175
М
НОГОЛИКИЙ
ДРАКОН
области сугубо «положительных» значений (так, цари
драконов выступают в союзе с тэнгриями против асу-
риев (Ковал., Будд. косм. С. 71), т.е. на стороне сил добра
против демонических полчищ). Тем не менее, «драконов
(нага), скрывающихся в черных и темных местах» под-
стрекают «к нападкам и противоборству» демоны-иску-
сители шимнусы (Ковал., Будд. косм. С. 62) — вспомним
«ядовитых драконов», лежащих «внутри семирядного
рва», из уйгурского текста; ср. также огненный ров и по-
ганое болото с червями с разных сторон «горячего ада»
ламаистской мифологии (Ковал., Будд. косм. С. 138).
Подобная двойственность отражает, по-видимому, ам-
бивалентность мифологического образа нагов (кото-
рые также могут быть переведены на монгольский как
луу) — с одной стороны, хтонических персонажей с ядо-
витым дыханием и смертельным взглядом, а с другой —
слушателей проповеди Будды, хранителей открывшейся
им истины и сутры «Праджняпарамита», которая впо-
следствии, когда люди созрели до ее понимания, была
добыта у них Нагарджуной
65
.
Итак, слово
луу попадает в монгольскую книжную
словесность примерно в том же семантическом амплуа,
что и в уйгурских текстах. Акцентируется локализа-
ция драконов на небе — не только в определении «не-
бесные», но и в прямом противопоставлении «земле»
(«небесные драконы и земные [духи-]хозяева»), их «цар-
ственность» (
luus-un qad ‘государи драконов’) и множе-
ственность — обратим внимание, что при этом исполь-
зуется «артикулированная» форма множественного
числа (
luus), которой, как мы убедимся, предстоит боль-
шое «мифологическое будущее». Однако ни в одном из
этих тюркских и монгольских фрагментов дракон луу
не представлен в качестве громовержца, тогда как, на-
помню, само это поверье у монголов существует по
крайней мере с XIV в. (свидетельство Рашид ад-Дина).
65
Bloss L.W. The Buddha and the Nāga:
a Study in Buddhist Folk
Religiosity // History of Religion. 1973. Vol. XIII, № 1. P. 36–53;
Гринцер П.А., Мялль Л.Э., Чеснов Я.В. Наги. С. 195–196. Нагарджу-
на — индийский философ (II–III вв.), чрезвычайно почитаемый
в северном буддизме, одна из центральных фигур махаяны.
176
II.
МИФОЛОГИЧЕСКИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ И ТЕКСТЫ
Какие выводы следуют из вышеизложенного?
Если древнейшим для монгольских народов можно
считать представление о грозе как об одном из основ-
ных проявлений неба / небесного (верховного) бога, то
далее функция громовержца в различных фольклор-
ных диалектах передается «специализированным» бо-
гам, а гроза оказывается метанием «громовых стрел»,
либо (реже) связывается с темой кузнечества. Наделе-
ние серпентоморфного дракона луу функциями произ-
водителя грозы (едва ли столь уж позднее
66
, учитывая
свидетельство персидского историографа) радикаль-
но меняет «мифологическую концепцию» грозы, ко-
торая теперь скорее соответствует отождествлению
молний со змеями
67
, а не с оружием змееборца, как это
чаще бывает в мифологических традициях (Березк. I3.
О р у ж и е Г р о м а).
Однако сам термин
луу является чисто книжным за-
имствованием, обслуживающим, во-первых, прагмати-
ку календарных счислений («год дракона») и, во-вторых,
терминологию описаний буддийского макрокосма —
преимущественно в переводных текстах: «царство дра-
конов», «царь драконов», причем ничто не свидетель-
ствует о его функции громовержца (присутствующей,
напомню, у китайского лун). Выражение же «голос драко-
на» (
luu-yin da
Достарыңызбен бөлісу: