Великий каган Аттила встречает византийских послов

32.Великий каган Аттила встречает византийских послов

Один такой учебный лагерь, где обучались совместно конные и технические подразделения, находился под Виндобоной в большом лесу, его начальником являлся остготский конунг и херицога Валамир. Там проходили трехмесячную службу новобранцы из народов и племен германских остготов, гепидов и гуннов-витторов, живших и кочевавших вблизи на равнинах. Второй такой воинский тумен располагался недалеко от местечка Эгер, командиром являлся туменбаши биттогур Таймас. Там обучались боевому мастерству новобранцы из гуннов биттогуров и оногуров, а также аланы. Третий учебный лагерь находился на правом берегу Мариссии на полконского перехода севернее главного гуннского деревянного орду, здесь под началом темника хуннагура Барсиха проходили коллективную боевую подготовку нукеры-конники из германских скиров, а также гунны: хуннагуры, угоры, хайлундуры и майлундуры. Четвертый учебный тумен имел свое местонахождение недалеко от Сингидуна-Белеграда, здесь руководителем являлся коназ и туменбаши Онегизий, у него проходили службу бои по техническим и верхоконным боевым специальностям из антов-хорватов, а также из гуннских племен азелинов, садагаров, саранов и баяндуров.

Великий каган Аттила со своим спутником главным шаманом Айбарсом добрался из Виндобоны до воинского тумена под Сингидуном в срок, на седьмой день к вечеру. Верховного хана и главнокомандующего всеми степными войсками туменбаши Аттилу уже ожидали на подходе к учебному лагерю – метнулся вскачь назад дозорный воин с известием о подъезжающей колонне, от крайних бревенчатых заснеженных куриенов поскакал навстречу десяток старших начальников учебного тумена во главе со славянским коназом Онегизием, бобровая шуба которого искрилась даже при тусклом далеком свете холодных звезд. Темные усы славянского туменбаши покрылись инеем, изо рта шел пар, строгий его взгляд смягчился, когда он узрел в свите великого кагана своего юного приемного сына Поскребыша; светлые глаза последнего также сверкнули радостью при виде отчима. Все это не ускользнуло от проницательного взора верховного хана, кутавшегося в походный бараний нагольный тулуп типа боруки.

После взаимных ритуальных степных приветствий с троекратным прикладыванием щек друг к другу великий сенгир пожелал осмотреть куриены с обучаемыми новобранцами, но лагерь оказался пустым. Заканчивающий учебу поток в 5 000 воинов из четырех гуннских племен азелинов, садагаров, саранов и баяндуров, кочующих в южной части пушты от предкарпатских предгорий на востоке и до предальпийских ущелий на западе, находился в настоящее время на десятидневной облавной охоте, являющейся для прошедших обучение боев выпускными испытаниями их коллективных действий в сотнях и тысячах.

В окружении начальника учебного тумена темника Онегизия среди десятка старших командиров великий каган разглядел хуннагурского этельбера минбаши Газанулу и вначале подивился, что он тут делает среди нукеров других племен (ведь хуннагуры обучаются в лагере у темника Барсиха), но затем припомнил, что по настоятельной просьбе туменбаши хуннагуров Стаки он сам направил этого Газанулу (кстати, отец которого старый тархан Эмек нашел для него священный меч древнего гуннского бога войны Аара-Пуру) жасаулом-темником сводного азелино-садагаро-сарано-баяндуроского тумена. Да, это было правильное решение, поскольку если бы он назначил какого-либо представителя одного из этих племен, то другие из них высказали бы свое недовольство. А так никто из четырех этих племен не возражал.

– Но сейчас в учебном тумене осталась пара сотен мастеровых воинов, они налаживают и приводят в порядок штурмовые камнеметные орудия, – стал докладывать славянский коназ, – поскольку следующий поток обучения у нас будет чисто технический, будут призваны анты и хорваты, которые будут служить в осадных полутуменах в качестве воинской прислуги этих боевых механизмов.

Вся процессия сразу же направилась в недалекий город Сингидун и первым делом в городские термы. Хорошо попарившись и испив после бани немного красного вина, гости и хозяева поехали уже глубокой ночью во дворец славянского вождя Онегизия. Цокали по заснеженной мостовой конские копыта, кругами летали в воздухе редкие снежинки, высоко над городскими стенами стояли на темно-синем небе едва мерцающие звезды – и было хорошо на душе и в печени великого кагана Аттилы. Настроение сенгир-хана еще боле улучшилось, когда на крыльце мраморного дворца их встретила старшая и, кстати, единственная, немолодая миловидная хатун антско-хорватского предводителя, ширококостная гуннка-акацирка Тохтанах, глаза у нее блеснули радостной искрой, когда в поле ее зрения попался ее сын, начальник личной стражи великого кагана, восемнадцатилетний Поскребыш. И это тоже приметил верховный хан гуннов своим вездесущим взглядом.

– Что, ханыша Тохтанах, – сказал каган по-гуннски, – радуешься, что сын прибыл?

– Конечно, мой каган, – засмущалась полная красивая, белолицая акацирка с масляно-черными глазами, – не то, что человек, даже животное облизывает радостно свое дитя. Как говорят у нас, у акациров, инген да ботаса харта сует¹⁴⁰.

– А не тяжело тебе постоянно кочевать вслед за мужем из одного дома, там в деревянном орду, в далекий другой, здесь в каменном городе? – спросил каган, пропуская вперед по праву старшинства главного шамана всех гуннов, далеко не молодого сенгира-абу Айбарса.

– Мой каган, это доля всех женщин, у которых мужья кочевники, или же воины-эрены, – уже приободрившись, отвечала симпатичная жена славянского коназа.

В большой зале пылала встроенная в стену печь. По стенам теплились неяркие румийские лампады. Пахло натертыми полами, мастикой, развешанными по углам арчовыми зелеными веточками. И здесь чувствовалось наступление христианского нового года.

Вошедшие расселись за большой уже знакомый дубовый стол. В этом гостевом приемном помещении великий каган сиживал не первый раз и все вокруг представлялось ему привычным.

Печь с открытой широкой горловиной отбрасывает вокруг прыгающие красные блики. В зале царствует тихий умиротворяющий свет, на столе возвышаются амфоры с румийским вином, кувшины со славянской медовухой, готским пивом-бирой, гуннским буйволиным кумысом. Промеж них разместились подносы с дымящимися колбасами, вареным мясом, славянскими пирогами, отварными гусями, утками и курами. На круглых тарелках сложены гранатовые яблоки, сушеные финики и земляные орехи. Глаза разбегаются от лакомой снеди.

Великий каган Аттила окинул взглядом стол. Справа от него сидит его любимый дядя-аба, старый шаман Айбарс, слева на правах хозяина – славянский туменбаши, испытанный в боях воин (кстати, бывший румийский старший центурион 136-го конно-штурмового легиона, где некогда служил сам юный тайчи Аттила) коназ Онегизий, за ним разместился жасаул-темник, боевой хуннагур Газанула. Поодаль на левом краю стола наклонился вперед и внимательно слушает верховного хана юный смелый нукер Посребыш, он скорее даст изрубить себя в куски, нежели отступит в тяжелый момент боя хотя бы на шаг от сенгира. Напротив виднеется в полутьме залы уважаемая хозяйка дома байбиче-ханыша Тохтонах, к которой великий каган почему-то благоволит, видимо, потому что она, гуннка, воспитала своего первенца, славянского сына Посребыша, в гуннском духе; и ведь этот юноша говорит по-гуннски лучше, чем даже самый чистокровный гунн-акацир. Первый тост великий каган поднял за хозяина дома и правителя здешних земель, славянского воя Онегизия.

Уходя спать уже почти под утро в отведенную ему комнату на втором этаже, верховный сенгир наставлял антско-хорватского коназа Онегизия разбудить его незамедлительно, как только прибудет гонец от тамгастанабаши Эскама.

Но как, обыкновенно бывает в подобных случаях, едва только великий каган начал засыпать, как в его дверь постучали. Славянский хозяин сам не рискнул будить верховного хана и, не смея ослушаться, послал свою хатун Тохтанах известить его о прибытии срочного посыльного от тамгастанабаши Эскама. При поднесенной свече великий каган, приподнявшись в постели, прочитал в пергаменте: «Мой каган, я сопровождаю двух византийских послов, направляющихся к тебе. Это знакомые тебе старший посол сенатор Анатолий (его избрали недавно консулом на текущий год) и посланник-переводчик Приск. 3 февраля сего года по христианскому летоисчислению мы к вечеру будем уже в Найсе. Твой верноподданный и слуга тамгастанабаши Эскам».

– А сегодня уже какое число? – спросил сенгир-хан у держащей свечу славянской хатын гуннки Тохтанах.

– Сегодня с утра будет второе февраля, – отвечала та и сон с кагана как будто рукой сняло. Он стал быстро одеваться.

Забегали охранные нукеры; конюхи-атчи и табунщики-адунчи пригоняли лошадей с заднего двора и из-за города, цокали копыта, раздавалось конское ржание и храп, слышались команды десятников. Верховный правитель гуннов вышел на крыльцо. Уже занималась утренняя заря. Небо было чистое, воздух морозный, бодрящий, над городом с противными криками кружила стая ворон.

Туменбаши Аттила в уме подсчитывал путь. От Сингидуа и до Найса, расположенного на южном берегу Маргуса¹⁴¹, было около семи-восьми конских переходов. Времени на их преодоление оставалось очень мало: два световых дня и одна ночь.

– Коназ Онегизий и этельбер Газанула, вы тоже едете со мной. Всем воинам взять по две подменные лошади, иначе не успеем, побольше овса для лошадей и крепкого вина для самих, – отдавал последние распоряжения великий каган Аттила, он торопился самолично встретить и приветствовать в Найсе восточнорумийскую посольскую миссию.

Из записок Приска Паннийского: «Три раза за последнее десятилетие нам, византийцам, пришлось выдерживать тяготы войны со скифами: в 440, 442 и совсем недавно в 447 году от рождества Христова. И ни разу за это время наши «братья» из Западной империи не пошевелили и пальцем, чтобы оказать нам какую-либо помощь. И, надо думать, пришел час злорадного торжества и для нас. Хотелось бы посмотреть: как это будет выглядеть для западных ромеев, когда они подвергнутся нашествию со стороны степных скифов. А все, представляется мне, идет именно к этому. А иначе зачем было бы самому правителю гуннов Аттиле торопиться из паннонийских степей к Найсу (у каждого из встречающих было по три коня!), чтобы приветствовать нас как представителей великой державы.

Аттила был сама любезность и миролюбие. Хотя он и раньше не относился плохо к послам, но на этот раз его дружелюбное поведение превзошло все наши ожидания. Переговоры проходили в бывшем западнорумйском городе Сингидуне, который сегодня населен большей частью скифскими славянскими жителями. Можно с уверенностью заявить, что наше посольство получило на этот раз от гуннов все, что оно пожелало. Аттила торжественно отказался от всех территориальных притязаний к нам и подписал соответствующий договор, а также дал честное слово не надоедать нашему дорогому и любимому императору Феодосию II с требованием о выдаче гуннских беглецов и перебежчиков. Нам передали оставшегося еще с прошлого года переводчика Вигилия, который выглядел очень хорошо и не жаловался на плохое обращение с ним. Напротив, гунны даже дали ему палатку, пропитание, несколько слуг для обслуживания его персоны и молодую жену из рабынь, чтобы ему не было скучно. Вигилий захотел забрать с собой эту свою наложницу и Аттила на это сразу же согласился. Мы передали отступные деньги (50 фунтов золота – что за смехотворная сумма!) за Вигилия и 2 500 фунтов золота за Хризафиуса. Гуннский правитель был настолько добр, что даже отпустил оставшихся шестьсот семьдесят пять византийских пленных легионеров без никакой оплаты. Воистину щедрость скифов не знает границ! Аттила завалил нас подарками: породистыми скакунами, драгоценным оружием, мехами и янтарем. Его доброта простерлась до того, что он даже позабыл на этот раз потребовать увеличения ежегодного своего жалования в качестве магистра восточнорумийской милиции, а в сущности, замаскированной дани.

На трехдневных переговорах, ежевечерне оканчивающихся богатым застольем с обильным возлиянием, с нашей стороны участвовали трое дипломатов: старший посол Анатолий, ваш покорный слуга в качестве посланника и секретарь посольства молодой, толковый и грамотный эллин Немос. Со стороны скифов также участвовало трое высокопоставленных вельмож: сам Аттила, главный дипломат скифов Эскам (которого мы, византийцы, привыкли именовать Эслой) и главный его военачальник Онегизий.

Только об одном просит король скифов – дать ему свободный проход через наш владения для оказания помощи арыманам в Закавказье в их освободительной войне против парсов. Но ведь это совпадает и с нашими интересами – мы ведь также находимся с Ираном в состоянии войны. Анатолий обещал довести это пожелание Аттилы до ушей августейшего императора.

Кстати, я узнал на многолюдных застольях от своих соседей по столу много интересных сведений, которые они сообщали мне по секрету. Выяснилось, что этот, примерно сорокалетний Онегизий имеет наполовину гуннскую кровь, говорят, его мать была гуннкой, а отец – славянином. Кроме того, также мне сообщили, что и небезызвестный Эдекон, сыгравший дурную шутку с нашими Вигилием и Хризафиусом, также имеет гуннские корни: его дедом был важный гунн по имени Тотула¹⁴², а его отцом был уже полугунн по имени Татулус (вероятно, так его назвали в честь родителя по западнорумийским обычаям), последний находился на ромейской службе в германском племени скиров.

Но что меня больше всего поразило, так это известие о том, что и вандальский король Гейзерих, причиняющий нам сегодня большие неприятности своими нападениями на наши приморские эллинские города, также имеет гуннскую родительницу. Его матерью являлась дочь некого очень знатного гунна из царского рода. Так что будет весьма интересно сообщить все эти вести нашему богоподобному августейшему императору Феодосию II и его первому министру евнуху Хризафиусу. Кто бы мог подумать, что вандальский предводитель Гейзерих, германский вождь Эдекон и славянский правитель Онегизий имеют в родителях гуннов! Так можно подозревать, что и наши некоторые родовитые ромеи из Византа также имеют в родителях или родительницах скифов и варваров!»