Курс лекций «Психиатрическая власть»

Вы скажете мне: ну и что? Далеко ли я продвинулся, заменив насилие микрофизикой власти, институт — тактикой, семейную модель — стратегией? Я отказался от терминов, позволяющих ввести во все эти анализы психосоциологический словарь, и вза-

* В подготовительной рукописи уточняется: «Понятие государственного аппарата не годится, ибо оно слишком широко, слишком абстрактно, чтобы обозначать эти прямые, мельчайшие, капиллярные власти, действующие на тело, поведение, жесты и время индивидов. Государственный аппарат не учитывает эту микрофизику власти».

** В магнитной записи лекции: для происходящего.

мен получил какой-то полувоенный лексикон, тоже, вероятно, не слишком уважаемый. Однако посмотрим, что может из этого получиться*

Примечания

1 «Сто двадцать дней Содома» Д. А. Ф. де Сада (1740—1814). См.: SadeD. A. F. Les Cent vingt Journйes de Sodome, ou l'йcole de libertinage (1785) / CEuvres completes. T. XXVI. Paris, ,ean--acques Paavert, ,967.

2 Ж. M. A. Серван (1737—1807): «Мягкие ткани мозга образуют неколебимое основание самых что ни на есть устойчивых царств» (ServanJ.M.A. Discours sur l'administration de la justice criminelle, prononcй par M. Servan. Genиve, 1767. P. 35; воспроизводится в кн.. Beccaria С. Traitй des dйlits et des peines / Trad. P. F. Dufey. Pariss Dullbon, 1821).

8 Ibid. Р. 237.

*В подготовительной рукописи (л. 11—23) М.Фуко продолжает далее разговор о том, в чем заключается проблема современной психиатрии, и предлагает анализ антипсихиатрии.

30

31

10 Ibid. P. 230.

12 «Моральное лечение», зародившееся в конце XVIII века, объединяет все способы вмешательства в психику больных, в отличие от «физического лечения», действующего на тело посредством медикаментов и общеукрепляющих средств. После смерти жены некого квакера, скончавшейся в 1791 г. при подозрительных обстоятельствах в лечебнице графства Йорк, Уильям Тьюк (1732—1822) предложил создать учреждение, специально предназначенное для приема членов «Общества друзей», пораженных душевными болезнями. 11 мая 1796 г. эта лечебница, названная «Retreat» [«Исцеление» {англ) — примеч. пер^\ открыла свои двери (см. ниже: с. 33, примеч. 17). Джон Хаслам, служивший аптекарем в Вифлеемской больнице а позднее в 1816 г ставший доктором медицины излагает принципы «морального лечения» в своих сочинениях (см. выше: примеч. 5). Во Франции это же по-нятие использует Пинель в своих «Наблюдениях по поводу душевного обращения могущего в некоторых случаях восстановить помрачен нь,й пазум 'ZIZZ™ (Pinel Ph Observations sur le regime moral aui est ГепЫГпГГГГ ^ГсегтяГЛ^Г^

S ^PA?Z*7 17SQ Г/ П , и ' _T 'T" TuccnZn^lTJ

fiZl.n?„ I! JtluLcL _ni„i„„« ZZZSw

Recherches et observations sur le traitement des alienes//Memoires de la Sociйtй mйd_1CaIe de 1 emulation. Section Mйdecme. 1798. N 2. P ,215-255, воспроизводится с изменениями в кн.: PmelPh 1Шя med.co-philo-sophique. P. 46-105). Этьен Жан Жорже (1795-1828) систематизировал принципы «морального лечения» в кн.: Georget E.J De la folie. Considerations sur cette maladie: son siиge et ses symptфmes la nature et le mode d action de ses causes; sa marche et ses terminaisons; les diffйrences qui la distinguent du dйl.re aigu; les moyens du traitement qu. lu. convien-nent; suivies de recherches cadavйriques. Pans: Crevot. 1820. Франсуа Лере делает акцент на отношении врач-больной (см.: Leuret F. Du traitement moral de la folie. Paris: Bailliere, 1840). О Лере см. также: Foucault M. L'Histoire de la folie a l'age classique. Paris: Gallimard, ed. 1972и P. 484-487, 492-496а 501-511, 523-527 (часть IIIm глава 4: «Рождение лечебницы»). См. также: CastelR. Le traitement moral. Therapeutique mentale et controle social au XIX siecle // Topique. 1970. N 2. P. 109—129.

"PinelPh. Traitй mйdico-philosophique. P. 90—91 (раздел II, § XXI: «Характер наиболее буйных и опасных душевнобольных и средства, необходимые для их обуздания»).

I4 Pinel Ph. Traitй mйdico-philosophique. P. 60—61 (раздел II, § VIII: «Преимущества, предоставляемые в некоторых случаях потрясением воображения душевнобольною»).

is Foucault M. Folie et Dcraison. L'Histoire de la folie a l'вge classique. Paris: Plon, 1961.

16 Например, в «Истории безумия» (Foucault M. L'Histoire de la folie... Paris, 1972. Часть II, глава V: «Сумасшедшие». P. 223; часть III, глава II: «Новый раздел». Р. 407, 415). Исходная точка этой критики понятия «восприятия» или «опыта» обнаруживается в «Археологии знания» (Foucault M. L'Archйologie du savoir. Paris: Gallimard, 1969. Главы III: «Образование объектов» и IV: «Образование модальностей высказывания». Р. 55—74).

17 Понятие насилия используется в анализе методов лечения, предпринятых М. Фуко во второй части «Истории безумия», в главе IV: «Врачи и больные» (Foucault M. L'Histoire de la folie... P. 327—328, 358) и в третьей части, в главе IV: «Рождение лечебницы» (Foucault M. L'Histoire de la folie... P. 497, 502—503, 508, 520). См. также выше, «Контекст курса».

18 Например, разборы в главе «Рождение лечебницы» (Foucault M. L'Histoire de la folie... P. 483—530).

19 По поводу роли семейной модели в реорганизации взаимоотношений между безумием и разумом и в формировании лечебницы см.: Foucault M. L'Histoire de la folie... P. 509—511.

20 Аллюзия на исследования Луи Альтюссера, который вводит понятие «государственного аппарата» в своем тексте: AlthusserL. Idйologic et appareils idйologiques d'Йtat. Notes pour une recherche // La Pensйe. Revue du rationalisme moderne. N 51, июнь 1970. P. 3—38; воспроизведено в кн.: Althusser L. Positions (1964—1975). Paris: Йditions sociales, 1976. P. 65__125.

32

i Мишель Фуко

Лекция от 14 ноября 1973 г.

Сцена лечения: Георг III. От «макрофизики господства» к дисциплинарной «микрофизике власти». — Новая фигура безумца. — Краткая энциклопедяя сцен исцеления. — Практика гипноза и истерия. — Психоаналитическая сцена; антипсихиатрическая сцена. — Мери Варне в Кингсли-хол-ле. — Обращение с безумием и стратагема истины: Мей-сон Кокс.

Вы все, конечно же, знаете, что считается великой основополагающей сценой современной психиатрии — да, собственно, психиатрии вообще, — возникшей в начале XIX века. Это знаменитая сцена, когда Пинель — в Бисетре, который еще не был в точном смысле слова больницей, — отменил цепи, сковывавшие буйных душевнобольных в их камерах, после чего эти буйные безумцы, которых до этого лишали свободы передвижения из опасения, что, будучи свободными, они предадутся буйству, едва освободившись от уз, выразили Пинелю свою признательность и тем самым вступили на путь исцеления. Вот что считается отправной, основополагающей сценой психиатрии.1

Но была и другая сцена, которой выпала куда меньшая слава, хотя в свое время она и вызвала по вполне понятным причинам сильный ажиотаж. Это сцена, происшедшая не во Франции, а в Англии, с некоторыми изменениями описанная тем же Пинелем в его «Медико-философском трактате» (IX [1800] год) и, как вы убедитесь, отнюдь не лишенная своеобразной силы, пластической выразительности, в связи с тем, что — пусть не именно в тот момент, когда она имела место (1788), но когда она стала

34

известна во Франции, а затем и во всей Европе, — у царственных особ, скажем так, вошло в привычку терять рассудок. Эта сцена важна, поскольку проливает свет как раз на то, чем стала с этого времени психиатрическая практика как упорядоченное и согласованное применение властных отношений.

«Один монарх [Георг III, король Англии. — М. Ф.] впадает в манию и, дабы способствовать его скорейшему и как можно более стойкому излечению, руководящему им лицу [обратите внимание на эти слова: речь идет о лечащем враче. — М. Ф.] доверяют принять все меры предосторожности без каких-либо ограничений. Весь аппарат королевской власти остается в стороне, и душевнобольной, отлученный от своей семьи и ближайшего окружения, удаляется в изолированный дворец и помещается в одиночную палату, пол и стены которой, с целью обезопасить его от членовредительства, устланы матрацами. Руководящий лечением объявляет ему, что он более не является королем и должен отныне выказывать смирение и покорность. Двум его прежним пажам исполинского сложения поручается удовлетворять его потребности и оказывать всю обусловлен-ную его состоянием помощь но вместе с тем и внушать ему что он полностью от них зависит и должен отныне им под-чиняться. Храня рядом с больным спокойное молчание пажи всякий раз когда это необходимо демонстрируют свое превос-ходство над ним. Однажды, находясь в состоянии исступлен-бреда больной явившегося

с визиTOM ITT nkmQQ в н/^fW ГП011, и

нечистоты. Один из пажей тvt же не произнося ни слова входит в каметг мимвает fiewMii* плшетпего до ометитепмтт уfin*е<™.' по7г™ сгГп^

рявшиеся на протяжении нескольких месяцев и дополненные другими лечебными мерами, привели к стойкому и необрати-мому выздоровлению».2

Я вкратце проанализирую элементы этой сцены. Прежде всего в тексте Пинеля, как мне кажется, есть нечто очень важное, что его автор позаимствовал у Уиллиса, который был лечащим

35

врачом Георга III.3 Первое, по-моему, что здесь бросается в глаза, это церемония, церемония низложения, своего рода коронация наоборот, по поводу которой очень ясно указывается, что короля нужно привести в полное подчинение. Вы помните эти слова: «весь аппарат королевской власти остается в стороне», — и врач, являющийся в некотором роде оператором этого низложения, этой десакрализации, недвусмысленно объявляет королю о том, что «он более не король».

Итак, низложение, ниспровержение короля. Не похоже, однако, чтобы это было низложение того же типа, как, например, в шекспировских трагедиях: перед нами не Ричард III, которому грозит своей мощью другой властитель," и не король Лир, лишенный своей власти и скитающийся по миру в одиночестве, нищете и безумии.5 Безумие короля [Георга III], в отличие от безумия короля Лира, которое заставляло того скитаться по миру напротив изолирует его в определенной точке и главное подчиняет власти не являющейся властью другого короля; безумие подчиняет короля власти совершенно иного типа нежели монархия и даже как мне кажется полностью проти-воположной ей. Это анонимная, безымянная власть, власть без лица распределенная мемсду г)эзлич^ными людьми; это власть что особенно важно выражающаяся в неумолимости некото-рого приказа который даже не формулируется ибо ничего в сушности не,говорится ив тексте Пинеля прямо сказано что всеисполнители власти молчат. Безмолвное предписание — вот

36

что в некотором смысле занимает место, оставшееся пустым с низложением короля.

Если власть-господство выражается главным образом в символах экстраординарной силы обладающего ею индивида, то дисциплинарная власть скромна, бесцветна; это власть, функционирующая посредством сети и обретающая видимость исключительно в смирении и покорности тех, на кого она безмолвно действует. В этом-то, на мой взгляд, и заключается суть описанной сцены: в столкновении власти-господства и дисциплинарной власти, в подчинении, овладении второй властью первой.

Кто же 'исполнители этой дисциплинарной власти? Как вы видите, врач, тот, кто все это организует, тот, кто является в известной степени узловым элементом, ядром дисциплинарной системы, сам, как это ни удивительно, даже не появляется: Уил-лиса всегда нет. И когда уже под конец возникает сцена с врачом, речь идет именно о старом враче короля, а не об Уиллисе. Кто же тогда исполнители власти? Это, как сказано у Пинеля, два королевских пажа исполинской стати.

И здесь, как мне кажется, нужно ненадолго остановиться, ибо эти пажи играют во всей описываемой сцене очень важную роль. В качестве гипотезы, возможно ошибочной, я бы сказал, что это отношение пажей-исполинов и безумного, раздетого короля подлежит сравнению с некоторыми иконографическими темами. Пластическая выразительность этой истории отчасти свя-

37

зана, на мой взгляд, именно с тем, что в ней есть элементы [...*] традиционной иконографии изображений королей. А короли и их слуги традиционно изображались согласно двум типам.

А вот второй иконографический тип, тоже подразумевающий игру оппозиций, но другого рода. На сей раз это не король-исполин, а король человеческой стати, в отличие от первого лишенный всех видимых и однозначных признаков физической силы и облеченный лишь символами своей власти. Это король в горностаевой мантии, со скипетром, державой, рядом с которым, или опять-таки ниже, — зримая манифестация силы, которой он располагает: солдаты, пажи, слуги, представляющие силу, но такого рода силу, которой король распоряжается безмолвно, через эти символические элементы власти — скипетр, мантию, корону и т. д. По-моему, в основном именно так изображалось отношение короля к слугам — всегда в виде оппозиции и всегда в виде одной из двух этих оппозиций.

В нашем случае в этой сцене, которую приводит, основываясь на Уиллисе, Пинель, мы находим те же самые элементы смещенными и трансформированными. Вот — грубая сила короля, который превратился в человекоподобное животное и оказался в положении покорных и скованных рабов из первой приведенной мной иконографической версии, а вот рядом с ним — сдержанная, дисциплинированная, спокойная сила слуг. В этой оппозиции одичавшего короля и слуг, зримо представляющих силу, но силу дисциплинированную, заключена по-моему отправная точка перехода от постепенно исчезающего господства к дисциплинарной власти которая складывается шаг за шагом и показывает в этих молчаливых сильных статных одновременно послушных и всемогущих пажах саМО КЯК МНв кажется, свое лицо

В магнитной записи лекции: входящие в состав.

38

Но как эти слуги-исполины исполняют свои функции? Чтобы ответить на этот вопрос, в текст Пинеля нужно внести некоторые поправки. В нем прямо сказано, что задачей слуг является помощь королю, что они должны исполнять его «потребности», учитывая его «положение». Однако мне кажется, что в рамках того, что можно назвать властью-господством, слуга как раз и исполняет потребности своего господина; он должен удовлетворять требования, обусловленные положением господина: он одевает и раздевает короля, он ухаживает за его телом, содержит его в чистоте и т. д. Но когда слуга исполняет таким образом потребности господина, учитывая положение последнего, он делает это всякий раз потому, что такова воля господина; то есть воля господина обязывает слугу, и обязывает его индивидуально — поскольку он конкретный слуга — к этой функции исполнения потребностей, обусловленных положением. Воля короля, статус короля — вот что привязывает слугу к его потребностям и положению.

Таковы, если угодно, декорации сцены. И теперь я хотел бы перейти к тому, что составляет само действие — очень важное действие — обставленной таким образом сцены, то есть к эпизоду встречи короля с врачом: «Однажды, находясь в состоянии исступленного бреда, больной очень жестко принимает своего старого врача, явившегося с визитом, швыряя в него грязь и нечистоты. Один из пажей тут же, не произнося ни слова, входит в камеру, связывает безумца.. .».7

После сцены отрешения, низложения — сцена отбросов, экскрементов, нечистот. Король уже не просто низложен, речь идет

39

*

Теперь существует целая традиция, согласно которой в экскрементах и нечистотах усматривают исключительно символ денег. Но вообще-то следовало бы предпринять самую серьезную политическую историю экскрементов и нечистот, политическую и вместе с тем медицинскую историю проблемы экскрементов и нечистот как таковых, без какой бы то ни было символизации: разумеется, они составляли экономическую проблему, медицинскую проблему, но также могли быть ставкой в политической борьбе, что вполне очевидно в XVII и особенно в XVIII веках. И Георг III прекрасно знал, что значит этот оскверняющий жест бросания грязи, нечистот и экскрементов в карету, в шелк и горностаевый мех королевских одежд поскольку сам становился его жертвой

Таким образом, функция господства полностью переворачивается, поскольку король повторяет повстанческий жест, свойственный даже не просто беднякам, но бедным из бедных. Крестьяне во время бунта использовали в качестве оружия свои орудия труда: палки, вилы и т. д., ремесленники — тоже, и только нищие, у которых не было ничего, подбирали прямо на улице камни и экскременты и швыряли их в господ. Именно их роль и берет на себя король в этом поединке с медицинской властью, представитель которой входит в его комнату. Обезумевшее и вывернутое наизнанку господство восстает против серой дисциплины

В этот самый момент вступает в дело молчаливый, сильный, неумолимый паж, который связывает короля, укладывает его в постель, раздевает, моет губкой и, «бросив надменный взгляд на него»,8 как сказано в тексте, выходит. Здесь мы вновь сталкиваемся со смещением элементов сцены власти, которая на сей раз

40

уже не относится к иконографическому типу коронации; перед нами, разумеется, эшафот, где разворачивается сцена казни. Но опять-таки с инверсией и смещением: если того, кто посягал на власть-господство, забрасывал ее камнями и нечистотами, убили бы, повесили и разрубили на части, то дисциплина, действующая в обличье пажа, наоборот, усмиряет короля, укладывает, раздевает и моет его, чтобы оставить его тело в чистоте и сохранности.

Эта сцена кажется мне очень важной. Прежде всего потому, что она позволяет исправить ошибку, допущенную мной в «Истории безумия». Как вы видите, психиатрической практике вовсе не предписывается никакая семейная модель; ни о каких отце и матери речи не идет, психиатрическая практика не заимствует тип отношений, характерный для структуры семьи, и не прилагает его к безумию и управлению душевнобольными. Связь с семьей возникнет в истории психиатрии но это произойдет позднее и насколько я могу судить сейчас момент прививки семейной модели к психиатрической практике следует искать в истории истерии

Кроме того, лечение, о котором Пинель — с оптимизмом, в свете последующих событий оказавшимся необоснованным, — пишет, что оно «привело к стойкому и необратимому выздоровлению»,10 осуществляется, как вы видите, без чего-либо похожего на описание, анализ, диагностику, действительное осознание того, что представляет собой болезнь короля. Элемент истины тоже, как и семейная модель, возникнет в психиатрической практике позже.