Книга, несмотря на ее художественную форму, базируется исключительно на исторических фактах. Все в ней подлинно или произошло в действительности. И все это началось всего год тому назад. Э. Э

Мы такие маленькие, думала Бонни. Они такие огромные.

– Ну и что из того? – спросил Хейдьюк, улыбнувшись ей сияющей белозубой улыбкой.

Смотри-ка, у этого грубияна есть интуиция, подумала она, приятно удивленная. Только вообрази: он – и интуиция? Или я сказала это вслух?

На обратном пути к железнодорожному полотну они ехали по неровной дороге, следуя за неподвижным змеем с перистальтирующим кишечником – угольным конвейером. Хейдьюк внимательно следил за каждым изгибом и поворотом, каждой промоиной и намывом, каждым оврагом и обрывом, каждой можжевеловой зарослью или дубовой рощицей, и наносил все это на свой план.

Доктор думал. Все эти фантастические усилия – гигантские машины, сети дорог, карьеры, бесконечная лента конвейера, трубопроводы, шламопроводы, загрузочные башни, железная дорога и электропоезда, теплоэлектростанции на угле стоимостью в сотни миллионов долларов; уничтожение целых ландшафтов, разрушение исконных индейских домов и пастбищ, индейских святынь, их кладбищ и усыпальниц; отравление последнего источника и хранилища чистого воздуха для всех соседствующих сорока восьми Соединенных Штатов; истощение драгоценных запасов чистой воды – весь этот титанический труд, и головоломные расходы, и все это разрывающее сердце непоправимое оскорбление земли, и небес, и вод, и человеческой души, – для чего? Все это – для чего? Как, всего лишь для того, чтобы зажечь лампочки в пригородах Феникса, еще не построенных, включить кондиционеры Сан-Диего и Лос-Анжелеса, осветить парковочные площадки супермаркетов в два часа ночи, дать энергию заводам для производства алюминия, магния, винил–хлорида и меди, зарядить неоновые трубки рекламы, придающей смысл и значение (другого значения и нет) Лас-Вегасу, Альбукерку, Таксону, Солт Лейк Сити, всем этим метрополиям южной Калифорнии? Чтобы поддерживать эту фосфоресцирующую, как разлагающийся труп, славу (а больше никакой славы и не осталось), именуемую Центр Города, Ночь, Город Чудес, США.

Они остановились на минутку у железнодорожного полотна. Рельсы описывали огромную кривую через Землю Навахо по направлению к электростанции в Пейдже, семьдесят миль за горизонтом. Они крепились к бетонным шпалам, уложенным на полотно из щебня. Наверху, на кронштейнах деревянных опор, висело нечто вроде высоковольтных троллейбусных проводов. И экскаваторы, и ленточный конвейер, и железная дорога – все это требовало электроэнергии. Неудивительно (думала Бонни) что им пришлось специально построить целую новую электростанцию только для того, чтобы снабжать энергией электростанцию, которая была той самой электростанцией, обеспечением которой занималась эта электростанция – головоломные чары инженеров по освоению новых земель.

– Знаете, что я думаю? Проще простого. Разместим заряд здесь, заряд там, размотаем сотню ярдов провода, установим взрыватель, Бонни положит свои белые ручки на ударник –

– Не говори об этом, – перебил его Док. – Сенсоры …

Летние туристы проносились в своих двухтонных пикапах всего в полумиле от них, буксируя прицепы на пневматике, катера на колесах, багги с широкопрофильными шинами или лодки на верхнем багажнике, некоторые ехали на мотоциклах Кавасаки … Четверка махала им вслед. Леди с голубыми волосами, в темных очках с блестящими оправами тоже махали им, сверкая зубными протезами.

Вернувшись в лагерь а Национальном памятнике природы Навахо, они расстелили карты под вечно шепчущими пиниями на столе для пикников и начали разрабатывать планы. Можжевельник горел и мигал в камине, не давая остынуть кофейнику. Легкий, сладковатый аромат древесины, чудесное благоухание кофе, и запах чего-то еще: Хейдьюк снова уловил запах травки.

Он глянул на Абцуг.

– Брось эту дрянь в огонь.

– Ты же пьешь пиво.

– Я всегда пью пиво. На меня пиво ни черта не действует. Оно не влияет на мои суждения. Кроме того, пить пиво разрешается законом. Нам сейчас как раз не хватает, чтоб нас поймали из-за наркотиков. Один из этих смотрителей обязан появиться здесь в любую минуту. Запах этой горящей травки слыхать за полмили.

– Бонни пожала плечами.

– Док, вы что, совсем не можете подействовать на эту женщину? Заставьте ее бросить эту проклятую сигаретку в огонь.

– Ладно, ладно, ладно уже. – Бонни погасила свою маленькую сигаретку о столешницу и припрятала остаток в трубочку от Тампакса. – Господи, ты так нервничаешь. Что с тобой?

– Что с тобой? – спросил Хейдьюк.

Док задумчиво смотрел в вечерний лес. Смит разглядывал свои ногти. Бонни опустила глаза.

– Мне страшно, – сказала она.

Наступила неловкая тишина.

– Ну, черт, мне тоже страшно, – ответил Хейдьюк. – Поэтому мы должны быть очень – очень – очень осторожны.

– Хорошо, – сказал доктор Сарвис. – Достаточно. Давайте продолжим нашу вечернюю программу.

Солнце садится. Старая луна взойдет около полуночи.

Это будет сигналом.

Док стал негромко напевать на мотив «Зеленые одежды»:

– О, скажу вам, Син O'Фаррел,

Быть готовы мы должны,

Чтобы быть во всеоружьи

В час стареющей луны.

– Верно. И не забыть бы нынче вставить синие линзы в наши фонарики.

– Зачем это?

– Свет фонариков сливается с лунным светом. Не так заметно. Дайте мне вон ту карту, Док.

Они еще раз обсудили возможные планы. Хейдьюк, стараясь извлечь максимум выгоды из их единственного явного преимущества – неожиданности – предлагал свой «Большой Удар»: взять все сразу – железную дорогу, поезд с углем, экскаваторы, силосные башни, и ленточный конвейер – на восходе луны. Больше никогда, убеждал он, не будет уже такого шанса; все это начнут караулить и охранять: вооруженные мужчины станут патрулировать дороги, вертолеты – взрезать небо. Никогда уж не представится такая блестящая возможность. Остальные возражали, колеблясь, выдвигали разные трудности, предлагали альтернативы; Хейдьюк безжалостно разгромил их все.

– Слушайте, – говорил он, – это же так просто. Минируем мост через каньон Кайбито. Абцуг вовсе не нужно сидеть там одной всю ночь. Мина взрывается от давления: как только локомотив ее коснется – ба-бах! Это снесет одним ударом и мост, и состав с углем, и железную дорогу. Наверное, и линию электропередачи тоже; если нет, мы эту заразу обработаем позже цепной пилой Дока, как предлагал Смит. Тем временем в карьере я заложу заряды в двигатели этих драглайнов. Тр-ра-ах! Выведены из строя на месяцы. Простой, ребята. Пока я буду это делать, вы, старина Док, и Абцуг, и Смит, – вы, друзья, загружаете конвейер зарядом взрывчатки с пятиминутным запалом и посылаете его к силосам. Та-ра-рах! И возвращаетесь сюда в лагерь. Живете несколько дней. Ходите в походы, ездите на экскурсии в Бетатакин, Кит Сил. Потом тихонько уезжаете. Не привлекая внимания. Следите за полицейскими штата, переодетыми в индейских хиппи. Убедитесь, что за вами не следят. Никакой этой дурацкой травки в машине. Ведите себя, как туристы. Абцуг, ради Бога, одень платье. Док – ну, о Доке нам нечего волноваться: даже в детских ползунках он будет выглядеть гордо. (Док сердито нахмурился). Выбрось этот номерной знак Калифорнии. Если тебя остановит славный полицейский – улыбнись ему нежно. Попытайся запомнить, что полицейский – друг человека. Будь вежлива с этим сукиным сыном. Встретимся снова через месяц, когда пыль осядет. Там, в стране каньонов. Делать там нашу чертовски важную работу. Будут вопросы?

– Все это насилие, – сказал Док. – Мы же законопослушные граждане.

– Есть ли что-нибудь более американское, чем насилие? – Хейдьюк хотел получить ответ. – Насилие – это такое же американское блюдо, как итальянская пицца.

– Как китайская лапша, – сказала Бонни. – Мексиканское чили. Норвежские рогалики и лосось.

– Я не люблю возиться с динамитом, – говорит Смит. – Кто будет устанавливать заряд для силосов, пока ты будешь там валять дурака с этими драглайнами за девятнадцать миль к востоку оттуда.

– Я подготовлю заряд. Все, что вам с Доком нужно будет сделать – это положить его на ленту конвейера и поджечь запал. Абцуг будет караулить. Потом сразу в машину – и наутек. Когда заряд сработает, вы должны быть за две мили оттуда, по дороге сюда. Только убедитесь, что запал горит. – Хейдьюк глянул на них; огонь тихонько потрескивал. Снова сумерки.

– Джордж, – сказал наконец Док. – Вы такой энтузиаст. Вы меня пугаете.

Хейдьюк ухмыльнулся своей варварской улыбкой, принимая это за комплимент.

– Я и сам боюсь.

– Да, и, кроме того, ты не все продумал, – сказала Бонни. – Что ты скажешь, Лоуренс Аризонский, о том, когда –

– Зовите меня Рыжий Рудольф.

–… когда ходят поезда, Рудольф? Сколько человек в бригаде? А о них ты подумал? А если поезд доедет до моста прежде, чем мы осуществим остальную часть плана, что тогда? Вот тут наступает твой момент неожиданности.

– Я свое домашнее задание сделал. Груженые поезда отходят от железнодорожного узла Черная гора дважды в день – в 6.00 и 18.00. Из Пейджа они уходят порожняком в полдень и полночь. Таким образом, поезд проходит любую точку трассы каждые шесть часов. Мост через каньон Кайбито приблизительно посредине между конечными станциями. Груженые поезда проходят по нему где-то около 8.00 и 20.00

Говори по-человечески.

– То-есть в восемь утра и восемь вечера. Мы засядем там около восьми вечера, пропустим груженый состав и посадим нашу мину. У нас будет шесть часов до того, как порожняк из Пейджа угодит на нее. Мы быстро рванем сюда, подготовим все и сразу начнем наш фейерверк около двух часов утра, как раз в то время, когда в каньоне взорвется порожняк. Три отдельных случая в трех разных местах; они решат, что это восстание индейцев. На самом деле –

– Мы во всем обвиним индейцев, - сказал Док. – Все очень любят индейцев теперь, когда мы их одомашнили. Вот мы и подкинем ключики кое-где. Тут – бутылку из-под Токая, там – книжку комиксов, или бутылку из-под бренди. И пошло. Йа-та-хей, Бюро по делам индейцев наследило на мосту. Средства массовой информации поднимут большой шум, и полдюжины индейских организаций кинутся заявлять о своей безупречной репутации и требовать доверия.

– Ты не ответил на все мои вопросы, – продолжала Бонни. – Что будет с бригадой поезда?

– Ага, – сказал он. – Вот как раз это понравится вам, пацифистам, больше всего. Эти поезда с углем – они автоматизированы. Никакой бригады. Состав никто не сопровождает.

– Вы в этом уверены? – спрашивает Док.

– Я читаю газеты.

– Вы прочли об этом в газете?

– Слушайте, вот уже год, как компания хвастает этими поездами. Компьютерное управление. Рука человека не касается контрольных приборов. Первый в мире автоматизированный поезд с углем.

– Даже наблюдателя нет?

Хейдьюк помедлил. – Может быть, на испытаниях он и был, - сказал он. – А сейчас – нет. Эти поезда курсируют уже с год без единого прокола. Пока мы не явились.

Пауза.

– О, Господи, неужто опять начнем все сначала?

Тишина.

Какая-то птичка запела невдалеке, во мраке сосновой рощи: пу-ур-ви-ил … пу-ур-ви-ил … пу-ур-ви-ил …

А знаете, чего я хочу? – спросил доктор Сарвис. – Я хочу …

Да, да, мы знаем, – перебила Бонни.

Верно. Ты угадала. С пластинками на зубах, склонившуюся над мороженым с французской ванилью. Или с дикой вишней.

Нет ничего более предсказуемого, чем старый распутник. И более узнаваемого. Вечно забывает застегнуть ширинку.

Значительная пауза.

Трое мужчин в темноте, под столом для пикников, украдкой коснулись своих брюк. Последовал звук одной застегиваемой молнии.

От ближайшей занятой площадки, до которой было три свободных, послышался четкий и ясный звук топора. И снова птичка: пу-ур-ви-ил …

И еще одно, – говорит Бонни, – и это, дорогие мужчины, очень серьезно. Я вот о чем: во имя какого чертова Господа Бога будем мы взрывать железнодорожный мост вместе с составом угля, если нас там не будет, чтобы увидеть, как это произойдет? А? Ответьте-ка мне на это, вы, остроголовые лидеры, выдающиеся умы.

Здорово излагает, - заметил доктор Сарвис.

13

Диалоги

– Не больше, чем вы.

– Он грубо разговаривает. Хочет взорвать к черту все, что ни увидит. Как вы думаете, может, он один из этих, – как вы их называете, – привыкаторов?

– Редкий, – говорит Док, минутку подумав, – мы можем верить Хейдьюку. Он честен. – Снова подумав, – он так разговаривает, потому что … ну, потому что он озлоблен. У него есть отклонения, но они в правильном направлении. Он нам нужен, Редкий».

– Какое-то время Смит обдумывал его слова. Потом, преодолевая неловкость, сказал:

– Док, я хотел бы сказать, что и вы меня вроде как удивляете тоже. Вы старше нас всех здесь и знаете вы черт знает насколько больше, и потом – вы же доктор. Доктора не поступают так, как вы.

Док Сарвис обернулся, чтобы ответить. Обернувшись, сказал: – Осторожно, не наступите на Cryptanta. Уж больно она колючая. Arizonica?

– Arizonica.– Они не спеша пошли дальше.

– Что касается вашего вопроса: под микроскопом видишь слишком много пораженной ткани. Все эти примитивные кровяные тельца размножаются, как чума. Тромбоциты поедаются. Молодые мужчины и женщины, как вот этот Хейдьюк здесь или Бонни, умирают от потери крови безо всяких ран. Все больше случаев острой лейкемии. Рака легких. Я полагаю, вся беда в неправильном питании, в шуме, в скоплении людей, в стрессах, в воде, в воздухе. Я вижу слишком много этого, Редкий. А будет еще гораздо хуже, если мы позволим им осуществлять их планы. Вот почему.

– Вот почему вы здесь?

– Именно.

Хейдьюк – к Абцуг: – Как насчет Смита?

– А что насчет Смита?

– Почему он всегда старается кинуть гаечный ключ в мои планы?

– Твои планы? Что ты имеешь в виду под «твоими планами», ты, невежда, свиная башка, эгоцентрик несчастный! Его планы! А как насчет нас, всех остальных?

– Я не уверен, можно ли ему доверять.

– Ага, ты ему не доверяешь. Ладно, тогда послушай меня, Хейдьюк. Он – единственный порядочный человек во всей нашей ненормальной компании. Он – единственный, кому я доверяю.

– А Док?

Хейдьюк принял суровый вид. – А мы и есть в крестовом походе. Почему ты здесь, Бонни?

– Первый раз ты назвал меня по имени.

– Ерунда.

– Правда. Первый раз.

– Ладно, черт, в будущем постараюсь быть осторожнее.

– Как уж есть.

– Вот как уж оно к черту есть.

– Ты что, Джордж, с ума сошел? Она здесь, посреди всех этих дурацких коммунистических выходок, единственное, ради чего взрослому мужчине стоит тратить время.

– Ну, ну.

– Пара ненормальных. Эксцентрики. Неудачники. Полный анахронизм. Сумасброды.

– Ну, ну, они славные парни. Немножко странные, но славные. Этот Капитан Смит, он крепок, как, э-э … стоек и упрям, как э-э … как …

– Кирпичный сарай.

– Юный Джордж, весь огонь и страсть, славный здоровый психопат.

– Явился из отстойника сточных вод.

– Я знаю, я знаю, Бонни. Он трудный. Но мы должны быть терпеливы. Мы, наверное, единственные друзья, какие у него есть.

– Иметь такого друга, так и врагов не нужно.

– Хорошо сказано. Но мы должны помочь ему понять, что мы не такие, как все.

– Ага, я уверена, что это уже слышал и прежде. А Капитан Смит?

– Хороший человек. Лучший. Отличная, здоровая американская основа.

– Ты, пожалуй, немного расист, а? Он вульгарен, он крестьянский сын, деревенщина здешних гор.

– Лучшие люди приходят с гор. Позволь мне уточнить это высказывание: лучшие люди, как и лучшие вина, приходят с гор.

– К тому же еще и женофоб. А откуда берутся лучшие женщины?

– От Бога.

– Ох, черт!

– Из Бронкса. Я не знаю – из спальни и, может быть, из кухни. Кто знает? Да и кому какая разница? Лучше этот холодный и горький мир с женщиной, чем Рай без нее. Перевернись.

– Именно это я и имела в виду.

– Перевернись.

– Иди к черту. Сам перевернись.

– Мужчина жаждет.

– Мужчина может пойти полетать при луне.

– Ну, Бонни …

– Док, тебе придется сменить подход.

– Ты хочешь сказать, есть какой-нибудь другой способ?

– Нет, я совсем не это хочу сказать. Ты меня когда-нибудь слушаешь?

– Все время.

– Что я сказала?

– То же, что и всегда.

– Понятно. Док, мне нужно кое-что тебе сказать.

– Не думаю, что мне хочется это услышать.

– Так они же, бобы, очень питательные, Джордж. А тебе лучше дерьмо на вертеле? Заткнись и ешь свои бобы.

– Когда изобретут такие бобы, чтоб после них не пукать?

– Над этим работают.

– Динозавры. Из литого железа. У них ни единого паршивого шанса против нас.

– Нас всего четверо. Их – четыре миллиона, считая Военно-воздушные силы. Разве мы можем с ними тягаться?

– Бонни, ты думаешь, мы одни? Могу поспорить, – слушай, могу поспорить, есть парни, которые вот в эту самую минуту делают то же, что и мы. По всей стране маленькие группы – по двое, по трое, – оказывают сопротивление власти.

– Ты говоришь о хорошо организованном общенациональном движении.

– Вовсе нет. Вообще никакой организации. Никто из нас ничего не знает о другой маленькой группе. Поэтому они и не могут нас остановить.

– Почему мы никогда об этом не слышим?

– Потому что это подавляется, вот почему; они не хотят, чтобы про это все знали.

– Ты – отставной Зеленый Берет. Откуда мы знаем, что ты подсадная утка?

– Вы не знаете.

– А ты и есть подсадная утка?

– Возможно.

– А как ты знаешь, что я не подсадная утка?

– Я тебя изучал.

– А если ты ошибся?

– Для этого существует нож

– Хочешь меня поцеловать?

– Черт, да!

– Ну?

– Чего?

– Так … черт! Так ты же – женщина Дока.

– Фиг я его женщина. Я – только своя собственная.

– Да? Н-ну, я не знаю …

– Ну, я знаю.Поцелуй же меня, ты, урод дурацкий.

– Да? Пожалуй, нет.

– Почему – нет?

– Сначала нужно обговорить это с Доком.

– Можешь идти ко всем чертям в ад, Джордж.

– Я уже там был.

– Ты трус.

– Я трус.

– У тебя был шанс, Джордж, и ты его продул. Можешь теперь жалеть.

– Жалеть? Ни об одной женщине в жизни не жалел. Никогда не встречал женщины, из-за которой стоило бы волноваться. Есть, черт его дери, другие вещи на свете, поважнее, чем женщины, знаешь.

– Если бы не женщины, тебя бы просто не существовало.

– Я ж не сказал, что от них нету проку. Я сказал, что есть вещи поважнее. Оружие, например. Или хороший торцовый ключ. Или отлаженная лебедка.

– О Боже, целая куча. Меня окружают идиоты. Все трое – будущие пастухи. Свиньи из девятнадцатого века. Анахронисты из восемнадцатого века. Неудачники из семнадцатого. Абсолютные импотенты. Если не там – так и нигде, ну, просто нигде. Ты устарел, Джордж.

– Как приличная работа сантехника. Как приличный, - ну, я хотел сказать, как сцепка вагонеток. Как …–

– Импотент. Импотент. Старик в свои двадцать пять.

– …как хорошая охотничья собака на енота. Как хижина в лесу, где мужчина может попúсать прямо с крыльца – погоди минутку – где мужчина может попúсать прямо с крыльца в любой, черт подери, ей-богу, в любой момент когда ему этого захочется. Он остановился, не в силах найти никакого другого сравнения.

Абцуг одарила его своей фирменной, своей пренебрежительной улыбкой.

История прошла мимо тебя, Хейдьюк. – Она повернулась к нему спиной, резко взмахнув гривой своих прекрасных волос. Раздавленный, он молча смотрел, как она уходит.

Позже, вползая в свой засаленный спальник, он придумал (слишком поздно) достойный ответ:

14

Работа на железной дороге

– Так, нормально, теперь подъем, подъем. Оторвали задницы, встали на ноги …

Полная луна низко стоит на западном краю неба.

Господи Боже мой, он же действительно сумасшедший, подумала она. Он же в самом деле настоящий психопат.

Сколько времени? – сонно промямлил кто-то – Док, завернутый в свой спальник.

Четыре по звездам, – проворчал Хейдьюк. – Подъем, подъем, подъем. Всего час до рассвета.

Она перевернулась и открыла глаза. Увидела, как Капитан Смит склонился над походной печкой, услышала ободряющее шкворчание деревенской колбасы, почувствовала воодушевляющий аромат ковбойского кофе.

Хейдьюк с дымящейся чашкой в руке толкал Дока под ребра своим кованым туристским башмаком. – Давайте, Док, вставайте, пора за дело.

Оставь его в покое, – сказала она. – Я его разбужу.

Бонни вылезла из своего спальника, натянула джинсы и ботинки, подошла к доктору. Завернутый в уютную роскошь своего спального мешка на гусином пуху (который соединялся молнией со спальником Бонни, – чего, однако, в этот раз не случилось), он, казалось, не очень-то хотел подниматься и снова сталкиваться с реалиями жизни. Бонни знала, почему.

Она распахнула нейлоновые створки капюшона. Он глядел на нее при свете звезд. Его налитые кровью глаза казались тусклыми и беспомощными без очков. Нос потерял свой блеск. Но Док улыбался.

Бонни мягко поцеловала его в губы, провела губами по носу, потеребила мочку уха.

– Док, – побормотала она, – я же люблю тебя, глупый. И, наверное, всегда буду любить. Что ж я могу с этим поделать?

Их слова превращались в пар в холодном утреннем воздухе. Он вытащил руки из мешка и обнял ее. Потихоньку от Хейдьюка и Смита, стоявших поодаль, она тоже обняла его и снова поцеловала. – Вставай, Док, – прошептала она ему в самое ухо, – я же без тебя ни один мост не взорву.

Он расстегнул молнию, не спеша выкатился из мешка, неловкий, неуклюжий со сна, и продемонстрировал ей свое крайнее возбуждение. – Грех же дать этому пропасть, – сказал он, глядя на нее. Теперь он стоял прямо, слегка покачиваясь на задних конечностях, – не мужчина, а большой толстый медведь в теплом нижнем белье.

Позже, – сказала она.

Такого может больше и не быть.

Да ладно тебе, одевай брюки.

Снова в бриджи, друзья. – Он нашел их, натянул и побрел в сторонку помочиться, босиком по холодному песку.

Бонни прихлебывала кофе за столом, дрожа, несмотря на теплый шерстяной свитер. Хейдьюк и Смит были заняты загрузкой автомобилей, перекладыванием багажа и грузов. План на данный момент, по-видимому, был таков: поехать к намеченной цели на Бьюике Дока и джипе Хейдьюка; пикап Смита остается здесь, загруженный и запертый.

Капитан Смит, старина Редкий Гость, казался не таким веселым и жизнерадостным, как всегда. Он выглядел задумчивым, и это выражение лица делало его неузнаваемым. Но Бонни знала его; она знала этот тип людей. Как и доктор, он был склонен мучиться угрызениями совести. Не больно-то полезное качество при такой работе. Бонни хотелось подойти к нему совсем близко, как к Доку, и прошептать ему на ухо что-нибудь успокаивающее.