Книга на сайте: militera lib ru/science/clausewitz/index html Иллюстрации: militera lib ru/science/clausewitz/ill html ocr

Глава первая.

Рассмотрев в предыдущей части предметы, являющиеся существенными элементами войны, обратим теперь наш взгляд на бой, как на подлинную военную деятельность, которая своими материальными и моральными результатами — то более просто, то более сложно — обнимает весь смысл войны. В этой деятельности и в ее результатах мы должны, следовательно, снова встретиться с рассмотренными элементами.

Конструкция боя относится к тактике; мы бросим на нее лишь беглый взгляд, чтобы ознакомиться с его общим обликом. На практике ближайшие цели каждого боя придают ему своеобразное оформление; с этими ближайшими целями мы познакомимся в дальнейшем изложении. Однако эта своеобразность оформления по сравнению с общими свойствами боя большей частью незначительна, и большинство боев чрезвычайно схоже между собою; поэтому, чтобы избежать повторений, мы вынуждены сначала рассмотреть бой вообще, а потом уже перейти к вопросам ближайшего его применения.

Таким образом, в следующей главе мы в нескольких словак охарактеризуем ход современного сражения в тактическом отношении, ибо таковой лежит в основе наших представлений о бое.

Глава вторая.
Характер современного сражения

Согласно тем определениям, которые мы дали тактике и стратегии, само собою разумеется, что изменение природы тактики должно оказывать влияние и на стратегию. Раз тактические явления имеют в одном случае совсем иной характер, чем в другом, то и стратегические должны в свою очередь приобретать иной характер, чтобы оставаться последовательными и разумными. Поэтому важно охарактеризовать большое сражение в его новом оформлении, прежде чем приступить к изучению его стратегического использования. [155]

Что теперь обычно делают в большом сражении? Спокойно размещают большие массы рядом и в затылок друг другу, в правильном порядке развертывают сравнительно небольшую часть целого и дают этой части часами истощаться в огневом бою, прерываемом время от времени и несколько подталкиваемом отдельными небольшими ударами, штыковыми атаками и кавалерийскими налетами. После того, как выдвинутая часть войск постепенно истощит таким путем свой боевой пыл и от него останется один перегар, ее отводят назад и заменяют другой.

Таким путем бой медленно догорает, смиряя свою стихию, как подмоченный порох, а когда ночной покров продиктует покой, ибо ничего уже нельзя различить и ни у кого нет охоты вверяться слепому случаю, тогда приступают к подсчету того, сколько осталось еще у той и другой стороны боеспособных масс, т.е. таких частей, которые не совсем еще пропали, как пропадают потухшие вулканы вследствие обвала их кратеров. Выясняют, сколько выиграно или проиграно пространства и как обстоит дело с обеспечением тыла; подводится итог отдельным впечатлениям храбрости и трусости, ума и глупости, которые подмечались как у себя, так и у противника, и общий учет выливается в одно общее впечатление, из которого слагается решение очистить поле сражения или возобновить бой на следующий день.

Это описание, не задающееся целью дать законченную картину современного сражения, а лишь отмечающее его основной тон, подходит в одинаковой степени и к атакующему, и к обороняющемуся; в него можно ввести отдельные черты, в зависимости от поставленной цели, местности и пр., существенно не изменяя указанного общего тона.

Однако современные сражения не случайно носят такой характер; они таковы потому, что стороны находятся приблизительно на одном уровне военной организации и военного искусства и что военная стихия, раздуваемая крупными национальными интересами, смогла выступить наружу и попала в свою естественную колею.

При наличии этих двух условий сражения всегда будут носить тот же характер.

Это общее представление о современном сражении не раз пригодится нам в дальнейшем изложении, когда мы захотим определить ценность отдельных коэффициентов, каковы силы, местность и пр. Такое описание можно распространить лишь на общие, крупные, решительные бои или приближающиеся к ним; мелкие столкновения тоже изменили свой характер в этом направлении, но в меньшей мере. Их характеристика относится к области тактики; все же впоследствии нам придется пояснить этот вопрос несколькими дополнительными штрихами. [156]

Глава третья.
Бой вообще

Бой есть подлинная военная деятельность, и все остальное — лишь ее проводники. Присмотримся внимательно к природе боя.

Бой есть борьба, а цель последней — или уничтожить, или преодолеть противника; противником в каждом отдельном бою является та вооруженная сила, которая нам противостоит.

Такова простейшая концепция боя, к которой мы еще вернемся; но предварительно мы должны дополнить ее целым рядом других представлений.

Если мы вообразим себе государство и его вооруженную силу как единство, то самым естественным представлением, для нас будет мыслить и войну как единичный большой бой; в условиях первобытных взаимоотношений диких народов это приблизительно так и было. Наши же войны состоят в действительности из множества крупных и мелких, одновременных и последовательных боев, и это раздробление деятельности на множество отдельных актов имеет своим основанием великое многообразие отношений, из которых у нас возникает война.

Даже конечная цель наших войн — политическая цель — не всегда бывает совершенно проста; но хотя бы она и была простой, действие остается связанным с таким множеством условий и соображений, что цель не может быть достигнута посредством одного большого акта, но достигается лишь рядом более или менее крупных и мелких актов, соединенных в одно целое. Каждый из этих отдельных актов есть, следовательно, часть целого, имеющая поэтому свою особую цель; при посредстве последней она и связывается с этим целым.

Выше мы говорили, что каждое стратегическое действие может быть сведено к представлению о бое, так как оно является применением вооруженной силы, а в основе последней всегда лежит идея боя. Таким образом, мы можем в области стратегии свести всю военную деятельность к единствам отдельных боев и иметь дело лишь с целями этих последних. Мы будем знакомиться с этими особыми целями лишь постепенно, по мере того, как будем затрагивать вопросы, которые их обусловливают. Здесь достаточно сказать, что каждый бой, будь то крупный или малый, имеет свою особую цель, подчиненную общему целому. А раз это так, то на уничтожение и преодоление врага надо смотреть лишь как на средство для достижения этой цели. Так оно и есть на самом деле.

Однако этот вывод правилен лишь в данном логическом построении и имеет значение лишь в общей связи, объединяющей между собой все представления; мы его и вскрывали как раз для того, чтобы от него вновь освободиться.

Что значит преодолеть противника? Не что иное, как уничтожить его вооруженные силы смертью, ранами или же каким-нибудь иным способом, будь то раз навсегда или в такой лишь мере, чтобы противник отказался от дальнейшей борьбы. [157] Таким образом, закрывая пока глаза на все особые, частные цели боев, мы можем рассматривать полное или частичное устранение противника как единственную цель всякого боя.

Мы утверждаем, что в большинстве случаев, особенно в крупных боях, особая цель, которая индивидуализирует данный бой и связывает его с целым, составляет лишь незначительное видоизменение этой общей цели или связанную с последней побочную цель; этого видоизменения достаточно, чтобы индивидуализировать данный бой, но оно всегда бывает слишком незначительно по сравнению с общей целью. Отсюда, если достигается одна побочная цель, то осуществляется лишь ничтожная доля назначения боя. Если это утверждение правильно, то придется признать, что подход к уничтожению неприятельских сил лишь как к средству, причем целью всегда будет нечто другое, правилен только в своем логическом построении, но он может привести к ошибочным выводам, если упустить из виду, что именно уничтожение неприятельских вооруженных сил опять-таки содержится в этой цели боя и что она представляет лишь слабое видоизменение стремления к уничтожению противника.

Такое упущение привело во времена, предшествовавшие последней военной эпохе, к совершенно ложным взглядам и тенденциям, породило обрывки систем, при помощи которых теория рассчитывала тем выше подняться над простым ремеслом, чем меньше в ней будет стремление пользоваться подлинным инструментом, т.е. уничтожением неприятельских боевых сил.

Правда, подобная система не могла бы возникнуть, если бы при этом не прибегали и к другим ложным предпосылкам и не ставили на место уничтожения неприятельских вооруженных сил другие задачи, от разрешения которых ошибочно ожидали значительных результатов. Мы будем бороться с этими системами всякий раз, как к этому представится случай, но мы не можем приступить к рассмотрению боя, не подтвердив всего его значения и истинной его ценности и не предупредив о тех искривлениях, к которым может привести утверждение, истинное лишь в формальном отношении.

Но как же мы докажем, что уничтожение неприятельских боевых сил в большинстве случаев, и притом в наиболее важных, составляет самое главное? Какое возражение мы можем выдвинуть против крайне утонченного воззрения, которое мыслит возможным достигнуть больших результатов при помощи особо искусных форм или косвенным путем, сопряженным со сравнительно ничтожным непосредственным истреблением неприятельских сил, или при помощи небольших, но чрезвычайно искусно нанесенных ударов, настолько парализующих неприятельские силы и воздействующих на волю противника, что на такой метод следовало бы смотреть, как на значительное сокращение пути, ведущего к намеченной цели? Конечно, бой, данный в одном пункте, может иметь большее значение, чем в другом; конечно, и в стратегии имеют место искусный распорядок боев и постановка их в тесную связь между собой; да стратегия в этом искусстве и заключается; мы вовсе не намерены последнее отрицать, но мы утверждаем, что всюду и всегда господствующее значение принадлежит непосредственному уничтожению неприятельских боевых сил. [158] Это господствующее значение, а не что-либо другое, мы и хотим отвоевать для принципа уничтожения.

В связи с этим мы должны напомнить, что находимся в области стратегии, а не тактики, и потому мы говорим не о средствах, которые могут оказаться в распоряжении последней, дабы с малой затратой вооруженных сил уничтожить значительные неприятельские силы. Под непосредственным уничтожением мы разумеем тактические успехи; следовательно, наше утверждение сводится к тому, что лишь крупные тактические успехи могут привести к крупным стратегическим или, как мы уже однажды высказали более определенно, тактические успехи на войне имеют первенствующее значение.

Доказательство этого утверждения представляется нам чрезвычайно простым; оно кроется в том времени, которого требует всякая сложная (искусная) комбинация. Вопрос о том, что даст больший результат, простой ли удар или более сложный, искусный, может быть без колебаний разрешен в пользу последнего, если противник мыслится как пассивный объект. Но каждый сложный удар требует больше времени; это время должно быть ему предоставлено, и притом так, чтобы контрудар против одной части не помешал целому закончить необходимые приготовления к нужному успеху. Если противник решится на более простой удар, выполнимый в короткий срок, то он предупредит нас и затормозит успех большого плана. Поэтому при оценке сложного удара надо принимать в расчет все опасности, которые угрожают ему в процессе подготовки; применять это средство можно лишь тогда, когда нет оснований опасаться помехи со стороны неприятеля путем более короткого удара. При наличии же такого опасения надо самому выбирать более краткий путь и идти по пути упрощения постольку, поскольку того требуют характер противника, условия, в которых он находится, и прочие обстоятельства. Если мы оставим бледные впечатления отвлеченных понятий и спустимся в сферу действительной жизни, то мы увидим, что подвижный, смелый и решительный противник не даст нам времени для искусных комбинаций дальнего прицела, а между тем против такого-то противника искусство нам больше всего и понадобится. Этим, как нам представляется, наглядно устанавливается преимущество простых и непосредственных приемов над сложными.

Таким образом, наше мнение клонится не к тому, что простой удар — самый лучший, но что не следует замахиваться шире, чем то дозволяет место, и что дело тем скорее сведется к непосредственному бою, чем воинственнее будет наш противник. Таким образом, не только не следует пытаться превзойти противника в создании сложных планов, но, наоборот, надо стараться всегда опережать его в противоположном направлении.

Если добираться до исходных основ этих двух противоположных начал, то придется признать, что в основании одного лежит ум, в основании другого — мужество. Крайне соблазнительно верить, что умеренное мужество в соединении с крупным разумом даст большие результаты, чем умеренный разум, сопряженный с большим мужеством. [159] Если, однако, не рисовать себе эти элементы в неравных и не оправдываемых логикой соотношениях, то мы не имеем никакого права предоставить такой перевес уму над мужеством в той области, которая зовется опасностью и на которую надо смотреть как на подлинное родовое поместье храбрости.

К этому отвлеченному рассмотрению мы лишь добавим, что опыт не только не приводит к другому выводу, но он-то и является единственной причиной, толкающей нас в этом направлении, опыт и заставил нас прийти к таким замечаниям.

Тот, кто без предвзятости знакомится с историей, должен признать, что из всех воинских доблестей энергия в ведении войны всегда более всего содействовала успеху и славе оружия.

Каким образом мы разовьем наш основной принцип — смотреть на уничтожение неприятельских вооруженных сил как на самое главное не только во всей войне в ее целом, но и в каждом отдельном бою, и как мы сопоставим этот принцип со всеми формами и условиями, вытекающими из отношений, на почве которых возникает война, — это мы увидим впоследствии. Уже приступая к теме, мы стремились к тому, чтобы утвердить за принципом уничтожения боевых сил признание всеобщего его значения; добившись этого результата, мы можем вернуться к бою.

Глава четвертая.
Бой вообще (Продолжение)

В прошлой главе мы остановились на том, что уничтожение противника есть цель боя, и особым рассмотрением пытались доказать, что это является истинным в большинстве случаев, и притом в более крупных боях, ибо уничтожение неприятельских боевых сил всегда является господствующим началом на войне. Прочие цели, которые могут быть примешаны к идее уничтожения неприятельских сил и могут даже в некоторых случаях в большей или меньшей степени преобладать, мы охарактеризуем в общих чертах в следующей главе, а ближе с ними ознакомимся постепенно впоследствии. Здесь мы совершенно устраним эти цели из рассмотрения, признав уничтожение сил противника вполне достаточной целью отдельного боя.

Что же надо разуметь под уничтожением неприятельских боевых сил? Относительно большее уменьшение их по сравнению с понесенным нами уроном. Если у нас имеется значительное численное превосходство над противником, то понятно, что абсолютно одинаковый размер урона явится для нас относительно более слабым и должен признаваться нами уже как успех. Так как мы в настоящее время рассматриваем бой, лишенный всяких посторонних целей, то мы должны здесь устранить и ту цель, когда для еще большего уничтожения сил неприятеля бой используется лишь косвенно; [160 мы принимаем в расчет лишь непосредственный выигрыш, который мы приобретаем в этом процессе взаимного истребления, и его считаем целью боя, ибо это абсолютный выигрыш, который выявляется путем подсчета прибылей и убытков всей кампании и который в заключение всегда скажется в виде чистой прибыли.

Всякий другой вид победы над нашим противником имел бы свое обоснование или в других целях, что мы сейчас совершенно оставляем в стороне, или же давал бы временную, относительную выгоду, пример должен нам это пояснить.

Если мы путем искусных мероприятий поставили своего противника в столь невыгодное положение, что он не может продолжать боя, не подвергаясь серьезной опасности, и после некоторого сопротивления отступает, то мы вправе сказать, что мы одолели его на этом пункте; но если мы при этом одолении понесли относительно такие же потери, как и он, то при конечном подсчете прибылей и убытков кампании от этой победы, если такой результат заслуживает этого названия, ничего не останется. Поэтому одоление противника, т.е. постановка его в такое положение, что он должен отказаться от боя, само по себе не должно приниматься в расчет, а потому и не может входить в определение цели; таким образом, остается лишь та непосредственная прибыль, которую мы приобрели в этом процессе взаимного истребления. Сюда относятся не только потери, понесенные врагом во время самого боя, но и те, которые исследуют сейчас же за отходом неприятеля как непосредственное следствие его поражения.

Между тем, как это широко установлено опытом, материальные потери вооруженных сил в течение самого боя редко представляют существенную разницу у победителя и у побежденного, часто даже никакой; порой является даже обратная картина: самые чувствительные потери побежденный несет лишь с началом отхода, и как раз этих потерь не несет наряду с ним победитель. Слабые остатки потрясенных батальонов будут дорублены кавалерией, утомленные отстанут, подбитые орудия и зарядные ящики останутся на месте, другие не могут быть достаточно быстро увезены по испорченным дорогам и будут захвачены преследующей конницей; ночью отдельные колонны собьются с дороги и попадут без сопротивления в руки неприятеля; таким образом, победа принимает реальную форму уже после того, как она решена. В этом заключалось бы противоречие, если бы оно не разрешалось следующим образом.

Вооруженные силы обеих сторон несут во время боя не одни лишь физические потери; войска подвергаются и моральным — потрясению, надлому и уничтожению. При разрешении вопроса, можно ли продолжать бой или нет, приходится считаться не с одними потерями в людях, лошадях и орудиях, но и с утратой порядка, мужества, доверия, сплоченности и внутренней связи. В таком случае решают главным образом моральные силы; эти же силы исключительно решают вопрос во всех тех случаях, когда потери победителя одинаковы с потерями побежденного.

Сверх того надо иметь в виду, что в течение боя трудно оценить соотношение физических потерь обеих сторон, но этой трудности не существует для оценки соотношения потерь моральных. [161] Показателями этого соотношения служат, главным образом, два явления. Первое — это потеря пространства, на котором идет бой, второе — перевес в резервах. Чем относительно быстрее, по сравнению с противником, тают наши резервы, тем больше расходуем мы сил для поддержания равновесия; уже в этом обнаруживается чувствительный признак морального превосходства противника, который почти всегда вызывает в душе полководца чувство известной горечи и недооценки собственных войск. Основное, однако, заключается в том, что все войска, выдержавшие длительный бой, уподобляются более или менее перегоревшему шлаку: они расстреляли свои огнеприпасы, они растаяли, их физические и моральные силы истощены, да и мужество их, конечно, надломлено. Если, помимо численной убыли, мы будем рассматривать такую воинскую часть как организм, нам придется признать, что эта часть уже далеко не та, какой она была перед боем. Следовательно, потеря моральных сил может быть измерена, как аршином, количеством израсходованных резервов.

Таким образом, потери пространства и недостаток свежих резервов обычно являются главными причинами, определяющими отступление; этим мы, конечно, вовсе не исключаем и не хотим отодвинуть на задний план другие причины, которые могут заключаться во внутренней связи между частями, в общем плане и пр.

Каждый бой, таким образом, является кровопролитным и разрушительным сведением счета сил, как физических, так и моральных. У кого под конец останется наибольшая сумма тех и других, тот и будет победителем.

В бою потеря моральных сил являлась главной причиной, определявшей решение; когда же решение последовало, эта потеря продолжает расти и к концу действий в целом достигает своей кульминационной точки; она, таким образом, становится и средством для победителя нажить барыш на разгроме физических сил, что и составляет подлинную цель боя. Часто при общей потере порядка и единства сопротивление отдельных единиц ведет только к увеличению размеров поражения; мужество в общем подорвано, первоначальное напряжение, вызывавшееся оспариванием победы и поражения и заставлявшее забывать об опасностях, разрядилось; для большинства опасность уже представляется не как призыв к их мужеству, но как тяжкая кара. Таким-то образом уже в первый момент победы неприятельский инструмент оказывается ослабленным и притупленным, поэтому он более непригоден отвечать опасностью на опасность.

Этим-то временем и должен пользоваться победитель, дабы нажить подлинный барыш на разрушении физических сил; лишь то, чего он добьется в этом отношении, явится его реальным плюсом. Моральные силы противника могут мало-помалу возродиться, порядок будет восстановлен, мужество вновь воскреснет, и в большинстве случаев сохранится лишь ничтожная доля приобретенного перевеса, а порою даже и никакого. Иногда, правда редко, при разгоревшихся чувствах, мести и вражды противник может даже перейти в наступление. Результаты же, достигнутые в отношении убитых, раненых, пленных и захваченных орудий, никогда не будут сняты со счета. [162]

Потери в бою состоят преимущественно из убитых и раненых, а после боя — из пленных и из утраченных орудий. Первые в большей или меньшей мере разделяет с побежденными и победитель, последние же  — нет, и потому этот вид потерь обыкновенно ложится всецело на одну из борющихся сторон или, во всяком случае, в преобладающем размере.

Поэтому во все времена, по справедливости, смотрели на орудия и пленных как на подлинные трофеи победы и как на ее мерило, ибо в их количестве отражаются с полной несомненностью размеры победы. Даже степень морального превосходства гораздо лучше выясняется из этого, чем из какого-либо другого соотношения, особенно если сравнить с этими трофеями число убитых и раненых; здесь проявляется новая степень воздействия моральных сил.

Мы сказали, что моральные силы, уничтоженные боем и его ближайшими следствиями, постепенно снова восстанавливаются, причем часто не остается и следа их разрушения; это особенно относится к небольшим частям целого, реже  — к крупным. Оно может иметь место и по отношению к значительной части вооруженных сил; государство, или правительство, коим принадлежит армия, редко или никогда не смогут изгладить следы морального поражения. Здесь расценивают соотношения сил с меньшим пристрастием и с более высокой точки зрения, и по числу оставшихся в руках противника трофеев и по отношению последних к потерям убитыми и ранеными определяют с большей легкостью и неоспоримостью степень своей слабости и несостоятельности.

В общем мы не должны слишком низко расценивать утрату равновесия моральных сил по той только причине, что они не имеют абсолютной ценности и не значатся непременно в конечной сумме достижений, эта утрата может получить такое подавляющее значение, что она с неудержимой силой опрокинет все остальные. Поэтому достижение морального перевеса может стать великой целью всех действий, о чем мы будем говорить в другом месте. Здесь мы должны рассмотреть еще некоторые первоначальные соотношения перевеса моральных сил.

Моральное влияние победы возрастает не только пропорционально размеру участвовавших в бою вооруженных сил, но растет в увеличивающейся прогрессии в зависимости как от размера боя, так и от его интенсивности. В разбитой дивизии порядок легко восстанавливается; как отдельный окоченевший член легко согревается теплотою всего тела, так и мужество разбитой дивизии быстро снова возрождается в соприкосновении с мужеством всей армии, как только дивизия к ней присоединится. Если результаты небольшой победы и не исчезнут потом бесследно, то все же частично они будут для противника потеряны. Не то бывает, когда вся армия потерпит поражение в неудачном сражении, тогда все рушится одно за другим. Один большой огонь достигает гораздо большей степени жара, чем несколько маленьких.

Другое условие, определяющее размер морального веса победы, — это численное соотношение сил, сражавшихся друг против друга. [163] Разбить множество малыми силами — это дает не только двойной выигрыш, но и является свидетельством большого и, что самое важное, общего превосходства, встречи с которым побежденный и в будущем всегда должен опасаться. Однако в действительности такое влияние подобных случаев едва заметно. В момент действия понятие о подлинных силах противника обычно столь неопределенно, оценка своих собственных сил столь неверна, что тот, на чьей стороне превосходство сил, или вовсе не признает несоответствия сил, или долгое время отказывается его признать во всем объеме, вследствие чего ему большей частью удается уклониться от морального ущерба, который должен был бы отсюда для него возникнуть. Обычно лишь позднее на страницах истории раскрывается эта сила, освобождаясь от зажима, в котором ее держали незнание, тщеславие, а также умный расчет; тогда она, правда, окружает ореолом славы армию и ее вождя, но ее моральный вес уже никак не может воздействовать на давно минувшие события.

Раз пленные и захваченные орудия представляют собою явления, в которых главным образом воплощается победа и которые составляют ее подлинную кристаллизацию, то и вся организация боя преимущественно рассчитывается на них; уничтожение противника путем физического истребления и ранений выявляется здесь как простое средство.

Стратегии нет дела до того, какое влияние это оказывает на распорядок боя; однако сама установка боя стратегией уже связывается с этим вопросом, а именно — в отношении обеспечения собственного тыла и угрозы тылу противника. От этого в значительной степени зависят число пленных и захваченных орудий, тут тактика не всегда окажется в достаточной степени компетентною, если стратегические условия ей будут чересчур противоречить.

Угроза быть вынужденным сражаться на два фронта и еще более страшная опасность утратить последний путь отступления парализуют движения и силу сопротивления и воздействуют на альтернативу победы и поражения; кроме того, они в случае поражения увеличивают потери и доводят их порою до крайнего предела, т.е. до полного уничтожения. Таким образом, угрожаемый тыл делает поражение одновременно и более вероятным и более решительным.

Отсюда возникает верный инстинкт для всего ведения войны, и в особенности для крупных и мелких боев: обеспечивать свой собственный тыл и выигрывать тыл противника; он вытекает из понятия победы, которое, как мы видим, заключает в себе не только смертоубийство, но и нечто другое.

В этом стремлении мы видим первое уточняющее определение боя, и притом чрезвычайно общее. Действительно, нельзя представить себе боя, в котором это стремление в своем одностороннем или двустороннем оформлении не выявлялось бы наряду с простым приложением силы. Даже самый мелкий отрядик не бросится на врага, не подумав о своем отступлении, и в большинстве случаев он будет покушаться на путь отступления противника. [164]

Как часто в сложной обстановке этот инстинкт встречает препятствия на своем прямом пути, как часто он бывает вынужден уступать другим соображениям более высокого порядка, — рассмотрение всего этого завело бы нас слишком далеко; мы довольствуемся тем, что выдвигаем его как общий, естественный закон боя.

Этот инстинкт действует повсюду, всюду оказывает давление своим естественным весом и становится тем центральным пунктом, вокруг которого вертятся почти все тактические и стратегические маневры.

Если мы еще раз бросим взгляд на совокупное понятие победы, то найдем в нем три элемента:

1) Большие потери физических сил противника.

2) Такие же — моральных.

3) Открытое признание в этом, выраженное в отказе побежденного от своего намерения.

Донесения обеих сторон о размере потерь убитыми и ранеными никогда не бывают точны, редко — правдивы, а в большинстве случаев переполнены умышленными извращениями. Даже сообщения о трофеях редко бывают достоверными, и, следовательно, там, где число их не слишком значительно, остается еще место для сомнений в действительности победы. Для суждения о потерях моральных сил нет какого-либо удовлетворительного мерила, за исключением трофеев; таким образом, во многих случаях лишь отказ от боя представляется единственно верным доказательством победы. На него можно смотреть, вместе с тем, как на признание своей вины склонением знамени; в данном единичном случае выражают признание правоты и превосходства противника, эта черта унижения и позора, которую надо особо выделить из числа прочих моральных последствий нарушенного равновесия, составляет существенную черту победы. Она — единственная, которая производит впечатление на общественное мнение вне армии, воздействует на народы и правительства обеих воюющих сторон и на все другие причастные страны.

Но отказ от своего намерения не вполне тождественен с уходом с поля сражения даже в том случае, если бой был упорен и продолжителен; никто не скажет о сторожевом охранении, которое отступило после упорного сопротивления, что оно отказалось от своей задачи; даже в тех боях, которые имеют своей задачей уничтожение боевых сил противника, нельзя всегда видеть в уходе с поля сражения отказ от этого намерения, например, при преднамеренном отступлении, когда территорию отстаивают пядь за пядью. Всего этого мы коснемся тогда, когда будем говорить об особых целях боя; здесь мы хотим лишь обратить внимание на то, что в большинстве случаев отказ от своего намерения трудно бывает отличить от ухода с поля сражения и что не следует придавать слишком малое значение тому впечатлению, какое последнее произведет на армию и вне ее.

Для полководцев и армий, которые еще не приобрели прочной репутации, это составляет особо трудную сторону иногда вполне обоснованного обстановкой мероприятия; ряд боев, заканчивающихся отступлением, может производить впечатление ряда поражений, в действительности не будучи таковым, и такое впечатление может оказать чрезвычайно вредное влияние. [165] В этом случае отступающий не в состоянии полностью бороться с этим моральным впечатлением, излагая свои действительные намерения, ибо, чтобы исполнить это с надлежащим успехом, он должен был бы целиком обнародовать свой план, что, очевидно, противоречило бы его основным интересам.

Чтобы обратить внимание читателя на особое значение этой стороны победы, мы напомним хотя бы сражение при Сооре, трофеи которого были незначительны (несколько тысяч пленных и 20 пушек) и где Фридрих Великий тем лишь подчеркнул свою победу, что еще пять дней оставался на поле сражения, хотя его отступление в Силезию уже было решено и вполне соответствовало общей обстановке. Он предполагал, что моральный вес этой победы приблизит его к миру, как он сам говорил об этом; но понадобилось еще несколько успехов — при Католиш-Геннерсдорфе, в Лузации и сражение при Кессельдорфе, — раньше, чем мир был заключен; все же некоим образом нельзя утверждать, что моральное действие сражения при Сооре равнялось нулю{81}.

Если победой будут потрясены преимущественно моральные силы и если вследствие этого поднимется до неслыханных размеров число трофеев, то проигранный бой становится полным поражением, которое, следовательно, является результатом не всякой победы. Так как при подобном поражении моральные силы побежденного разлагаются в гораздо большей степени, то часто наступает полнейшая неспособность к сопротивлению, и вся дальнейшая деятельность сводится к уклонению от боя, т.е. к бегству.

Иена и Бель-Альянс{82} полны поражения. Бородино же — нет.

Не впадая в педантизм, нельзя указать какой-либо единичный признак в качестве грани, так как эти явления различаются лишь в степенях; но очень важно для ясности теоретических представлений установить понятия, характеризующие центральную часть явлений. Недостаток нашей терминологии: одним и тем же словом мы обозначаем как победу при полном поражении противника, так и победу при обычной его неудаче.

Глава пятая.