Книга, несмотря на ее художественную форму, базируется исключительно на исторических фактах. Все в ней подлинно или произошло в действительности. И все это началось всего год тому назад. Э. Э

– Мы готовы стрелять, – говорит Хейдьюк.

К ним приближалась Бонни. Смит спросил, понизив голос: «Ты уверен, что хочешь позволить ей работать со взрывной машинкой?»

Хейдьюк помедлил с ответом, глянул сначала на Бонни, прежде чем обернуться к Смиту. Потные, дрожа от нервного изнеможения, они посмотрели друг на друга. Запах потных волосатых подмышек. Запах страха.

– Редкий, – говорит он, – зови это … демократия.

– Кто? – Смит нахмурился.

– Демократия. Знаешь … участие. Мы должны дать ей возможность принять участие.

– Смит не выглядит убежденным. Пот блестит, как смазка, на его небритой верхней губе.

– Н-ну, – говорит он, – я не знаю …

– Соучастие, – добавляет Хейдьюк. – Правильно? Мы не можем больше позволить себе иметь в нашем деле невиновных. Правильно?

– Смит внимательно изучает Хейдьюка.

– Ты не доверяешь никому, а, партнер?

– Не сразу. Не слишком скоро.

К ним подлетает Абцуг, шляпа висит на спине, солнечное сияние просвечивает сквозь ее пышные волосы цвета красного дерева.

– Ну, хватит, – быстро говорит она, – кончайте базар. Нам тут надо кое-какую работу сделать.

– Где твоя каска? – ворчит Хейдьюк.

– Эта? – она показывает ему свою шляпу.

– Каска!

– Где она?

– Я не знаю.

– Смит стал на колени у колеи, положив на рельс руку и приложив к нему ухо. Торжественная вибрация металла.

– Что-то точно приближается, Джордж. Вот прямо сейчас. Что-то большое.

Одинокое уханье совы. Они посмотрели вверх, на кромку обрыва, где вырисовывался силуэт доктора Сарвиса на фоне утреннего солнца. Обе его руки вытянуты высоко вверх, ладони трепещут, как безумные птицы. Бинокль болтается у него на шее, тревожно раскачиваясь.

– Поезд! – кричит он.

– Далеко? – кричит Хейдьюк.

Док поднимает бинокль, отлаживает фокус, изучает ситуацию на востоке. Затем опускает бинокль, снова оборачивается к ним.

– Около пяти миль, – кричит он.

– Хорошо, спускайтесь. Ты, – обращается Хейдьюк к Бонни, – надень это на свою треклятую башку. Отдает ей свою каску; она надевает ее на голову; каска садится по самые уши. – Возвращайся к взрывной машинке. Но не поднимай рукоятку, пока я не подам сигнал. И не выходи из укрытия, пока я не скажу.

Она глядит на него глазами, сверкающими от восторга и паники, тень циничной улыбки касается ее губ.

– Ну, – спрашивает он, – чего на мня уставилась? Давай, бегом!

– Ладно, ладно, ла-адно, не заводись. – Она уносится вдоль кромки обрыва.

Смит тем временем собирает инструменты и взваливает на плечо оставшиеся пол-ящика динамита. Ящик с капсюлями, плоскогубцы, куски и обрывки поводов, моток ленты, все еще лежат на бетонном уступе под мостом, напротив устоя, на котором набрызгала роскошной красной краской с угольно-черной отделкой: ХОКА ХЕЙ! ХОСКИННИНИ ЕДЕТ СНОВА!

Зловещая вибрация неумолимо приближается.

– Пошли.

Доктор Сарвис все еще наверху, смотрит на них.

– Поезд идет! – орет он.

– Спускайтесь, Док, – вопит Смит. – Будем стрелять.

Док, прихрамывая, спускается по откосу, делая гигантские шаги по песку, утренняя тень его, чуть не двадцать футов длиною, свободно ложится на дубы Гембела, низкорослые колючие дикие груши и другие растительные организмы. Корона слепящего света сияет за его головой, одетой в блестящую каску. Авария. Он падает лицом в песок, ноги и башмаки запутались из-за предательски возникшего – они слышат негромкое ругательство – невинного кустика. Он с трудом снова встает на ноги, идет дальше, вертикальный, полный чувства собственного достоинства, которое не может нарушить какая-то мелкая игра случая и гравитации.

– Fallugia paradoxa, – объясняет он, стряхивая песок с очков. – Мы готовы?

Конечно, они не выбрали подходящего наблюдательного пункта для Хейдьюка. Он решает забраться на то место, где был Док – как можно быстрее. Док и Смит будут рядом с Бонни у взрывной машинки; Смит – чтобы подсоединить провода передавать сигналы Хейдьюка, Док – чтобы следить за Бонни и контролировать ее действия.

Смит подхватывает провода под нависающей скалой, бежит вдоль них до самой взрывной машинки и обнаруживает, что они уже сплеснены и привинчены к клеммам.

– Святой боже, Бонни, ты уже их прицепила!

– Конечно, – говорит она.

– Ну, святые угодники, мы все трое тут были в каких-то десяти футах от сотни фунтов чистого динамита.

– Ну и?

Он оглядывается на команду взрывников – в поле зрения нет никого. О, черт! Тут из-за песчаникового пригорка выныривает Смит и подает ему сигнал готовности. Хейдьюк кивает. Автоматизированный поезд приближается, – слепой, грубый, мощный, раскачиваясь на повороте. Электрические дуги вспыхивают и потрескивают, когда троллеи проходят через стыки электролинии. За локомотивом следует основная масса – восемьдесят вагонов, груженых углем, катятся под уклон в Пейдж и на страницу истории со скоростью сорок пять миль в час. Замедляет ход на повороте. Хейдьюк поднимает руку.

Глаза – на пятнадцатой шпале от моста, рука поднята, как нож гильотины, он слышит, чует, он чувствует, как поезд проходит под ним. Он дает резкую отмашку рукой – энергичный жест, не оставляющий сомнений, и –

И видит, в тот момент, когда рука его хлопает по бедру, – в открытом окне кабины локомотива он видит лицо мужчины. Тот смотрит на него – молодой парень с гладкой, загорелой кожей, бодрым, приветливым и мирным выражением лица, здоровыми зубами и ясным взглядом. На нем кепочка с козырьком и коричневая рабочая сорочка с открытым воротом. Верный всем старым традициям, как бравый инженер, молодой человек машет Хейдьюку в ответ.

Сердце остановилось, мозги отказали, Хейдьюк ныряет в песок, прикрывая голову руками, ждет – вот-вот вздрогнет земля, накатит взрывная волна, обломки засвистят мимо, как реактивные снаряды, пороховой дым забьет ноздри, оглушит пронзительный скрежет. Ярость ошеломила его больше, чем ужас.

– Они наврали, думает он, сукины сыны, они мне врали.

– Чего ты ждешь?

– Я не могу этого сделать, – стонет она.

Смит стоит в двадцати ярдах от них, не в силах им помочь, только смотрит на них – на Бонни, ссутулившуюся над взрывной машинкой, на Дока, согнувшегося над нею. Она вцепилась в поднятую рукоятку, костяшки пальцев побелели от напряжения. Глаза крепко зажмурены, в уголке каждого из-под века выдавилась жемчужная слезинка.

– Бонни: толкни ее вниз.

– Я не могу этого сделать.

– Почему?

– Не знаю. Просто не могу.

Док замечает блеск локомотива, грохочущего по мосту, исчезающего из виду, сопровождаемого непрерывным, монотонным рядом темных вагонов, перегруженных углем, с короткими проблесками дневного света между ними. Черная пыль поднимается в только что совершенно чистый воздух, сопровождаемая лязгом и скрежетом стали, запахом грязного железа, ревом индустриального чудовища, оскверняющего прекрасную пустыню – страну господню. Доктор Сарвис чувствует прилив страшной ярости, подступающей к горлу.

– Ты собираешься толкать эту штуку, Бонни? – Яростное напряжение в его голосе.

– Не могу я, не могу, – стонет, почти рыдает она, и слезы катятся по ее щекам.

Он становится прямо за нею; она чувствует, как живот его и пах тесно прижаты к ее спине. Обняв ее, он кладет свои большие, белые, чуткие руки хирурга поверх ее рук, быстро прижимает их к рукоятке взрывной машинки, и, вынуждая ее согнуться с ним и под него, он вбивает ударник сильно и глубоко, в самом деле до отказа, – на всю глубину, – через шейку в самое нутро матки подпружиненного ящика:

Тр-рах! и –

Б А АМ!

О, господи, соображает она несколько позже, когда обломки, куски и фрагменты, и осколки ископаемого топлива и неорганической материи описывают свои огненно-изящные параболические и гиперболические траектории в голубом небе над ее головой, – это же всегда была его любимая позиция.

– Благодарю вас, мадам.
А Хейдьюк тем временем ждал. Ничего не произошло, – он открыл глаза и поднял голову как раз во время, чтобы увидеть, как локомотив прогрохотал через заминированный мост, миновал его и вошел в прорезь в скале, таща за собою весь состав. Облегченно вздохнув, Хейдьюк начал подниматься.

И в этот момент заряды начали взрываться. Поезд подпрыгнул над рельсами, огромные грибы огня пылали у него под брюхом. Хейдьюк грохнулся обратно, – куски стали, цемента, камня, угля и проводов полетели прямо на него, взмывая в небо. Груженые вагоны в это время, завершая свой прыжок, грохнулись обратно на разрушенный мост. Балки и связи подались, и мост прорвался, как разогретый пластик, а вагоны, один за другим, связанные, как сосиски, покатились через край каньона и стали исчезать в пыли, и реве, и хаосе ущелья.

А на другой стороне моста?

Беда. Сплошная беда. Провода упали на землю, локомотив беспомощно остановился. Теперь он начал двигаться назад, медленно, неохотно, с зажатыми тормозами, бессильно соскальзывая в бедствие ценою не один миллион долларов. Состав, все еще сцепленный с локомотивом, теперь тащил его за собою силой веса всех своих вагонов, падающих в каньон.

Хейдьюк увидел, как молодой человек, кто бы он там ни был – инженер, эксперт, инструктор, – вылез из кабины, спустился по стальной лесенке и спрыгнул. Легко приземлившись, пробежал несколько шагов по насыпи и остановился в канаве. Руки на бедрах, он стоял, как и Хейдьюк, глядя на крушение своего поезда.

Под пронзительный визг и скрежет колес локомотив скользнул на вдребезги разбитый мост, опрокинулся и исчез. Из поля зрения. Прошло мгновение: гром его падения взметнулся к небесам.

Основная часть состава продолжала катиться под уклон, по искореженным рельсам, по обломкам моста, к своему крушению – вагон за вагоном, однообразно, бесконечно повторяясь, как массовое производство, падали в боль и неразбериху пропасти. Ничего нельзя было поделать, и ни один из них не уберегся. Все до единого, как овцы во сне, они спотыкались о край каньона и исчезали.

Хейдьюк прополз через кустарник на локтях и коленях, скатился по склону дюны и приземлился на песок рядом со своими спутниками. Они не сдвинулись с места, – стояли, парализованные, ошеломленные, оглушенные ревом рушащихся вагонов и грандиозностью того, что они совершили. Хейдьюк растормошил их и заставил убегать. Схватив оборудование и инструменты, они помчались к джипу, загрузили его доверху и заторопились к машине Дока. Там они разделились, как и планировали.

Всю дорогу к кемпингу Док и Бонни пели старые песни, в том числе и любимую песню всех времен «Я работал на железной дороге».

То же сделали и Джордж со Смитом.

15

Отдых и освобождение

– Великолепно, – ответил доктор Сарвис. – Великолепно.

– Могу я спросить вас, откуда вы?

– Из Калифорнии, – ответил Док быстро.

– У нас нынче много народу из Калифорнии. А из какой части Калифорнии?

– Из южной, – сказала Бонни.

– Не выпьете ли с нами? – спросил Док.

Спасибо, сэр, но я не могу пить при исполнении служебных обязанностей, однако очень любезно с вашей стороны предложить мне. Я обратил внимание, что на вашей машине номерные знаки Нью–Мексико, потому и спросил. Я ходил там в школу.

– Правда? – спросила Бонни. – Мы с мужем сейчас там живем.

– Ваш муж – врач?

– Вообще-то да, а как вы догадались?

– Увидел этот знак на машине – две перевитые змеи с крылышками, по нему и догадался. Я когда-то хотел стать врачом, но биохимия оказалась мне не по зубам, вот я и переключился на дикую природу, и сейчас стал просто рейнджером парка.

– Вот это правильно, – сказал Док, – для каждого есть свое место в жизни, хоть иногда и вполне скромное.

– В какой части Нью-Мексико?

– В южной.

– Простите, мне показалось, вы сказали, в южной Калифорнии.

– Я сказала, мы родом из Калифорнии. Вот мой дедушка – Док нахмурился – он из Калифорнии. А мой муж из Нью-Мексико.

– Мексиканец?

– Из Нью-Мексико. Мы не любим расистских выражений. Нужно называть их испано-говорящие мексиканцы или американцы с испанскими фамилиями. В Нью-Мексико мексиканец – оскорбление.

– Гордые, чувствительные люди, – пояснил доктор Сарвис, – с великими традициями и славной историей позади.

– Очень далеко позади, - сказала Бонни.

– Ваш муж, наверное, тот молодой парень с бородой, что водит голубой джип с лебедкой впереди и номерными знаками Айдахо.

Снова короткая пауза.

– Это мой брат.

– Что-то я его сегодня не видел.

– Он уехал в Калифорнию, в Баджу. Сейчас, наверное, уже в Каборке.

Рейнджер повертел в руках свою форменную шляпу с железными полями.

– Вообще-то Каборку обычно находят в штате Сонора.

Он светло улыбнулся; у него были ровные белые зубы, розовые, здоровые десны. Отблеск костра играл на его туго завязанном галстуке, медных эмблемах, золоченом значке рейнджера, пластинке с его именем на правом нагрудном кармане: Эдвин П. Эбботт мл.

Доктор Сарвис начал напевать, тихонько, на мелодию «Встретимся в Сан-Луисе, Луис» – «Встретимся в Каборке, Лорка».

– А что случилось со вторым вашим другом? – спросил рейнджер, обращаясь к Бонни.

– С каким вторым другом?

– Хозяином вон того автомобиля, - кивок в сторону большого пикапа Смита, стоящего неподалеку, едва видимого в слабых отблесках их небольшого костра. Наклейки с названием своей фирмы он, конечно, снял. Старина Редкий Гость – где он теперь? Там, далеко в глуши? Вдали, в пустынных местах? Скучает и томится без своих жен?

– Честно говоря, не могу сказать, – ответил Док.

– Не можете сказать?

– Он хочет сказать, что мы не знаем точно, - сказала Бонни. – Он говорил, что пойдет куда-то в поход и вернется через пять дней.

– Как его имя?

Колебание.

– Смит, – сказала Бонни. – Джо Смит.

– О, конечно. – Рейнджер снова улыбнулся. – Джо Смит. Как вам нравится Пейдж?

– Пейдж?

– Черная гора?

– Черная гора?

– Вы слышали новости сегодня вечером?

– Иногда.

– Что вы думаете об энергетическом кризисе?

– Устал, – говорит Док. – Пойду-ка я спать.

– Мы против, – сказала Бонни.

– А я – за, – заявил доктор после секундной паузы.

– Где это вы были прошлой ночью?

– Не могу сказать, - ответил доктор.

– Мы были здесь, у этого костра, - сказала Бонни. – А вы где были?

– Вроде как раненько вы уехали сегодня утром.

– Это верно. Ну и что? Мой брат хотел стартовать пораньше, и мы поехали вместе, чтобы проводить его, вот и все. А что, это запрещено законом?

– Ну, ну, – сказал Док.

– Простите, мисс, – говорит рейнджер. – Я вовсе не хотел совать нос в ваши личные дела. Просто интересно, вот и все. Не будете возражать, если я загляну в вон тот ваш автомобиль?

– Молчание.

– Так что вы подумали об этом сообщении в новостях? – спрашивает рейнджер.

– Бонни с Доком продолжали молчать, глядя в огонь. Молодой рейнджер, все еще стоя, все еще вертя в руках свою шляпу, глядел на них.

– Я имею в виду поезд, конечно.

Док вздохнул и мрачно передвинул свою сигару в другой угол рта.

– Н-ну-у … – сказал он.

– Мы слышали об этом, - заметила Бонни, - и мы считаем, что это весьма прискорбно.

– Я уже сказал прежде, и сейчас повторю: анархия – это не ответ.

– Ответ на что? – спрашивает рейнджер.

– Сэр?

– А какой был вопрос?

– Мы слышали, что это автоматизированный поезд, – вставила Бонни, – так по крайней мере, я полагаю, никто не пострадал.

– Автоматизированный, это точно, – ответил рейнджер, – да только на нем был эксперт. Ему повезло.

– А что случилось?

– Согласно сообщению, якобы произошел несчастный случай на мосту через каньон Кайбито. – Рейнджер наблюдал за ними. Никакого ответа. – Но вы же конечно, слушали последние известия.

– Когда-то мне приходилось обедать в автоматизированном ресторане, - говорит Доктор Сарвис. – Это тоже чертовски опасно. Я помню один «Автомат на Амстердам» - это еще когда я был студентом в Колумбийском университете. Автоматические тараканы. Большие, хитрые, агрессивные Blatella Germanica. Устрашающие создания.

– А что случилось с тем экспертом?

– А вы не слышали?

– Не очень точно.

– Ну, якобы часть поезда уже переехала через мост до того, как он разрушился. У эксперта было время, чтобы выбраться из локомотива до того, как он покатился обратно и упал в каньон. В новостях сообщалось, что весь состав – локомотив и восемьдесят вагонов с углем, рухнули на дно каньона Кайбито.

– Почему этот эксперт, или инженер, или кто он там ни на есть, – почему он просто не нажал на тормоза, или там на газ, или на что там нужно нажимать у локомотива?

– Не было электроэнергии, - отвечает рейнджер. Это электрифицированная железная дорога. Когда мост обрушился, повода упали вместе с ним.

– Прискорбно.

– Пока не отключили электроэнергию, несколько овец убило током. Теперь индейцы бесятся от злости.

– На кого?

– На кого? На того, кто перерезал ограждение.

Пауза. В костре уютно потрескивал можжевельник. Стало прохладнее. Звезды засияли ярче. Бонни подняла капюшон своей парки. Док жевал погасший окурок своей сигары.

Рейнджер ждал. Ответа не последовало, и он продолжал:

– Конечно, ограждение мог перерезать индеец.

– Индейцы – никчемные люди, – сказал Док.

– Железная дорога понесла убытков на два миллиона долларов, согласно сообщению по радио. Электростанцию вынуждены будут остановить на несколько недель.

– Несколько недель?

– Так сообщили по радио. Пока не заменят мост. Конечно, у электростанции большие запасы угля. Не возражаете, если я загляну в вашу машину?

– Всего несколько недель, – удивилась Бонни, задумчиво глядя в огонь.

– Давайте, действуйте, молодой человек, – сказал доктор.

– Спасибо, сэр.

Бонни очнулась от своей задумчивости.

– Что? Погодите минутку. Покажите нам ваш ордер на обыск. Мы свои права знаем.

– Конечно, – отвечает рейнджер. – Я только спрашиваю. – И учтиво добавил: – Простите, если вы не против, что у вас там, внутри … ?

– Вы должны иметь ордер на обыск. Подписанный судьей.

– Похоже, вы хорошо знакомы со всеми этими юридическими тонкостями, мисс.

– Для тебя – просто миз, приятель.

– Миз, простите. Миз – кто?

– Абцуг, вот кто.

– Простите. Мне показалось, вы сказали, что ваш муж – мексиканец.

– Я сказала, что он из Нью-Мексико.

– Панчо Абцуг, – объяснил Док.

– Ты уж лучше поверь, – сказала Бонни.

Рейнджер вытащил из чехла, пристегнутого к поясу, портативный радиотелефон на батарейках. Еще он держал там свой жезл и фонарик на пять батареек. (Не слишком полезно для почек, отметил доктор).

– Если хотите, я постараюсь раздобыть ордер. Но, мне, естественно, придется вас задержать вплоть до его получения. – Он вытянул телескопическую антенну.

– Где вы получаете ордер?

– Поскольку это собственность правительства США, то мы подпадаем под юрисдикцию ближайшего федерального районного суда, который в нашем случае находится в Фениксе.

– Вы намерены разбудить судью?

– Ему платят сорок тысяч в год.

– Мне показалось, вы сказали, что это национальный парк, - сказала Бонни.

– Говоря точнее, национальный памятник природы. Как Долина смерти или Органная труба. Есть некоторая формальная разница.

– Но все равно это же собственность всех американцев, – настаивала Бонни.

Рейнджер колебался.

– Формально говоря, это верно.

– Значит, это место – в самом деле народный парк. – Бонни добивалась своего. – И вы собираетесь обыскивать нашу машину в народном парке.

– Это не народный парк, это национальный парк.

– Стыдитесь, молодой человек.

Рейнджер покраснел. Потом нахмурился.

– Простите, но я должен выполнять свой долг. Поскольку вы отказываетесь дать согласие на обыск вашей машины, я должен получить ордер. – Он поднес свой радиотелефон к губам.

– Погодите, – сказал Док. – Рейнджер подождал. Док продолжал: – Сколько вам на это потребуется времени?

– Сколько? – Рейнджер произвел в уме кое-какие вычисления. – Если ордер доставят машиной, это займет часов восемь – десять, если, конечно, судья дома. Если самолетом – всего час-два.

– И мы должны будем здесь ждать все это время?

– Если его доставят сегодня вечером. Возможно, вам придется подождать и до завтра.

– Могу ли я спросить вас, какова цель этого вашего обыска без ордера?

– Просто рядовое расследование, сэр. Не отнимет и минуты.

Доктор Сарвис посмотрел на Бонни. Та посмотрела на него.

– Ну, что, Бонни … ?

Она закатила глаза и пожала плечами.

– Ладно, – сказал Док. – Вынул изо рта мокрый окурок сигары, тяжко вздохнул. –

– Валяйте. Обыскивайте машину.

– Спасибо.

Рейнджер спрятал радио, вытащил свой фонарь и ринулся к машине. Бонни последовала за ним. Док остался сидеть, развалившись, на полотняном стуле у костра, потягивая свой бурбон. Он выглядел одиноким и несчастным.

Бонни открыла запыленную дверцу универсала. Включился верхний свет. Каскады красного песка и пылевидного ила посыпались на сияющие башмаки рейнджера.

– Ездили где-то по проселочным дорогам, а? – спросил он.

Бонни хранила молчание. Рейнджер включил фонарь, чтобы получше разглядеть массу ящиков, стоявших в багажном отделении машины. Тяжелые, вощеные фибролитовые ящики одинакового размера, плотно упакованные. Он прочел этикетки на них. Наклонился пониже и перечитал. Трудно ошибиться в знаменитом названии фирмы и овальной фирменной марке. Трудно не вспомнить этот знаменитый лозунг: «Лучшие вещи для лучшей жизни …» Трудно игнорировать соответствующие данные, отчетливо напечатанные на каждом ящике: 50 фунтов … мощность 60% … 1,5 х 8, и т.д., и т.д., и т.д.

Теперь настало время вздыхать рейнджеру. Он снова вытащил свою удобную маленькую Моторолу, а Бонни продолжала мрачно смотреть на него.

Доктор Сарвис поставил на землю свой стакан и поднялся со стула.

– Сэр! – резко сказал рейнджер. Док сделал шаг в сторону темной лесной чащи. – Вы там!

Док остановился, глядя на него. – Да?

– Оставайтесь на своем стуле, пожалуйста. Вот там, где вы сидели.

Рейнджер, как уже говорилось, был вооружен только своим жезлом, а добрый доктор был за пятьдесят футов от него, уж точно, вне досягаемости. Но твердый, авторитетный тон молодого человека вынудил даже такого правонарушителя средних лет, как доктор Сарвис, постараться избежать прямой конфронтации. Он сел. Неохотно, ворчливо, вынужден был подчиниться.

Рейнджер, следя одним глазом за девушкой сбоку от него, а другим – за доктором Сарвисом, что было нелегко, учитывая, что он стоял между ними, быстро, но четко заговорил в микрофон своего радиотелефона:

–ДБ-3, это ДБ-5.

Он отпустил кнопку передачи, и из встроенного громкоговорителя послышался ответ:

– ДБ-3, продолжай.