Книга третья роман slovania ru редакция 2011 года

Золотинка перевела дух – насколько можно было это сделать вниз головой в трухлявых стружках. От неподвижности шумело в ушах и тяжелело в затылке.

– Видохин, я не настаиваю на количестве. В конце концов, меня занимает только одна – Золотинка.

– И такой не знаю.

– А кого ты знаешь?

Недолгая тишина после вопроса завершилась звучным и хлюпким, словно в густое тесто ударом. Видохин сипло всхрапнул. Его начали бить, затыкая стон и хрип, не родившееся слово новым ударом. Это длилось недолго, но страшно.

– А кого ты знаешь? – повторил Рукосил звенящим голосом.

– Золотого отрока, – простонал Видохин.

...И потом чужой, безумно посторонний голос, который Золотинка не тотчас и признала.

– Извините, что происходит?

Голос имел значение – все притихли.

– Впрочем, вижу. Излишний вопрос. Позвольте, конюший Рукосил, выразить вам в частном порядке мое возмущение. Мы, пигалики, (Черних – вот кто это был!) не вмешиваемся в дела людей и не имеем права вмешиваться. Но как порядочный пигалик я не могу терпеть, не желаю и не стану! Я не потерплю, чтобы эта гнусность происходила у меня на глазах!

– И что же вы сделаете? – спросил Рукосил с вызовом.

– Я немедленно удаляюсь!

– Не смею задерживать в таком случае.

Черних, очевидно, смутился.

– Простите, Видохин, я горячо вам сочувствую! Насилие ужасно меня огорчает, поверьте! Но ничего не поделаешь: закон запрещает нам вмешиваться в междоусобицы людей... Когда пигалики пытаются привить людям свое понятие о чести и справедливости, из этого ничего путного не выходит. Вы знаете, вы мудрый человек. Люди сами должны научиться ладить друг с другом, другого пути нет. Простите меня.

– Справедливо, Черних! – насмешливо заметил Рукосил. – Мы и сами разберемся.

– Простите, простите, – повторил Черних. Легкий скрип ступеней поведал Золотинке, что пигалик начал спускаться.

– Да уходите... вам лучше уйти, – измученно пробормотал Видохин. – Я знаю пигаликов, понимаю... вам нельзя... закон... Приходите, Черних, в другой раз... навещайте.

Черних ответил сдавленным горловым звуком. И мгновение спустя без всякого предварения, внезапным всплеском поднялся шум свалки, грязная брань, крик, возня – слуги Рукосила набросились на Черниха. Скрутили тотчас.

– Преступление! – пресекающимся голосом, задыхаясь, прохрипел Черних. – Вам придется отвечать... Каменецкий договор.

– Виноват, обстоятельства сильнее меня. Вам не причинят вреда, Черних, не бойтесь.

Снова всплеск шумной возни. Кажется, пигалику забили рот кляпом, он мычал. Рукосил говорил с подчеркнутым миролюбием, в котором, впрочем, достаточно явно сквозила насмешка.

– Пигалики рабы закона, а мы, люди, рабы обстоятельств. Могу ли я допустить, чтобы вы тут же за порогом принялись распространяться о зверствах Рукосила? Когда я задам несколько вопросов Видохину и получу удовлетворительные ответы, придет и ваш черед, Черних. Получите свободу. Убедительно прошу только (свирепое мычание пигалика) доложить Совету восьми, что у меня не было ни малейшего намерения причинить нравственный или телесный ущерб гражданину Республики. (Презрительное мычание пигалика.) Давление обстоятельств бывает не менее значительно, чем давление закона, вы должны понять. Я свято соблюдаю положения Каменецкого договора. Вы не ранены. Воротничок оторвался? (Негодующее мычание.) Убытки будут возмещены.

– Вряд ли вы этим отделаетесь! – громко сказала Анюта.

Золотинка чуть не вскрикнула в своем узилище. Стоять на голове было ужасно трудно, она испытывала всевозрастающие муки и закусила губу, чтобы не застонать. Появление Анюты пробудило надежду на избавление.

– Че-ерт! – прошипел где-то рядом с корзиной Рукосил. – Сколько их там? Не башня, а проходной двор.

– Развяжите пигалика, – со скрытым возбуждением в голосе велела волшебница. – Это опасное нарушение Каменецкого договора. И не мучайте старика. Стыдно, Рукосил.

– Да, да, оставьте меня в покое, – простонал Видохин.

Рукосил, как видно, остерегался. Он, и вправду, не знал «сколько их там» и как долго «они» будут по одному спускаться. Он медлил, суеверно ожидая, что появится еще кто-нибудь. Подручники бездействовали, пигалик оставался связан и нем.

– Я знал, Анюта, что вы здесь, – сказал Рукосил именно потому, что не знал. – Вы прекрасно понимаете, что только чрезвычайные обстоятельства заставили меня прибегнуть к чрезвычайным мерам, которые вызывают ваше неудовольствие. Вы слышали: речь идет о моей ученице Золотинке. Она похитила искрень. Лучшая ученица, Анюта, надежда учителя. Я верил, она будет не то, что я... возвышенная душа, стремление к совершенству. Она будет чище, добрее, могущественнее меня, счастливее, если хотите. И вот – простая воровка. Схватила яркую игрушку – и деру. Но судя по тому, что мир еще цел и не сожжен дотла, искрень не очень-то ее слушается. И, верно, она не далеко ушла. Я говорю начистоту, с вами бесполезно хитрить, Анюта. Совершенно случайно в несведущие руки попал искрень. Это большое несчастье.

– Не говорите чепухи, Рукосил, случайно искрень не мог попасть ни в чьи руки. И тем более в несведущие. Искрень не иголка, чтобы закатиться в щель.

– Однако закатился.

– Насколько мне известно, пигалики объявили розыск вашей ученицы чуть ли не два месяца назад. Она уже далеко. Очень далеко.

– У меня есть свидетельства, что близко. Если я представлю свидетельства, вы мне поможете?

– Я?

– Оставим пустые препирательства. Искрень в руках неверной девчонки нарушит установившийся порядок и равновесие сил.

– Дура! – прошипел Рукосил в сторону. То есть как раз туда, где корчилась в муках вверх тормашками Золотинка.

Она подумала, не объявиться ли сейчас, торжественно свалившись вместе с корзиной на пол? К этому картинному представлению подталкивала ее тяжесть в голове и надежда на Анюту, с которой Рукосил считался, если судить по тому, как тихо и опасливо шипел он свои ругательства.

– Не стану лицемерить, – громко продолжал он, – у меня достаточно скверная известность. Но, может быть, волшебное сообщество выиграет от того, что искрень попадет в наши руки... Мы с вами объединимся, Анюта. Подумайте. Я не предлагаю дружбу навек. Сотрудничество с ограниченной целью: обезвредить искрень.

– Начнем с того, что вы развяжите пигалика.

Они слишком хорошо знали друг друга. Они тянули, перекидывались пустыми словами, за которыми стояла некая иная, ничем не обозначенная разведка и проба сил. Даже Золотинка вниз головой понимала это. Ничего решительного не происходило. Рукосил не ответил, а Анюта начала спускаться с лестницы. Может быть, с намерением развязать пигалика собственноручно. Рукосил не вмешивался, послужильцев его и вовсе не было слышно. С площади доносился победный рев: кто-то там брал верх – то ли дикари, то ли уроды.

Если она развяжет пигалика, все кончится хорошо, горячо загадала Золотинка.

Стремительно топотнул человек, в тот же миг другой, и Рукосил отчаянно вскрикнул:

– Руки! Рот! Держите!

Золотинкино сердце скакнуло, екнуло… И все было кончено. Рукосил заговорил успокоено, как человек, счастливо избежавший опасности:

– Не давайте ей ничего произнести, ни слова! И руки держите! Каждое слово – заклинание, ваша смерть!

Слышалось напряженное дыхание нескольких человек. Потом стена озарилась трепещущим ржавым светом и Золотинка разобрала произнесенную отчетливым шепотом рядом с корзиной бессмыслицу:

– Топ капо опак пот!

Анюты не стало.

Золотинка почувствовала это всем своим существом. Подручники расслабились. Им нечего было держать – волшебница не упала, не умерла, ее просто не стало в руках. Они заговорили вполголоса, но свободно...

И снова содрогающий сердце, внезапный вскрик, топот, железный лязг, хрип, вой... звучное падение тела. И Рукосил вскричал:

– Болваны!

Поднялся испуганный галдеж:

– Сам же кинулся. Сволочь.

– Мразь, недомерок!

– Лещ скопытился, глянь: зенки выкатил! Все.

– Как развязался?

– Болваны! – повторил Рукосил упавшим голосом. – Это будет стоить войны. Убили пигалика... Он что, мертв?

Кто-то сказал:

– Падаль.

А Рукосил:

– Добейте!

Золотинка не могла зажать уши и потому зажмурилась, когда услышала хруст разрываемой железом плоти.

– Ну, Видохин, ты за все заплатишь!

Где был Видохин все это время?

– Бегом наверх, осмотрите все! Каждую щель! – взвинчено распоряжался Рукосил. – Да шевелитесь, что вы, как клопы в кипятке?! Ананья, ведь это война, пигалики не простят.

– Искрень все спишет, мой государь.

– Искрень! – воскликнул Рукосил в лихорадочном возбуждении. – Да был ли искрень? А? Перестаю понимать! Была ли девчонка?.. Видохин, отрок твой был? Встряхните его! Мамот! – Звучная оплеуха. – Видохин, отрока зовут Золотинка, слышишь?

– Никого нет! – крик сверху.

– Искать! Как это никого?! Искать, собаки!

– Золотинка. Правильно, его зовут Золотинка, – подавленно проговорил Видохин. Старик был еще жив.

– Это что?

– Договор.

– Какой к черту договор?! Я вижу бумагу из конторской книги: здравствуй, Юлий милый! Это договор?

– Золотинка, он уступил им душу задешево. Продался. Золотинка у пигаликов. Мне достался клочок бумаги. А только что я видел его как тебя, Рукосил. Он явился в сиянии эфира, источая нежнейшие благовония Смирты. Я мог коснуться его рукой... Струилось золото волос, разобранных жемчужными нитями. Зеленая листва покрывала прозрачные шелка одежд, чудесная зелень увивала гибкие руки его и стан. Неслышно, легчайшей стопою сошел он с облачка и предстал, нахмурив брови.

– С ума сбредил, – свистящим шепотом заметил Ананья.

– Ну, и что он тебе сообщил, проросший отрок?

– Он прибыл, чтобы изъявить мне порицание. Дух золота, божественный отрок, олицетворение совершенства и красоты...

– Встряхните его, ласково.

Ананья или Мамот ударили старика – суховатый костяной звук, и Видохин отозвался стоном.

– Наверху ни души! – снова объявил голос со второго яруса.

– Болван! – огрызнулся Рукосил.

– Восемнадцать лет назад я продал тебе свое искусство. И был за это наказан: чистое искусство покинуло меня навсегда.

– Растительный отрок передал тебе это сообщение?

– Он спустился в мерцающем облачке...

– Ну, дальше! Не тяни!

– Струилось золото волос...

Глухой удар и вскрик.

– ...Его увели пигалики, – сипло и невнятно, разбитыми губами, простонал Видохин.

– Кто именно?

– Буян.

– Красный жених и лилейная невеста... Горючая кровь золотого духа. Два стакана крови божественного отрока – и я зачал бы любомудрый камень.

– Буян пожалел тебе два стакана крови? Ты просил?

– Я извивался во прахе. Целовал следы его ног.

– Отрока?

– Буяна. Душа золотого отрока в его крови. Пигаликам тоже нужна кровь. Вся, до капли.

– Когда его увели?

– Вечность прошла… вечность… И после вечности… наверное, с час…

– Красный жених и лилейная невеста?

– Горючая вода и кровь золота – вот основа. Сопряжение того и другого. Соитие.

– Ты объяснил это Буяну?

– В той мере, в какой он способен был понять.

– И недомерок пожалел для тебя два стакана чужой крови?

– Красный жених и лилейная невеста должны зачать. После соития.

– Я понял... Поставьте эту рухлядь на ноги.

Послужильцы кинулись поднимать Видохина, с немалой возней, шумом и топотом, поставили его, как требовал Рукосил. Полыхнул беспокойный красно-рудый свет. Рукосил принялся шептать, перемежая колдовскую тарабарщину человеческими словами – внезапно упало что-то тяжелое.

– А! – взвизгнул кто-то из послужильцев. – У! – завыл он и выругался.

Золотинка ожидала, что Видохин исчезнет так же, как исчезла Анюта, но он остался. Разве что голос его внезапно, прыжком сместился. Только Золотинка слышала ворчливое дребезжание там, как оно, оборванное на полуслове, продолжалось здесь. – О! – застонал Видохин. – В омут! Кто огрел?

– Простите, мой государь!

– Собака! – простонал Видохин. – Говорил же, тихонько!

И тут Золотинка поняла, что исчез не Видохин, а Рукосил. Видохин остался и своим дребезжащим, пресекающимся от слабости голосом распоряжался Рукосиловыми послужильцами.

– Ананья, ну как умру? Сердце зашлось... такая боль... Кто так бил?

– Не снимайте шубу, мой государь, – почтительно отозвался Ананья. – Для тепла и для правдоподобия. Ничем нельзя пренебрегать. Недомерки подозрительный народ. Это смелый шаг, мой государь.

– Буду просить два стакана крови золотого отрока. Красный жених и лилейная невеста. Красный жених – это кровь золотого духа... Обнимать колени пигаликов и валяться во прахе, – проговорил, прерываясь стонами, Лжевидохин. – Но так мало времени. Черт! В омут! О!.. Пока недомерки не раскрыли убийства Черниха.

– А зачем им раскрывать?

– То есть?

Ананья подвинулся и перешел на шепот. Тихий голос его зашелестел рядом. То есть у Золотинкиных ног. Где у людей головы.

– Большая ложь надежнее маленькой, мой государь. Если погибнут свои… человек двадцать наших, будет похоже на несчастный случай. Кто разберется? Только чтобы несчастье выходило за пределы всякого вероятия. Что-нибудь непомерное: пожар, землетрясение, мор.

– Удачный набор! Резаная рана от пожара? Или такой мор, что Черних сам на меч бросился?

– Нужны горы трупов, мой государь, чтобы спрятать среди них окровавленного пигалика.

– Ладно, там видно будет. Надо уходить, – Видохин-Рукосил повысил голос: – Засыпьте его мусором, Леща тоже. Затрите кровь. Живее!

– А ключ? Надо запереть.

– Ключ в шубе. У меня в кармане. Уходим, пока не наведались пигалики... Всё. Но что за жизнь, Ананья, я могу сдохнуть в чужой шкуре вместо Видохина... Кто так треснул по голове?

Послужильцы суетились, передвигаясь по башне вприбежку, что-то шумно таскали, волочили, бросали.

– Расходитесь в разные стороны. По одному.

Дверь то и дело скрипела – они выходили. Последним некоторое время еще пыхтел и причитал Лжевидохин. Потом заскрежетал несмазанный замок.

Не без труда Золотинка взобралась на ящик подле бойницы.

Побоище кончилось. Вся площадь была усеяна телами павших, которые валялись там и сям в невероятных положениях с запрокинутыми на голову, перекрученными конечностями. Из рваных ран пучками торчала солома, нарисованные рожи на тряпичных головах застыли в выражении зверского оскала. Толпы зрителей, жавшихся прежде по окраинам площади, бродили теперь среди поверженных кукол. Однако в этом разброде намечалась определенность: люди поглядывали туда, где скрывалась за толстыми стенами Золотинка. Рассеянный гул площади не подавлял шумной грызни и воплей, раздававшихся у подножия башни. Глубже засунувшись в бойницу, Золотинка обнаружила, что Лжевидохин попал нежданно-негаданно в дурацкий переплет. Он остервенело бранился, защищаясь от Зыка.

С палкой в зубах злобный пес наскакивал передними лапами и бодался, старик-оборотень по крайней телесной слабости только и успевал закрываться полами шубы. Среди зевак толкались Ананья и Лжелепель, настоящее имя которого, как Золотинка поняла, было Мамот. Озадаченные лица Рукосиловых послужильцев выдавали всю меру их растерянности.

Низкий душою пес вымещал полученные от хозяина побои на беспомощном старике, в котором, естественно, не признавал хозяина. Не признавали хозяина, но уже по другой причине, совсем неестественно, и Ананья с Мамотом, так что Зык беспрепятственно терзал старика, зверея все больше. Грузный Лжевидохин изнемогал в нелепой борьбе, крупные капли пота летели со стариковского лба, струились по морщинистым щекам, он тяжело дышал, разевая беззубый рот. Наконец, Рукосил решился подать знак, бросил красноречивый взгляд в сторону послужильцев, и Ананья, обнажив кинжал, отделился от кучки потешавшихся зевак с громко выраженным намерением «шугануть ошалевшую псину», потому как «бедный старикашка совсем дошел».

Зык опрокинул тщедушного защитника молниеносным прыжком. Грохнувшись под смех толпы на камни, Ананья выронил кинжал и прикрыл голову. Замешкал безоружный Лжелепель, откровенно оробевший перед свирепостью пса, но тут-то и явился с обнаженным мечом кольчужник, один из доверенных охранников Рукосила, что были с ним башне. Дюжий малый, привеченный, как видно, хозяином за тупую, не рассуждающую силу, с невнятным ревом ринулся в свалку и промазал – меч скользнул по боку верткого пса – вопли, вой, топот. Подхватившись подобрать кинжал, Ананья саданул рычащего зверя в ляжку и тоже мазнул, распоров брызнувший красным шов.

– Вы что?! Куда?! – загалдели теперь в толпе, защищая собаку. – Это Зык, конюший-то не похвалит!

– Кончайте! – злобно выдохнул обессиленный Лжевидохин.

Острие вонзилось в плоть, вздыбленный стоймя Зык дергался, разрывая себе нутро железом, царапал меч, чтобы дотянуться до врага, и хрипел кровавой пеной. И так велика была ярость чертовой псины, что отважный рубака, пропирая сквозь жесткое тело меч, не переставал ужасаться.

Пасть отвалилась, Зык сдавленно засипел, роняя хотенчика вместо с хлынувшей горлом кровью. Выворотившись с меча, пес рухнул невероятно длинным, в человеческий рост телом – хлестко шлепнул о камни. Кровь лилась из развороченных ран, лапы корчились, вздергивалась с открытыми глазами морда – сраженный зверь еще жил злобой. Забрызганный кровью Ананья – он очутился на коленях – с хищным вскриком вонзил кинжал. Распоротое тело уже не вздрогнуло.

– Конюший-то не похвалит, – опять заметил кто-то в толпе. – Беда.

Никто, однако, еще и предположить не мог действительные размеры беды.

Скользкий от крови обрубок, что вывалился из пасти, лихорадочно кружил над землей, повторяя предсмертные корчи Зыка, – толпа в изумлении загудела. Но один только Лжевидохин понимал, как важно перехватить палку, едва оклемавшись, он кинулся ее ловить. В первые мгновения это можно было еще сделать, как можно при удаче поймать на лету муху, но Лжевидохин не был Рукосилом, о чем на свое несчастье забыл. В смелом и крайне неуклюжем броске он споткнулся, обрубок же мстительно долбанул старика в лысину, отчего тот охнул и растянулся тряпичным чучелом.

В этот миг, содрогнувшись, пес испустил дух. Кровавый обрубок палки, взвился выше голов и по крутой дуге саданул в укрытую железной чешуей грудь убийцы. Кольчужник упал – скорее от неожиданности, однако несколько следующих без промедления ударов – в челюсть, по рукам, всюду куда пришлось – довершили дело. Не успевая защищаться, нелепо мотая руками, стражник хрипел, весь окровавленный, а хотенчик бросился на Ананью и жутким ударом в живот выбил из него дух. Выпучив глаза, тонконогий человечек рухнул без вскрика.

Никто не мог избежать молниеносных выпадов окровавленного обрубка, в глазах рябило от его озверелых метаний. Несколько случайных зевак пали жертвой рехнувшегося куска дерева, прежде чем успели сообразить, что с ними произошло. Припадок падучей захватил толпу. Люди дергались, нелепо вскидывали конечности, вопили и корчились, казалось, без всякой причины. Уткнулся в землю, не досмеявшись, жизнерадостный толстяк, до последнего мгновения полагавший, что присутствует при весьма потешном происшествии. Кто-то ползал, зажимая окровавленное лицо, кто-то выл и корчился. Стон стоял, раздирающий душу вопль, люди искали спасения в бегстве и сшибали друг друга.

Истинные размеры постигшей людей напасти Золотинка осознала, когда взяла в соображение, что рехнувшийся, помраченный нечеловеческой злобой хотенчик не знает устали. Припадочная злоба его не могла ни выдохнуться, ни ослабнуть – с этим, со жгучей жаждой мести, Зык, закусив хотенчика, испустил дух и это, безмозглая ненависть, стало участью Золотинкиного создания до скончания дней. Отделившаяся от поверженного железом Зыка ярость, самый сгусток, крайнее выражение злобной собачьей души, повела свое собственное, без осмысленного начала существование. Бешенство палки может прекратиться лишь с самим ее бытием, когда ненависть без остатка размочалится в щепу. Но и щепки, мельчайший дрязг, будут нести в себе разрушение, пока не сотрутся в пыль. Прах ненависти, рассеиваясь по свету, станет язвить глаза и жечь руки, как невидимый и неразложимый яд.

Однако, наблюдая постигшее Рукосила бедствие, Золотинка в своих отчаянных обстоятельствах не могла удержаться и от злорадства. Ближайшим следствием случившегося стало некоторое облегчение для затравленной беглянки, более или менее значительная передышка. Золотинка оставила бойницу, чтобы осмотреться и сообразить собственное положение.

Толстые стены глушили шум и гам площади, он проникал в промозглый полумрак башни, как далекий прибой. Ступив шаг или два от света, Золотинка оказалась в полнейшем уединении. Помедлив, она решилась разобрать накиданный в углу хлам и раскопала сначала стражника, а под ним бездумным лицом вверх Черниха. Противники были безнадежно мертвы, они не нуждались в помощи.

Золотинка укрыла их тем же хламом: пустые ящики, корзины, бочарная клепка.

Более тщательный и подробный осмотр помещения не прибавил ничего нового. Анюта и Видохин исчезли, не оставив следов. Тяжелую, окованную железом дверь башни нельзя было отпереть без ключа ни изнутри, ни снаружи.

Западня.

Не поздно было бы еще оставить крепость и бежать, найди только Золотинка способ выбраться из надежно запертой башни. Но каждый час задержки – и девушка это остро ощущала – будет осложнять и без того незавидное положение, в котором она очутилась. Убийство пигалика, надо полагать, подтолкнет Рукосила к самым отчаянным мерам. Пожар, мор, землетрясение... Кто знает? Пожар, во всяком случае, вещь обыкновенная, доступная самому заурядному злодею. И если возникнет надобность, остановится ли Рукосил перед тем, чтобы спалить собственный замок, когда поставил на кон полмира?

Золотинка еще раз поднялась к бойнице, примериваясь нельзя ли как-нибудь изловчиться и протиснуть в щель. Об этом нечего было и думать. Она заранее это предвидела. Точно такие же бойницы глядели во все стороны и на втором ярусе. А на третьем, в мастерской Видохина, и на четвертом достаточно было простора и света, но высоко. Без хорошей веревки нечего и затеваться. Да и не известно еще, будь веревка под рукой, когда бы представился случай спуститься с башни, не привлекая к себе внимания.

Возвратившись в обитель ученого, Золотинка нашла в посудном поставце среди потребных для опытов склянок остатки съестного. Она поела, не присаживаясь, черствый хлеб и кислое молоко. Потом, зажавши в зубах огрызок сухаря, взялась за окно. Пришлось подсунуть в щель конец кочерги, чтобы приподнять, наконец, застрявшую в пазах оконницу.

Открылся обзор на большую часть площади, за исключением правого угла возле Новых палат, который прикрывало тяжеловесное здание амбаров. Одержимый хотенчик по-прежнему сеял крик и смятение, перебрасываясь вдруг через опустевшую площадь, а люди выглядывали из окон, жались по углам и в укрытиях. Чудовища, дикари в необыкновенном возбуждении перемешались с господами и челядью. Большого испуга, однако, как будто не примечалось. Находились любопытные, движимые, впрочем, более шумом вина в голове, чем отвагой, которые, настороженно вглядываясь, прикрывшись доской или стулом, подбирались туда, где раздавались вопли и орудовала палка. Недомыслие этих удальцов имело под собой, может статься, то основание, что бесноватая не успевала молотить. Зрителей все же было много больше, чем пострадавших. Люди переговаривались, громко, в голос кричали через площадь с тем отсутствием сдержанности, которое приносит очевидная для всех беда. Кричали про сети для поимки «съехавшей с глузду» деревяшки. Никто не знал только, где эти сети искать и как их ставить, если найдутся. Кричали еще, что надо бы заманить палку в помещение и там запереть. Дело оставалось за малым – заманить.