Год 446 1.Жаувизирь Усур на покое в своем кочевье

Год 446

1.Жаувизирь Усур на покое в своем кочевье

Уже три новые луны проживает этельбер Усур в своем ауле в Эгере на северо-западе паннонийской пушты. Первые дни он много спал. Просыпался, ходил по нужде, умывался, кушал мясо, пил кумыс и снова ложился почивать, как будто хотел наверстать упущенное за все свои не выспавшиеся походно-верховые годы. Жена хуннагурка Кичихыс только и была занята тем, чтобы угодить своему благоверному какой-либо любимой и лакомой едой. То она ему подавала вяленые колбасы из мяса дикого кулана, сервированные на тарелке готским мягким сладким овечьим сыром и различными пахучими аравийскими специями, то готовила едва прожаренные тонкие ломти из медвежьей жирной брюшины, проступающие кровью и обложенные румийскими солоноватыми оливами, засушенной петрушкой и посыпанные красным индийским горьковатым перцем. Крайне довольная этельберша умудрилась даже в конце зимы найти несколько еще доящихся немолодых кобылиц (у молодых в это время уже не было молока – хоть убей) и изготавливала лично сама ежедневно для пития своего мужа превосходный кумыс.

Потом период ежедневного и еженощного долгого сна прошел и тархан Усур стал делать выезды в сопровождении охранной воинской десятки верных джигитов-биттогуров в окрестности своего аула, которые, как выяснилось, он до сих пор хорошо и не знал вследствие постоянных разъездов по делам службы по всем далекими гуннским и негуннским землям. И первая же его вылазка в близкие Карпатские горы и обследование сходящихся недалеко от его родного кочевья перекрестия дорог показали, каким дальновидным и осторожным воителем был покойный великий каган Рутила, который около одного поколения тому назад отдал распоряжение биттогурскому этельберу и туменбаши Усуру переселиться из восточной части пушты из-за реки Тиссии со своим племенем сюда к Эгеру. Тогда хан Ругила, как ясно еще помнит темник, добавил: «Я на вас надеюсь, ведь биттогуры – одно из сильных племен». И как это этельбер Усур не придавал значения тому факту, что здесь рядом, на расстоянии в треть конского перехода, сходятся четыре дороги, ведущие: с севера из-за невысоких Карпатских гор, с юга с верхней оконечности пушты из огромной излучины Дуная, со стороны восхода солнца с Восточных Карпат и со стороны захода солнца из-за среднего Дуная с Альпийских гор. Биттогурский народ в своем таком поселении служил бы для всех гуннов как бы щитом со стороны северных карпатских гор от внезапного нападения обитающих там разбойных народностей и воровских отрядов.

Осмотрел этельбер Усур все дальние горные летние (жайлао) и близкие равнинные зимние пастбища (кыстао) своего племени и остался весьма доволен. Земли там жирные, черные и маслянистые, и летом, и зимой высокотравные, много воды в протекающих ручьях. На горных склонах темнеют хвойный и лиственный леса, много зверя и дичи: тигры, медведи, олени, косули, рыси, соболи, белки, зайцы, ястребы, глухари, рябчики, кедровки и другие.

Особенно приглянулась степному жителю Усуру высокая арчовая рощица, находящаяся в половине конского перехода на север между горным склоном и широким придорожным ручьем. Круглый год этот зеленый лесок напоминает этельберу точно такую же заросль там между Танаисом и Данапером, где провел свои детские годы будущий темник Усур, сын этельбера и туменбаши Агапа. И почему-то в арчовых лесах любят селиться сороки-стрекотуньи с черными головами, спинами и хвостами, но с белыми крыльями и боками; эти крикливые птицы уже издали предупреждают всех прочих обитателей рощи о приближении людей, словно бы они нанялись к хозяину лесов в караульную службу. Двоякое чувство у туменбаши Усура к этим белобоким сорокам. С одной стороны, не любит он их. Еще в детстве юный биттогур подметил, что неправедную жизнь ведут эти крикливые птицы. Садятся на верху деревьев и высматривают, как откуда-то издалека во рту и в лапках тащат обыкновенные серые, коричневые и голубые белки, а также светло-голубые широколапчатые и короткоухие белки-летяги различные орешки и сухие ягоды и складывают их в дупла. Вызнав таким образом места складирования, сороки-воровки начинают разорять запасы несчастных и ничего не подозревающих зверьков. С другой стороны, эти белобокие стрекотуньи вызывают в нем какие-то приятные воспоминания по давно прошедшим детским дням. Как будто он еще маленький и стремглав бежит встречать возвращающегося из очередного похода верхоконного отца – боевого командира биттогуров этельбера Агапа, а сзади стоит его молодая красавица-мать, черноглазая акацирка Алтын Торгай³. «О, высокие небесные боги, – думает туменбаши, – как быстро пролетели годы, не успел очнуться и вот уже жизнь подходит к концу».

В последнее время темник Усур стал много внимания уделять различным явлениям, на которые ранее совсем не обращал свой взор и помыслы. Каждое утро он подымается с постели с левой ноги, ведь на коня всегда взбираются через левое стремя. Если кому-либо он что-нибудь протягивает, то – только правой рукой – мол, так хорошо для здоровья. Когда он с утра натощак чихает, то говорит: «Оомин⁴, Коко Тенгир, исполни мое желание, дай прожить достойно эту луну». Когда у него чешется правая ладонь, он приговаривает: «Это к монетам!», когда же левая, то говорит: «Будут убытки!», когда же зудит подошва или нога, то он бормочет: «Это к дороге!». И даже, когда однажды его токал Кичихыс перешагнула в юрте через пустой кожаный турсук, то он ворчливо заметил: «Нельзя так – бесплодной будешь!», на что шестидесятиоднолетняя его супруга рассмеялась: «А если назад перешагну, то смогу рожать?»

На отшибе аула у бурной речушки на пригорке стоял десяток хозяйственных деревянных куриенов и жилых войлочных шатыров, в которых работали и проживали ремесленники-малаи биттогурского этельбера. У него трудились два гончара, два кузнеца-темирши, один мастер по дереву – тахтачи, один шорник. Все они были немолодые, давно уже выкупились, имели свои семьи; повзрослевшие их дети служили в биттогурском тумене, но они предпочитали работать и изготавливать свои изделия под покровительством заслуженного туменбаши, которому в соответствии с адатом выплачивали за это небольшую сумму и изготавливали для него бесплатно все необходимые предметы: глиняную посуду, железную утварь, деревянные седла и кожаную конскую упряжь. Старшим в этом поселке ремесленников был алтын-темирши⁵, старый сармат, чуть моложе самого этельбера. Он, как и все прочие обитатели маленького обозного ремесленного кочевья: аланы, эллины и фракийцы, – уже давным-давно полностью забыл свой родной язык и говорил исключительно по-гуннски. Два сына этого золотых дел мастера служили в личной сотне сына Усура, минбаши Таймаса.

В один из последующих зимних холодных дней взял старый тархан у немного недовольной супруги Кичихыс два десятка западнорумийских золотых монет – солидов⁶ с изображением на аверсе императора Гонория, властвовавшего в исконном Руме с 395 по 423 года по христианскому счислению лет, и верхом направился в стойбище ремесленников, а именно, к старому темирши-сармату. Этельбер Усур поручил двум сопровождающим его джигитам вести с собой выбранные им для украшения золотом самое лучшее свое оружие и боевое снаряжение: щит, меч, лук, семь стрел и копье. На щит ему хотелось приладить спереди, над округлым выступом в центре, прямоугольную золотую пластину с надписью «Жаувизирь – туменбаши этельбер Усур, сын туменбаши этельбера Агапа». Рукоятка меча выглядела бы лучше, по его мнению, если была бы скрыта под толстым золотым орнаментом. Центральное звено древка лука также следовало бы покрыть золотом. А наконечники стрел и копья необходимо было изготовить из желтого благородного металла, а не то неровен час, когда он, престарелый и заслуженный воин, названный некогда самим великим каганом Аттилой защитником народа – Элькалом, душой взлетит на вечно-синие небеса, а бренным телом уйдет в глубокую черную могилу. Что скажут тогда люди на похоронах, коли у него не будет покрытого золотом щита, шешке, лука со стрелами и копья?

Старый алтын-темирши долго обсуждал с боевым жаувизирем каждую золотую деталь оружия, ведь не часто выпадает бывшему пленному малаю-сармату, нынешнему свободному члену гуннского племени биттогуров вот так запросто беседовать с таким выдающимся и прославленным полководцем, опрокинувшим грудью своих железных туменов бесчисленное количество встречных народов, кстати, и сам сармат был в числе последних.

– Мой жаувизирь, для более благоприятного впечатления от созерцания такого дорогого оружия необходима лишь самая малость – десяток драгоценных и полудрагоценных камней на эфес меча и на древко лука, – сказал в конце продолжительного и обстоятельного разговора немолодой мастер-сармат. – Если ты не против, то я переговорю с проезжающими купцами, выберу что-нибудь подходящее и покажу тебе.

– Хорошо, я не против, уважаемый темирши, – одобрительно покачал головой туменбаши, – только выбирай такие, чтобы были не чрезмерно дорогие, но в то же время не роняли бы моего достоинства, а я потом оплачу покупку купцам.

От золотых дел мастера этельбер Усур зашел к гончару, который от радости, что к нему пожаловал такой важный конак-посетитель, не знал, где его усадить и как ему услужить. Бывший фракиец и теперешний полноправный член племени биттогуров надолго задержал у себя престарелого воина, угощая его коровьим кумысом и рассказывая ему всякие премудрости своей почтенной профессии.

– Мой жаувизирь, многие люди не понимают, какое важное место в жизни любой семьи-тютюна занимают гончарные изделия. Ведь в каждой юрте есть чашки, бокалы, подносы и всякие другие сосуды для хранения жидких и сыпучих материалов, – говорил гончар, вытаскивая из углов своей деревянной мастерской образцы горшков из изготовленого заказа этельберши Кичихыс. – Трудно ли быть гончаром? Казалось бы, что тут сложного, думают люди. Стоит себе гончар, разминает глину и крутит гончарный круг. Но это совсем не так. Сначала надо найти для работы требуемую глину. Для непосвященных людей она вся одинакова, а мы, гончары, различаем множество их видов, каждая из которых соответствует определенному изделию. Вот темная глина с берегов Тиссии, она хороша для лепки горшков, а для других изделий не годится. А эта черная глина с берегов Дуная отлично подходит для выработки чаш и бокалов, а для изготовления круглых подносов лучше всего соответствует желтая глина с карпатских гор. Но глина должна еще отлежаться на воздухе, на солнце и под дождем. Только потом она становится пригодной для работы.

Взяв кусок глины, немолодой гончар-фракиец размял ее, словно тесто, затем положил на вращающийся от движений ноги гончарный круг и, время от времени смачивая ее водой, стал вытягивать стенки сосуда. На глазах этельбера Усура родился кувшин, правда еще сырой, еще не обожженный в специальной печи, огонь в которой разводил подмастерье, вероятно, младший сын мастера гончарных дел.

– Обжигать я буду после обеда, когда докрасна накалю эти прямоугольные камни в печи, – пояснил мастер-фракиец и вдохновенно продолжил: – А вообще, мой жаувизирь, я скажу тебе одно, что и глина имеет душу-жан. Если работаешь в плохом настроении, такими же безрадостными получаются и изделия. И потому, когда у меня плохо на сердце, то я стараюсь не брать в руки глину. А лучше всего изделия получаются тогда, когда я нахожусь в великолепном настроении после двух-трех чаш крепкого кумыса или пары бокалов вина, – и гончарных дел мастер выставил на край остановленного гончарного круга два уже обожженных изящных, причудливо изогнутых кувшина, которые могли бы послужить украшением любой юрты.

Долго еще немолодой словоохотливый гончарных дел мастер что-то рассказывал старому туменбаши, подливая ему коровий кумыс в чашу собственного изготовления. А престарелый воин делал вид, что с интересом слушает гончара-фракийца, хотя на самом деле его мысли были совсем о другом.