Книга, несмотря на ее художественную форму, базируется исключительно на исторических фактах. Все в ней подлинно или произошло в действительности. И все это началось всего год тому назад. Э. Э

Когда музыкальный автомат – Тенесси Эрни Форд, Энгельберт Хампердинк, Хэнк Уильямс младший, Мерле Хаггард, Джонни Кэш и пр. – умолк на мгновение, Хейдьюк произнес, обращаясь к хозяевам бара, громко:

– Привет, меня зовут Хейдьюк. Я хиппи.

Смит замер, глядя в зеркало позади стойки бара.

Несколько ковбоев, водителей и строителей взглянули на Хейдьюка и вернулись к своим негромким разговорам. Хейдьюк заказал еще одну порцию «ерша». Когда музыкальный автомат умолк во второй раз, он выступил во второй раз. Четко и ясно.

– Меня зовут Хейдьюк, – ревел он, – и я не как все. Летом я хожу босиком. Моя мать живет на пособие, и я хочу сказать вам, мужики, – я рад, что я здесь. Потому что если б не такие мужики, как вы, я бы должен был зарабатывать себе на пропитание. А так я только и делаю, что читаю грязные книжки, колюсь да тискаю маленьких девочек.

Смит быстро оглянулся вокруг в поисках выхода.

Хейдьюк ждал. Последовало несколько ухмылок, несколько тихих комментариев, но никакого серьезного, искреннего или осмысленного ответа. Водители, и ковбои, и строительные рабочие, и даже барменша, все они, занятые друг другом, игнорировали его. Его, Джорджа Вашингтона Хейдьюка, босяка, хиппи, крикуна.

– Я был сержантом Зеленых Беретов, – пояснил он, – и могу пнуть в зад любого молокососа в этой комнате.

За этим объявлением последовало несколько секунд почтительного молчания, несколько прохладных улыбок. Хейдьюк оглянулся с намерением продолжать. Но снова вмешался музыкальный автомат, перебив его выступление.

Смит сжал его руку. – Ладно, Джордж, это здорово, молодец. Теперь давай уносить отсюда ноги. И поживеее.

– Ну, гадство, – пожаловался Хейдьюк. – Хоть пописаю сначала.

Он повернулся, остановив пристальный взгляд на маленькой надписи БЫКИ рядом с дверью, где было написано КОРОВЫ. Войдя, нашел защелку и заперся в кабинке. Окрашенная почками урина текла перед ним (сонно), как источник святой воды. С наслаждением писая – о, это экстатическое облегчение! это мистическое освобождение! – он читал надпись на торговом автомате, прикрепленном к стене:

Улучшайте личную жизнь!

Присоединяйтесь к «Новым приключениям»!

с САМОА !!!

Экзотические Новые Презервативы

Цвета Южных Морей!

Красные, как Закат, Черные, как Полночь,

Золотые, как Заря, Голубые, как Утро,

Зеленые, как Сиеста!

Новая Свобода, Новое наслаждение!

Специальная смазка!

Краски Не Стираются!

(Способствуют избавлению от венерических заболеваний).

Снаружи, в сиянии солнца, в удушающем зное, проплывавшем над бетоном и асфальтом, Хейдьюк снова пожаловался.

Смит принялся успокаивать его. –Все эта сексуальная революция, Джордж, – объяснял он. – Она наконец добралась даже и до Пейджа. Теперь даже эти тут водители и строители могут трахаться, когда угодно.

– Ну, черт.

– Теперь даже ковбоев можно уложить.

– Черт …

– Вот твоя машина, Джордж, вот она, здесь. Вот этот джип. Не лезь через окно. Открой дверь.

– Дверь не открывается. – Он пролез внутрь через окно и высунул наружу свою жуткую голову. – Все равно мне это не нравится.

– Вот так оно есть теперь тут, Джордж. Не хотят они больше драться, вот и все. Берегут силы для ночной смены.

– Да-а? Ну, черт. Как отсюда выбираться?

– Езжай за мной.

– Может, и мне это нужно.

– Завтра мы ее увидим, Джордж. Может, сводим ее поплавать в какой-нибудь затхлый пруд в этом ее черном бикини.

– Кому оно надо? – говорит Хейдьюк, философ и лжец.

Они снова пожали друг другу руки хваткой скалолазов, мощная рука на волосатом запястье в неразделимом союзе, совершенное соединение костей, сухожилий, мышц, кровеносных сосудов. Выехав на улицу, Хейдьюк сделал полный круг вокруг супермаркета, пока не определился с направлением, и поехал на юг за Смитом, с роскошным свистом резины, стильным горением пористого асфальта.

Дорога шла по изогнутой в форме полумесяца улице Иисуса, на которой все тринадцать церквей Пейджа расположились в ряд, плечо к плечу (все христианские, конечно), в экуменистическом единстве. Их покой не нарушался никакой земною суетой, за исключением старых автомобилей на свободной площадке для парковки да пьяных, заброшенных индейцев-навахо, наполовину скрытых бурьяном и расшвырянными винными бутылками.

Пейдж, Аризона: тринадцать церквей, четыре бара. Город, в котором церквей больше, чем баров, такой город всегда будет иметь проблемы. Он просто ищет проблем. Они даже пытаются сделать христиан из индейцев. Как будто индейцы и без того еще недостаточно плохи.

Отъехав двадцать миль от города, они свернули с автострады, чтобы разбить лагерь на ночь и приготовить себе ужин на чистом и страстном огне костра из можжевеловых углей. Одни, в этой золотой долине пустыни Навахо, вдалеке от всех домов и людей, они ели свои бобы под раскинувшимся во все небо пожаром одного из прекраснейших божественных закатов Аризоны.

Завтра они едут в Бетатакин встречать Дока и Бонни. Оттуда – на Черную гору, на короткую дружескую беседу с угледобывающей компанией Пибоди, железнодорожниками Черной горы и озера Пауэлла. А потом? Они предпочли не строить дальнейших планов. Отрыгнувши, попúсавши, попукавши, почесавшись, поворчав, почистивши зубы, они развернули свои спальники и улеглись спать на песчаном ложе.

Смит был разбужен после полуночи, на заходе Скорпиона и восходе Ориона, какими-то глухими стонами, доносившимися из соседнего мешка. Он поднял голову, глядя в освещенную звездами темноту, и увидел, как Хейдьюк извивается, теребит что-то, услышал, как он выкрикивает:

– Нет! Нет! Нет!

– Эй, Джордж!

– Нет!

– Джордж, это я.

– Кто это?

– Я, Смит.

– Кто?

– Ради Бога, Джордж, проснись.

– Тебе снились кошмары.

– Я знаю.

– Опусти эту чертову пушку.

– Кто-то что-то бросил.

– Это я. Я пытался тебя разбудить.

– А-а. Понятно. – Хейдьюк опустил дуло пистолета.

– Думал сделать как лучше, – сказал Смит.

– Ага. Тьфу, черт.

– Спи дальше.

– Ага. Хорошо. Только, Редкий, знаешь, – не буди меня так больше никогда.

– Почему?

– Это небезопасно.

– А как я должен был разбудить тебя? – Ответа от Джорджа Хейдьюка не последовало. – Так какой же безопасный способ разбудить тебя?

Некоторое время Хейдьюк думал. – Нет никакого безопасного способа.

– Что?

– Ну, ладно, – сказал Смит. – Следующий раз просто дам тебе камнем по башке.

Хейдьюк подумал. – Ага. Вот это единственный безопасный способ.

12

Щупальце спрута

Абцуг считала неразумным появляться в общественном месте так близко к месту их планируемой деятельности.

– Мы теперь преступники, – говорит она, – и нам надо начинать действовать, как преступникам.

– Это верно, – говорит Док, раскуривая вторую за этот день сигару. – Но Джорджу нужны его химикалии.

– Плевать, – говорит Джордж. – Главное – сделать нашу чертову работу и убираться поскорее ко всем чертям.

Бонни внимательно поглядела на него поверх сигареты. В это утро она была прелестна: свежа, как примула, огромные лиловые глаза блестят от возбуждения и хорошего настроения, роскошная грива прекрасных, пышных волос, блестящих, как спелый каштан, после тщательного расчесывания щеткой, сияет, отливая шотландской бронзой.

– Почему, – говорит она, пронзая этого неотесанного Хейдьюка лазерным лучом своего взгляда. – Почему это так получается, – выпустив кольцо дыма в волосатое его лицо, – что ты не можешь произнести ни одного цельного английского предложения без ругательств?

Смит рассмеялся.

Хейдьюк густо покраснел, что можно было заметить, несмотря на густое волосяное прикрытие и загар. Его улыбка была неловкой. – Вот, лажа, – сказал он. – Черт, я не знаю. Наверно … ну, блин, если б я не ругался, я б вообще не говорил. – Пауза. – Я б, наверное, и думать бы не мог, если б не ругался.

– Именно так я и думала, – сказала Бонни. – Ты вербальный калека. Тебе твои непристойности нужны вместо костылей. Непристойная брань – костыли для увечного ума.

– Дерьмо, – сказал Хейдьюк.

– Точно.

– Видишь?

– Ну, ну, – вмешался Док. – Спокойно, мир. У нас работа, и мы должны ее сделать, а утро уходит. – Он подозвал официантку, достал кошелек и убрал оттуда кредитную карточку.

– Наличные, – пробормотал Хейдьюк. – Только наличные.

– Верно, – заметил Док.

Им пришлось прокладывать себе путь сквозь толпы старательно работающих туристов и так же старательно бездельничающих индейцев к большой черной машине с номерными знаками штата Калифорния. Калифорния? Рано утром Хейдьюк с Бонни уже «одолжили» номерные знаки с туристских автомобилей из трех различных штатов и приладили их (временно) к своим машинам, полагая, естественно, что потеря будет замечена только через сотню-другую миль.

С Бонни за рулем они проехали вверх до перевала Черной горы. Выйдя их машины и вооружившись биноклями, они внимательно рассмотрели генплан системы добычи и транспортировки угля с удобной точки обзора у края дороги.

К востоку от них, за холмистой поверхностью гребня Черной горы, раскинулись непрерывно растущие угольные карьеры угледобывающей компании Пибоди. Они уже уничтожили четыре тысячи акров прекрасных пастбищ для овец и крупного рогатого скота; еще четыре тысячи взяты в аренду компанией «Народ Навахо» - официального представителя Управления по делам индейцев под юрисдикцией правительства США. Уголь добывался открытым способом с помощью гигантских электрических экскаваторов и драглайнов, самые мощные из которых имели ковш объемом 3600 кубических футов. Уголь доставлялся на обработку грузовиками к фабрике, находившейся неподалеку. Там его сортировали, мыли и складировали. Часть отправляли по специальному трубопроводу на тепловую электростанцию Лейк Мохейв в Неваде, остальное транспортировалось ленточным конвейером далее к складам башенного типа на конечной станции железной дороги, которая, в свою очередь, отправляла его еще дальше, за восемьдесят миль, к электростанции Навахо неподалеку от Пейджа.

Смита, Хейдьюка, Абцуг и Сарвиса более всего интересовал ленточный конвейер, который казался им самым слабым звеном всей этой системы. Он протянулся на девятнадцать миль – от карьера до железнодорожной станции. На большей части этой дистанции конвейер был легко уязвим – он тянулся над самой землею, полускрытый можжевельником и пиниями, никем не охраняемый. На краю откоса он опускался до уровня автострады, где затем поднимался снова – над дорогой и к верхушкам четырех складских башен – силосов. Конвейерная лента катилась по валкам, и весь механизм приводился в движении электроэнергией.

Они сели, чтобы понаблюдать в движении этот гигантский механизм, перемещающий каждый день 50 000 тонн угля через столовую гору, на равнину и вверх к силосным башням. Пятьдесят тысяч тонн. Каждый день. Тридцать – сорок – пятьдесят лет. И все для того только, чтобы насытить электростанцию в Пейдже.

– Я думаю, мы имеем дело с серьезными людьми, – сказал Док.

– Это же не люди – ответил Смит. – Это же просто механический зверь.

– Да, это ты верно заметил, – согласился Док. – Мы имеем дело не с человеческими существами. Мы восстали против мегамашины. Мегаломаниакальной мегамашины.

– Никаких усилий, никакого пота. Нам тут все подготовили и оснастили. Мы используем этот чертов конвейер, чтобы взорвать эти паршивые башни. Не может быть ничего милее. Гляньте – это так чертовски просто, что я прямо нервничаю. – –– Мы привезем наш товар сюда, поближе к конвейеру. Бросим его на ленту, подожжем запальный шнур, набросаем сверху немного угля, и пустим его через дорогу и в башню. Ба-а-бах!

– Как ты рассчитаешь время?

– Это математическая задача. Нам нужно будет определить скорость этой штуки, измерить расстояние от нас до башен, и вычислить, сколько нам нужно будет запального шнура. Просто.

– Допустим, что кто-нибудь в это время работает в этих башнях, тогда что?

– Это просто риск, который мы, черт его дери, должны будем взять на себя, – сказал Хейдьюк.

– Кто это – мы?

– Ладно, там никого не будет наверху в этих башнях, но мы все равно позвоним в компанию, дадим им, может, минут десять, чтобы все оттуда убрались. Это будет справедливо.

Все замолчали. Тишина. Легчайший зефир коснулся сухой травы у них под ногами. В воздухе висел какой-то запах, четкий такой … острый металлический дух …

– Я не очень-то уверен во всем этом, – сказал Смит.

– Мне тоже это не нравится, – согласился и Хейдьюк. – В тысячу раз лучше забыть к черту всю эту штуку и идти рыбачить у Лошадиного ручья. Забудем эту Черную гору. Пусть эта компания обдерет ее догола. Кому какое дело, если через пять лет на пятнадцать миль вокруг Большого каньона ни черта не будет видно, так эти паразиты испоганят этот чертов воздух своими клятыми электростанциями? Лучше я буду цветочки собирать в горах над Теллуридом. Какого черта мы должны об этом беспокоиться?

– Да ясно, но только не нравится мне вся эта дурь со взрывами, – остановил его Смит. – Кто-нибудь может пострадать.

– Никто не пострадает. Если только они не начнут стрелять в меня.

– Это уголовное преступление, и, я скажу, нарушение федерального законодательства тоже, взрывать разные вещи. Верно, Док?

– Это правильно, – ответил Док. – Кроме того, – спокойно посасывая свою длинную сигару, поглядывая сквозь дым сначала на Хейдьюка, затем на Смита и снова на Хейдьюка – кроме того, это непопулярно. Испортим отношения с обществом. Анархия – не ответ.

– Док прав, – говорит Смит.

– Чертов мормон, - бормочет Хейдьюк. – Шел бы ты к своим Святым Последних Дней, откуда ты пришел. Ты, козел мормонский. Дерьмо последних дней.

– Ты не можешь оскорблять мою религию, – сказал Смит, ухмыляясь. – Это просто невозможно. И потом, я просто хотел сказать, – не думаю, что это хорошая идея. Этот твой тут динамит, я имею в виду.

–Это опасно, - поддержал его Док. – Мы можем кого-нибудь убить. И нас могут убить. Будут скверные PR (public relations – отношения с общественностью – прим. перев.)

– Все остальное они уже пробовали, – проворчал Хейдьюк. – Они пробовали судиться, большие ихние дурацкие агитационные кампании, политику.

– Кто – они?

– Да эти – Движение американских индейцев, Комитет защиты Черной горы, все эти типы с кровоточащими сердцами.

– Ну-ка, теперь попридержи своих коней, – останавливает его Смит. – Я же не говорю, что нам нужно прекратить все это. А я говорю, я не уверен, что нам нужно то, что ты прячешь там у себя в машине пол спальниками. Я говорю, мы можем парой стальных клиньев пустить под откос состав с углем. Можем перерезать ограды, выпустить овец и лошадей пастись у рельсов. Мы можем взять у Дока его пила и поспиливать опоры линии электропередачи вдоль железной дороги. Это ее остановит. Она же работает на электричестве, разве нет? Мы можем сделать то же и с опорами ЛЭП, что ведет к карьерам; там эти здоровенные драглайны с десятиэтажный дом, они же тоже работают на электричестве. Понавешивали тут этих ихних проводов. Мы можем старой хейдьюковой пушкой наделать дырок в ихних трансформаторах, выпустить охлаждающую жидкость. Мы можем бросить несколько бревен на ленту конвейера, устроить им хорошую пробку. Мне не нравится динамит. Он нам не нужен.

– Давайте проголосуем, – предложил Хейдьюк. – Что вы скажете, Док?

– Никакого голосования, – заявил Док. – Мы не собираемся устраивать тиранию большинства в нашей организации. Мы действуем по принципу единства. Либо мы делаем что-то все вместе, либо не делаем этого вообще. У нас тут братство, а не законодательное собрание.

–Хейдьюк взглянул на Бонни, ища поддержки. Его последняя надежда. Она ответила ему твердым, спокойным взглядом; продолжая смотреть на него, она погасила сигарету.

–Я ж не говорю, что я прямо-таки совсем против, – вел свое Смит. – Я просто говорю – я не уверен.

– Дурь, вот что, - обернулся к нему Хейдьюк. – Ты говоришь, что готов совершать преступления, но ты не уверен, что мы эту работу делаем правильно. Вот что ты говоришь, Редкий.

– Нет, Джордж, я говорю, что мы должны быть внимательны к тому, как мы это делаем. Мы не можем быть правы, если будем делать наше дело неправильно. Хейдьюк вяло пожал плечами. Этот спор был ему противен. Они постояли, слушая грохот угольного конвейера, визг и скрежет машин на шоссе, отдаленный стук колес на железной дороге. На востоке, в десяти километрах от них, от угольных карьеров к небу поднималась пыль, затмевая яркое утреннее солнце гигантским облаком угольно-черных и почвенно-серых мельчайших частиц.

Пауза угрожала перерасти в паралич. Поэтому заговорила Бонни.

– Мужчины, – сказала она. – Суть в том, что …

– Иисусе Христе, – проворчал Хейдьюк.

– Суть в том, что мы все в этом деле вместе – к добру это или к худу. Мы уже натворили достаточно для того, чтобы угодить в тюрьму на всю оставшуюся жизнь, - если нас когда-нибудь поймают. Поэтому вот что я скажу: давайте продолжать то, что начали. Давайте использовать все, что нужно – и все, что у нас есть.

Смит улыбнулся, немного грустно, глядя на этот розовощекий, ясноглазый сосуд наслаждений, затерянный здесь, навсегда оторванный от далекого Бронкса. В этих ее современных облегающих джинсах, этих брючках, выцветших, рваных, изношенных, потертых так, что они стали мягкими, как фланель. Они тесно прилегают к каждой аппетитной выпуклости ее тела. Это уж слишком, думал Смит. Черт побери, это уж просто невыносимо для нормального мужчины. Срочно назад, в Баунтифул. В Сидар Сити. К Зеленой реке. Туда, в родные края, к моим женщинам.

Бонни, – говорит он, вырываясь из своей задумчивости. – Бонни, ты имеешь в виду динамит?

Бонни одарила его сладчайшей из своих улыбок. – Все, что скажете.

Смит растаял в слякоть. – Солнышко, – говорит он, – я с тобой – хоть на край света. Я весь – за Абцуг, от А до Я.

Слава тебе, Господи, – говорит нетерпеливый Хейдьюк. – Наконец-то мы дело говорим. Док?

Друзья, – говорит Док. – Я не верю в правило большинства. Вы знаете это. Я не верю также и в правило меньшинства. Я против всех форм руководства, в том числе и хорошего руководства. Я стою за консенсус в нашем сообществе. Каким бы он ни был. Куда бы он ни вел. До тех пор, пока мы следуем нашему основному правилу: никакого насилия по отношению к человеку. Обратите внимание – вон там, под Juniperus osteosperma, – это же Verbesina enceliodes в полном цвету.

Который это бурьян? – спрашивает Бонни.

Вы имеете в виду Juniperus monosperma, Док, – говорит Смит. – Взгляните-ка еще раз.

Док Сарвис опустил очки и взглянул еще раз. – Ну, конечно, конечно. Monosperma. Совершенно верно. Не такие мохнатые листья. Ягоды коричневые и более крупные.

Поехали, – говорит Хейдьюк, ущипнув Бонни за плечо не слишком нежно.

Они поехали на восток через заросли кустарника, чтобы поближе взглянуть на открытую разработку угля. Они проезжали намывы песка, заросли полыни, хижины индейцев с дверными проемами, обращенными, как по команде, к восходящему солнцу; они миновали стадо овец, пасшееся под присмотром малыша на коне, и направились дальше, к огромной туче пыли, освещенной солнцем, в обширную сумятицу и суетливое движение больших машин. Первое, что они увидели, были параллельные отвалы вывернутой земли, камней и перевернутая почва – никогда уж больше она не будет взращивать и лелеять корни травы, куста или дерева (в пределах продолжительности жизни проданного с молотка, преданного и обманутого народа индейцев-навахо).

Потом они увидели могучий самосвал Эвклид с кабиной двадцать футов высотой. Он двигался прямо на них, сверкая фарами, изрыгая клубы черных отработанных дизельных газов и завывая сиреной, как раненый динозавр. За рулем сидел фермер, вывернутый с корнем из родной почвы, из Оклахомы или, быть может, из восточного Техаса, потянувшийся сюда в поисках сладкой жизни. Он пялился на них сквозь дымчатые защитные очки, грязный респиратор висел у него на шее. Бонни едва успела увести свою большую машину с дороги, чем и спасла их жизни.

Оставив машину в тени под прикрытием группы пиний, банда пошла пешком на ближайший холм, вооружившись полевыми биноклями.

То, что они увидели с холма, вряд ли возможно описать каким-нибудь из земных языков. Бонни подумалось о каком-то вторжении марсиан, Войне Миров. Капитан Смит вспомнил об открытом карьере Кеннесотта («крупнейшем в мире») неподалеку от Магны, Юта. Доктор Сарвис думал об огненной равнине, об олигархах и олигополии: угледобывающая компания Пибоди – только одна ветвь компании Анаконда Коппер; эта, в свою очередь, лишь сучок на гигантском дереве Юнайтед Стейтс Стил; а последняя сплетается в кровосмесительных объятиях с Пентагоном, ТВА, Стандарт Ойл, Дженерал Дайнемикс, Датч Шелл, И.Г.Фарбен- индустри и пр., и пр. Весь этот конгломерат компаний, этот картель, как гигантский спрут, охватил своими щупальцами половину планеты Земля. Его мозг – банк данных компьютерных центров; его кровь – денежные потоки; его сердце – ядерный реактор; его язык – непрерывный технотронный ряд цифр, напечатанных на магнитной ленте.

Что касается Джорджа Хейдьюка, его мысли были самыми ясными и простыми: он думал о Вьетнаме.

Сквозь тучу пыли, рев, суматошное движение они с трудом могли разглядеть карьер глубиною, пожалуй, футов двести, шириной футов четыреста и с милю длиной. С одной стороны его ограничивала стена угля, – там электрические экскаваторы с десятиэтажный дом, как сказал Смит, вгрызались в землю, вырывали окаменелой породы из ее ложа под почвой и песчаником, грузили десятитонные куски в кузова самосвалов. За этим первым механизмом, дальше по карьеру, виднелась верхушка стрелы, кабели и шкив другого захватчика за работой, закопавшегося так, что его почти не было видно. В южном направлении видна была третья машина, еще грандиознее. Она не перемещалась на колесах, как самосвал, или на бесконечных гусеницах, как трактор; она «шагала» к своей цели, медленно переставляя одну «ногу», затем другую.«Ноги» представляли собою пару стальных плит, похожих на понтоны, каждая размером с корабль; машина поднимала ногу с помощью эксцентрической передачи, продвигалась вперед, ставила ее, и цикл повторялся. Переваливаясь, как утка, гигантская конструкция, включающая энергетический узел, кабину оператора, шасси, надстройку, кран, кабели и ковш для руды, раскачивалась из стороны в сторону. Как шагающий завод. Машина приводилась в действие электродвигателем; по мере ее продвижения вперед отдельная бригада занималась ее «пупочным питанием» - кабелями толщиною с мужское бедро, по которому подавалась энергия, приводящая ее в движение, - достаточная, хвалились конструкторы машины, для того, чтобы осветить город с населением 90 000 человек. Бригада кабельщиков, четверо мужчин с грузовиком, содержала в порядке линию электропередачи и трансформаторную подстанцию, смонтированную на стальных санях и следующую за драглайном. Гигантская Землеройная Машина: Аризонская ГЗМ.