Книга охватывает период подготовки к материнству и первые три года жизни малыша. Посвящается моим детям и Полу

«Ну что ж, госпожа Д..., — произнесла леди в форменной одежде напористым, оживленным, самоуверенным тоном, который частенько де­монстрируют двадцатидвухлетние незамужние девицы от медицины, когда обращаются к вол­нующимся, впервые забеременевшим женщинам на десяток лет их старше, — вы планируете пользоваться махровыми пеленками или одно­разовыми?»

«Боже мой, ну конечно же одноразовыми», — ответила перепуганная будущая мать. Передви­нуть стеллаж для вин — это еще куда ни шло, в конце концов, необходимо идти на некоторые компромиссы, но плескаться день напролет в тазу, полном грязного белья, — это уже совсем другое. Об этом и речи быть не может.

Медсестра снисходительно улыбнулась, делая пометку.

Одноразовые, — повторила она. — Ну что ж, госпожа Д... (еще одна «ласковая» улыбка), не стоит винить себя за это».

Моя несчастная подруга, в радостную и опти­мистичную картину материнства которой мысль о своей вине до сих пор еще не проникала, лишилась дара речи. Вина вдруг замаячила на горизонте подобно жуткой луне, высвечивая своими мертвящими лучами неуверенности и страха каждую черточку родительских чувств. В ближайшие недели бабушки, врачи и незнако­мые люди, и золовки, и так называемые подруги объединятся, чтобы придать этому ужасному свету еще более мрачных тонов.

Вас могут заставить чувствовать себя виноватой из-за того, что вы не пользуетесь мах­ровыми пеленками. Если же пользуетесь, то вы будете виноваты в том, что после пары стирок они выглядят малость затасканными. Вам могут инкриминировать, что вы кормите ребен­ка из бутылочки, но вы можете быть виновной и потому, что истово кормите грудью: («Беднень­кий малыш, он опять голодный, ты уверена, что у тебя достаточно молока?») Вина поджидает вас за дверью ванной комнаты. («Ну, уж я-то всегда подмываю им попочку чем-нибудь хлопчатобу­мажным и только теплой кипяченой водой, а не этими ужасными химическими детскими салфетками».) Вина маячит у дверцы комода («Да, эту современную одежку очень удобно оде­вать, но их бедненькие попки хоть могли бы дышать, будь на них панталончики из чистой шерсти»). Вина может нависнуть над вами, когда ребенок заплачет, когда вы возьмете его на руки, чтобы приласкать («Ты сама себя на­казываешь, дорогая, и балуешь ребенка. Потом ты поймешь, да будет поздно»). Вина самодо­вольно разваливается на кухне, глядя, как вы со слезами на глазах откручиваете крышки банок с детским питанием («И это называется детским питанием? Ты что, с ума сошла?») Вина глазеет на вашего младенца, спокойно лежаще­го в своей корзинке («Бедный малыш, скучно­вато тебе, да? Правду говорят, что чем меньше внимания ребенку, тем больше он отстает в развитии») Но та же вина осуждающе прицокивает, когда вы высоко поднимаете малыша, чтобы он посмотрел на вас («Это совсем ни к чему для такой маленькой спинки, и косточки у них еще такие мягкие»).

Чтобы полностью избавиться от чувства вины, вам нужно заделаться этаким Джоном Уэйном от материнства: стать жесткой, самоуве­ренной и относиться ко всем с презрительным высокомерием. Матушку объявить вне закона, пускай занимается своими делами, у нее их по горло. А теперь просто внимательно и спокойно посмотрите на своего малыша, и вы быстро сооб­разите, что, несмотря на многие ваши недостат­ки, с ним все в полном порядке. А вы ему даже очень нравитесь. Он чистенький и не особенно-то и голодный сейчас. Он принимает жизнь такой, какая она есть. А то, что у него под попой бумажная пеленка, на ножках чудные носки и свитерок с закатанными до локтей рукавчиками его двухлетнего братика, к делу совершенно не относится. Очевиден и тот факт, что сейчас он сидит в картонной коробке, подпираемый ди­ванными подушками, смотрит программу «Хиты недели» и уже несколько недель не взвешивался в поликлинике. (Своего первенца я добросовест­но таскала туда раз в неделю и скрупулезно зано­сила в таблицу каждый добавившийся грамм и сантиметр. Но родившаяся позднее дочка в пер­вый раз познакомилась с весами, когда ей испол­нилось четыре недели, а сейчас ей уже больше года. На мой взгляд, выглядит она прекрасно. Но, так или иначе, в обоих случаях я доставляла себе удовольствие: мне нравилось следить день за днем, как прибавляет в весе мой первый ребенок, и не обращать внимания на едкие замечания вроде того, что я «по этому поводу слишком уж суечусь, и все это закончится весьма печально». А со вторым ребенком мне просто не хотелось все это проделывать снова, и я этого и не проделыва­ла. Когда легкое угрызение совести вернулось ко мне и заставило пробормотать навестившей меня медсестре, что, может быть, мне следует в ближайшее время принести Розу в поликлинику, она - истинная наставница — просто сказала: «Не говорите глупостей. Только посмотрите на нее!»)

О новорожденных важно знать, что они не­многого хотят. Но уж если захотят, то не знают удержу. И нет смысла заставлять их ждать. Они только будут все больше и больше злиться, до­станут и вас, а потом так разойдутся, что будут битых полчаса разъяренно орать, в полный голос. Хоть и трудно в это поверить, но все еще попадаются опытные медсестры и искушенные матери (предположительно страдающие тяже­лой потерей памяти), которые долдонят про то, что «ребенок должен узнать, кто здесь глав­ный, — пусть поплачет», и ратуют за строгое кормление через каждые четыре часа даже для новорожденных, которые о часах и слыхом не слыхивали. А некоторые даже самодовольно толку­ют о «доброй паре сильных и здоровых легких», пока разъяренный младенец, весь багровый от натуги, выплескивает ором свое негодование в их ласковые, глупые физиономии.

Вся эта дисциплина и все эти «будешь-знать-кто-здесь-начальник» приходят значительно позднее. Но вот о чем эти идиотки забывают, так о том, что в младенчестве время течет по-своему. Новорожденный — не шестинедельное дитя, ко­торое можно отвлечь погремушкой. А шестине­дельный малыш — это не ползунок, так же как и ползунок значительно отличается от несмышле­ного двухлетки. Потребуется года два, пока ребе­нок поумнеет настолько, что его можно будет «испытывать» или играть с ним в силовые игры. Если вы начнете приписывать младенцу мотивы и правила поведения старших детей, то весьма быстро упечете себя в сумасшедший дом. Для матери звук плача ее ребенка — самое ужасное. (Интересно, что все остальные воспринимают, это не столь драматично. Помню, как, сидя у по­други, я с некоторым удивлением выслушивала извинения по поводу непрекращающегося хны­канья, потому что просто не замечала его. А для матери это было изводящей пыткой.) Так что знайте для своей же пользы, что любое средство сгодится, если оно приостановит занудный плач. Разумеется, я не имею в виду накидывание удавки или вкалывание наркотика.

Я готовила завтрак на кухне, пританцовывая с куклой, надетой на одну руку, напевая «Бумажные розы» фальшивым баритоном, чтобы пре­кратить занудное хныканье моего умирающего со скуки сына трех недель от роду. Я сидела в ванной с подвешенной к перекладине кроват­кой-корзинкой и подвижной штуковиной над ней, с силой дергая за веревочку каждую минуту только для того, чтобы связка бабочек трепыха­лась, и ребенок оставался заинтересованным и спокойным. Мне приходилось кормить его каждые тридцать пять минут сутки напролет, давая малышу сосать грудь целый час. Я издавала пре­странные повизгивания в переполненных же­лезнодорожных вагонах, чтобы развлечь двух­месячную дочку. Я даже дошла до того, что меня­ла одежду Николасу два раза после обеда, без всякой на то необходимости, просто потому, что это было для него развлечением. Многие родите­ли занимаются подобными глупостями, просто чтобы прекратить плач. Они вынуждены это де­лать, потому что даже самые крохотные младен­цы хотят немного больше, чем просто покушать и поспать, — они жаждут развлечений и обще­ния. «Эта самый решающий момент начала ма­теринства, — с горечью заметила моя подруга-журналистка, — и он прекрасен до тех пор, пока тебе не захочется заняться чем-нибудь еще». Этот капризный комочек, едва открыв глаза, тотчас же жадно устремляется к развлечениям наподобие бродвейского завсегдатая или безум­ствующего подростка. И его не очень то и надуешь старыми проверенными штучками вроде чего-то болтающегося над головой или музы­кальной шкатулкой.

Я попросила группу матерей и отцов откро­венно рассказать, как они развлекали младен­цев, которые еще слишком малы, чтобы держать погремушки.

Эти методы следующие:

• Разведите в доме огонь (некоторые делают это и в июле) только для того, чтобы ребе­нок заворожено следил за пляшущими языками пламени.

• Развесьте по комнате чистое белье — дети, лежа под веревками, будут смотреть на него.

• Младенцы обожают разглядывать пичу­жек в клетке (только их нужно две и чтобы они были достаточно шустрые и чирикаю­щие) - доставьте им такое удовольствие.

• Хорошее развлечение — рассматривание замысловатых узоров поп-арта в книгах. (По крайней мере это было весьма полезно в шестидесятые годы. Новорожденные за­программированы на интерес к более сложным вещам. Что-то такое, что позво­лит им войти в сложный мир.)

• Запустите барабан стиральной машины на большую скорость (проследите, чтобы не вибрировала).

• Посадите малыша на стульчик, чтобы ему было видно, что делается на кухне, напри­мер, как стирается белье в стиральной ма­шине или еще что-нибудь. (Я давно думала о том, что детский вращающийся стульчик с откидывающейся спинкой с успехом мог бы найти массу покупателей.)

• Покатайте их на машине вокруг квартала.

• Неплохо было бы напривязывать повсюду воздушных шаров (весь процесс, от надува­ния до лопанья, настолько завораживает всех детишек, что каждой матери надо бы носить полный карман таких шариков).

• Вместе с малышом можно скандировать выкрики футбольных болельщиков (муж­ской вариант).

• Подбросить коту какую-нибудь сверхтвер­дую игрушку в виде мышки, чтобы тот ра­зыгрался, и усадить ребенка понаблюдать за этим,

• Когда появится интерес к пальцам на ноге, вы можете отвоевать себе несколько минут покоя, просто сняв у них с ножек носки и явив для обозрения все пальчики в полном наборе.

А если уже ничто не действует то самое луч­шее средство — это старинный прием: огромная семья и бесконечный поток посетителей-друзей. Живой, восприимчивый ребенок лучше всего будет чувствовать себя в Рождество, наслаждаясь обществом обожающих его дядей, двоюрод­ных сестер и братьев, тетей, соседей, почтальо­на... да кого угодно, в конце концов. Если ваш дом полон гостей или вы сами разъезжаете с ви­зитами, работа, которую вы выполняете, не ста­нет от этого тяжелее. Вы просто заменяете ве­ревки с погремушками и попытки приготовить еду, держа малыша на руках, прогулками до автобусных остановок или завариванием чая для гостей, которые любезно согласились заняться вашим ребенком.

А еще лучше ходить на вечеринки, потому что потом вам не придется мыть посуду. Среди пер­вых детских воспоминаний многие называют качание на куче пальто, когда они просыпались в своей переносной кроватке в свободной комна­те, а за соседней дверью вечеринка была в пол­ном разгаре. Когда моему сыну было четыре недели, он побывал уже в трех местах: в родильном доме, дома и на Олимпийской выставке лоша­дей. У нас были друзья, которые имели там ложу и постоянные гостевые билеты, а крестный отец ребенка, Джон Паркер, управлял каретой, за­пряженной четверкой лошадей, и участвовал в финальном забеге, а также вел группу венгер­ских рысаков серой масти через огненные коль­ца. Поэтому каждый вечер я отправлялась с ко­ляской через весь Лондон, приодевшись в люрексовый свободный топик, дабы совместить необ­ходимость, кормления грудью и жест в сторону чего-то немного романтического. И каждый вечер Николас чинно лежал-полеживал в ложе, а дружественно настроенные шотландцы, поша­тываясь, спешили вложить ему в кулачок пару-другую банкнот «на счастье». Он всем улыбался, с удовольствием ел и подремывал, пока Дориан Уильямс выкрикивал свои комментарии по по­воду скачек на необозримой арене внизу. «Слава Богу — казалось, говорил ребенок, заинтересо­ванно оглядывая все вокруг своими глазами-бусинками, наконец, кто-то понял, что мне нужно». Все, что ему хотелось, так это хоть немного развлечься, каких-нибудь там десять тысяч человек, четыре военных оркестра, двес­ти лошадей и полная ложа подвыпивших почи­тателей.

А дома, как бы для контраста, у нас были жуткие вечера: мы пытались читать книги или смотреть телевизор, а ребенок бесстрашно боролся со сном, капризничал, бесконечно требовал грудь и, наконец, обессиленный, отключался ровне­хонько в полночь, на два часа позже нашего обычного времени отхода ко сну. По-моему, ему не хватало Олимпийского стадиона.

Еще одно преимущество передачи детей кому-нибудь на время («Счет за молоко? Ах, да, я только пойду возьму деньги — подержите ребен­ка, пожалуйста») заключается в том, что с ново­рожденными нужно разговаривать. А у вас, может быть, совсем не разговорчивое настро­ение. В книжках по воспитанию детей вслед за разделом о создании «привязанности» между ребенком и мамой обычно следует хвалебная песнь матерям, которые постоянно общаются со свои­ми младенцами, поддерживают «зрительный контакт», позволяют детям бесконечно изучать их лицо и высовывают язык, чтобы проверить рефлексы. Все это прекрасно, если у вас есть для этого время и вам удалось заобожать своего ма­ленького с первого момента его появления на свет... Если же вы заняты, устали или вас доста­ло сие нахмуренное маленькое создание, кото­рое ничего не дает взамен и лишь будит вас че­тыре раза за ночь, то совет поболтать с ним пока­жется вам столь же нежелательным, как и сотня других дел, которые вытягивают из вас жилы в течение суток. Несмотря на всю любовь, я внача­ле терпеть не могла разговаривать со своим вто­рым ребенком. В течение двух первых месяцев дочка никогда не улыбалась, а я была измучена, чувствовала себя не блестяще, и моего внимания постоянно ревниво требовал другой ребенок. Поэтому я просто кормила дочку, потом просила, мужа или еще кого-нибудь забрать ее. В конце концов, они и научили ее улыбаться, и когда она улыбнулась мне, то, в свою очередь, научила уже меня наслаждаться своим обществом. В соответ­ствии с теорией сторонников «привязанности», такое поведение считается недостойным. По-ихнему, она должна была знать мой голос еще с того времени, когда ее внутриутробное развитие было в самом разгаре, и без проблем одарить меня нежными и исключительно трепетными отношениями. Но вышло совсем по-другому: для начала она создала нежные и исключительно трепетные отношения с окружающими ее людь­ми.

Существуют сотни заумных книг про уход за младенцами, в которых подробнейшим образом вам рассказывают что, как, когда делать... или не делать. Я не буду утомлять вас еще одним трактатом на тему, как правильно сворачивать описанные пеленки и как вытирать ребенка, ле­жащего у вас на коленях. (Кстати, последнее я так и не научилась проделывать. Наверное, у медсестер или очень длинные ноги, или у них стулья особые. У меня дело всегда кончалось тем, что я оказывалась на полу, скрюченной над ковриком для переодевания ребенка, озабоченно пересчитывая маленькие шевелящиеся пальчи­ки, лукаво выглядывающие из каждого шерстя­ного рукавчика).

Но, имея за спиной группу поддержки из на­дежных советников, там и сям заляпанных срыг­нутой пищей, я могу предложить несколько за­мечаний, идущих от сердца:

Не позволяйте никому дурачить вас разгово­рами о том, что с самого начала кормление гру­дью не станет для вас адом. Сторонники грудно­го вскармливания последнее время громогласно распинаются на тему «грудью покорми — никог­да не узнаешь беды», но многие из них как-то забывают — и это просто нечестно с их сторо­ны — про неудобства и изнурительную уста­лость первых недель кормления. В связи с этим я подозреваю, что многие матери бросают это за­нятие, уверенные в том, что они те редкие жен­щины, «которые не могут это делать». И действи­тельно, любой женщине с выпирающими, крово­точащими сосками, страшно опухшими, воспа­ленными грудями, пронизывающей насквозь болью и кормящей каждые четыре с половиной часа, позволительна любая вспышка раздраже­ния, которое ей вздумается выплеснуть на окру­жающих. Я помню, как в один из таких тяжелых моментов я разбудила мужа в три часа ночи со словами: «Слушай, знаешь, что я хочу тебе ска­зать? Да провались оно пропадом, это чертово кормление грудью, вот что!» Существует много картин с изображением Мадонны, но ни на одной из них она не изображена стиснутым от боли ртом, когда младенец берет материнскую грудь.

Как бы там ни было, но страшный этап не может не кончиться — иногда через неделю или две, а иногда не раньше, чем через два месяца. Когда же кормление грудью становится автоматическим, оно прекрасно. Грудь — это, действи­тельно, самое лучшее, что можно предложить малышу. Если вы будете упорствовать, названи­вая по телефону посреди ночи своему консуль­танту по грудному вскармливанию, отмахиваясь от любых советов, предлагающих «совсем чуть-чуть детского питания, чтобы подкормить его», и стойко держась против всех неприятностей, на­подобие мученика первых лет христианства, ко­торого терзает маленький, но неумолимый лев, то наступит день, когда вы сможете отправиться с малышом куда угодно, прихватив с собой всего лишь пару чистых пеленок на смену. Моя дочка не выпила ни капли воды из бутылочки в тече­ние первых четырех месяцев — ей просто не хо­телось.

Все знают, что грудное молоко в любом отно­шении лучшее питание для младенцев, но вот семь чисто эгоистических соображений, почему грудное кормление является самым лучшим и для матерей:

• Оно намного дешевле.

• В конечном счете, с ним гораздо меньше хлопот. Нет нужды в скучных процедурах по стерилизации, порошковое молоко не рассыпано по всей кухне, не нужно с ума сходить из-за внезапно засорившейся соски, никакой путаницы с термосами с хо­лодной и горячей водой, когда вы собирае­тесь на улицу.

• Пеленки желтые и очень приятно пахнут корицей, в то время как они жесткие, зеле­ные и вонючие от искусственного молока. Неизбежная рвота также пахнет получше.

• Вы можете пойти куда угодно при условии, что ребенок будет с вами. Позднее вы всег­да сможете сцедить молоко и даже держать молочный НЗ в холодильнике. Когда я ра­ботала в «Татлере», я обычно сцеживала до 250 граммов при помощи цилиндрическо­го ручного отсоса (это самый лучший, избе­гайте отсосов, которые выглядят как авто­мобильные рожки-бибикалки начала века) и хранила молоко в издательском холо­дильнике всю вторую половину дня рядышком с шампанским редактора отдела искусства. Потом я относила его домой, и Николас обедал им на следующий день, а в это время я уже откачивала очередную порцию за десять миль от него в редакции журнала «Дамы». И так продолжалось с чет­вертого по девятый месяц. Благодаря этому я смогла перейти к полному трехра­зовому кормлению грудью по субботам и воскресеньям, а не валандаться с пуза­тенькими бутылочками, когда мы ката­лись на яхте.

• У вас всегда под рукой есть безотказное средство заткнуть ребенку рот, даже если у него режутся зубы. Зубы не отпугивают: у Николаса их был полный рот, а у Розы целых пять, когда я прекратила кормить их грудью. В тот один-единственный раз, когда меня укусили, я отняла кусаку от груди, строго глянула на него и сказала: «Никогда не делай этого, дружок, а то полу­чишь бутылочку». Даже в шесть месяцев до ребенка, как мне кажется, дошел смысл за­мечания.

• У малыша намного-меньше пучит живот. Газы — это ужасно надоедливая вещь, не в последнюю очередь из-за того, что любая старая грымза мнит себя экспертом в этом вопросе, а посему безапелляционно запи­сывает любое хныканье или на счет «режу­щихся зубиков», или «газов». Вслед за этим она набрасывается на ребенка и яростно растирает ему спинку, зажав его подборо­дочек между большим и указательным пальцами. После ее ухода ребенок благо­дарно, без чьей-либо помощи, пукает, лежа в своей колыбельке. Оба моих ребенка, ко­торых я кормила грудью, освобождались от этой проблемы почти всегда самостоятельно.

• Благодаря вашим бесценным антителам, иммунитетам и т.д. мало вероятно, что малыш подцепит пугающие и изнуряющие детские болезни в первые недели своей жизни. Говорят, что большинство иммуни­тетов передается только в первые две неде­ли через молозиво. Но и в грудном молоке должно быть что-то, отвращающее от нашего маленького нездоровье. Десятки ма­терей, кормивших грудью, с которыми я встречалась, говорят, что их дети в первый раз подхватили простуду две недели спустя после последнего грудного кормления. Я могла бы добавить к этому списку теорию о том, что женщины, кормившие грудью, быстрее приходят в норму со своим весом. Хотя это и не всегда так. Я начала худеть только после того, как прекратила кормить грудью, и один достаточно сдержанный терапевт признал, что такое случается довольно часто. А потом, кому какое дело? В конце концов, у вас навряд ли вид объек­та для сексуального внимания, с вашими-то мешками под глазами.

Но главная, основная причина для кормления грудью состоит в том, что оно рассеивает на де­вяносто процентов чувство тоскливой вины неизвестно за что и перед кем. Что бы кто бы ни говорил про ваш захламленный дом, серые пе­лёнки, дешевые детские игрушки и отвратитель­ные современные детские складные стульчики на колесиках («В коляске у них спинки отдыхают, а потом они защищены от этих ужасных сквоз­няков, но нынче, похоже, все больше считаются только с удобством для матери, не так ли, доро­гая?»), им придется признать, что вы даете свое­му отпрыску самый лучший старт в жизнь. И вы сами тоже не можете не признать этого. В целом кормление грудью прекрасное средство для под­нятия собственной значимости в своих же гла­зах. А на деле гормон пролактин, который такое кормление впрыскивает лам в кровь, продолжает циркулировать по вашему телу еще несколько месяцев после прекращения грудного вскармли­вания и может быть столь же приятен, как двой­ная порция джина.

Что касается кормления грудью на людях, то признаюсь, что в этом вопросе я до неприличия бесстыдна. Я совершенно не перевариваю, когда в поезде или автобусе вижу жалостно хныкаю­щего малыша, отчаянно вцепившегося в одежду матери, а она краснеет и бледнеет и с каждой минутой все больше и больше раздражается, в то время как лучше было бы уладить эту ситуацию и просто дать ребенку грудь. Николас однажды получил мою правую грудь в зале отлета аэро­порта Хитроу, а левую — уже во время взлета. У нас с Розой была масса мирных сеансов кормле­ния, пока междугородный поезд выдавал сто пятьдесят километров в час. И я никогда, никог­да не позволяла, чтобы во время вечерники меня тихонько выпроваживали в «спокойную комнату наверху» и изолировали от общества и напитков. Я бесстрашно кормила грудью на глазах у холос­тяков-гомосексуалистов, епископов и ханжей всех видов; смеялась вместе со старыми йоркши­рцами-сквернословами на железнодорожных платформах, которые говорили: «Ой, бедняга! Да ему ни в жисть этого не осилить!» и буквально давились хохотом от собственных острот. Только однажды мне встретился несчастный педик, ко­торый громогласно досадовал и брезгливо отво­рачивался от меня, глядя, как я кормлю ребенка грудью, но к этому времени я поднабралась уже достаточно наглости, чтобы прямо заявить ему:

«Ну что, граф, что предпочитаете? Беспрерыв­ный ор или тишину кормления? Вам выбирать... сэр!» Потому что, конечно, вы можете вести себя осмотрительно. Секрет в том, чтобы носить сво­бодный свитер и поднимать его вверх от талии так, чтобы ребенок сам закрывал любой пугающий участок вашего тела. Платья и бюстгальте­ры с застежкой спереди в общественных местах несколько неудобны; шаль —^ это прекрасно, но вам придется освоить искусство танцовщицы с платком, особенно если маленький кулачок в восторге хватается за нее. Главное, о чем следует помнить, - если вы счастливы, то и остальные будут счастливы, а если нет, то они просто-на­просто больны. Мой брат, отец двоих детей, при­водил на этот счет типично мужскую точку зре­ния (не хиппи, а преуспевающего адвоката, с ног до головы в ворсистом твиде). «Не прячь их и не выставляй на всеобщее обозрение, — сказал он. — Просто делай свое дело. Ты вряд ли оби­дишь кого-либо».

Сказав все это, я должна признаться, что ни­когда не кормила грудью за столом, по крайней мере, в присутствии гостей. И моя подруга Элен была права, Ковда однажды грубовато заметила: «Ты любуешься дорогим личиком своего малы­ша, что доверчиво прикорнул к тебе, но они-то видят лишь необъятность твоей сиськи с толс­тым, дергающимся соском». По правде говоря, когда моим детям исполнилось шесть месяцев и они начали всем без разбору широко улыбаться и приветственно махать ручками, я кормила гру­дью более скрытно. Есть нечто неделикатное в том, как ребенок хлебает полным ртом, с чавка­ньем засасывая молоко из груди, а потом вертит головой, лукаво одаривая окружающих заговор­щицкой улыбкой. Присутствующие чувствуют, что не могут улыбнуться в ответ, не улыбнув­шись... и всему остальному. Такая внутренняя борьба может перекосить их физиономии, а вас вогнать в густую краску. Но в первые четыре — пять месяцев ребенок крайне сосредоточен, и все идет замечательно.

Мне хотелось бы лишь добавить, на основании одного горького опыта, что если вы начинае­те кормить ребенка грудью в поезде, расстегивая пуговицы, натягивая шаль; расстегивая крюч­ки, усаживаясь и устраиваясь взъерошенной наседкой посреди складок ткани, сопения, похрю­кивания и весело сучащих маленьких ножек в шерстяных колготках, то проверьте, где ваш билет, вот и все. Мужчины в форменных фураж­ках, нетерпеливо постукивающие носком ботин­ка, могут серьезно затруднить вам приведение себя в порядок.

Но независимо от того, кормите вы грудью или из бутылочки, я хотела бы добавить, что нет смысла ждать появления какой-то «схемы», по крайней мере, в первые три месяца. Получится такое — мои поздравления. Но если кто-то по­пробовал бы систематизировать убаюкивания, беспрерывное кормление, вообще поспешное и бесконтрольное заглатывание новорожденным пищи, то все это не уложилось бы ни в какую разумную теорию. Единственное, что вроде бы помогает, — это установить время «обеда», и день распадается на две половинки. До «обеда» можно покормить три раза и один раз после, а на сле­дующий день наоборот. Во всяком случае, если вы называете это обедом, значит, верите в то, что в один прекрасный день все покатится по нака­танной колее. Так оно и случится. Единственное, что помогло мне выжить в хаосе первых месяцев кормления по первому требованию, — реши­тельно не думать о младенце как о личности (в отношении кормления), потому что иначе это была бы такая капризная, неразумная лич­ность, от которой можно было бы просто свих­нуться. Нет, я воспринимала его скорее как при­родную стихию: малость непредсказуемый мик­роклимат. Вы же не ждете, что сегодня в полови­не десятого утра пойдет дождь только потому, что он шел вчера в это же самое время, не так ли? Ну вот. А почему ребёнок должен всегда есть в половине десятого утра? Плывите вместе с ним по течению в короткие, бессонные, безумные ме­сяцы, и в один прекрасный день все уладится. Самый лучший способ добиться некоторого рас­порядка — это вдруг заметить, к своему большо­му удивлению, что ребенок просит покормить его примерно в одно и то же время каждый день на протяжении всей последней недели. Только вообразите себе такое!!! Это, наверное, ненадол­го, какая-нибудь пара дней... ан нет, все продол­жается, и вот у вас уже организованный ребёнок, и вы можете умело подлаживать его кормление под свои дела.

Кстати, часто получается так, что эти безум­ные, беспорядочные недели определенным образом отражаются на нервах молодых матерей. Многие женщины не могут ни расслабиться, ни вздремнуть в течение целого дня просто потому, что, а ВДРУГ ребенок заплачет. Многие из нас растягивались на постели, напряженные, как струна, или тупо читали один и тот же газетный заголовок по десять раз, ожидая каждую минуту услышать вопль из спальни. Этим вы можете впустую растранжирить драгоценное время трехчасового сна ребенка и, когда он проснется, встретить его такой же вздернутой, как и рань­ше. Самое лучшее средство от такого состоя­ния — не валиум, а просто чтобы кто-нибудь (любой более-менее надежный человек подойдет для этого) забрал малыша из дома и покатал бы его в коляске по кварталу, пообещав не возвра­щаться, по меньшей мере, часа полтора. Ваша мать, отец, муж, соседка, любой соображающий, что к чему, подросток могут оказать вам эту не­большую услугу, что может стать для вас спаса­тельным тросом. Попросить об этом совсем не зазорно.