я давно знал, что вы когда-нибудь такое сотворите. Когда я только развернулся, когда я стал известен всему миру, вы сломали мне хребет, собаки! Правильно говорят: «Кто жалеет коня, тот останется один», вот и остался я один-одинешенек. Да пропади он пропадом, отведите ему коня Когала, которого он просил, да поскорее. И найдите мне Алманбета. Знаменитого скакуна Когала подарите Алманбету.

Узнав, что Кокчо поднял всех на ноги и потребовал найти Алманбета, со всех селений собрались шестьдесят гонцов и пришли к нему. Они не слушали угроз судей, встречавшихся им на пути. Все время думая об Алманбете, Кокчо даже не посмотрел на Буудайбек, протягивавшую ему водку. Он презрительно отнесся ко всем судьям, устроившим этот заговор, выбрал себе лучшего скакуна и помчался на поиски друга. Коня же Когала, которого он больше всех ценил, взял с собой.

По дороге, ведущей в Сары-Арка, они ехали долго, но не смогли увидеть богатыря. Когда они очень устали, когда им невмоготу было дальше ехать, сопровождавший Козубай сказал:

– Уже два дня прошло, как богатырь Алманбет ушел, никто не стал его догонять, все бросили его на произвол судьбы, он, наверное, долго ждал, но потом устал и направился, куда глаза глядят.

После этих слов Козубая лишившийся сокола богатырь Кокчо вздохнул про себя, махнул рукой, обвинив во всем негодных судей, поник головой от печали и горя, долго не смог тронуться в путь, но, наконец, вынужден был вернуться восвояси.

А тем временем, один-одинешенек, тосковал Алманбет:

– Я давно распрощался со своим народом, и зачем только примкнул к народу Кокчо? Разве может быть ветер без тучи, разве может быть поток без дождя? Если суждено мне бродить по свету, то чего уж оставаться средь казахов? Я не знаю, где приткнуться, я не знаю, где осесть. Благослови меня, господь, и дай мне впредь удачу!

Весь изголодавшийся, все время в пути, два дня не бравший в рот ни капли воды, ни крошки еды, с надеждой глядел он вдаль, и, наконец, одолела его печаль, понял он, что никому он не нужен, стеганул своего знаменитого коня и пустился в путь – куда глаза глядят.