Конец формы Эрнест Хемингуэй. Прощай, оружие!

Глава третья

Когда я возвратился из отпуска, мы все еще стояли в том же городе. В

окрестностях было теперь гораздо больше артиллерии, и уже наступила весна.

Поля были зеленые, и на лозах были маленькие зеленые побеги; на деревьях у

дороги появились маленькие листочки, и с моря тянул ветерок. Я увидел город,

и холм, и старый замок на уступе холма, а дальше горы, бурые горы, чуть

тронутые зеленью на склонах. В городке стало больше орудий, открылось

несколько новых госпиталей, на улицах встречались англичане, иногда

англичанки, и от обстрела пострадало еще несколько домов. Было тепло, пахло

весной, и я прошел по обсаженной деревьями улице, теплой от солнца, лучи

которого падали на стену, и увидел, что мы занимаем все тот же дом и что

ничего как будто не изменилось за это время. Дверь была открыта, на скамейке

у стены сидел на солнце солдат, санитарная машина ожидала у бокового входа,

а за дверьми меня встретил запах каменных полов и больницы. Ничего не

изменилось, только теперь была весна. Я заглянул в дверь большой комнаты и

увидел, что майор сидит за столом, окно раскрыто и солнце светит в комнату.

Он не видел меня, и я не знал, явиться ли мне с рапортом или сначала пойти

наверх и почиститься. Я решил пойти наверх.

Комната, которую я делил с лейтенантом Ринальди, выходила во двор. Окно

было распахнуто, моя кровать была застлана одеялом, и на стене висели мои

вещи, противогаз в продолговатом жестяном футляре, стальная каска на том же

крючке. В ногах кровати стоял мой сундучок, а на сундучке мои зимние сапоги,

блестевшие от жира. Моя винтовка австрийского образца с восьмигранным

вороненым стволом и удобным, красивым, темного ореха прикладом висела между

постелями. Я вспомнил, что телескопический прицел к ней заперт в сундучке.

Ринальди, лейтенант, лежал на второй кровати и спал. Он проснулся, услышав

мои шаги, и поднял голову с подушки.

- Ciao! (1) - сказал он. - Ну, как провели время?

(1) Итальянское приветствие.

Мы пожали друг другу руки, а потом он обнял меня за шею и поцеловал.

- Уф! - сказал я.

- Вы грязный, - сказал он. - Вам нужно умыться. Где вы были, что

делали? Выкладывайте все сразу.

- Я был везде. В Милане, Флоренции, Риме, Неаполе, Вилла-Сан-Джованни,

Мессине, Таормине...

- Прямо железнодорожный справочник. Ну, а интересные приключения были?

- Да.

- Где?

- Хватит. Скажите, какое было самое лучшее?

- В Милане.

- Потому что это было первое. Где вы ее встретили? В "Кова"? Куда вы

пошли? Как все было? Выкладывайте сразу. Оставались на ночь?

- Да.

первый раз на фронте.

- Да ну?

- Не верите? Вот пойдем сегодня, увидите сами. А в городе появились

хорошенькие молодые англичанки. Я теперь влюблен в мисс Баркли. Я вас

познакомлю. Я, вероятно, женюсь на мисс Баркли.

- Мне нужно умыться и явиться с рапортом. А что, работы теперь нет?

- После вашего отъезда мы только и знаем, что отмороженные конечности,

желтуху, триппер, умышленное членовредительство, воспаление легких, твердые

и мягкие шанкры. Раз в неделю кого-нибудь пришибает осколком скалы. Есть

несколько настоящих раненых. С будущей недели война опять начнется. То есть,

вероятно, опять начнется. Так говорят. Как, по-вашему, стоит мне жениться на

мисс Баркли, - разумеется, после войны?

- Безусловно, - сказал я и налил полный таз воды.

- Вечером вы мне все расскажете, - сказал Ринальди. - А сейчас я должен

еще поспать, чтобы явиться к мисс Баркли свежим и красивым.

Я снял френч и рубашку и умылся холодной водой из таза. Растираясь

полотенцем, я глядел по сторонам, и в окно, и на Ринальди, лежавшего на

постели с закрытыми глазами. Он был красив, одних лет со мной, родом из

Амальфи. Он любил свою работу хирурга, и мы были большими друзьями.

Почувствовав мой взгляд, он открыл глаза.

- У вас деньги есть?

- Есть.

- Одолжите мне пятьдесят лир.

на стене. Ринальди взял бумажку, сложил ее, не вставая с постели, и сунул в

карман брюк. Он улыбнулся.

- Мне нужно произвести на мисс Баркли впечатление человека со

средствами. Вы мой добрый, верный друг и финансовый покровитель.

- Ну вас к черту, - сказал я.

Вечером в офицерской столовой я сидел рядом со священником, и его очень

огорчило и неожиданно обидело, что я не поехал в Абруццы. Он писал обо мне

отцу, и к моему приезду готовились. Я сам жалел об этом не меньше, чем он, и

мне было непонятно, почему я не поехал. Мне очень хотелось поехать, и я

попытался объяснить, как тут одно цеплялось за другое, и в конце концов он

понял и поверил, что мне действительно хотелось поехать, и все почти

уладилось. Я выпил много вина, а потом кофе со стрега и, хмелея, рассуждал о

том, как это выходит, что человеку не удается сделать то, что хочется;

никогда не удается.

Мы с ним разговаривали, пока другие шумели и спорили. Мне хотелось

поехать в Абруццы. Но я не поехал в места, где дороги обледенелые и твердые,

как железо, где в холод ясно и сухо, и снег сухой и рассыпчатый, и заячьи

следы на снегу, и крестьяне снимают шапку и зовут вас "дон", и где хорошая

охота. Я не поехал в такие места, а поехал туда, где дымные кафе и ночи,

когда комната идет кругом, и нужно смотреть в стену, чтобы она остановилась,

пьяные ночи в постели, когда знаешь, что больше ничего нет, кроме этого, и

так странно просыпаться потом, не зная, кто это рядом с тобой, и мир в

потемках кажется нереальным и таким остро волнующим, что нужно начать все

сызнова, не зная и не раздумывая в ночи, твердо веря, что больше ничего нет,

и нет, и нет, и не раздумывая. И вдруг задумаешься очень глубоко и заснешь и

иногда наутро проснешься, и того, что было, уже нет, и все так резко, и

ясно, и четко, и иногда споры о плате. Иногда все-таки еще хорошо, и тепло,

и нежно, и завтрак и обед. Иногда приятного не осталось ничего, и рад

выбраться поскорее на улицу, но на следующий день всегда опять то же, и на

следующую ночь. Я пытался рассказать о ночах, и о том, какая разница между

днем и ночью, и почему ночь лучше, разве только день очень холодный и ясный,

но я не мог рассказать этого, как не могу и сейчас. Если с вами так бывало,

вы поймете. С ним так не бывало, но он понял, что я действительно хотел

поехать в Абруццы, но не поехал, и мы остались друзьями, похожие во многом и

все же очень разные. Он всегда знал то, чего я не знал и что, узнав, всегда

был готов позабыть. Но это я понял только поздней, а тогда не понимал. Между

тем мы все еще сидели в столовой. Все уже поели, но продолжали спорить. Мы

со священником замолчали, и капитан крикнул:

- Священнику скучно. Священнику скучно без девочек.

- Мне не скучно, - сказал священник.

- Священнику скучно. Священник хочет, чтоб войну выиграли австрийцы, -

сказал капитан. Остальные прислушались. Священник покачал головой.

- Нет, - сказал он.

- Священник не хочет, чтоб мы наступали. Правда, вы не хотите, чтоб мы

наступали?

- Нет. Раз идет война, мне кажется, мы должны наступать.

- Должны наступать. Будем наступать.

Священник кивнул.

- Оставьте его в покое, - сказал майор. - Он славный малый.

- Во всяком случае, он тут ничего не может поделать, - сказал капитан.

Мы все встали и вышли из-за стола.