Слово в день памяти священномученика Вениамина

 

За судьбу Церкви Божией я не боюсь. Веры надо больше, больше ее надо иметь нам, пастырям. Надо забыть свою самонадеянность, ум, ученость и дать место благодати Божией.

 Священномученик Вениамин

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

В юные годы мы часто мечтаем о том, чтобы совершить великие подвиги. Нам даже бывает жаль, что мир вокруг нас спокоен и в нем вроде бы нет места для геройских поступков. Но кто знает, как поведет себя каждый из нас, если жизнь действительно потребует от него настоящего мужества? Вот так и юный Василий, сын священника из далекого северного села, мечтал о подвигах благочестия, которые совершали во славу Божию древние богатыри духа. Уже будучи старцем-митрополитом, незадолго до славной своей кончины, он вспоминал: В детстве и отрочестве я зачитывался житиями святых, восхищался их героизмом, их святым воодушевлением, жалел, что времена не те и не придется пережить то, что они пережили. Ему довелось – или посчастливилось? – дожить до перемены времен: открылась возможность терпеть ради Христа и от своих и от чужих. Он оказался достоин своей детской мечты, переборол унижения, страдания и страх смерти, засвидетельствовав для нас своих потомков: трудно, тяжело страдать, но по мере наших страданий избыточествует и утешение от Бога. Трудно переступать этот Рубикон и всецело предаваться воле Божией. Когда это совершается, тогда человек избыточествует утешением, не чувствует самых тяжелых страданий среди внутреннего покоя, он и других влечет на страдания, чтобы они переняли то состояние, в котором находится счастливый страдалец...

Жизненный путь Василия Казанского достаточно типичен для одаренных и благочестивых детей духовенства. В числе лучших окончив Петрозаводскую Духовную семинарию, он получил возможность продолжить образование в Санкт-Петербургской Духовной академии. В стенах Академии созревает решение посвятить себя Богу – всецело. В 1895 году он принимает иноческий постриг с именем Вениамин; пройдя монашеское послушание в Александро-Невской лавре и восприняв священный сан, он получил право учить других: становится преподавателем, а затем и ректором Духовных семинарий, с 1905 года – Санкт-Петербургской. Проходит иерархическую лестницу: с 1902 года – архимандрит, а в 1910 году хиротонисан во епископа Гдовского, четвертого викария Санкт-Петербургской епархии. Проходя епископское служение в столице империи, Владыка Вениамин, тем не менее, занимает в тогдашней церковной иерархии очень скромное положение. Местом его архиерейских богослужений на долгие 23 рода оставался тихий храм на окраине Санкт-Петербурга. Праздничные службы Пасхи и Рождества епископ Вениамин совершает на Путиловском и Обуховском заводах – тех самых, которые впоследствии назовутся оплотами пролетарской революции.

Еще в годы студенчества молодой иеромонах Вениамин часто общался с рабочим народом. Он активно участвовал в деятельности Общества распространения религиозно-нравственного просвещения в духе Православной Церкви. Его не считали блестящим проповедником. Слова его были просты, он никогда не приправлял свою речь солью и перцем острых политических вопросов. Своих слушателей он пытался научить одному: в любое время и при любых обстоятельствах, к какому бы сословию или партии ни принадлежал человек – он должен быть верен заповедям Христа Спасителя, выверяя этим все свои поступки.

Возведенный в епископский сан, он стал архипастырем петроградской бедноты. В его архиерейской приемной с утра до ночи толпилось простонародье, он принимал всех и радостно спешил на каждый зов. Запросто, как приходского священника, Владыку Вениамина приглашали крестить ребенка или напутствовать умирающего. И он шел в рабочие кварталы, спускался в подвалы, где обитала городская «перекатная голь» – там Святым Крещением просвещал младенческие души или Святыми Дарами провожал душу, уходящую в вечность. Совершая требы, он никогда не надевал знаков архиерейского достоинства. Паства называла его не «Владыка» или «Ваше Высокопреосвященство», а «наш батюшка Вениамин». Таким же остался он, когда Бог судил ему воспринять сан митрополита Петроградского.

После Февральской революции 1917 года захватившее власть над страной Временное правительство торопилось «демократизировать» все стороны российской жизни. И в Русской Православной Церкви было введено «демократическое» новшество: выборность архиереев. Дело, дотоле неслыханное на Руси: паства сама выбирала себе архипастыря, овцы сами решали, кому лучше быть их пастухом (впрочем, такой казус был как бы крайним противопоставлением прежнему, не менее нелепому положению: когда назначения на архиерейские кафедры осуществлялись императорскими указами). Во многих епархиях «новшество» стало источником соблазна, привело к тяжелым церковным нестроениям. Но в Петрограде при выборах архипастыря пресловутая «демократия» сомкнулась со священным принципом соборности. Православный люд епархии едиными устами и единым сердцем изрек имя своего духовного главы: Преосвященный Вениамин (Казанский).

Этот выбор был совершенной неожиданностью для «демократов» из Временного правительства. На архиерейскую кафедру Петрограда они планировали совсем другую кандидатуру – епископа Андрея (князя Ухтомского), блестящего аристократа и блестящего оратора, противника монархии и яростного обличителя «распутинщины», считавшегося одним из самых «прогрессивных» российских иерархов (впоследствии впал в старообрядческий «беглопоповский» раскол). Но народ Петрограда в вопросе об архиерее сделал не политический, а церковный выбор.

К тому времени город уже утратил память о том, что был назван в честь первоверховного Апостола Христова: уже не Санкт-Петербургом (Свято-Петроградом), а просто Петроградом именовался он. Над столицей бывшей империи витала тень «первого большевика» Петра I, суля новую «крутую ломку» русской истории. Но архипастырь, митрополит Вениамин высотой своей души воскрешал память о священном имени города – светильник всесветлый во граде святого Петра явился еси.

Тогдашняя Россия кипела и бурлила. Политические пристрастия разделяли близких людей, разрывали дружеские и родственные узы, вторгались в каждый дом, выплескивались на улицы, грозя затопить всю страну кровавым братоубийственным безумием. Февральская революция и последовавший за ней большевистский переворот – эти политические взрывы должны были, казалось, властно вторгнуться в душу каждого человека. Но новый Петроградский святитель оставался как бы вне этой бури, поднятой тьмою века сего. По множеству свидетельств, в то смутное время трудно было найти человека, столь далекого от политики, как митрополит Вениамин.

Сразу же после избрания на Петроградскую кафедру святитель Вениамин заявил: Я стою за свободную Церковь. Она должна быть чужда политики, ибо в прошлом она много от нее пострадала. И теперь накладывать новые путы на Церковь было бы большой ошибкой. Самая главная задача сейчас – это устроить и наладить нашу приходскую жизнь.

К власти в России пришли большевики. Митрополит Вениамин воспринял это спокойно и без возмущения, как факт внешний. При новых правителях он продолжал делать церковное дело так, как это оказывалось возможным. Когда в Петрограде закрыли Духовные Академию и семинарию, он добивается открытия Богословско-пастырских курсов и организует Богословский институт. При участии святителя Вениамина совершаются епископские хиротонии Платона (Кульбуша), одного из первых новомучеников Русской Церкви, умершего под пытками в Тартусской тюрьме в 1919 году, и Николая (Ярушевича), виднейшего церковного иерарха уже послевоенного периода. Для петроградских православных митрополит остается тем же «батюшкой Вениамином» – без белого клобука и мантии, в простой священнической одежде являющимся в их дома – крестить, исповедовать, соборовать, утешать.

Когда святителя Вениамина коварно и подло втянули в политический процесс, следователь упрямо, но тщетно пытался уличить его в контрреволюции:

– Как вы относитесь к советской власти?

– Мое отношение к ней – отношение к власти. Все ее распоряжения и все декреты, по мере своего разумения, исполняю и принимаю к руководству.

– Ну да, это так. Но признаете ли вы ее?

– Признаю, как и всякую гражданскую власть.

В своем последнем, предсмертном слове перед большевистским судилищем святитель Вениамин свидетельствовал:

В первый раз я был на суде народном 5 лет тому назад, когда в 1917 году происходили выборы митрополита Петроградского. Тогдашнее Временное правительство и высшее петроградское духовенство меня выбирать не хотели. Но приходские собрания и рабочие на заводах назвали мое имя. Я был вопреки своему собственному желанию избран подавляющим большинством голосов в митрополиты Петроградские. Почему это произошло? Конечно, не потому что я имел какие-либо большие достоинства, а только потому, что меня хорошо знал простой петроградский народ, так как я в течение 23 лет перед этим учил и проповедовал в церкви на окраине Петрограда. И вот пять лет я в сане митрополита работал для народа и на глазах народа и служил ему, нес в народные массы только успокоение и мир, а не ссору и вражду. Я был всегда лоялен по отношению к гражданской власти и никогда не занимался никакой политикой. Я все время работал при советской власти, причем всюду, куда я ни являлся, куда ни приезжал, вначале власть меня встречала подозрительно, но когда узнавала, отношения резко менялись. Представители власти убеждались, что я не враг народа, не враг народной власти...

Вдруг неожиданно я оказался в глазах власти врагом народа и опасным контрреволюционером. Я, конечно, отвергаю все предъявленные мне обвинения и еще раз торжественно заявляю (ведь, быть может, я говорю в последний раз в своей жизни), что политика мне совершенно чужда, я старался по мере сил быть только пастырем душ человеческих...

Но «карающий меч» большевистской политики обрушился на ни в чем не виновного перед гражданской властью святителя Вениамина, потому что сутью политики большевиков было богоборчество.

В 1922 году лукавым поводом к расправе над Русской Церковью Божией большевистские главари сделали народное бедствие, поразившее огромные области России, – голод. Голодало около 20 миллионов человек – крестьяне плодороднейших краев, бывших прежде житницей не только Российской державы, но и всей Европы: Поволжья, Украины, Приуралья, Кавказа. Голодная смерть выкашивала целые села, дороги были завалены мертвыми телами, некоторые, обезумевшие от страданий, доходили до трупоедства и людоедства. Православная Церковь с великим состраданием откликнулась на народное горе. Святейший Патриарх Тихон еще летом 1921 года, когда началось бедствие, выступил с воззванием «К народам мира и православному человеку», в котором писал: ...Величайшее бедствие поразило Россию. Пажити и нивы целых областей ее, бывших ранее житницей страны и уделявших избытки другим народам, сожжены солнцем. Жилища обезлюдели и селения превратились в кладбища непогребенных мертвецов...

К тебе, Православная Русь, первое слово мое:

Во имя и ради Христа зовет тебя устами моими Святая Церковь на подвиг братской самоотверженной любви. Спеши на помощь бедствующим с руками, исполненными даров милосердия, с сердцем, полным любви и желания спасти гибнущего брата...

К тебе, человек, к вам, народы вселенной, простираю я голос свой:

Помогите! Помогите стране, помогавшей всегда другим. Помогите стране, кормившей многих и ныне умирающей от голода. Не до слуха вашего только, но и до глубины сердца вашего пусть донесет голос мой болезненный стон обреченных на голодную смерть миллионов людей и возложит его и на вашу совесть, на совесть всего человечества...

К Тебе, Господи, воссылает истерзанная земля наша вопль свой: пощади и прости. К Тебе, Всеблагий, простирает согрешивший народ Твой руки свои и мольбу: прости и помилуй...

Советская власть также начинает создавать свои помголы – комитеты помощи голодающим. От сотрудничества с Церковью эти комитеты отказываются категорически: пожертвования верующих принимаются, но на участие священнослужителей в сборе таких пожертвований наложен запрет. Атеистическому режиму вовсе не хочется, чтобы Церковь своим милосердием привлекала к себе сердца людей. В феврале 1922 года большевистский ВЦИК издает декрет об изъятии церковных ценностей якобы для помощи голодающим. Святейший Патриарх Тихон благословляет жертвовать на нужды бедствующих церковное имущество, за исключением величайших храмовых святынь – евхаристических сосудов. Большевики настаивают на полной конфискации. Волнения верующих, происходящие при поругании святынь, впоследствии позволяют им обвинить Патриарха и духовенство в том, что они препятствовали спасению жизней погибающих от голода.

В Петрограде кампания по изъятию церковных ценностей началась в марте 1922 года. Чиновники петроградского помгола поначалу отнеслись к своим обязанностям добросовестно: им казалось, что поставленная перед ними правительственная задача – это действительно направить церковные ценности для помощи голодающим, причем сделать это, не оскорбляя чувств верующих и не вызывая народных волнений. С такой целью петроградский помгол вступил в переговоры с правлением Союза петроградских православных приходов – организацией, казавшейся достаточно авторитетной среди масс верующих (однако на самом деле таким авторитетом не пользовавшейся).

Союз петроградских православных приходов возник в период «демократизации» Церкви после Февральской революции, активными членами его стали интеллигентные миряне и часть «прогрессивно» настроенного духовенства. Целью Союза ставилась помощь в деятельности духовенства по православному воспитанию народа. Однако далеко не все приходы Петрограда вошли в этот Союз, не вполне доверял ему и митрополит Вениамин. Как обнаружилось впоследствии, такое недоверие имело под собой почву. Некоторые активные члены Союза были заражены интеллигентской гордыней – они желали не столько служить Православной Церкви, сколько «реформировать» ее, не останавливаясь перед еретическими «нововведениями». Как признал председатель Союза петроградских православных приходов, университетский профессор Юрий Новицкий, ядро так называемой живой церкви вышло из среды Союза.

Чувствуя слабость своих позиций среди верующего народа, представители правления Союза приходов предложили помголу привлечь к переговорам об изъятии церковных ценностей Петроградского архипастыря, митрополита Вениамина. Святитель принял приглашение на эти переговоры с радостью. Да, православный русский народ любил красоту своих храмов, веками собирались драгоценные украшения для святых икон, для всего церковного убранства. Но митрополит Вениамин прекрасно понимал, что спасение человеческих жизней дороже даже таких ценностей. Главным предложением его помголу было, чтобы пожертвования носили добровольный характер. Мы сами отдадим все! – заявил святитель. Кроме того, Владыка предложил, чтобы верующие могли контролировать, действительно ли церковные ценности направляются для помощи голодающим? (Православные не были уверены в абсолютной честности большевиков, будущее подтвердило, что эти сомнения не были безосновательными.) Петроградский помгол еще не был в курсе большевистской «большой политики», поэтому с удовольствием принял предложения митрополита, гарантировавшие спокойствие народа при изъятии ценностей из храмов. Святитель Вениамин, видя такое взаимопонимание, благословил всех присутствовавших и со слезами на глазах сказал, что собственными руками снимет драгоценную ризу с Казанского образа Богородицы и отдаст ее для спасения погибающих братьев.

8 марта 192 года в газете «Известия» появилась заметка о том, что петроградское духовенство проявило искреннее желание содействовать властям в сборе церковных ценностей для помощи голодающим, «выполняя тем самым свой гражданский долг и постановление ВЦИК от 23 февраля 1922 года». Однако эта идиллия продолжалась недолго.

Петроградский помгол оказался слишком наивным, чтобы понять смысл того, что скрывалось под вывеской изъятия церковных ценностей для нужд голодающих.

Прежде всего сам чудовищный голод являлся лишь отчасти стихийным бедствием, но в большей мере – чудовищным по жестокости «мероприятием» богоборческого режима, спланированным и выполненным путем продразверсток изъятием у земледельцев семенного фонда. При этом голодающие районы были оцеплены заградотрядами, чтобы люди не могли бежать от голодной смерти. Таким образом, главари мировой революции добивались вымирания «контрреволюционной мелкой буржуазии», каковой, по их мнению, являлось все русское крестьянство. (Впрочем, злорадствовала при известиях о народном горе и часть эмиграции, надеявшаяся, что ненавистные им большевики «задохнутся от голода, холода и эпидемий» и бывшие хозяева страны с торжеством вернутся на родину.)

Хлеб, чтобы накормить голодающих, в России был. Но, широковещательно спекулируя на страданиях голодающих миллионов людей, большевики с холодной расчетливостью стремились вызвать жалость мирового сообщества, домогаясь необходимого им международного признания, а также гуманитарной помощи из-за рубежа (которую они намеревались пустить не на спасение умирающих от голода крестьян, а на укрепление собственного режима). Что же касается похода пролетариата на церковные ценности – тут имелось в виду не просто ограбление Православной Церкви, но при этом истребление священнослужителей и наиболее ревностной части верующих.

Нет в этом мире ничего тайного, что в конце концов не стало бы явным. И в наши дни, словно останки ископаемых монстров, всплывают на свет страшные большевистские документы с пометками «строго секретно», «весьма секретно», «архисекретно».

19 марта 1922 года Ленин пишет секретную инструкцию, которая доводится до сведения большевистских руководителей на местах:

Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления...

Чем больше число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства нам удастся по этому поводу расстрелять, тем лучше...

Большевистские лидеры отнюдь не хотели, чтобы Церковь спокойно пожертвовала свое достояние для спасения голодающих, чтобы изъятие церковных ценностей прошло мирно и безболезненно. Напротив, поругание святынь было хорошо рассчитанной провокацией, намеренной пощечиной религиозному чувству русского православного народа. При неизбежных в таких условиях возмущениях верующих большевики были намерены расстреливать их чем больше, тем лучше, прикрываясь демагогически слезливой ложью: церковь препятствует спасению умирающих с голоду. (Подлость этой демагогии вполне иллюстрирует постановление Совета труда и обороны от 12 ноября 1922 года об «отводе части изъятых ценностей тов. Троцкому на оборону республики». Награбленное большевиками в храмах «полководец» Л. Троцкий попросту присвоил. Впоследствии изгнанный Сталиным из страны Троцкий вывез с собой целый вагон церковных ценностей, что позволило ему устроить себе роскошную жизнь за рубежом). Немецкий исследователь Р. Ресслер констатирует: Столкновения из-за церковных ценностей большевики использовали для решающей схватки в борьбе за установление своей абсолютной власти.

Главной фигурой, вокруг которой богоборцы плели свою убийственную сеть, был, конечно, Предстоятель Русской Православной Церкви – Святейший Патриарх Тихон. Однако физически уничтожить Патриарха большевики не решались: еще силен был страх перед возмущением русского народа Божия. На личность Патриарха выливались ушаты грязной клеветы, он был подвергнут домашнему аресту и лишен возможности участвовать в церковные делах. Среди тех иерархов, кому Святейший Патриарх Тихон считал возможным передоверить управление всей Русской Церковью, в числе первых он называл митрополита Петроградского Вениамина, 29 апреля (12 мая) 1922 года Святейший Патриарх пишет председателю ВЦИК – М. Калинину: Ввиду крайней затруднительности в церковном управлении, возникшей при привлечении меня к гражданскому суду, считаю полезным для блага Церкви поставить временно, до созыва Собора, во главе церковного управления Ярославского митрополита Агафангела (Преображенского) или Петроградского митрополита Вениамина (Казанского).

Однако в это время над головой Петроградского святителя уже нависал большевистский «карающий меч».

20 марта 1922 года под председательством Л. Троцкого состоялось заседание Комиссии по учету и сосредоточению ценностей (протокол № 8, пометка: «архисекретно, хранить конспиративно»). Среди постановлений этого заседания есть пункт следующего содержания: Послать шифром телеграмму в Петроград уполномоченному по ценностям т. Приворотскому, секретарю губкома, копию т. Зиновьеву. Шифрограмма за подписью самого Л. Троцкого разъясняла петроградским «простакам» действительный смысл «похода пролетариата на церковные ценности». В этом послании отмечалось: Проведение изъятия ценностей в Петрограде требует особенной тщательности и энергии так как исход дела в Петрограде будет иметь большое значение для провинции, – и задавался недвусмысленный вопрос: В частности, какие меры приняты для установления наиболее виновных в сопротивлении лиц и для их предания трибуналу? (то есть: насколько успешны провокации столкновений воюющих с представителями власти и сколько «реакционного» духовенства удастся расстрелять под этим предлогом?).

В Петрограде «разъяснения сверху» поняли вполне. Митрополиту Вениамину заявили, что ни о каких переговорах с церковниками не может быть и речи: церковные ценности будут изъяты в формальном порядке как «государственное имущество». Церковь с радостью готова была принести свой дар милосердия, свою жертву голодающим братьям – богоборческий режим предпочел не просто принять, а вырвать у нее из рук этот дар с глумлением и надругательствами. Митрополит Вениамин был потрясен таким поворотом в настроении властей. Он пишет протестующее письмо в помгол, послание это остается без ответа. Однако святитель Вениамин находит в себе достаточно мудрости, чтобы понять, какими кровавыми и страшными для Церкви последствиями чревато задуманное большевиками святотатственное насилие. Чтобы предотвратить этот ужас, оберечь свою паству от непродуманных гибельных поступков, митрополит Вениамин обращается к верующим епархии с вдохновенным воззванием:

Вениамин, митрополит Петроградский

Петроград, 1922 г. Апреля 10

Слово архипастырское возымело действие. Большинство приходов Петрограда не поддалось на большевистскую провокацию: даже в главных храмах города – Исаакиевском и Казанском соборах – осуществляемое кощунниками «изъятие» прошло спокойно. С болью сердца и слезами смотрел народ на расхищение святынь, но не восставал против святотатцев – по завету евангельскому: снявшему с тебя верхнюю одежду не препятствуй снять и рубашку.

(Это не помешало большевистскому судилищу приговорить настоятеля Казанского собора к расстрелу; правда, потом его «помиловали», заменив казнь тюремным и лагерным заключением.)

В некоторых петроградских приходах народ волновался, раздавались проклятия кощунникам, но кровопролитных столкновений, на которые провоцировали большевики, не было. Характерно, что рабочие «оплота революции» – Путиловского завода не позволили Комиссии по изъятию ограбить свой храм. Но в целом, в масштабах огромной Петроградской епархии, изъятие церковных ценностей прошло блестяще, то есть почти мирно. Самым серьезным конфликтом было избиение верующими у Знаменского храма начальника местного отделения милиции. Как заявил потом на «процессе 86-ти» юрисконсульт Александро-Невской лавры Иоанн Ковшаров, – для братской могилы в 16 человек (столько «расстрельных» приговоров требовали большевистские палачи) материала у обвинения было мало.

Конечно, никаких законных оснований для ареста и суда над митрополитом Вениамином, сделавшим все, от него зависящее, чтобы предотвратить кровопролитие, у большевиков не было. Но к соблазну расправы над крупным церковным иерархом добавилось еще и то, что святитель Вениамин действенно воспротивился осуществлению одного из коварнейших антицерковных планов большевистских «мудрецов». Наряду с прямым натиском на Церковь секретными «религиозно-ликвидационными отделами» при ЦК РКП (б) и ВЧК под руководством Л. Троцкого, Е. Тучкова и Е. Ярославского был разработан план раскола Русской Православный Церкви: «бить церковников руками церковников». Для осуществления этого замысла нашлись исполнители: среди 12-ти апостолов Христовых был Иуда Искариот – подобных ему большевики отыскали и в русском духовенстве, среди «революционно настроенных» священников и церковных карьеристов. Главарями срежиссированного в ЧК «обновленческого», или «живоцерковного», раскола стали петроградские протоиереи Александр Введенский и Владимир Красницкий (оба – члены правления вышеупомянутого Союза петроградских православных приходов). Введенский являлся основным «идеологом» раскола. Красницкий, очевидно, был типичный «перевертыш», не веривший ни во что и способный на все ради своих выгод: в прошлом он был «крайне правым», писал яростные антибольшевистские статьи, делал доклады об «употреблении евреями крови христианских младенцев», но и это простила ЧК нужному для разрушения Церкви агенту. К раскольникам присоединились и два архиерея: запрещенный в служении за незаконные богослужебные «новшества» епископ Антонин (Грановский) и недовольный назначением на далекую Верненскую кафедру епископ Леонид (Скобеев).

24 марта 1922 года в газете «Петроградская правда» было опубликовано «письмо 12-ти», авторы которого обвиняли все русское духовенством (кроме самих себя) в жестокосердном сопротивлении «помощи голодающим», «политических интригах» и «контрреволюционности». Эти был публичный клеветнический политический донос на Русскую Православную Церковь. В числе подписавших письмо – протоиереи Введенский и Красницкий.

«Письмо 12-ти» вызвало взрыв негодования не только среди петроградского духовенства, но и там, где раскольники рассчитывали найти поддержку, – в правлении Союза петроградских православных приходов. Обличения, которые Введенскому пришлось выслушать от председателя Союза Юрия Новицкого, его заместителя в «правлении Союза архимандрита Сергия (Шеина) и других недостаточно «прогрессивных» для измены Святому Православию членов Союза, – этих обличений Введенский «не простил». Явно по его наущению на будущем «процессе 86-ти» именно «правление Союза православных приходов выставлялось «контрреволюционной организацией», якобы «составлявшей заговор с целью свержения советской власти». Перед лицом большевистского судилища подтвердив свое отрицательное отношение к «живой церкви», Юрий Новицкий и архимандрит Сергий (Шеин) тем самым подписали себе смертные приговоры.

Вскоре раскольники «от слов перешли к делу»: заявили об устранении «контрреволюционного» Святейшего Патриарха Тихона и о переходе власти над Русской Церковью в руки руководимого ими самочинного «Высшего Церковного Управления» (ВЦУ). Введенский ездил в Москву, где вместе со своими сторонниками пытался шантажировать Святейшего Патриарха, а вернувшись в Петроград, предъявил митрополиту Вениамину «удостоверение», подписанное епископом Верненским Леонидом. В этом «документе» значилось, что Введенский назначен депутатом новоявленного «Высшего Церковного Управления» по Петроградской епархии. Однако святитель Вениамин отказался признать «полномочия» самозванца, а на воскресной Литургии 15/28 мая 1922 года был оглашен указ архипастыря, которым протоиерей Введенский за самочиние и учинение раскола запрещался в священнослужении и объявлялся находящимся вне Православной Церкви до принесения покаяния. Этого Введенский митрополиту тоже «не простил». В большевистских газетах появились статьи с заявлениями: «Митрополит Вениамин осмелился отлучить от Церкви священника Введенского. Меч пролетариата тяжело обрушится на голову митрополита». Так находившиеся дотоле за кулисами большевистские «религиозные ликвидаторы» сгоряча сами выдали секрет чекистского происхождения «живой церкви».

На следующий же день после оглашении указа об объявлении Введенского «вне Церкви» к святителю Вениамину явился сам раскольник в сопровождении представителя власти – коменданта Петрограда Бакаева, бывшего председателя питерской «чрезвычайки», теперь взявшего на себя обязанности «обер-прокурора» при новоявленном «революционном епархиальном управлении». Введенский подошел к святителю Вениамину под благословение, но митрополит благословения ему не дал, сказав: Отец Александр, мы же с вами не в Гефсиманском саду. Тогда раскольник, сбросив личину почтительности, начал угрожать: если святитель не отменит обличающий его указ, то митрополита Вениамина арестуют, обвинят в сопротивлении «изъятию церковных ценностей» и казнят вместе с близкими ему людьми. Но святитель Вениамин остался непреклонен. Понимая, что угрозы его «гостей» не пустой звук, он надел красные «праздничные» четки, которые надевал обычно только на Рождество и Пасху, и стал готовиться к страданиям во имя Христово. (Впоследствии, когда святитель Вениамин находился уже в тюрьме, Введенский вновь и вновь домогался от него отмены указа о своем отлучении, обещая, что при таком условии митрополиту будет сохранена жизнь, но раскольник получал неизменный отказ.)

Через несколько дней после визита Введенского митрополит Вениамин был арестован. Большевики начали фабриковать пресловутый «процесс 86-ти» – дело якобы действовавшей в Петрограде «контрреволюционно-церковной» организации. Вместе со святителем Вениамином перед большевистским судилищем предстали викарный епископ Кронштадтский Венедикт (Плотников), виднейшие представители петроградского духовенства, руководители правления Союза петроградских православных приходов, а также самые разные люди, арестованные (зачастую случайно) в разное время около различных храмов, где во время «изъятия ценностей» происходили волнения.

«Процесс 86-ти» был сфабрикован грубо и нелепо: лживость и беззаконие этого судилища бросались в глаза В числе «обвиняемых церковников» оказались: атеист-красноармеец, арестованный за ссору и драку с милиционером, чистильщик сапог – армянин, принадлежащий не к Русской Православной, а к Армянской Дохалкидонской Церкви, один – глухой, другой – заика, третий – эпилептик, несколько женщин, производящих впечатление кликуш, несколько подростков, почти детей и т. д. И все это – арестованные за непосредственное «противодействие изъятию ценностей». Само же «дело» фабриковалось так: все отдельные конфликты при «изъятии» в Петрограде были собраны в одно – и обвинение утверждало, что вдохновителем этих волнений являлась «контрреволюционная организация» во главе с митрополитом Вениамином, духовенством и правлением Союза православных приходов. Организация эта якобы имела своей целью во время «изъятия ценностей» вызвать «восстание верующих фанатиков, направленное на свержение советской власти». Один из «главных» обвиняемых – знаток законов, юрисконсульт Александро-Невской Лавры Иоанн Ковшаров заметит по этому поводу: Общественный обвинитель неоднократно называл нас здесь лжецами, лицемерами, обманщиками. Но он нас должен был бы назвать сумасшедшими, если бы мы вздумали начать войну с советской властью с целью ее свержения с армией баб и подростков. И это после того, как эту власть не могли свернуть вооруженные, организованные армии Колчака, Деникина, Юденича, поляков. Вообще весь «процесс 86-ти» производил впечатление кровавого фарса, где заранее были распределены роли, намечены жертвы. Было ясно: пощады им не будет.

Судилище началось 10 июня 1922 года. Возле здания бывшего Дворянского собрания, где должен был заседать революционный трибунал, в молчании стояла толпа в несколько десятков тысяч верующих – петроградская паства митрополита Вениамина. Когда появился сам святитель, конвоируемый конной милицией, вся эта толпа опустилась на колени и запела: Спаси Господи люди Твоя... Митрополит прослезился и благословил верных.

А в самом зале суда собралась иная публика. Вход туда был только по специальным пригласительным билетам, выданным ревтрибуналом, или по членским билетам РКП(б). Но и эта особо подобранная аудитория, призванная «клеймить позором контрреволюционных церковников», чувствовала внутреннее величие святителя Вениамина: когда стража вводила или выводила его из зала, все присутствовавшие вставали.

В зловещей обстановке судилища святитель вел себя так же, как всегда: был тих, совершенно спокоен, благостен. Его высокая душа уже свершила великий христианский подвиг: этот страстотерпец всецело предал себя в волю Божию. Поражали незлобие, смирение и искренность, с которыми он отвечал на вопросы своих палачей. Большевистские газеты вещали о суда над «князем Церкви», плетущим заговор против советской власти, а на процессе один из обвинителей заметил, что митрополит больше похож на «простого немудрящего сельского попика». Да, воистину святитель Вениамин был простецом – подобно тому, как просты были рыбаки-Апостолы Христовы, огласившие весь мир словом евангельского учения.

Особое место в разбирательстве занял вопрос об отлучении от Церкви Введенского, и тут в голосе архипастыря впервые зазвучали властные нотки: отлучения не было, но пока Введенский не принесет покаяния в раскольнических деяниях, он – вне Церкви, он – тот хищный волк которого нельзя пускать в стадо Христовых овец.

Сам «обер-палач», главный подстрекатель и вдохновитель судилища над митрополитом, Введенский в зале заседаний трибунала так и не появился. Верующие прекрасно понимали, по чьей вине готовится расправа над их архипастырем. Особенно возмущало предательство Введенского его бывших духовных детей, дотоле веривших ему как пастырю. И вот, когда Введенский пробирался через толпу верующих, обступавших здание, где шел «процесс 86-ти», одна из прихожанок храма праведных Захария и Елисаветы, где он прежде краснобайствовал, ударила его камнем по голове. Женщину тут же арестовали. Неизвестно, так ли тяжел был нанесенный Введенскому ушиб или он почел за благо больше не фигурировать на спровоцированном им «процессе» – так или иначе, от дачи свидетельских показаний перед трибуналом он отказался по болезни.

Вместе него выступал перекрасившийся из крайне правого в крайне левого Красницкий, яростно обличая митрополита Вениамина в «контрреволюции». Следователь лукаво пытался подтолкнуть святителя к тому, чтобы он снял с себя часть вины, признав, что у его писем и воззваний были какие-то другие вдохновители. Но святитель Вениамин отвечал твердо: Я сам, совершенно самостоятельно обдумал, написал и отправил свои заявления... Я сам решил, что их нужно послать. Да, впрочем, я и не потерпел бы ничьего вмешательства в решение таких вопросов, которые подлежали исключительно моему ведению как архипастыря. Не облегчить свою участь за чей-то счет, а заслонить собою других от опасности, как подобало истинному пастырю, защитить не себя, а овец своих – к этому стремился святитель Божий. Даже в последней своей речи перед приговором митрополит Вениамин говорил не о себе самом, а о невиновности других обвиняемых. Так, об одном из них он свидетельствовал: Здесь старались выяснить вопрос, был ли подсудимый Бычков на собрании у Аксенова. Перед раскрытой могилой призываю имя Божие и заявляю: не был... В конце концов председатель трибунала сам поинтересовался, что святитель может сказать о самом себе. На это святитель Вениамин отвечал: О себе? Что же я могу вам о себе еще сказать? Разве лишь одно... Я не знаю, что вы мне объявите в вашем приговоре – жизнь или смерть, но что бы вы в нем ни провозгласили, я с одинаковым благоговением обращу свои очи горе, возложу на себя крестное знамение и скажу: слава Тебе, Господи Боже, за все...

Едва ли не больше, чем об «изъятии ценностей», на процессе говорилось о Карловацком Соборе – собрании русской церковной эмиграции в югославском городе Сремские Карловцы, постановления которого носили яркий политический характер: проклятия безбожному большевизму, требования восстановления российской монархии, обращенные к Западу призывы к «крестовому походу» на большевиков. Эмигрировавшие в безопасное зарубежье церковные деятели мало думали о том, как отразятся их воззвания на архипастырях, пастырях и пастве Русской Церкви, оставшихся на родине под игом большевистского режима. Раздражение и злобу, которые вызвала у большевиков деятельность зарубежных «церковников», они вымещали на «церковниках» отечественных. Так и митрополиту Вениамину обвинители усердно задавали вопросы о том, как он относится к постановлениям Карловацкого собора, и слышали в ответ совершенно искреннее: о самом этом Соборе святитель знает лишь понаслышке, а политикой не интересуется совершенно. Тем не менее в громовых речах, звучавших на «процессе 86-ти», воззрения «зарубежников» ставились в вину обвиняемым, вменялись в политическое преступление всей Русской Православной Церкви. Создавалось впечатление, будто это вовсе не митрополит Антоний (Храповицкий), а митрополит Петроградский Вениамин председательствовал на Соборе в Сремских Карловцах. Раскольничий журнал «Живая церковь» писал, что церковная реакция, душой которой был митрополит Вениамин вместе с правлением Союза православных приходов действовала заодно с реакцией заграничников...

Точно так же во взглядах «карловчан» большевики обвиняли Святейшего Патриарха Тихона и других русских архипастырей. Уже в «расстрельном» приговоре петроградского ревтрибунала значилось: Патриарх Тихон, митрополит Вениамин и др. князья Церкви, следуя зарубежным директивам, вступили на путь борьбы с Советской властью... А в материалах судилища, перед которым предстал уже сам Святейший Патриарх, читаем: Наиболее реакционные круги церковников во главе со своими руководителями, частью бежавшими и скрывающимися за границей, как, например, Антоний (Храповицкий), епископ Евлогий (Георгиевский), епископ Платон (Рождественский), проф. Трубецкой и другие, частью ранее уже судившимися и осужденными за преступления против Соввласти, как, например, Самарин, Хотовицкий, Вениамин (Казанский) Петроградский, проф. Громогласов и другие, под общим руководством и при непосредственном участии обвиняемых по настоящему делу, гр. гр. Беллавина (Патриарха Тихона), Стадницкого (митрополита Арсения), Феноменова (митрополита Никандра) и Гурьева вошли в организацию, действующую с целью свержения завоеванной пролетарской революцией власти Рабоче-крестьянских Советов и существующего в РСФСР Рабоче-крестьянского правительства (используя для этого легально существующие религиозные объединения так называемого православного исповедания).

На петроградском «процессе 86-ти» в качестве якобы «контрреволюционного сообщества» организаторы судилища выставляли правление Союза православных приходов. Но один из обвинителей, некто Красиков, в ораторском запале выдал, над какой именно «организацией» заносят свой «карающий меч» большевики-богоборцы: Вы спрашиваете, где мы усматриваем преступную организацию? – Да ведь она перед вами! Эта организация – Русская Православная Церковь с ее строго установленной иерархией, ее принципом подчинения низших духовных лиц высшим и с ее нескрываемыми контрреволюционными поползновениями.

В том, что святителя Вениамина приговорят к смертной казни, сомнений ни у кого не было. Сам митрополит понимал это еще со времени визита к нему Введенского и Бакаева. Недаром в последнем слове на суде он заявил, что говорит перед раскрытой могилой. Высокий покой осенял святителя-страстотерпца. Тогда же митрополит Вениамин сказал: Я ни в чем не виноват перед теми рабочими, которые вас, судей, послали судить меня. Я аполитичен, живу только интересами Церкви и народа и во всем исполняю веления Господа. Не виноваты и другие... И теперь, стоя перед судом, я спокойно дожидаюсь его приговора каков бы он ни был, хорошо помня слова Апостола: «Берегитесь, чтобы вам не пострадать, как злодеям, а если кто из вас пострадает, как христианин, то благодарите за это Бога (1 Пет. 4, 15–16).

В своем предсмертном послании духовным детям святитель Вениамин писал:

Трудно, тяжело страдать, но по мере наших страданий избыточествует и утешение от Бога. Трудно переступать этот Рубикон и всецело предаваться воле Божией. Когда это совершается, тогда человек избыточествует утешением, не чувствует самых тяжелых страданий среди внутреннего покоя, он и других влечет на страдания, чтобы они переняли то состояние, в котором находится счастливый страдалец...

Теперь, кажется, пришлось пережить почти все: тюрьму, суд, общественное заплевание, обречение и требование смерти под якобы народные аплодисменты, людскую неблагодарность, продажность, непостоянство и т. п.

Страдания достигли своего апогея, но увеличилось и утешение. Я радостен и покоен, как всегда. Христос – наша жизнь, свет и покой. С Ним всегда и везде хорошо...

Петроградский ревтрибунал вынес десять «расстрельных приговоров» невинным людям, которые в приговоре были названы штабом церковно-политического фронта. Шестерых из числа приговоренных большевики потом «помиловали»: уж слишком абсурдны были предъявленные им «обвинения». Небесного счастья принять вместе со счастливым страдальцем святителем Вениамином мученический венец сподобились еще три святых страстотерпца: архимандрит Сергий (Шеин), миряне Юрий Новицкий и Иоанн Ковшаров.

Парадокс в том, что все эти трое приговоренных были опытными законоведами, и в ходе процесса им не раз приходилось консультировать своих обвинителей в вопросах юриспруденции. Этим еще более подчеркивалось, что лживое большевистское судилище противно законам не только Божеским, но даже и человеческим.

Палачам казалось, что в лице архимандрита Сергия (Шеина) в их руки попала «крупная рыба», «матерый, контрреволюционер». В миру – Василий Павлович Шеин, по образованию – правовед, в царское время он занимал важные государственные посты, был избран депутатом Четвертой Государственной Думы от правых партий. Однако именно после избрания в Думу, когда В. П. Шеин активно включился в работу думской комиссии по церковным делам, в его душе начался духовный переворот, приведший к внутреннему разрыву с мирской политикой и мирской жизнью. Он был среди тех, кто готовил созыв Поместного Собора 1917–1918 годов, казавшийся невозможным в то грозовое время: под звуки пулеметной трескотни и ружейных выстрелов на улицах. Затем он увидел: Когда кругом гремели пушки, когда повсюду слышалась людская злоба, и проливалась братская кровь, Священный Собор делал великое дело церковного мира и любви... великое дело прославления Патриарха Московского и всея Руси. Тогда этот духовно чуткий человек, по его собственному признанию, въяве узрел, удивительное исполнение воли Божественного Промысла... посрамляющее все человеческие соображения. После интронизации Святейшего Патриарха Тихона ему посчастливилось обратиться к Первосвятителю с публичной приветственной речью, в которой прозвучали слова: На Вас, Ваше Святейшество, Священный Собор возлагает надежду, что Вы, как опытный кормчий, поведете церковный корабль по пути мира среди моря бушующих человеческих страстей и людской злобы. К 1920 году в нем созревает решение окончательно порвать с морем бушующих человеческих страстей – он принимает монашеский постриг. Умирает для мира политический деятель и юрист В. П. Шеин, является смиренный инок Сергий. К 1920 году в сане архимандрита он становится настоятелем Петроградского подворья Троице-Сергиевой Лавры.

Однако бушующие человеческие страсти и людская злоба настигают архимандрита Сергия (Шеина) и в стенах святой обители. Его избирают заместителем председателя правления Союза петроградских православных приходов. На собраниях этого Союза он строгими указаниями на церковные догматы и каноны умеряет пылкие интеллигентские порывы «обновить» жизнь Церкви. Решительно осудив «живоцерковный раскол», вследствие этого архимандрит Сергий попал в число главных обвиняемых на «процессе 86-ти».

На большевистском судилище архимандрит Сергий противостоял своим обвинителям, как неколебимо мужественный воин Христов. В его речах выявилось, насколько дела Промысла Божия превыше низкой и мелкой земной политики. В своем последнем слове перед трибуналом он заявил: Мне будет поставлена и ставится в вину моя принадлежность к фракции националистов в Государственной Думе... Но монашество я принял не для того, чтобы скрыть под клобуком свое политическое прошлое, а по своим религиозным убеждениям. Никакой борьбы с советской властью я не вел, вел только борьбу с самим собой... Отрекшись от всех переживаний и треволнений внешнего мира, монах отдает себя целиком религиозному созерцанию и молитве, он одной лишь слабой физической нитью привязан к сей жизни. Неужели же трибунал думает, что разрыв и этой последней нити может быть для меня страшен? Смерть я встречу спокойно, зная, что и она – от Бога. Делайте свое дело. Я жалею вас и молюсь о вас.

Сравнительно молодой, тридцатидевятилетний профессор уголовного права Петроградского университета Юрий Петрович Новицкий принадлежал к числу интеллигентов-богоискателей. Будучи воспитан в благочестивой семье, он с детства хранил в душе святую веру. Но ему хотелось большего понимания евангельского Учения и большей активности церковной общественности. До революции он посещал религиозно-философские собрания петроградской интеллигенции, (на которых нередко высказывались и еретические воззрения). При создании Союза петроградских приходов этот пылкий молодой ученый был избран председателем его правления. Однако в исканиях Истины Божией Юрий Новицкий, в отличие от многих тогдашних интеллигентов, чуждался гордыни, был совершенно искренен и смиренен. Это позволило ему отвергнуть лукавый соблазн «церковных революционных реформ», предлагаемый Введенским и ему подобными, и стяжать пресветлый венец мученичества за Правду Христову. На судилище Юрий Новицкий был спокоен, ясен и тверд в своих речах. Единственное, что его угнетало, – это было то, что после его казни посреди смутного, развращающего времени круглой беззащитной сиротой останется его 14-летняя дочь. Союз православных приходов выставлялся обвинителями в качестве «контрреволюционной организации», Юрий Новицкий был председателем этого Союза, и в своем последнем слове он высказал готовность один пострадать за всех: Если все-таки нужна жертва в этом процессе, возьмите мою жизнь, но пощадите остальных. Хотя после меня и останется 14-летняя девочка...

Опытнейший юрист, в прошлым имевший многолетнюю практику присяжного поверенного, Иоанн Ковшаров сразу разгадал смысл большевистского «фарса правосудия» и понял, что на этом беззаконном «суде» ему уготована смертная казнь. Благочестивый мирянин, являвшийся юрисконсультом Александро-Невской лавры и много почерпнувший из общения с ее иноками, он сумел смириться с мыслью о близкой кончине, уповая на милость Господню. К своим обвинителям он относился с нескрываемой иронией, не упуская случая подчеркнуть юридическую несостоятельность, полное беззаконие того, что творилось на «процессе 86-ти», – об этом же он говорил в своем последнем слове.

Все петроградские мученики были жертвами амбиций раскольников из «живой церкви»: большевики стали только исполнителями гнусного плана Введенского и компании. Да, «лжебратия», «хищные волки в овечьих шкурах», внутренние враги Церкви – раскольники, еретики, сектанты – оказываются гораздо опаснее, чем явные противники Святого Православия. Это понял святой Патриарх Тихон, в последние годы жизни ставший на путь лояльности в отношении к большевистскому режиму, но до конца своих дней ведший непримиримую борьбу с «обновленческим» расколом. В дальнейшем «обновленцы» во множестве случаев выступали доносчиками, провокаторами, подстрекателями, подталкивавшими большевиков к расправе над православным духовенством.

(Желание самовольно и по-своему «реформировать», то есть исказить жизнь Церкви Христовой, приводит к искажению внутреннего мира самого «реформатора» и превращает его в разрушителя Церкви. Этот урок мы должны помнить и сейчас, когда вновь слышим требования «оживления церковной жизни», когда появляются «неообновленцы», восхваляющие даже такую зловещую фигуру церковной истории, как расколоучитель Антонин (Грановский), которого они именуют «смелым церковным реформатором начала века». Страшен грех раскола, к которому могут привести даже