Книга предназначена всем, интересующимся историей духовной культуры, исследованиями на исторические и лите­ратурные темы, символикой

Между тем подлинная душа Дон Кихота обнаруживает­ся не в эксцентриаде его абсурдных (с позиции здравого смыс­ла) поступков, а в рассуждениях, напоминающих диалоги Со­крата в передаче Платона, в поучениях, исполненных духовной чистоты и возвышенности. Высказывания героя Сервантеса опровергают ходульное представление о нем, как фанатике од­ной идеи... Тысячи раз нет!

Дон Кихот - великий гуманист. Он не только знаток всех деталей и тонкостей корпоративно-рыцарского катехизиса, но и обладатель разносторонних знаний, универсально образо­ванный человек, о котором Санчо Панса (простодушный, но необычайно сметливый слуга рыцаря) говорит: "Как примется он нанизывать изречения и давать советы, так ему впору не то, что одну кафедру взять под мышку, а надеть по две на каждый палец и начать направо и налево проповедовать... Чего он только не знает!"

Предоставим слово Дон Кихоту, так отвечающему на попытку ошельмовать избранную им миссию и деятельность на ее поприще:

Это кредо оскорбленного и возмущенного рыцаря со­вершенно соответствует принципиальным установкам эзотеризма, утверждающего: 1) целесообразность смены мест оби­тания (темные стрелы настигают недостаточно подвижного деятеля); 2) необходимость непрестанного духовного вос­хождения для бессмертия высшего Эго; 3) выбор узкой горней тропы наверх, а не расхожей дольней дороги вниз...

Узкий путь подвижнически-самоотверженной жизни не раз провозглашается в речах Дон Кихота:

"Я знаю, что стезя добродетели весьма узка, а стезя по­рока широка и просторна, и знаю также, что цели их и пределы различны, что путь порока, широко раскинувшийся и простор­ный, кончается смертью, путь же добродетельный и утоми­тельный, кончается жизнью, но не тою жизнью, которая сама рано или поздно кончается, а тою, которой не будет конца..."

Об эфемерных земных успехах обывателей и звездном рейтинге героев:

Прозрачное напоминание о прямо не названном Арма­геддоне, разразившемся на Земле спустя 318 лет после написа­ния романа! И веский аргумент против абсолютизации физи­ческого мира на планете! Приземленное сознание панически боится, что в результате Армагеддона наступит "конец света"...

На самом деле, согласно "Откровению святого Иоанна", в итоге последней глобальной битвы на планете наступит "конец мрака" и начнется Эра Света!

Как посвященный в истинное знание рыцарь может по­мочь глупцам, психика которых искажена уловками и пре­льщениями Майи? "Единственно, чего я добиваюсь, это объяс­нить людям, в какую ошибку впадают они, не возрождая бла­женнейших тех времен, когда ратоборствовало странствующее рыцарство, - говорит Рыцарь Печального Образа. - Между тем в наше время леность торжествует над рвением, празд­ность над трудолюбием, порок над добродетелью, наглость над храбростью и мудрствование над военным искусством, которое безраздельно царило и процветало в золотом веке и в век стран­ствующих рыцарей ".

Перечисленные нравственные уродства характерны (увы!) не только для того "нашего времени"... Они присущи всем временам безыдеальных парадигм.

Но защитники Идеалов не сдают своих позиций: "Наш долг в лице великанов сокрушить гордыню, - учит Дон Кихот, - зависть побеждать великодушием и добросердечием, гнев - не­возмутимостью и спокойствием душевным, чревоугодие и сонли­вость - малоедением и многободрствованием, любострастие и похотливость - верностью, которую мы храним по отношению к тем, кого мы избрали владычицами наших помыслов, леность оке - скитаниями по всем странам света в поисках случаев, бла­годаря которым мы можем стать и подлинно становимся не только христианами, но и славными рыцарями".

Порицаемые за гордыню "великаны" - здесь - не обяза­тельно непомерно большие люди. "Великанами" по их подав­ляющей ("великой") роли могут быть заурядные карлики.

Общеизвестный персонаж Свифта - путешественник, ис­пытавший необыкновенные приключения, оказался в плену у лилипутов, существ еще меньших, чем карлики.

Вполне логично, что в последующем путешествии, попав в страну "настоящих" великанов, Гулливер понял: по своему ничтожному умственному уровню они все те же лилипуты. Вот почему Гулливер отвратился от всех людей, независимо от внешних различий, скрывающих лилипутское убожество.

Вот почему Дон Кихот отчаянно воевал с "великанами", очень похожими на раздутые мыльные пузыри...

Причудливые до невероятия метаморфозы очевидного, подмены и превращения по прихоти незримых астральных ре­жиссеров подтверждает Агни Йога:

"Замечали, как астральные существа могли принимать любые формы и творить различные облики" ["Знаки Агни Йо­ги", 604].

Дон Кихот безошибочно разгадывал подстроенные за­кулисными супостатами всевозможные капканы и западни на его пути, что не мешало ему предварительно мужественно пре­терпевать тумаки, ушибы и прочие так называемые преткнове­ния судьбы. Он, по его словам, "спотыкаясь и падая, то сры­ваясь, то вновь подымаясь", приветствовал преграды и радо­вался им совершенно в духе будущих Адептов Светлого Братства - Великих Рерихов!

Что касается феномена магических изменений объектов, Дон Кихот догадывался о его истинной подоплеке: "Все вещи странствующих рыцарей представляются ненастоящими, неле­пыми, ни с чем не сообразными...

Все они как бы выворочены наизнанку. Однако на самом де­ле это не так, на самом деле нас всюду сопровождает рой вол­шебников, - вот они-то и видоизменяют, и подменяют их, и возвращают в таком состоянии, в каком почтут за нужное, в зави­симости от того, намерены они облагодетельствовать нас или же сокрушить ".

Вероятно, посредством чувствознания Дон Кихот по­стиг, что главный его преследователь - злой волшебник Фрестон. Кроме того, благородный искатель подвигов подозревал в темных происках против него чародеев разных регионов Зем­ли: "Я - странствующий рыцарь... из тех, кому суждено напере­кор самой зависти, а равно и всем магам Персии, браминам Ин­дии и гимнософистам Эфиопии, начертать свое имя в храме бес­смертия, дабы оно послужило примером и образцом далеким по­томкам и дабы странствующие рыцари будущего знали, какие пути ведут к наивысшему почету на ратном поприще".

Не являются ли подчеркнуто "воительные" декларации Дон Кихота неким диссонансом к его - в высшей степени ми­ролюбивой - миссии?

Олицетворивший Собою идеал Миролюбия, Христос, изрек: "Не мир пришел Я принести, по меч".

Из трех обязанностей Агни Йога на первом месте стоит обязанность воина (затем - пахаря и проводника).

Святость не в устранении от борьбы, а в концентрации духовной энергии на борьбу со злом и хаосом. Сами Небеса берутся с боем!

Поэтому неудивительно, что Дон Кихот назвал свою философию, объемлющую множество наук, непосредственно не связанных с воинским искусством, "Наукой странствующего рыцарства". Он говорил:

"Это такая наука, которая включает в себя все или почти все науки на свете; тому, кто ею занимается, надо быть законо­ведом... богословом... врачом... астрологом... математиком... Ему надлежит твердо верить в Бога и быть верным своей даме, чистым в помыслах, благопристойным в речах; великодушным в поступках, смелым в подвигах, выносливым в трудах, сострада­тельным к обездоленным и, наконец, быть поборником истины, хотя бы это стоило ему жизни".
Пророк
Йогическое начало Дон Кихота, кроме героической са­моотверженности и ментальной сопричастности с Надземным, сказывается в суждении рыцаря о диалектике объективно-субъективного процесса хода истории, меняющего правила игры согласно изменению обстоятельств:

"Может статься, рыцарство и чародейство нашего вре­мени идут не по тому пути, по которому они шли в старину. И еще может статься, что коли я - рыцарь нового времени, ищущего приключений, то появились и новые виды чародейства, и новые способы похищения очарованных".

Индивидуальные "похищения очарованных" в XX в. стали массовыми. В Живой Этике говорится, что Князь Мира сего ради культа самости придумал зеркало. Но этого ему бы­ло мало. По всей вероятности, при его активном содействии появился телевизор, который превратил значительную часть человечества в загипнотизированных и одурманенных парали­тиков, "заживо погребенных" на многие часы высиживания "мыльных опер", "помойных пасторалей" и "кошмарных дьяволиад"...

Результат поп-культуры, псевдокультуры, анти­культуры - аморализация общества: вместо героя - убийца; вместо закона - беспредел; вместо любви - секс; вместо Бога -банк...

Эпоха Сервантеса - преддверие последующей глобаль­ной эпидемии скептицизма, цинизма и сатанизма. Но уже тог­да Дон Кихот понимал безнадежность диалога между соколом и ужом. Однако уповал на Божественное Произволение: "Большинство людей держится того мнения, что не было на свете странствующих рыцарей, я же склонен думать так: пока небо каким-либо чудом не откроет, что таковые воистину суще­ствовали и существуют, всякие попытки их разуверить будут бесполезны, в чем я неоднократно убеждался на деле".

Мистик в лучшем смысле этого слова, Дон Кихот самого высокого мнения об астрологии, но не о шарлатанах, вы­дающих себя за ее специалистов: "Всякие никудышные бабенки, мальчишки на побегушках и самые дешевые сапожники вообра­жают, будто составить гороскоп легче легкого, и своим враньем и невежеством подрывают доверие к этой поразительно точной науке".

Не о наших ли годах вещает герой Сервантеса? Кто мо­жет сосчитать всех нынешних лжеучителей, предсказателей, те­лепатов, экстрасенсов, белых и черных магов, медиумов и про­чих скороспелых, занимающихся саморекламой "оккультистов"? Реклама в большинстве случаев это - рев хла­ма, а среди ясновидящих сколько затесалось тех, кого надле­жит назвать скорее "грязновидящими".

Как свет Истины притягивает бесов-гасителей, ста­рающихся потушить священный огонь, так воскресшая, словно Феникс из пепла, древняя Наука притягивает имитаторов-мошенников, профанирующих и компрометирующих ее.

Извращение представлений и понятий в Испании конца XVI века, носящее несомненную печать сатанизма, отразилось на вынужденном признании Рыцаря Печального Образа: "Весь подлунный мир - клубок козней и противоречивых устремлений".

Но никакие горькие наблюдения и тяжкие испытания не заставили Дон Кихота впасть в уныние: "Все, что на свете творится, доброе или же дурное, совершается не случайно, но по особому предопределению Неба, и вот откуда изречение: "Каждый человек - кузнец своего счастья".

Как герой Зигфрид собственноручно выковал себе меч для бессмертного подвига, так мудрец Дон Кихот сковал не столько натуральные, сколько символические доспехи, непро­биваемые для злого умысла, тупого отрицательства, ехидной насмешки, черной клеветы и коварной интриги.
Поединок Сервантеса и Дон Кихота
Энтузиазм и просветленный оптимизм Дон Кихота как-то не вяжется с прозвищем "Рыцарь Печального Образа", дан­ным ему Санчой Пансой и сохранившимся в литературном обиходе. Конечно, это чисто внешний рисунок героя, отве­чающий гротескно-прискорбным (опять же с поверхностной точки зрения!) коллизиям, беспрерывно возникавшим с ним. Сам Дон Кихот, с честью выдержавший экзамен встречи со львом, по требованию бесстрашного рыцаря, выпущенного из клетки, назвал себя "Рыцарем Львов". А еще правильнее было бы величать его "Рыцарем рыцарей", потому что навряд ли кто-либо из доблестных предшественников Дон Кихота - в условиях полного непонимания и абсолютного неприятия -проявил бы такое неколебимое постоянство в беззаветной пре­данности рыцарским идеалам.

Неизбежен вопрос: чем же объяснимо заключительное "раскаяние" Дон Кихота, отказ от провозглашенной им "Науки странствующих рыцарей"?

Правомерно ли в конце романа Сервантеса признание Дон Кихотом банально-убогой догмы земного одномирия в противовес истинной Доктрине Многомирной Взаимосвязи и Взаимодействия?

Неужели злополучное "поражение" (на земном плане) могло кардинально изменить мировоззрение того, кто, не­смотря ни на какие препоны, с неистощимой энергией и неис­требимым упорством выполнял свою программу, никогда ни на йоту не отступая от избранной им линии поведения?

Возможно ли отречение от себя прямодушного и обяза­тельного Дон Кихота, если перед третьим (последним) путе­шествием за подвигами он с непреклонной решимостью за­явил: "Странствующим рыцарем я и умру"?!

Нельзя не верить в искренность Дон Кихота - знаменос­ца Рыцарства, ибо слова его подтверждены делом - крестным ходом мученически-героических странствий: "Чародеи вольны обрекать меня на неудач», но сломить мое упорство и мужество они не властны".

Однако нашелся "чародей", перед которым Рыцарь Львов оказался бессильным. Этим "чародеем" был великий создатель уникального Мечтателя из Ламанчи - Мигель де. Сервантес.

Первоначально задуманный Сервантесом как персонаж карикатурный, олицетворение ходульно-напыщенного фигу­ранта рыцарского романа, беспощадно осмеянного автором³, Дон Кихот от одного диковинного приключения к другому, от одного философского высказывания к последующему посте­пенно обретал черты достоверного живого лица, подлинно ге­роической натуры с безупречными нравственными правилами и эзотерически-глубоким мышлением. И тут, параллельно с не­бывалым подвигом Дон Кихота - бескомпромиссной борьбой с очевидностью, подспудно начинается утаенная между строк романа борьба Дон Кихота с его создателем, поединок художе­ственного образа с гениальным, но деспотичным, пытающимся подчинить этот образ своему предварительному намерению, творцом.

Замечательные литературные образы оживают, вы­растают и, как дети, иногда перерастают своих родителей.

Дон Кихот перерос Сервантеса.

___________________

Сервантес подменил Дон Кихота подобием раска­явшегося Галилея, а Дон Кихот был непреклонным Джордано Бруно!

Между тем великий писатель владел чувством меры.

На протяжении всего обширного двухтомного романа, сочиненного ради развенчания рыцарства, автор Дон Кихота, с одной стороны, когда добродушно, когда язвительно под­трунивал и подсмеивался над ним, а с другой - с благосклон­ной терпимостью и плюралистической уважительностью пре­доставлял возможность своему герою в репликах и речах за­щищать проникновенно-эзотерическое мировоззрение рыцаря-мудреца.

Но в финале романа "золотая пропорция" отношения Писателя к Персонажу явно не соблюдена Сервантесом. Та жалкая исповедь, которую он вкладывает в уста умирающего страдальца, не может принадлежать Дон Кихоту. Она задума­на автором в угоду парадигме бесчудесья и противу логике, психологии и всему менталитету Персонажа искусственно на­вязана ему...

Истинное завещание Дон Кихота содержится не в за­ключительной 74-й главе второго тома, а в 20-й главе первого тома, где Рыцарь рыцарей обращается к верному оруженосцу со следующими знаменательными словами:

Это не высокопарное краснобайство, не бравада гордеца и не зазнайство самости. Это сбывшееся пророчество.

Прекрасная Дама - прежде всего Дама Мечты, а затем уже Избранница Воображения влюбленного.

Древние греки почитали Афродиту - богиню Любви и Красоты, но различали две ее ипостаси: Афродиту-Пандемос (всенародную) и Афродиту-Уранию (Небесную).

Из Любви Небесной (в отличие от любви земной) в XII веке в Провансе (Франция) возник культ Прекрасной Дамы.

Прекрасная Дама была не обязательно красавицей, не обязательно знатной, не обязательно знакомой или виденной тем, кто ее избрал. Трубадур Джауфре Рюдель воспел "любовь далекую", воспел принцессу Триполитанскую, о которой слы­шал, но никогда не лицезрел воочию.

Дон Кихот в беспримерной борьбе с очевидностью пре­взошел не только подвига рыцарей, но и рекорды трубадуров. Дама его сердца не имела ни единой точки соприкосновения с так называемой реальностью. Однако ни в какой корреляции с реальностью он принципиально не нуждался: "Мне достаточ­но воображать и верить, что добрая Альдонса Лоренсо прекрас­на и чиста<..> она представляется так, как я того хочу и в рас­суждении красоты, и в рассуждении знатности, и с нею не срав­нится Елена, и до нее не поднимется Лукреция и никакая другая из славных женщин протекших столетии... А люди пусть гово­рят что угодно, ибо если невежды станут меня порицать, то строгие судьи меня обелят".

Дон Кихота нисколько не смущало: конкретен или аб­страктен предмет его Любви, заключающейся в служении Пре­красной Даме и верности Ей: "Одному Богу известно, су­ществует Дульцинея на свете или же не существует; вымышле­на она или же не вымышлена, - в исследовании подобного рода нельзя заходить слишком далеко".

Тонкий Мир - это мир реально существующих мыслеобразов, которые для плотного (земного) мира ирреальны. Для сознания, объемлющего Многомирье, явь творчества мысли столь же несомненна, как явь творчества Природы. Все так называемые "воздушные замки" - в какой угодно форме -"овеществлены" на ментальном плане.

Дон Кихот только потому постоянно "попадал впро­сак", что жил сразу в нескольких мирах, раздражая и возмущая ничего не понимающих обитателей одномирья. Слепой от рождения, естественно, не воспринимает мира зрячего; непо­священный не приемлет Многомирья посвященного, слишком сложного, странного - и потому страшного для слабой, вялой и ленивой мысли.

Закономерно в глазах обывателей Дои Кихот представ­лялся загадкой. Решали они ее очень просто: "безумец".

Предосудительно нарочитое усложнение проблемы. Но упрощению, вопреки непростой истине, - нет прощения!

Загадку Дон Кихота разгадывали не одни глупцы.

Крупнейшие писатели мира с душой, объемлющей и зем­ное, и Надземное, - Байрон, Гюго, Гейне, Тургенев, Достоев­ский, Мережковский - каждый по-своему во многом разгадали тайну бессмертного рыцаря.

Во многом, но не до конца, ибо величие Дела Дон Кихо­та (по сути понятое и приветственно поднятое ими) во всех ас­пектах непостижимо без прожектора эзотеризма, свет которого с особенной яркостью вспыхнул в наше время.

Зато его отличали другие редкие достоинства.

В мировой литературе нет героя по сочетанию лучших качеств - доброты, сердечности, благородства, отваги, велико­душия, мудрости, верности Даме, чистоты помыслов, огненности устремления, светлости Цели - сопоставимого с ним. Может быть, за одним исключением - князя Мышкина из "Идиота" Достоевского. Мышкин - безоружный Дон Кихот, Рыцарь без рыцарской атрибутики...

Эволюция "человека не от мира сего", Воина Света как бы завершена: Предшественник воевал в негодных для земных успехов доспехах; Последователь (другая индивидуальность в другом времени) - совсем без них.

Результат священный: проигрыш в жизни (преходяще-иллюзорной) - выигрыш в Жизни (вечно-истинной)!

Достоевский в романе "Идиот" объединил тему "Рыцаря Печального Образа" Сервантеса с темой "Бедного рыцаря" Пушкина. По существу - это одна тема - Вершинного вопло­щенного Духа, проявленная в Вершинном воплощенном Ха­рактере на фоне превратных псевдореалий физического мира.

Аглая у Достоевского традиционно заблуждается в "комичности" Дон Кихота, но глубоко права в отождествле­нии последнего с "Бедным рыцарем", который, по ее словам: "Тот же Дон Кихот, но только серьезный, а не комический. Я сначала не понимала и смеялась, а теперь люблю "рыцаря бед­ного", а главное - уважаю его подвиги"⁴.

Бедный рыцарь, будучи христианином по рождению, не исполнял обрядов, предписанных церковью, но всю жизнь по­святил служению Богоматери и посмертно удостоился (по Ее благоволению) райского блаженства. Стихотворение Пушкина за классически-романтическим убранством таит гермети­ческую истину: можно не принадлежать ни к какой религии и почитать Матерь Мира как Прекрасную Даму Небес, Символ Изначальной Творческой Гармонии, Эмблему Красоты и Любви, преображающей Хаос в Космос.

Языческая Венера и христианская Мадонна - ипостаси Матери Мира.

Так замыкается круг Наивысшего для людского пред­ставления священного понятия:

Афродита-Урания, Прекрасная Дама, Святая Дева, Ма­терь Мира.
Дон Кихот Победитель
Пожалуй, ни один литературный персонаж, знакомый всем от мала до велика, с имиджем Лидера, Фаворита, Ориги­нала или Монстра (Робин Гуд, Дон Жуан, Ромео, Гамлет, Фауст, Воланд и др.) не воспроизведен в изобразительном ис­кусстве в таком количестве, как герой Сервантеса.

____________

Молчаливый как святой,

С виду сумрачный и бледный

Духом смелый и простой.

Непостижное уму,

И глубоко впечатленье

В сердце врезалось ему.