Книга символическая, чем и отличается от "Дневника Мага", где нет ни слова вымысла

-- Любовь -- это когда над твоими песками летит сокол. Для

него ты как зеленый луг. Он никогда не вернется без добычи. Он

знает твои скалы, твои барханы, твои горы. А ты щедра к нему.

-- Клюв сокола терзает меня, -- отвечала пустыня. --

Годами я взращиваю то, что послужит ему добычей, пою своей

скудной водой, показываю, где можно утолить голод. А потом с

небес спускается сокол -- и как раз в те минуты, когда я

собираюсь порадоваться тому, что в моих песках не пресекается

жизнь. И уносит созданное мною.

-- Но ты для него и создавала это. Для того, чтобы кормить

сокола. А сокол кормит человека. А человек когда-нибудь

накормит твои пески, и там снова возникнет жизнь и появится

добыча для сокола. Так устроен мир.

-- Это и есть любовь?

-- Это и есть любовь. Это то, что превращает добычу в

сокола, сокола -- в человека, а человека -- в пустыню. Это то,

что превращает свинец в золото, а золото вновь прячет под

землей.

-- Пойми тогда одно: где-то среди твоих песков меня ждет

женщина. И потому я должен обернуться ветром.

Пустыня некоторое время молчала.

-- Я дам тебе пески, чтобы ветер мог взвихрить их. Но

этого мало. В одиночку я ничего не могу. Попроси помощи у

ветра.
Поднялся слабый ветерок. Военачальники издали следили за

тем, как юноша говорит с кем-то на неведомом им языке.

Алхимик улыбался.
Ветер приблизился к Сантьяго, коснулся его лица. Он слышал

его разговор с пустыней, потому что ветры вообще знают все. Они

носятся по всему миру, и нет у них ни места, где родились они,

ни места, где умрут.

-- Помоги мне, -- сказал ему юноша. -- Однажды я расслышал

в тебе голос моей любимой.

-- Кто научил тебя говорить на языках пустыни и ветра?

-- Сердце, -- ответил Сантьяго.

Много имен было у ветра. Здесь его называли "сирокко", и

арабы думали, что прилетает он из тех краев, где много воды и

живут чернокожие люди. На родине Сантьяго его называли

"левантинцем", потому что думали, будто он приносит песок

пустынь и воинственные крики мавров. Быть может, в дальних

странах, где нет пастбищ для овец, люди считают, что рождается

этот ветер в Андалусии. Но ветер нигде не рождается и нигде не

умирает, а потому он могущественней пустыни. Сделать так, чтобы

там что-то росло, люди способны; могут они даже разводить там

овец, но подчинить себе ветер им не под силу.

-- Ты не можешь стать ветром, -- сказал ветер. -- У нас с

тобой разная суть.

-- Неправда, -- отвечал Сантьяго. -- Покуда я вместе с

тобой бродил по свету, мне открылись тайны алхимии. Во мне

теперь заключены и ветры, и пустыни, и океаны, и звезды, и все,

что сотворила Вселенная. Нас с тобой сделала одна и та же рука,

и душа у нас одна. Я хочу быть таким, как ты, хочу уметь

проникать в любую щель, пролетать над морями, сдувать горы

песка, закрывающие мои сокровища, доносить голос моей

возлюбленной.

-- Я как-то подслушал твой разговор с Алхимиком, -- сказал

ветер. -- Он говорил, что у каждого Своя Стезя. Человеку не

дано превратиться в ветер.

-- Научи, как стать тобой хоть на несколько мгновений. Вот

тогда и обсудим безграничные возможности человека и ветра.

Ветер был любопытен -- такого он еще не знал. Ему хотелось

бы потолковать об этом поподробнее, но он и в самом деле

понятия не имел, как превратить человека в ветер. А ведь он мог

многое! Умел создавать пустыни, пускать на дно корабли, валить

вековые деревья и целые леса, пролетать над городами, где

гремела музыка и раздавались непонятные звуки. Он-то считал,

что все на свете превзошел, и вот находится малый, который

заявляет, что он, ветер, способен еще и не на такое.

-- Это называется "любовь", -- сказал Сантьяго, видя, что

ветер уже готов исполнить его просьбу. -- Когда любишь, то

способен стать кем угодно. Когда любишь, совершенно не нужно

понимать, что происходит, ибо все происходит внутри нас, так

что человек вполне способен обернуться ветром. Конечно, если

ветер ему окажет содействие.

Ветер был горд, а потому слова Сантьяго раздосадовали его.

Он стал дуть сильней, вздымая пески пустыни. Но в конце концов

пришлось признать, что хоть он и прошел весь свет, однако

превращать человека в ветер не умеет. Да и любви не знает.

-- Мне не раз приходилось видеть, как люди говорят о любви

и при этом глядят на небо, -- сказал ветер, взбешенный тем, что

пришлось признать свое бессилие. -- Может, и тебе стоит

обратиться к небесам, а?

-- Это мысль, -- согласился Сантьяго. -- Только ты мне

помоги: подними-ка пыль, чтобы я мог взглянуть на солнце и не

ослепнуть.

Ветер задул еще сильней, все небо заволокло песчаной

пылью, и солнце превратилось в золотистый диск.

различали. Люди пустыни уже знали повадки этого ветра и

называли его "самум". Он был для них страшнее, чем шторм на

море, -- впрочем, они отродясь в море не бывали. Заржали

лошади, заскрипел песок на оружии.

Один из военачальников повернулся к вождю:

-- Не довольно ли?

Они уже не видели Сантьяго. Лица были закрыты белыми

платками до самых глаз, и в глазах этих застыл испуг.

-- Пора прекратить это, -- сказал другой военачальник.

-- Пусть Аллах явит все свое могущество, -- ответил вождь.

-- Я хочу увидеть, как человек обернется ветром.

Однако имена тех, кто выказал страх, он запомнил. И решил,

когда ветер уляжется, снять обоих с должности, ибо людям

пустыни страх неведом.
-- Ветер сказал мне, что ты знаешь любовь, -- обратился

Сантьяго к солнцу. -- А если так, то должно знать и Душу Мира

-- она ведь сотворена из любви.

-- Отсюда мне видна Душа Мира, -- отвечало солнце. -- Она

обращается к моей душе, и мы вместе заставляем травы расти, а

овец переходить с места на место в поисках тени. Отсюда -- а

это очень далеко от вашего мира -- я научилось любить. Я знаю,

что если хоть немного приближусь к Земле, все живое на ней

погибнет, и Душа Мира перестанет существовать. И мы издали

глядим друг на друга и издали любим друг друга. Я даю Земле

жизнь и тепло, а она мне -- смысл моего существования.

-- Ты знаешь любовь, -- повторил Сантьяго.

-- И знаю Душу Мира, потому что в этом нескончаемом

странствии во Вселенной мы с ней много разговариваем. Она

рассказала мне, в чем главная ее трудность: до сих пор лишь

камни и растения понимают, что все на свете едино. И потому не

отличалась от золота. У каждого свое точное предназначение в

этом едином мире, и все слилось бы в единую симфонию Мира, если

бы Рука, которая написала все это, остановилась в пятый день

Творения. Однако был и шестой.

-- Ты мудро, -- ответил юноша, -- ибо все видишь издали.

Но ты не знаешь, что такое любовь. Не было бы шестого дня

Творенья -- не появился бы человек. И медь так и оставалась бы

медью, а свинец -- свинцом. Да, у каждого Своя Стезя, но

когда-нибудь она будет пройдена. А потому надо превратиться во

что-то иное, начать новую Стезю. И так до тех пор, пока Душа

Мира в самом деле не станет чем-то единым.

Солнце призадумалось и стало сиять ярче. Ветер, получавший

удовольствие от этого разговора, тоже задул сильней, спасая

Сантьяго от ослепительных лучей.

-- Для того и существует алхимия, -- продолжал Сантьяго.

-- Для того чтобы каждый искал и находил свое сокровище и хотел

после этого быть лучше, чем прежде. Свинец будет исполнять свое

назначение до тех пор, пока он нужен миру, а потом он должен

будет превратиться в золото. Так говорят алхимики. И они

доказывают, что, когда мы стараемся стать лучше, чем были, все
вокруг нас тоже становится лучше.

-- А с чего ты взял, будто я не знаю, что такое любовь? --

спросило солнце.

-- Да ведь когда любишь, нельзя ни стоять на месте, как

пустыня, ни мчаться по всему свету, как ветер, ни смотреть на

все издали, как ты. Любовь -- это сила, которая преображает и

улучшает Душу Мира. Когда я проник в нее впервые, она мне

показалась совершенной. Но потом я увидел, что она -- отражение

всех нас, что и в ней кипят свои страсти, идут свои войны. Это

мы питаем ее, и земля, на которой мы живем, станет лучше или

хуже в зависимости от того, лучше или хуже станем мы. Вот тут и

вмешивается сила любви, ибо, когда любишь, стремишься стать

лучше.

-- Ну, а от меня чего ты хочешь?

-- Природа знает, что мудрее меня ничего нет на свете, --

ответило солнце, -- но и я не знаю, как тебе обернуться ветром.

-- К кому же тогда мне обратиться?

Солнце на миг задумалось: ветер, прислушивавшийся к

разговору, тотчас разнесет по всему свету, что мудрость светила

не безгранична. А кроме того, неразумно было бы бежать от этого

юноши, говорившего на Всеобщем Языке.

-- Спроси об этом Руку, Написавшую Все, -- сказало оно.
Ветер ликующе вскрикнул и задул с небывалой силой.

Несколько шатров было сорвано, привязанные лошади оборвали

поводья, люди на скале вцепились друг в друга, чтобы не

слететь.
Сантьяго повернулся к Руке, Написавшей Все, и сейчас же

ощутил, как Вселенная погрузилась в безмолвие. Он не осмелился

нарушить его.

Потом сила Любви хлынула из его сердца, и он начал

молиться. Он ни о чем не просил в своей молитве и вообще не

произносил ни слова, не благодарил за то, что овцы нашли

пастбище, не просил ни посылать в лавку побольше покупателей

хрусталя, ни чтобы женщина, которую он повстречал в пустыне,

дождалась его. В наступившей тишине он понял, что пустыня,

ветер и солнце тоже отыскивают знаки, выведенные этой Рукой,

тоже стараются пройти Своей Стезей и постичь написанное на

одной из граней изумруда. Он понял, что знаки эти рассеяны по

всей Земле и в космосе и внешне в них нет никакого значения и

причины. Ни пустыни, ни ветры, ни солнца, ни люди не знают,

почему они были созданы. Только у Руки, Создавшей Все, были для

этого причины, и только она способна творить чудеса: превращать

океаны в пустыни, а человека -- в ветер. Ибо она одна понимала,

что некий замысел влечет Вселенную туда, где шесть дней

Творения превращаются в Великое Творение.

И юноша погрузился в Душу Мира, и увидел, что она -- лишь

часть Души Бога, а Душа Бога -- его собственная душа. И он

может творить чудеса.
Самум дул в тот день как никогда. И из поколения в

поколение будет передаваться легенда о юноше, который

превратился в ветер и едва не уничтожил весь лагерь, бросив

вызов самому могущественному военачальнику пустыни.

Когда же ветер стих, все поглядели туда, где стоял юноша,

но его там уже не было. Он находился на другом конце лагеря,

рядом с часовым, полузасыпанным песком.

Колдовская сила напугала всех. Лишь двое улыбались:

Алхимик, гордившийся своим учеником, и вождь племени -- он

понимал, что ученик этот осознал могущество Всевышнего.

На следующий день он отпустил Сантьяго и Алхимика на все

четыре стороны и дал им в провожатые одного из своих воинов.

отправил воина обратно и слез с коня.

-- Дальше поедешь один, -- сказал он Сантьяго. -- До

пирамид три часа пути.

-- Спасибо тебе, -- отвечал юноша. -- Ты научил меня

Всеобщему Языку.

-- Я просто напомнил тебе то, что ты знал и без меня.

Алхимик постучал в ворота монастыря. К нему вышел монах в

черном, они о чем-то коротко переговорили по-коптски, и Алхимик

пригласил Сантьяго войти.

-- Я сказал, что ты мне поможешь.

На монастырской кухне Алхимик развел огонь в очаге, монах

принес ему кусок свинца, и Алхимик, опустив его в железный

сосуд, поставил на плиту. Когда свинец расплавился, он достал

из кармана стеклянное желтое яйцо, отколупнул от него

крохотный, не больше булавочной головки, осколок, обмазал его

воском и бросил в расплавленный свинец.

Жидкость стала красной как кровь. Алхимик снял котел с

огня и дал ей остыть, беседуя тем временем с монахом о войне в

пустыне.

Монах досадовал: из-за войны караваны уже давно стояли в

Гизехе. "Но на все воля Божья", -- добавил он смиренно.

-- Верно, -- сказал Алхимик.

Когда котел наконец остыл, Сантьяго и монах в восторге

переглянулись: свинец, принявший круглую форму сосуда, в

котором лежал, превратился в золото.

-- Неужели и я когда-нибудь научусь этому? -- спросил

юноша.

-- Это была моя Стезя, -- моя, а не твоя. Я просто хотел

Они снова вернулись к воротам обители, и там Алхимик

разделил золотой диск на четыре части.

-- Это тебе, -- сказал он, протягивая одну монаху. -- За

то, что всегда радушно встречал паломников.

-- За свое радушие я получаю слишком много, -- возразил

монах.

-- Никогда так больше не говори. Жизнь может невзначай

повернулся к Сантьяго. -- А это тебе, взамен тех денег, что

достались вождю.

Юноша тоже хотел сказать, что это золото стоит гораздо

больше, но смолчал.

-- Это мне, -- продолжал Алхимик. -- Я должен вернуться

домой, а в пустыне идет война.

Четвертый кусок он снова протянул монаху:

-- Это -- тоже для Сантьяго. Может, понадобится.
-- Но ведь я иду за сокровищами! -- воскликнул тот. -- И я

уже совсем близко!

-- И я уверен, что ты их найдешь, -- сказал Алхимик.

-- Но тогда зачем мне золото?

-- Потому что ты уже дважды лишался всего, что имел. В

первый раз тебя обманул мошенник, во второй обобрал вождь. Я

старый суеверный араб и верю в правоту нашей пословицы, а она

гласит: "Что случилось однажды, может никогда больше не

случиться. Но то, что случилось два раза, непременно случится и

в третий".

Они сели на коней.

-- Хочу рассказать тебе историю о снах, -- молвил Алхимик.

-- Подъезжай поближе.

Юноша повиновался.

-- Так вот, жил да был в Древнем Риме, во времена

императора Тиберия, один добрый человек, и было у него два

сына. Один стал воином и отправился служить на самую дальнюю

окраину империи. Второй писал стихи, приводившие в восхищение

весь Рим.

Однажды старику приснился сон, будто к нему явился

небесный вестник и предрек ему, что слова, написанные одним из

его сыновей, будут известны во всем мире, и люди спустя много

сотен лет будут повторять их. Старик заплакал от счастья:

судьба была к нему щедра и милостива, ибо даровала высшую

радость, какую только может испытать отец.

Вскоре он погиб -- пытался спасти ребенка из-под тяжелой

повозки, но сам попал под колеса. Поскольку жизнь он вел

праведную, то прямо отправился на небеса, где повстречал

вестника, явившегося к нему во сне.

-- Ты был добрым и хорошим человеком, -- сказал он ему. --

Жизнь твоя была исполнена любви, а смерть -- достоинства. Я

могу выполнить любую твою просьбу.

-- И жизнь была ко мне добра, -- отвечал старик. -- Когда

ты явился мне во сне, я почувствовал, что все мои усилия были

не напрасны. Ибо стихи моего сына будут переходить из поколения

в поколение. Для себя мне просить нечего, но всякий отец

гордился бы славой того, кого он пестовал, учил и наставлял. А

потому мне бы хотелось услышать в далеком будущем слова моего

сына.

Вестник прикоснулся к его плечу, и оба они в мгновение ока

людей, говоривших на неведомом языке.

Старик опять прослезился от радости.

-- Я знал, что стихи моего сына переживут века, -- сквозь

слезы сказал он. -- Ответь мне, какие его строки повторяют все

эти люди.

Вестник ласково усадил старика на скамейку и сам сел с ним

рядом.

их и наслаждались ими. Но кончилось царствование Тиберия, и их

забыли. Люди повторяют слова другого твоего сына -- того, что

стал воином.

Старик воззрился на вестника с недоумением.

-- Он служил в одной из далеких провинций, -- продолжал

тот. -- И стал сотником. Он тоже был справедлив и добр. Как-то

раз заболел один из его рабов -- он был при смерти. Твой сын,

услышав, что появился некий целитель, пустился на поиски этого

человека. А по пути узнал, что этот человек -- Сын Божий. Он

встретил людей, исцеленных им, услышал его учение и, хоть и был

римским сотником, перешел в его веру. И вот однажды утром

предстал перед ним. И рассказал, что слуга его болен. И Учитель

-- как называли этого человека -- собрался идти за ним. Но

сотник был человеком веры, и, заглянув в глаза Учителю, он

понял, что стоит перед Сыном Божьим. Вот тогда твой сын и

произнес слова, которые не позабудутся во веки веков. Он сказал

так: "Господи! Я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой, но

скажи только слово, и выздоровеет слуга мой".
Алхимик тронул лошадь.

-- Каждый человек на земле, чем бы он ни занимался, играет

главную роль в истории мира. И обычно даже не знает об этом.

Сантьяго улыбнулся. Он никогда не думал, что жизнь может

быть так важна для пастуха.

-- Прощай, -- сказал Алхимик.

-- Прощай, -- ответил юноша.
Два с половиной часа Сантьяго ехал по пустыне, внимательно

прислушиваясь к тому, что говорило сердце. Именно оно должно

было указать ему, где спрятаны сокровища. "Где сокровища, там

будет и твое сердце", -- сказал ему Алхимик.

Но сердце говорило о другом. С гордостью оно рассказывало

историю пастуха, бросившего своих овец, чтобы сделать явью

дважды приснившийся сон. Напоминало о Своей Стезе и о многих,

одолевших ее, -- о тех, кто отправлялся на поиски новых земель

или красавиц и противостоял рассудку и предрассудкам своих

современников. Оно говорило о великих открытиях, о великих

переменах, о книгах.

И только когда Сантьяго начал подниматься по склону

бархана, сердце прошептало ему: "Будь внимателен. Там, где ты

заплачешь, буду я, а значит, и твои сокровища".

Юноша взбирался медленно. На усыпанном звездами небе снова

появилась полная луна -- целый месяц шел он по пустыне. Луна

освещала бархан, и тени играли так причудливо, что пустыня

казалась волнующимся морем, и Сантьяго вспоминал тот день,

когда, простившись с Алхимиком, бросил поводья и дал своему

коню волю. Луна освещала безмолвие пустыни и оставшийся позади

путь, свершаемый теми, кто ищет сокровища.

Когда через несколько минут он поднялся на вершину, сердце

его вдруг отчаянно заколотилось. Перед ним, освещенные луной и

белизной песков, величественно высились пирамиды.

Сантьяго упал на колени и заплакал. Он возблагодарил Бога

за то, что тот дал ему поверить в Свою Стезю, свел его с

Мелхиседеком, с Продавцом Хрусталя, с англичанином, с Алхимиком

и -- главное -- что дал ему повстречать женщину пустыни,

женщину, которая заставила его поверить в то, что любовь

никогда не отлучит человека от его Стези.

С высоты тысячелетий смотрели на юношу пирамиды. Теперь

он, если пожелает, может вернуться в оазис, жениться на Фатиме

и пасти овец. Жил же в пустыне Алхимик, который знал Всеобщий

Язык и умел превращать свинец в золото. Сантьяго некому

показывать свое искусство, некого дивить плодами своей

мудрости: следуя Своей Стезей, он выучился всему, что было ему

нужно, и испытал все, о чем мечтал.

Но он искал свои сокровища, а ведь считать дело сделанным

можно, лишь когда достигнута цель. Юноша стоял на вершине и

плакал, а когда посмотрел вниз, увидел: там, куда падали его

слезы, ползет жук-скарабей. За время странствий по пустыне

Сантьяго узнал, что в Египте это символ Бога.

Еще один знак был подан ему, и юноша принялся копать, но

сначала вспомнил Торговца Хрусталем и понял, что тот был

неправ: никому не удастся построить пирамиду у себя во дворе,

даже если весь свой век будешь громоздить камень на камень.

нашел. С вершин пирамид безмолвно смотрели на него тысячелетия.

Однако он не сдавался -- копал и копал, борясь с ветром,

который то и дело снова заносил песком яму. Сантьяго выбился из

сил, изранил руки, но продолжал верить своему сердцу, которое

велело искать там, куда упадут его слезы.

И вдруг в ту минуту, когда он вытаскивал из ямы камни,

послышались шаги. Сантьяго обернулся и увидел людей -- их было

несколько, и они стояли спиной к свету, так что он не мог

различить их лиц.

-- Что ты здесь делаешь? -- спросил один.

Юноша ничего не ответил. Страх охватил его, ибо теперь ему

было что терять.

-- Мы сбежали с войны, -- сказал другой. -- Нам нужны

деньги. Что ты спрятал здесь?

-- Ничего я не спрятал, -- отвечал Сантьяго.

Но один из дезертиров вытащил его из ямы, второй обшарил

его карманы и нашел слиток золота.

-- Золото! -- вскричал он.

Теперь луна осветила его лицо, и в глазах грабителя

Сантьяго увидел свою смерть.

-- Там должно быть еще! -- сказал второй.

Но сокровищ не было, и тогда грабители принялись бить его. И

били до тех пор, пока на небе не появился первый свет зари.

Одежда его превратилась в лохмотья, и он почувствовал, что

смерть уже близка.

Ему вспомнились слова Алхимика: "Зачем тебе деньги, если

придется умереть? Деньги и на мгновение не могут отсрочить

смерть".

С трудом шевеля разбитыми и окровавленными губами, он

рассказал грабителям, что во сне дважды видел сокровища,

спрятанные у подножья египетских пирамид.

Тот, кто казался главарем, долго молчал, а потом обратился

к одному из подручных:

-- Отпусти его. Ничего у него больше нет, а этот слиток он

где-нибудь украл.

Сантьяго упал. Главарь хотел заглянуть ему в глаза, но

взгляд юноши был устремлен на пирамиды.

-- Пойдемте отсюда, -- сказал главарь остальным, а потом

обернулся к Сантьяго: -- Я оставлю тебя жить, чтобы ты понял,

что нельзя быть таким глупцом. На том самом месте, где ты

сейчас стоишь, я сам два года назад несколько раз видел один и

тот же сон. И снилось мне, будто я должен отправиться в

Испанию, отыскать там разрушенную церковь, где останавливаются

на ночлег пастухи со своими овцами и где на месте ризницы вырос

сикомор. Под корнями его спрятаны сокровища. Я, однако, не

такой дурак, чтобы из-за того лишь, что мне приснился сон, идти

через пустыню.

С этими словами разбойники ушли.

Сантьяго с трудом поднялся, в последний раз взглянул на

пирамиды. Они улыбнулись ему, и он улыбнулся в ответ, чувствуя,

что сердце его полно счастьем.

Он обрел свои сокровища.
ЭПИЛОГ
Юношу звали Сантьяго. Было уже почти совсем темно, когда

он добрался до полуразвалившейся церкви. В ризнице по-прежнему

рос сикомор, а через дырявый купол, как и раньше, видны были

звезды. Он вспомнил, что однажды заночевал здесь со своей

отарой, и, если не считать сна, ночь прошла спокойно.

Сейчас он снова был здесь. Но на этот раз он не пригнал

сюда овец. В руках у него была лопата.

Он долго глядел на небо, потом вытащил из котомки бутылку

вина, сделал глоток. Ему вспомнилось, как однажды ночью в

пустыне он тоже смотрел на звезды и пил вино с Алхимиком.

Подумал о том, сколько дорог уже осталось позади, и о том,

каким причудливым способом указал ему Бог на сокровища. Если бы

он не поверил снам, не встретил старую цыганку, Мелхиседека,

грабителей...

"Список получается слишком длинный. Но путь был отмечен

вехами, и сбиться с него я не мог", -- подумал он.

Незаметно для себя он уснул. А когда проснулся, солнце

было уже высоко. Сантьяго стал копать под корнями сикомора.

"Старый колдун, -- подумал он об Алхимике, -- ты все знал

наперед. Ты даже оставил второй слиток золота, чтобы я мог

добраться до этой церкви. Монах рассмеялся, когда увидел меня,

оборванного и избитого. Разве ты не мог меня избавить от

этого?"

"Нет, -- расслышал он в шелесте ветра. -- Если бы я

красивые, разве не так?"

Это был голос Алхимика. Юноша улыбнулся и продолжал

копать. Через полчаса лопата наткнулась на что-то твердое, а

еще час спустя перед Сантьяго стоял ларец, полный старинных

золотых монет. Там же лежали драгоценные камни, золотые маски,

украшенные белыми и красными перьями, каменные идолы,

инкрустированные бриллиантами, -- трофеи завоеваний, о которых

давным-давно забыла страна, добыча, о которой ее владелец не

стал рассказывать своим детям.

Сантьяго вытащил из сумки Урим и Тумим. Они лишь однажды,

в то утро на рынке, пригодились ему: жизнь и без них давала ему

верные знаки.

Он положил их в ларец -- это тоже часть его сокровищ:

камни будут напоминать ему о старом царе, которого он никогда

больше не встретит.

"Жизнь и в самом деле щедра к тем, кто следует Своей

Стезей, -- подумал он и вспомнил, что надо пойти в Тарифу и

отдать десятую часть старой цыганке. -- Как мудры цыгане!

Должно быть, оттого, что много странствуют по свету".

Он снова ощутил дуновение ветра. Это был "левантинец",

прилетевший из Африки, но на этот раз он не принес с собой

запах пустыни, не предупреждал о нашествии мавров. Теперь

Сантьяго различил в нем такой знакомый аромат, звук и вкус

медленно приближавшегося и наконец осевшего у него на губах

поцелуя.