§ 3. Что в языке первично – субстанция знаков

Ленин писал, что предметом познания, а следовательно и предметом науки, являются не только вещи сами по себе, но и отношения вещей. Полемизируя с Бухариным, обыгрывая понятие стакан, который может быть охарактеризован с разных сторон, Ленин пишет: «Стакан есть, бесспорно, и стеклянный цилиндр и инструмент для питья. Но стакан имеет ... бесконечное количество и других свойств, качеств, сторон, взаимоотношений и „опосредований“ со всем остальным миром. ... Чтобы действительно знать предмет, надо охватить, изучить все его стороны, все связи и «опосредования» [Ленин т. 42 : 289]. Вещи, следовательно, не только воспринимаются наглядно, но отражаются в их связях и отношениях. «Следовательно. мы выходим за пределы непосредственного чувственного опыта и формируем отвлечённые понятия, позволяющие глубже проникать в сущность вещей» [Лурия 1998 : 11].

По Марксу и Энгельсу, сущность предмета не познаётся в его отношении к другим предметам, а лишь проявляется в этом отношении. В марксистском языкознании «предмет» соотнесён с семантикой слова, а «отношения» – с синтаксическими отношениями между словами. Отсюда – полная власть субстанции (семантики) над отношениями (синтаксисом) в статусе языка. Но в марксистской философии не существует отношений вне вещей. Отношения, действительно, имеют статус существования реального, но лишь постольку, поскольку они суть о т н о ш е н и я в е щ е й.

Прежде чем говорить об отношениях вообще, необходимо уяснить, какие отношения существуют вообще и чем отличаются отношения между единицами, с которыми имеет дело язык, его грамматическая и лексическая системы, от всех других отношений, в которые вступают, с одной стороны, материальные предметы окружающего мира и, с другой стороны, знаки, слова языка. Например, логика и математика характеризуются только системой чистых отношений, качественная характеристика их объектов безразлична. Для математики безразлично, что скрывается за знаками восемь, сто – сапог, яблок или долларов. Для формальной логики безразлично, будет ли это суждение Жучка есть собака или Человек есть смертен. Для неё важно знать, что оба предложения – одно и то же общеутвердительное суждение. В других науках, физике, химии, биологии и др., напротив, исследуются лишь свойства вещей, и лишь затем отношения между единицами анализа.

В современном языкознании о проблеме «субстанция или отношения» поломано немало копий. Например, марксистские языковеды считают главным, ведущим началом в языке «субстанцию», «значение», которое управляет структурой предложения. Причём в пользу этой теории были высказаны самые различные аргументы.

Сегодня в теоретическом языкознании существуют два понимания взаимодействия между «субстанцией» и «отношениями», имеющих принципиальное методологическое, философское значение. 1) Одни лингвисты главным считают отношения между элементами языковой субстанции и даже саму субстанцию считают производной от отношений. 2) Это, по мнению второй точки зрения, идеалистический философский релятивизм и неопозитивизм. Эти «антирелятивисты и неопозитивисты» языковую субстанцию оценивают как первичное, а все отношения между её элементами – как вторичное, производное от нее (это марксистское направление в языкознании).

Ф. Соссюр: в языке нет ничего, кроме тождеств и различий. Это значит: сущность любой языковой единицы создаётся их противопоставлениями. Языковые единицы – чисто относительные, оппозитивные сущности. Гумбольдт пишет: «По разрозненным элементам нельзя узнать того, что есть высшего и тончайшего в языке: это делается понятным или ощутительным только в составе речи. ... Полное значение слово получает только в составе речи» (Гумбольдт). Изучающий иностранный язык путём усвоения словарного состава никогда язык знать не будет. Любой элемент языка может быть понят и в смысловом содержании, и в своей функции только из целостного движения языкового материала. Как часть может быть понята только из целого, место части целого в её роли внутри него.

Для объяснеия того, что происходит в языке, важно знать, как устроен язык и как связаны между собой различные его элементы. Поэтому понятно, что Соссюр и его продолжатели на первое место выдвигали изучение отношений между элементами языка. Набор слов, никак не связанных между собой, никакого смысла не имеют, а в языке всегда передаётся какой-то смысл.

Языковая единица является таковой, только если её можно идентифицировать в составе единицы более высокого уровня. Предложение – это целостное, не сводящееся к сумме его частей. Присущий этому целому смысл распространяется на всю совокупность компонентов.

Язык – это большая структура, включающая в себя меньшие структуры разных уровней. Высказываемое содержание мысли всегда распределено по знакам определённых типов, расположенных в иерархическом пороядке. Всё содержание должно пройти через языковые знаки, обретая в них определённые законченные мысли. Иначе мысль расплывается, хаос, неопределённость. Знаковая форма является не только условием передачи мысли, но главным образом условием её реализации.

Если мы считаем язык системой, то мы должны признать, что ни одно слово (знак) ничего не значит само по себе, все его значения – следсвие зависимости от системы, от целого. Только структура языка передаёт его частям, знакам, смысл, значение. Отсюда золотое правило, закон языка, который так и не понят некоторыми марксистами: ограниченное число знаков даёт безграничные возможности человеку выражать свои мысли, и существование этого закона языка обязано тому, что всё в языке опутано структурой и выход из неё грозит потерей смысла в знаке. Множество разноструктурных, разнознаковых высказываний об одном и том же есть свидетельство верховенства языковой структуры. Уже тот факт, что каждый язык имеет свой буквенный алфавит – свидетельство того, что одним значком можно описывать всё, что угодно, но всё в структуре языка расчленено и значимость каждого зависит от целого. Алфавит говорит о том, что всё разнообразие произносимых звуков и букв сводится к ограниченному числу единиц.

Язык необходимо анализировать в рамках его собственных формальных элементов. Язык образует систему, от основания до вершины, это упорядоченная система частей. Это формальные элементы, объединённые переменными комбинациями в свзи с законами их структуры. Язык – это структура языковой системы. Доказательством главенства отношений является: ограниченное число знаков, вступающих в неограниченные комбинации. При этом язык использует лишь часть от бесконечного числа теоретичкески возможных комбинаций. Различные конфигурации таких структур имеются в разных языках. Каждое слово, знак нельзя расценивать сам по себе, он есть не абсолютная величина, допускающая изолированный анализ. Знаки нужно рассматривать в их взаимоотношениях в пределах их системы. Знаки имеют значения лишь потому, что они являются элементами структуры. Позитивистское рассмотрение языка надо заменить рассмотрением его места в данной языковой структуре.

Язык – исключительно сложная система. Но возникает вопрос: почему ум человека, даже самого тупого, обладает способностью держать в голове систему такой высокой сложности? А дело в том, что операции со знаками не слишком многочисленны и не столь разнообразны, не обладают излишней сложностью. Потому что базовые операции языка просты, немногочисленны, постоянно повторяемы. Они малочисленны и довольно однообразны, это и объясняет, почему такая сложная система как язык легко держится в мышлении каждого и даётся для постижения даже ребёнку.

Качественная определённость всех единиц языка состоит только из

различий. Язык есть и форма (в модели знака: 2, 3 ), и субстанция (в модели знака: 1, 4 ). Все ошибки теоретического языкознания и неверное понимание сущности языка коренятся в убеждении, что в основе всех лингвистических феноменов (звук, буква, слово, предложение) лежит обязательно материальная субстанция (для языка это – семантическое значение слов, потому что они отражают окружающий мир).

Например, Соссюр разглядел общность между языком и шахматами в их «значимостях». Шахматным фигурам, как и языковым знакам, исторически условно приписываются правила игры, или ценности, значимости. Значимость элементов языка создавалась исторически и тоже как условные значимости. Смысл шахматной игры сводится к ценности или значимости каждой фигуры. Например, пешка ходит только по вертикали, а бьёт фигуры противника по диагонали; ладья ходит по вертикали и горизонтали; слон ходит только по диагонали; конь ходит только буквой «Г» и т.д. В течение игры создаются трудно уловимые для непосвящённого и постоянно меняющиеся ситуации, которые каждый раз влияют по иному на ценность отдельных фигур, зависят от их конфигурации, от структур их размещения.

Эта аналогия между структурой языка и шахматами отражает основной принцип языка – его структурность, в которой ценность знака определяется его местом в этой структуре. Общее в них то, что и в языке, и в шахматах происходит бесконечная смена знаковых ситуаций, влекущая за собой смену структурной ценности знака, хотя сама материя знаков (слова в языке, фигуры в шахматах) безразлична к этим мысленным операциям, которые имеют неограниченное число различных вариантов. В шахматах возможны любые мысленные построения, фантазии игрока, но строго ограниченные правилами игры. В языке тоже возможны любые фантазии, и тоже ограниченные правилами игры (грамматикой), но лишь в пределах национального языка, и совершенно не ограниченные мысленными построениями (например, сказки).

Возникает вопрос: что важнее, что ведёт за собой что – семантическая субстанция, т.е. семантика слова диктует свои правила структуре языка, или, напротив, структура языка – главное, в зависимости от которой и рождается система отношений между субстанциями, между словами, т.е. от структуры языка (отношений между словами) зависит семантика слов, субстанция. Подобно тому, как шахматная игра сводится к комбинации фигур, причём каждая из них наделена своей ценностью, значимостью, правилами шахматной игры, так и язык является системой, основанной на противопоставлении его единиц. Если изъять одну шахматную фигуру, то это затронет всю внутреннюю грамматику игры. Так и в языке: сочетая слово коса с разными структурами предложений, окружениями слов, мы получим в слове коса три разных значения (отмель на реке, инструмент для кошения травы, длинные заплетённые волосы на голове женщины).

Знак есть не просто соединение звука с фонемой или понятием. Определить его так, значило бы изолировать его от системы языка, в составе которой он функционирует. Изоляция от системы ведёт к ложной мысли, будто мы во главу угла ставим отдельные знаки, будто надо начинать с отдельных языковых элементов (слов) и из их суммы строить систему языка, тогда как на самом деле мы должны всё делать в обратном порядке. В знаке, состоящем из физической субстанции (звуки, буквы) и её идеального образа в мозгу (фонема, графема), эти части противопоставлены друг другу, как материальное и идеальное. Но главное в самом знаке, внутри знака – не это противопоставление его материи и его идеального образа, т.е. звука и фонемы, а противопоставление только фонемы, а это значит – понятия, выраженных в одном знаке, с аналогичными же абстрактными сторонами другого, главным образом соседнего знака. Но понятие, выраженное в одном знаке, противопоставлено не только соседнему знаку, но и всем прочим знакам языка, в каждом из которых имеются те же две стороны. Без этой соотнесённости знака со всей системой знаков нет и самого знака. Вне системы знаков нет их семантики, их значений (понятий). Семантическое, логическое содержание знака, следовательно, определяется лишь через привлечение структуры языка. Впервые входя в состав словаря со своим значением, слово одновременно и неизбежно наделено ещё и главным – значимостью, определяемой структурой предложения, структурой словосочетания, т.е. знаку сразу приписывают правило: этот знак, наделённый таким-то значением, родившись, должен употребляться в таких-то и таких-то структурах, и не употребляться в таких-то структурах. « ... Слово помещается в определённый контекст, который, в свою очередь, в конечном счёте и определяет значение этого слова». [Потапова 1992 : 61].

В основе принципа значимости лежит такое свойство знака, как его произвольность, немотивированность, отсутствие органической связи с обозначаемым предметом. Этот принцип заложил в знаке свойство свободы передвижения по структуре предложения и возможность быть наполненным любым значением. Этот принцип послужил также теоретической основой метода дистрибутивного анализа на основе окружения по месту элемента в синтагматическом ряду.

Понятие «значимость», «валентность», т.е. внутренняя наделённость слова всеми присущему ему грамматическими свойствами, свойствами органически входить в связные тексты – центральное понятие в теории знака и сущности языка в целом. Именно в произвольности знака, произвольности его материи, и его идеального, логического значения надо искать понимание лингвистической «значимости» знака. Именно из произвольности знака рождается его значимость в структуре языка. Изобретая знак для уже родившегося понятия, мы сразу же приписываем ему и все его грамматические параметры, без которых он не живёт ни в предложении (эти параметры видны только из данного предложения), ни в словаре (эти параметры вообще не отмечаются, даются лишь трудные, уникальные случаи употребления, иначе словарь превратился бы в Академическую грамматику).

И в грамматике, и в семантике господствует тот же принцип значимости знака: почти любая грамматическая форма данного слова не совпадает с аналогичной грамматической формой в других языках, у них разная значимость. То же самое и в семантическом членении языков: во всех языках участки внешнего мира и внутреннего мира человека членятся на различные семантические отрезки, с этим семантическим членением мы сталкиваемся особенно часто в переводах с языка на язык. Это и есть структура языка, которая диктует свою волю и семантике, и грамматике. Если бы каждое слово служило для выражения заранее данных понятий, и не зависело бы от структуры предложения, в силу того, что язык, его слова выражают реальный мир, то каждое слово в одном языке имело бы точно такое же соответствие во всех других языках. Значимость как понятие более высокого ранга характеризует всю систему данного языка. Значимость и есть система и структура. Любое понятие в языке не абсолютно, а дифференциально, т.е. определено не положительно своим качеством, а отрицательно своим отношением с прочими элементами системы. Они характеризуются тем, что они – не то, что другое.

Содержание всякого понятия раскрывается в системе суждений, понятие всегда функционирует в составе суждения и умозаключения. Именно в суждении и в умозаключении устанавливаются связи и отношения, конституирующие понятие. [Бюлер 1993 : XV ]. Языковые знаки, живя только в определённых, для них предназначенных структурах, способны не только различать обозначаемые ими предметы, но и обобщать, не только дифференцировать, но и интегрировать, т.е. служить истинным средством абстрактного мышления.

Смысловая сторона знаков, которая находится в сознании, обусловлена системой нейронных связей. Но вынесена она вовне мозга, в эфир и на бумагу только в материи знаков. И их расшифровка возможна не пофонемно, не пословно, а в более широких синтаксических структурах. Поэтому тезис Соссюра «В языке нет ничего, кроме различий», верен. Это всеобщее свойство языка: только в противопоставлении друг другу различаются звуки (буквы), их абстрактные образы (фонемы, графемы), и то, что ими обозначается – идеальные образы предметов (понятия).

Если объект исследования есть производное от чего-то, то ясно, что он «может быть производным и от чего-то большего, что богаче, шире, могущественнее от объекта, от чего-то такого, что существует, ибо для того, чтобы произвести объект, надо существовать независимо от объекта. Значит, существует нечто в н е объекта, и при том производящее объект» [Ленин 1982 : 224 - 225 ]. Таким объектом в языке является слово. Но «могущественнее этого объекта» – предложение, независимое от слова и «производящее» этот объект.

Мышление, управляющее языком как знаковой системой, – динамично. Одно понятие связано в мозгу с другим, а если это так, то и содержание понятия часто изменяется в зависимости от их ансамбля. Вначале появляется замысел, который и управляет построением цепочки знаков. Соответственно, и при приёме информации, содержащейся в отрезке речевой цепи, возникает ожидание появления определённых знаков. Система языка рождается мышлением стихийно. Создаётся впечатление, будто в языке отсутствует рациональная логичность, появляется избыточность, несколько языковых средств могут выполнять одну и ту же функцию, а один языковой элемент выполняет несколько функций. Существует несколько параллельных средств. Система языка определяется самими условиями существования человека.

Знаковая теория языка не может обойтись без понятия структуры, знак не может быть чем-то изолированным и дискретным. Структура, модель есть та необходимая живительная среда, вне которой невозможно конструктивное понимание сущности и роли знака. Если рассматривать знак, слово в самом себе, т.е. как носителя значения, то произвольность знака становится исключённой. Уже здесь заложено опровержение субстанциональной теории знака и языка в целом. Значимость, структура языка есть элемент знака. Это и подтверждается тем фактом, что знак сам по себе произволен. Так как знак не соответствует реальности, с которой знак связан ассоциативно, то значимость надо расценивать только как атрибут формы, а не субстанции. Язык есть система, это значит, что надо говорить о расположении частей в структуре, доминирующей над своими элементами и обусловливающей их. Всё в ней настолько н е о б х о д и м о, что изменения как целого, так и его частей взаимно обусловлены. Если язык – не случайный конгломерат туманных понятий, звуков, букв, то именно потому, что его структуре, как всякой структуре, внутренне присуща необходимость.

Парадокс свободного, немотивированного знака, вытекающий из системности языка – необходимо знать место каждого знака в системе всех знаков: знать, что значат другие знаки, ибо только в сопоставлении с другими знаками выявляется его место в системе всех знаков. Элемент языка, знак существует лишь постольку, поскольку он противопоставлен другим знакам языка. Иначе он существовать не может. Системность – не довесок к свойствам знаков языка, а единственное условие самого существования этих знаков. Содержание языкового знака, его ценность определяется его местом в системе. Обязательным свойством немотивированных языковых знаков является их системность. Они могут служить общению только потому, что люди заранее условливаются о соответствиях знаков и внешних предметов, что в совокупности и составляет знаковую систему: языковой знак всегда входит в систему, число элементов которой не может быть меньше двух. [Пазухин, ВЯ, 1968, № 3 : 59 ].

Разные звуковые комплексы могут обозначать один и тот же предмет в одном или различных языках, а один и тот же звуковой комплекс может обозначать различные предметы. Это и есть произвольность знака. Если это так, то главное – не субстанция, а отношения. Даже одна и та же субстанция обозначает разные предметы, в зависимости от структуры. Следовательно, главное – отношения, которые продиктованы произвольностью знака. Суть вещи обнаруживается в отношении с другими вещами (Маркс), так и слово – его значение диктуется отношениями с другими словами. Мнение, будто семантика слова сама руководит своей синтаксической структурой, есть лишь статистическая закономерность, что именно в этом значении слова употребляются чаще, чем в других значениях. Само существование сотен языков есть свидетельство главенства структуры языка, условного характера знака.

Принципу первичности взаимоотношения слов не противоречит диалектическая теория отражения, не отменяет его, а напротив, отражение только и возможно при первенствующей роли отношений между знаками. Ибо знаки условны и, органически, намертво с вещью, отражённую в них, не связаны. В языке, как системе отношений знаков для организации мышления, разграничивают понятия, суждения, умозаключения. Но это не значит, что язык сам, как сеть знаковых отношений, определяет процесс мышления. Понятия, суждения – не результат знаковых отношений в системе, а результат мышления, но оно только организовано знаками языка, причём только в системе знаков данного языка, организованного и приведённого в порядок именно этой знаковой системой, через строгий порядок синтаксических и морфологических связей и отношений.

Но только в речи, а это значит – в структуре языка проявляются истинные свойства всех слов языка, только в речи есть живые, действующие грамматические, т.е. морфологические и синтаксические правила связей тех слов, которые содержатся в словаре данного языка. Это ещё раз подтверждает, что ведущим в языке являются отношения, а не субстанции. В этом и заложен структурный механизм языка, регулирующий структуру речи. Иначе было бы необъяснимо, как рождается определённый порядок слов в речи, которая является нечто вторичным по отношнению к мышлению.

«Свойства данной вещи не возникают из её отношения к другим вещам, а лишь обнаруживаются в таком отношении» (К. Маркс). Прав К. Маркс, до «отношения» эти вещи (чай – железо; чай – сукно) имели те же свойства, были самими собой, но поставив их в «отношения», мы обнаружили их взаимную ценность. Но не так в языке, тут совсем иная картина. Какая? Свойства реальных вещей чай, железо, сукно остаются неизменными в любой ситуации, но обнаруживаются они лишь в их различных взаимоотношениях по их стоимости. Точно так же и материя слов: материя слова коса остаётся в любой ситуации неизменной. Но вне структуры предложения знак коса не имеет определённого значения, мы не знаем этого до тех пор, пока не поствим его в соответствующую синтаксическую структуру. И только в синтаксической структуре этот знак обретает своё значение (отмель в реке; волосы на голове; инструмент для кошения травы). Только после того, как мы поставили этот знак в определённое синтаксическое окружение, он приобрёл своё значение или свою «субстанцию».

Это синтаксис, оказывается, дешифрует разные предметы в знаке коса. Эти вещи обозначены в языке общим материальным знаком коса и общим для них идеальным образом (фонемой к-о-с-а), но до включения их в определённые структуры их субстанция – неопределённая. Этот знак и его фонемная структура символизируют три разных предмета, в зависимости от тех отношений, в какие условия мы поставили материю коса и, следовательно, её идеальный образ, фонемный ряд. Эти разные отношения для одного и того же знака вылились в его разные семантические окружения и, следовательно, в разные семантические «субстанции». Как развести эти разные предметы в сообщении? Они распознаются как различные логические понятия, только будучи поставленными в разные языковые структуры.

Следовательно, один и тот же языковой знак сам по себе, вне синтаксической структуры предложения, нераспознаваем. Но будучи

поставленным в определённую грамматическую структуру, он, например, коса становится знаком трёх различных предметов. Это значит, что один и тот же материальный знак, имеющий свою материальную и идеальную структуру ассоциативно соотнесён в сознании с тремя различными идеальными образами трёх материально различных предметов.

Действительно, вопрос этот не праздный: что главное – с у б с т а н ц и я, т.е. отдельные слова в н е их грамматического (морфологического и синтаксического) употребления, или о т н о ш е н и я между этими словами в грамматической конструкции? Если бы главным была субстанция, то каждое слово, до его употребления в тексте, было бы самодостаточным, самостоятельным, свободным от морфологических и синтаксических маркеров. Нет слов, а следовательно, и понятий грамматически бесформенных. Это значит, далее, что за каждым словом была бы закреплена строго определённая вещь, определённое качество или действие, т.е. все слова были бы строго определёнными «вещами» или «признаками» и не могли бы обозначать собою никаких иных вещей или признаков; не существовало бы ни «избыточности» в языке, ни структуры языка. Вообще человек лишился бы языка как определённой структуры (язык был бы у него бесструктурный, как у животных, у которых каждый сигнал обозначает лишь строго определённое действие или событие, обусловленное только наличной ситуацией), следовательно, лишился бы человеческого мышления и сознания и тем самым исчез бы сам, на его место встала бы материя, может быть даже «сознательная», но не выше уровня животных.

Сторонники марксистского языкознания неверно трактуют теорию Маркса и Энгельса: речь у Маркса и Энгельса идёт не о «словах языка», идеальных образованиях, не об условных знаках языка (реальные предметы не условны, а физически реальны и их можно измерить, взвесить, понюхать и попробовать на вкус), не о конвенциональных символах языка, которые никак не отражают сущности предметов и не связаны необходимой связью с миром, а о реальных вещах – материальных образованиях. Почему мы знаем такое качество как зелёный? Потому что есть противоположные зелёному другие качества предметов – красный, чёрный, белый, жёлтый. Если бы всё на свете было зелёным, то исчезло бы и само слово зелёный, но физическая субстанция этого цвета осталась бы, будучи природной. Если бы все земные качества сводились только к одному качеству, то названия этих качеств ликвидировали бы самих себя, потому что не именовались бы никаким качеством – осталось бы лишь одно качество, – хотя сами по себе остались бы как реальность. Это и имели в виду Маркс и Энгельс. Так происходит с любым физическим, материальным предметом, качеством, состоянием, процессом, если они выступают в «единичном экземпляре» и не противопоставлены чему-то иному в их ряду.

В словах языка всё обстоит иначе. Слова – это условные знаки. Они сами по себе не обладают указанными качествами, они лишь условные знаки этих качеств, и обозначают только те качества, которые им условно приписаны людьми. А как знаки они не могут жить вне какой-либо структуры: они обладают фонологической и морфологической структурами, а их реальное функционирование возможно лишь в определённой синтаксической среде. Слова языка дом, бежать, сладкий, в, под, даже и т.д. – не реальные предметы, а произвольные звуковые или графические знаки, по договору обозначающие некие логические понятия (семантические значения). Объективное качество сладкое отличается от горького, белое – от чёрного, это обнаружит и безъязыкий дикарь, но homo sapiens приклеил к этим объективным качествам некие субъективные знаки, обладающие строгой системой функционирования, чтобы самому различать эти объективные качества «заочно», при их отсутствии в моём непосредственном, чувственном восприятии, и передавать их другим, не пробуя, не нюхая, не видя их. А без условной системы знаков сделать это невозможно.

Если свойства вещи сами по себе а б с о л ю т н ы, и эта их природа проявляется только из сравнения с другими абсолютными свойствами (белый – чёрный, сладкий – горький), то заложенные в материи языковых знаков и д е а л ь н ы е п о н я т и я, значения слов не абсолютны, а у с л о в н ы, конвенциональны, закреплены человеком в строгой системе и структуре, в строго определённом сочетании фонем, морфем, словопорядке в предложении. Одно и то же сочетание фонем может обозначать также любые и н ы е п о н я т и я, которые узнаются только в структуре семантических и грамматических значений – в п р е д л о ж е н и и. А это значит, что главное в языке как системе и структуре знаков – о т н о ш е н и я между его единицами. В новейшее время эта теория восходит к структуралистам во главе с Соссюром.

Таким образом, понимание сущности истинного языкознания должна состоять в том, 1) что слова не отражают свойств вещей, что язык – это система условных понятийных, идеальных, логических знаков, понятий; 2) что высказывания Маркса, Гегеля (а вслед за ними и Ленина) о том, что свойства вещей не возникают из их отношений к другим вещам, а лишь обнаруживаются в этих отношениях, н е о т н о с я т с я к я з ы к у и е г о с и с т е м е: материальные вещи (качества, отношения и др.) нечто совсем иное, чем идеальное, понятийное в словах языка. Поэтому искать тождесство между реальными материальными в е щ а м и и идеальными п о н я т и я м и об этих вещах – нелепо. Но именно на этой нелепости как раз и базируются все спекуляции марксистских языковедов об отрицании главенства языковой структуры, языка как сети структурных отношений и попытки приписать семантические значения словам вне и независимо от языковой структуры. Если «марксисты» будут утверждать, что слова стол – это предмет, мебель моего кабинета и не о чём здесь больше рассуждать, а дом – это тоже предмет, то здание, строение, где я живу, то и звуковые и графические «предметы» стол, дом, представленнные в языке в виде слов, тоже понятны, по их мнению, уже на уровне словаря, а не на уровне синтаксической структуры предложения, то как быть с этими же словами в предложениях вегетарианский стол; адресный стол; расходы на стол; Весь мир – это наш дом?
Опустело чисто поле,

Нет уж дней тех светлых боле,

Где под каждым ей листом

Был готов и стол и дом

(И. Крылов. «Стрекоза и муравей»).

Чтобы разобраться в вопросе о соотношении единиц языка и структуры языка («что главное – единицы или их отношения»), т.е. в вопросе о с у щ н о с т и языкового знака и, следовательно, языка, марксистские теоретики языкознания обращаются к Марксу, Энгельсу, Ленину (именно они были превращены в иконы «марксистского языкознания»), но раскрыть сущность системы языковых знаков или хотя бы аккуратно переписать этих авторов, им оказалось не по зубам. Маркс, Энгельс, Ленин пишут по разному, но об одном и том же, – о з н а к о в о м характере языка, состоящего в том, что знаки языка, будучи лишь условными метками, не отражают свойств вещей. Это значит, что знак произволен, конвенционален (Соссюр) и может ассоциативно выражать любой предмет, любое действие, качество, состояние. Это означает, далее, что н и о д н о с л о в о не имеет в своём семантическом содержании абсолютного значения, выражающего только данный предмет и никакой иной. А это означает, далее, что сама з н а к о в о с т ь я з ы к а предполагает первенствующую роль структуры отношений между знаками, т.е. главенствующую роль р е л я ц и о н н ы х о т н о ш е н и й. На этом построена вся теория структурализма, в этом и состоит вся знаковая, н о т о л ь к о з н а к о в а я с у щ н о с т ь я з ы к а (а «марксистское языкознание» ни одного живого места не оставило от «структурализма», хотя считает, что следует заветам Маркса, Энгельса, Ленина). А чтобы понять знаковую сущность языка, надо понять взаимоотношение знака (языка) и мышления, языка и сознания, языка и внешнего мира, языка и логики, языка и речи, т.е. опять же, по Марксу, Энгельсу, Ленину – понять соотношение «языка и мышления», «материи и духа» как главный диалектический вопрос о соотношении «материального и идеального».

Язык – не хаотичный и беспорядочный набор или сумма знаков, они живут только в структуре себе подобных. Посредством хаотичного, беспорядочного набора знаков и значений невозможно ни выражать свои мысли, ни накапливать знания любого рода. Знак выявляет свою значимость в системе знаков. То, чем отличается знак, и есть всё то, что его составляет. Как пишет Колшанский, единицы, входящие в высказывание, есть составляющие его компоненты, они – не единицы, образующие высказывание, а, напротив, единицы полученные в результате разложения самого высказывания. Высказывание не складывается как простая сумма из слов, с их значениями, а, наоборот, слова с их значениями получают своё реальное существование только как часть контекста в рамках высказывания. Лексические значения слов есть продукт аналитической деятельности сознания, т.е. деятельности, вычленяющей из цельной единицы высказывания его части и закрепляющей в словаре относительно изолированные значения. Механизм языкового порождения нацелен на порождение высказывания, а не на алгоритмы простого сложения слов. Коммуникативная направленность высказывания предопределяет семантическую структуру высказывания, к которой «подгоняются нужные слова» [Колшанский 1979 :52 ].

Однако возникают вопросы: если цель коммуникации – высказывание, и оно предопределяет семантическую структуру предложения, задавая тем самым разные связи между словами, – то нужны слова, но ведь говорят, что они уже имеют значения «до того». Откуда? Главное, по Колшанскому, тотальный смысл, а не алгоритм сложения слов. А как может быть выражен «тотальный» смысл, если для него нужны слова именно с соответствующим смыслом? Не совсем ясно, что появляется первым – смысл или слова к нему? В мозгу – смысл, но как его выразить, не зная заранее смысл нужных слов? Откуда эти знания, как примирить целостную структуру высказывания с его отдельными словами? Разгадка этой дилеммы состоит в том, что все слова с их значениями хранятся в сознании не изолированно от их грамматических и семантических характеристик Слова усваиваются лишь тогда, когда человек знает, что они обозначают и в каких структурах они употребляются. Говорящий, высказывая мысль, знает, о чём он говорит. Слушающий, слыша звуки слов и структуру высказывания, распознаёт мысль говорящего по этой структуре.

Для того, чтобы язык был удобным средством устного и письменного общения, он должен быть организован по определённой, только этому языку присущей структуре. Отдельные слова, без их взаимосвязи употреблять невозможно, ибо мы получим набор отдельных слов, многие из которых многозначны. Сами слова приобретают семантическое значение в структуре предложения. Но эта структура, в свою очередь, формируется из слов, уже наделённых смыслом, каким-то значением. Как разрешается это противречие? А ларчик просто открывается: действительно, слова ещё до текста наделены своими значениями и мы из них строим предложения. Но, оказывается, слова наделены своими значениями ещё до текста только потому, что их текстовая, структурная природа уже изначально заложена в их значениях, которые спаяны с их структурными характеристиками, усвоенных ещё в детстве, с рожденнем первого слова.

Взаимозависимость элементов языка основана на системе языка, а сама система включается во все элементы языка. Системные отношения составляют единственную основу разграничения самих элементов [ Звегинцев 1962]. «В плане чисто лингвистическом значение слова определяется его потенциально возможными сочетаниями с другими словами, которые составляют так называемую лексическую валентность слова. Совокупность таких возможных сочетаний слова ... и обусловливает существование лексического значения ...» [Звегинцев 1957 : 123 ]. А Виттгенштейн пишет: «Значение слова есть его употребление в языке».

Знаковость – важнейшее свойство языка. Самые важные законы знаков – законы произвольности знаков и их системности. Например, структура идеальных образов или фонем в слове д-е-р-е-в-о конституирует понятие дерево. Но в этом понятии нет ничего собственного, это понятие не считается первичной единицей, оно состоит из фонем, и не просто из фонем, но из структуры фонем, иерархически организованной, порождённой мышлением, и всякое изменение порядка следования фонем разрушает понятие. Зелёный свет светофора вне сигнальной системы дорожного движения ничего не означает, кроме физического цвета. Но в систем правил дорожного движения зелёный цвет имеет значимость. В языке всё подчинено отношениям, структуре, начиная от фонемного состава слова до причинно-следственного умозаключения.

Значит, вещь, субстанция, т.е. знак опознаётся уже на уровне фонемной структуры слов. Но фонемной структуры отдельных слов, т.е. морфологических правил недостаточно, чтобы понять значение слова, понятие. Манифестируемое этим словом понятие окончательно опознаётся на более высоком структурном уровне – на уровне фонемной структуры словосочетания или даже на более высоком логическом уровне – в суждении. Следовательно, нет в языке чистой, голой субстанции, т.е. словарного значения в изолированном слове, оно живёт только в морфологической и синтаксической структуре, даже если нам кажется, что данное слово и без контекста, предложения понятно. Но это – «видимость только одна», порождённая статистическими законами частотности употребления данного слова. А в основе этого закона лежит психологический закон закрепления в памяти того, что наиболее частотно и не более.

Можно, конечно, обнаружить и эксплицировать систему классов слов (частей речи) в каком-либо языке, основываясь не на его структуре, а на семантическом значении слов, что и делается повсеместно в грамматиках всех языков. Но в такой системе не может быть ничего специфического для данного языка, кроме параметров самой логической системы, являющейся одной и той же для всех языков. Принципиально иная система, структурно-семантическая, с иным набором классов и иными их характеристиками, обусловленными различиями в морфологической и синтаксической структуре каждого языка, может быть построена для любого языка. Очевидно, при классификации частей речи морфологические, синтаксические, просодические и иные критерии имеют в различных языках различный удельный вес. Стало быть, в различных языках, в силу особенностей их структуры, части речи должны выделяться на различных уровнях языковой структуры. Из этого следует, что а) в различных языках должны существовать различные критерии выделения частей речи, б) различные языки должны обладать различным набором частей речи, в) в различных языках должен существовать различный набор слов внутри одной и той же части речи, или, что то же самое – каждый язык должен иметь свой набор частей речи, зависящий как от внутреннего устройства этого языка, так и от глубины представления его грамматической структуры. Само понятие «одной и той же части речи» в различных языках – нонсенс, не одно и то же. Единственный путь, который ведёт к объективной, исчерпывающей и непротиворечивой классификации частей речи, является путь, постулируемый грамматической структурой соответствующего языка.

Но построение системы классов слов с позиций структурно-синтаксического устройства языка даёт их характеристику также с точки зрения многофункциональности слов, их взаимного пересечения, употребления одних и тех же слов в функциях нескольких частей речи. С этих позиций мною был ранее проведен анализ немецкого языка, который показал истинную роль и значение синтаксической структуры для познания функций слов. [ Кривоносов 2001, Главы 3 – 6 ].

Этот анализ показал, что в каждый класс слов входят лексемы, с одной стороны, выступающие только как слова данного класса (они составляют ядро данного класса, образованное однофункциональными лексемами). Это такие лексемы, которые специализируются на одной функции. Каждый класс слов имеет то большее, то меньшее ядро, в зависимости от класса, т.е. от его структурно-функциональных признаков. С другой стороны, в каждый класс входят лексемы, выступающие как слова и других классов (они составляют периферию данного класса, образованную многофункциональными лексемами). Чем большему количеству классов слов принадлежит лексема, тем больше у неё структурно-функциональных потенций, тем она менее специализирована, более всеобща. И, наоборот, чем меньшему количеству классов принадлежит лексема, тем меньше у неё структурно-функциональных потенций, тем она более специализирована, менее всеобща.

Таким образом, классы слов, с одной стороны, строго детерминированы, с другой стороны, классы слов – взаимопроницаемы. «Противоречие» между жёсткой классификационной схемой, жёсткими признаками классов слов, жёсткой границей между классами слов и способностью одних и тех же лексем выступать как слова различных классов является лишь кажущимся. Из класса в класс переходит не слово данного класса с уже обусловленным значеним, переходит не часть речи в другую часть речи (в таком случае мы бы, действительно, имели дело с противоречием, так как в этом случае слово каждого класса, обладая набором признаков только данного класса, переходило бы в другой класс с признаками своего класса, что невозможно), а лишь материальная форма данного слова, снабжённая только ей свойственными структурными параметрами.

Поскольку многие лексемы переходят из класса в класс, т.е. являются многофункциональными, значит они имеют широкую сферу употребления, специализируются как многофункциональные лексемы (38 % лексем, привлечённых для анализа – многофункциональны). Бесконечное количество единиц опыта разнесено по конечным знакам языка. В основе этого соотношения единиц опыта и единиц языка лежит конечный характер языка, связанный с ограниченностью человеческой памяти. Конкретность опыта беспредельна, ресурсы же самого богатого языка строго ограничены. Способность языка как набора конечных единиц отражать бесконечный калейдоскоп опыта зиждется на том, что язык представлен в нейронных связях мозга чрезвычайно экономно как сжатая с т р у к т у р а, в которой все элементы, будучи конечными, существуют только как элементы этой структуры. Поэтому одна и та же лексема, обладая набором различных грамматических свойств, производит разный эффект в различных контекстах, выступая, например, то как модальная частица, то как качественное наречие, то как прилагательное и т.д. Можно сказать, что каждый знак, только превратившись в слово какой-либо части речи, представляет собой общий семантический сегмент, некий семантический инвариант значения, перекрещивающийся в различных структурно-функциональных классах слов или частях речи. Почти все классы слов данного языка, обнаруживая общие или перекрещивающиеся сегменты (секторы, поля), втянуты в сложнейшую систему в з а и м о п р о н и ц а е м о с т и классов слов, систему, являющуюся отражением механизма фиксации языка в мозгу и свойств человеческой памяти. [ Подробно см. Кривоносов 1971; 1973; 1975; 2001 ].

Неверно смотреть на язык как на набор звуков, букв, отдельных значений. Реальные языковые значения не находятся внутри слов, они представлены системой отношений между ними. «Эти соотношения и составляют систему языка. Внутренняя система является характерной для данного языка в отличие от других языков, в то время как проявление языка в звуках и письменных знаках остаётся безразличными для самой системы языка и может изменяться без всякого ущерба для системы» [Ельмслев 1950 – 1951 : 57 ].

Знак неизбежно обязан быть многозначным – иначе наша память не смогла бы вместить безграничное количество знаков для всех отдельных понятий – каждое значение фиксируется грамматической формой, присущей только для этого значения. Если бы первичным в языке была субстанция, а не отношения, т.е. семантика слов, а не их грамматические свойства, то знаковая система языка (это была бы уже не система, а беспорядочный набор слов), то все слова были бы представлены как наклейки этикеток. Конкретное значение данного слова выявляется только во встрече с другими словами, в грамматической конструкции. Немыслимо наделять слово только одним значением для одного предмета, ибо, во-первых, количество реальных предметов в мире, их качеств, свойств, отношений бесконечно и человеческой памяти не хватило бы для именования всего сущего. Во-вторых, если бы слово имело только одно значение, то при обнаружении новых реальных фактов, свойств, вещей пришлось бы их именовать новым знаком с новым значением. Это разрушило бы язык как знаковую систему мышления, познания и общения ввиду небесконечности нашей памяти.

Надо заметить, что смысл многих языковых знаков понятен уже на уровне словаря, вне их значимости, вне структуры предложения. Но это типичные значения, всеобщие, статистически преобладающие, наиболее часто употребляемые. Но и эти значения вытекают из самой системы. Понятия, значения каждого слова чисто дифференциальны, т.е. определены не положительно своим содержаниям, а отрицательно своими отношениями с другими элементами системы.

Если обывателя спросить, а какая ещё нужна структура для слов дом, стол, и так понятно – жилище, где живём; предмет, за которым едим и работаем. Но это такие субстанции, которые на слуху, с которых начинает учить язык ребёнок, это самые частотные, избитые и самые первичные субстанциональные вещи, которые понятны и без структур, хотя эти структуры их только и делают семантически значимыми, мы к ним привыкли с детства. А остальные многие тысячи слов? Большинство из них не так легко определить без их синтаксической структуры. Самые «чистые», привычные, не требующие каждый раз своей структурной проверки слова в языке – это знаменательные части речи, особенно существительные и глаголы, обозначающие знакомые всем вещи, предметы, действия, процессы. Но и среди них ни одно слово не может находиться вне морфологической и синтаксической структуры языка.

Слово, как и другие единицы языка, всегда реализуется в ансамбле других. Даже употребляя слова дом, стол, и понимая их значение, мы понимаем эти слова не просто как изолированные от их синтаксического окружения слова, но в уме бессознательно, автоматически держим их лексическое окружение и грамматические формы. Стоит эти слова употребить в необычном для них семантическом значении, мы тут же эксплицитно вспомним об их лексическом и грамматическом окружении. Любое слово может быть использовано не по «назначению». Но так захотелось мозгу, и он приписал несвойственное этому слову семантико-грамматическую структуру и, следовательно, наделил его в своих нейронах новым понятием. В этом, кстати, и состоит новизна слов и ценность художественного произведения (вспомним новаторство Маяковского !).

Наиболее общее структурное отношение между знаками – это отношение и м п л и к а ц и и. Если говорящий (пишущий) выбирает один знак, то это ограничивает возможность следующих выборов, часть таких выборов оказывается запрещённой. Это отношение предсказуемости. Выбор одного элемента предсказывает появление данного элемента и непоявление других. Язык – это живой, функционирующий организм, поэтому все его единицы связаны органически и подчинены единой системе данного языка. Однако как бы ни был самостоятельным какой-либо элемент и как бы он ни был изолирован от других элементов языка, сам по себе он тоже является органическим целым данного целого. Язык всегда динамичен, как продукт процесса мышления. Принцип валентности языкового знака относится к самой специфике языка, понимаемого строго динамически.

Лосев пишет, что валентность – это способность языкового знака получать то или иное значение, функции в связи со своим контекстом. Понятие контекста не исключает понятия валентности, «контекст» и есть сама валентность, как нечто, содержащее в себе зародыш возможных семантических связей. Каждый языковой элемент рассматривается не изолированно, не единично, но как бы в виде заряжённости разными своими возможными связями с другими языковыми элементами, как некого рода заложенность в отдельном языковом элементе всех его возможных связей с другими элементами. [Лосев, СЛЯ, 1981, № 5 ].

Нам привычна вода и её свойства. Но она состоит из своих ингредиентов – кислород, водород, различные органические элементы, соли и пр. Каждый из этих элементов не обладает свойством воды. Следовательно, связь разнородных элементов даёт качественно новое вещество – воду. Аналогичный процесс противоречий заложен в самой природе: молекула отлична от физического тела, которому она принадлежит. Это закон противоречия, качественного взаимоперехода вещей, количество ведёт к качеству. Ср. температуру воды: сперва это жидкость, но при изменении температуры вода переходит в лёд и пар. В языке тот же переход количества в качество: слово и предложение. Смысл предложения не равен сумме значений слов. Это качественно новое образование, основной закон диалектики в языке: звуки, буквы дают морфемы, морфемы – слова, слова – предложения, предложения – текст. Смысл текста не состоит из значений отдельных предложений. Слово отличается от предложения так же, как предложение от текста. Значимость имеет свою иерархическую структуру: есть слова – понятные уже из словаря, но лишь только потому, что они в мозгу психически отложились как самые частотные слова, хотя, как и все слова, опознаются только в грамматической структуре, которая в словаре не отражена. А, например, неизменяемые, многозначные слова требуют своего опознания в структуре предложения, в узком или в широком контексте, т.е. в о п п о з и ц и и к другим словам. Весь язык пронизан этой структурой, нет изолированных слов вне структуры, и их понятия стоят во взаимосвязи со всеми остальными понятиями.

Среди коммуникативных систем, используемых человеком, естественный язык является той условной системой, в которой структура, контекст выступает в качестве основного и наиболее сильного средства актуализации. Путём почти не ограниченных метафорических сдвигов контекст способен вывести актуальное значение языкового знака далеко за пределы его привычного значения. Предложение Я страшно устал равно тому же, что Я очень устал. Слово страшно приобрело новое значение в релятивистских, синтаксических связях слов. Это возможно потому, что носители языка слову страшно придали высокой степени абстракции понятие чего-то отрицательного, нежелательного, оно обладает семантическими признаками степени чего-то ужасного, неприятного, чуждого человеку, выведенных, опять же, из иных структур языка. Слово страшно существует в мозгу как самое частотное слово со значением ужасно. Но мозг ищет для него новую связь, чтобы по-иному показать, в даннном случае, степень усталости. Для этого мозг стремится создать многозначность слов, т.е. способность вступать в свободные, самые непредсказуемые синтаксические отношения.

Многозначность – неотъемлемая характеристика языка, как средство восполнения ограниченных возможностей мозга в связи с ограниченностью памяти, для выражения безграничного мышления, пользуясь лишь ограниченным числом материальных знаков. Но ограниченное количество материальных знаков восполняется неограниченными возможностями мозга сочетать эти знаки во множестве грамматических связей. Язык не смог бы выполнять свою знаковую роль в познании и коммуникации из-за помех в общении, из-за неоднозначности лексических и грамматических форм. Язык «восполняет» этот недостаток на основе контекста, который уравновешивает многозначность и однозначность. Соотношение многозначность - контекст, как пишет Колшанский, это закон комплементарности языка, это одно из существеннейших условий функционирования языка. Изучение контекстов – не изучение чуждой языку системы, а изучение самой системы языка, так как она увязана с функцией любой единицы. [Колшанский 1979 : 61 - 62 ].

Знак произволен, т.е. выбор материи для той или иной идеи немотивирован. Если бы это было иначе, понятие значимости (ценности) утратило бы свою характеристику, так как мы внесли бы в язык нечто внешнее, не присущее ему изначально. Осмысленность речи достигается тем, что в речи выражаются мысли не только о предметах, явлениях, и их свойствах в отдельности, но и мысли об отношениях, в которые вступают соответствующие предметы, явления и их свойства. Выражающие их знаки вне конструкций семантически трудно распознаваемы или вообще нераспознаваемы (особенно частицы, предлоги, модальные слова, междометия).

При построении речи существует системность, жёсткая структурированность, экономия, повторяемость, ибо часто одна и та же морфема пригодна для десятков различных слов, хотя, в принципе, каждая морфема должна бы быть предназначена строго для определённых слов. Если бы не было системности и повторяемости в интеграции слов, то потребовалось бы огромное число фонемных сочетаний, которое невозможно было бы усвоить памятью. Таким образом, буквенное, морфемное, словарное интегрирование внутри слов и предложений порождает их как семантически, логически значимые единицы. Но изолированные друг от друга слова ничего не значат (если мы их бессознательно не соотносим с определённой грамматичкской структурой), они не создают суждений и их накопление или простое расположение одного после другого не содержит информации, ввиду изолированности, ввиду того, что такие слова не образуют интегрированной системы. Система создаётся лишь за счёт морфологии и синтаксиса, т.е. за счёт способов и законов сочетания слов в предложениях. Таким образом, суждение, обнаруживаемое в речи, проходит несколько фаз его образования: от фонем к морфофонемам, от морфофонем к понятиям, от понятий к суждениям, от суждений к умозаключениям. И далее к другим сложным сочетаниям суждений, вплоть до текста.

Единственный способ объяснить значение слова требует привлечения каких-нибудь других элементов, хотя внешне кажется, что любое слово, чтобы его понимать, самодостаточно. А на самом деле каждое слово тянет за собой шлейф всех своих грамматических параметров, директивно приписанных этому слову со дня его рождения. Это – контекст данного слова. Чем «примитивнее» слово (частицы, союзы, предлоги, наречия), тем более его значение зависит от смыслового, а значит морфологического, синтаксического окружения и, следовательно, такие слова труднее всего распознаются как определённая часть речи. Без познания всеобщего, которое объединяет объект как целое, не может быть науки. Структурно-семантические связи, понятие структуры, понятие значимости – главное в науке о языке.

Почему язык – система? Так как человеческая память ограничена, чтобы воспринять всё бесчисленное разнообразие мира, нужна система. В противоположность бессистемному, система более экономична, в системе слова запоминаются лучше. Запомнить все речевые акты невозможно, а системный характер слов позволяет закрепить их в памяти лучше. Мир бесконечен, так же как и мир мышления, его отражающий. Но в силу того, что память человека не бесконечна, и ей надо быть вооружённой бесконечным количеством знаков, то мышление, чтобы отразить этот мир, тоже должно быть бесконечным. Но в сознании нет бесконечного количества единиц мышления ввиду ограниченности памяти. Следовательно, для выражения разных мыслей, чувств, настроений, эмоций, переживаний приходится употреблять одни и те же слова, делать их многозначными, пригодными на все случаи бесконечного мышления. Следовательно, мыслей и их единиц больше, чем знаков для их выражения. Мышление вынуждено ограничивать себя относительно небольшим набором языковых единиц для выражения самого себя, т.е. повторять одни и те же знаки, порождая многозначность.

Слов значительно меньше единиц мира и единиц мышления, поэтому они приспосабливаются для употребления множества мыслительных единиц и, следовательно, для создания множества языковых структур. Следовательно, субстанциональная сущность слов, по определению, не лежит в основе создания структур языка, а, напротив, структуры языка создают необходимые субстанциональные языковые единицы – знаки. Значит, основа языка – структура, она управляет субстанцией. Звук, буква как материальный элемент сам по себе для языка нечто вторичное, лишь используемый им материал, хотя без этого материала нет ни языка, ни человека. Все условные значимости, ценности характеризуются свойством не смешиваться со своим субстратом. Так, не металл монеты определяет её ценность, а то, что на ней написано, в зависимости и в связи с другими такими же единицами. Поэтому значение, понятие не есть нечто звучащее, написанное, материальное, а нечто бестелесное, идеальное, образовано не своей материальной субстанцией, а исключительно теми различиями, которые отделяют его акустический, буквенный, зрительный образ от прочих. Фонемы, как и все остальные элементы языка, ценны не сами по себе, а в противопоставлении другим, т.е. в системе, их число и их место в среде прочих фонем строго определено. Каждая фонема характеризуется не свойственным ей положительным качеством, но исключительно тем, что она не смешивается с другими фонемами. Они все взаимно противопоставлены и взаимно отрицательны. Каждый человек по-своему говорит и пишет, поэтому каждая фонема, графема индивидуальна и произвольна в пределах данного языка, её форма, качество существенны лишь в пределах системы, состоящих из таких же элементов. В связи с этим трудно понять тех лингвистов, которые одной рукой пишут, что фонемы, как наименьшие знаки, имеют смыслоразличительные функции, а это значит – употребляются только в структуре себе подобных, а другой рукой пишут, что главное в языке – значение, семантика, а не стртруктура.

Ни одно слово не самодостаточно, его ценность – только в структуре языка, начиная от фонемной структуры. Фонемы в слове дом самодостаточны? Но есть понятие дом мод, которое состоит из двух слов с однми и теми же фонемами, но имеющими разный смысл ! Нет, в этой цепочке фонем ничего нельзя переставить, не придав ей другое значение. Очевидно, что каждое слово имеет какое-то основное, центральное значение, статистически наиболее частотное, зависящих от контекста и структуры предложений. Чем ниже уровень языковой структуры, тем сильнее слово связано «по рукам и ногам» своей синтаксической паутиной. Чем выше уровень языковой структуры, тем больше создаётся иллюзия, будто такое слово самодостаточно. У каждого из слов – своё синтаксическое и семантическое окружение. Человек идёт: это шагает. Весна идёт – здесь уже речь идёт (а идёт ли речь? ) о временном наступлении времени года. Жизнь идёт – это уже, скорее, обычный общественный и физиологический процесс. Костюм идёт – нет ничего из выше сказанного, это эстетическая оценка. Эти огромные «якобы несоответствия» определены контекстом, семантической и синтаксической структурой предложения. Слова языка не повенчаны напрочь с данным и только данным значением. Слово, знак со своим идеальным значением проходит бесконечное количество скачков, закономерно между собою связанных, в выборе какого-то подходящего синонима. Это текучие понятия, хотя и имеют общий или близкий семантический стержень: нельзя сказать –камень идёт (только в сказке).

Знак условен, не связан органически с предметом, т.е. ни одно слово само по себе не может раскрыть то содержание, которое оно обозначает, оно лишь указывает на предмет, а его идеальный, логический образ рождается в мозгу. И в то же время известно много фактов того, что предложение имеет семантическое значение, не соответствующее значению каждого из его слов (фразеологизмы). Этот парадокс объясняется тем, что одной номинативной функции недостаточно, да она, собственно, и не существует вне структуры предложения. Язык имеет иерархический принцип организации: единицы низшего уровня суть составные части единиц более высокого уровня, который есть не простая механическая сумма единиц низшего уровня, а обладает новым качеством. Это и есть подтверждение тому, что главное – отношения. Как пишет Лосев, знак в силу своей зависимости от мышления и от природы оказывается заряжённым бесконечными семантическими возможностями. Потому что знак есть акт мышления, а мышление бесконечно и ничем не ограничено. А эта подвижность заставляет его рассматривать только в контексте других знаков, но эти языковые контексты также бесконечны, как и породившая их материальная действительность и как осмыслившее её человеческое мышление. [Лосев, СЛЯ, 1977, № 1 ].

Универсальный код – человеческое мышление – порождает неограниченное число сообщений, имея ограниченный репертуар материальных знаков в языке для того, чтобы отразить бесконечность мира и мыслей о нём. Совмещение этих противоположных качеств в языке достигается благодаря тому, что знаки обладают неограниченной грамматической сочетаемостью друг с другом. Любой знак, материя его, может быть связан с неограниченным числом означаемых предметов. Это и делает язык парадоксальной знаковой системой, которая позволяет потребителям на основе конечного числа знаков создавать бесконечное число высказываний. Язык представляет собой не бесструктурное множество вроде кучи кирпичей, в которой каждый кирпич может занять место другого без изменения качественной сущности кучи, она не меняется при удалении или добавлении пары кирпичей. Язык же обнаруживает свойство своей внутренней целостности и взаимосвязанности его элементов, выступает как единое целое, в котором каждый элемент последовательно связан с каждым другим. В языке ничего нельзя прибавить и убавить, структурно не изменив целого и отдельных частей, т.е. структуры языка.

Итак, высшая единица языковой знаковой системы состоит не из суммы значений единиц низшего яруса, а из их структурных свойств. Каковы причины лежат в основе этого закона? 1) Языковой знак условен, он не может быть связан с предметами органической связью и быть похожим на сами предметы и их свойства; 2) Языковой знак не может быть связан только с одним предметом в силу ограниченности человеческой памяти; 3) Языковой знак функционирует не изолированно, а только в структуре себе подобных знаков. Эти качества языкового знака и есть свидетельства того, что первичное, главное в языке не «субстанция», а «отношения». Хотя марксистские языковеды, вооружённые цитатами К. Маркса, доказывают обратное, о чём подробнее – ниже.

Нет знаков с регламентированным вне текста значением. Только в структуре себе подобных, в тексте знак приобретает одно из значений. Смысл слов вне предложений, вне текста не может быть однозначно понятен по самой природе человеческого мышления и языка. Смысл – это то, что отражено в мозгу о реальной или мнимой отражаемой через язык действительности. Нет слов с регламентированным значением. Как только слово введено в текст, оно тут же приобретает значение, часто иное, чем привычное, но по велению мозга. Если бы высшая единица языка состояла из суммы значений её низших единиц, это означало бы, что каждое слово уже само по себе наделено своим собственным значением, вне структуры предложения. Это означало бы, что язык есть не структура взаимосвязей слов, а лишь обычный набор слов. Это была бы уже не структурная связь слов в предложении, а беспорядочная груда наваленных кирпичей.