Проект Атман в тифонических областях

Проект Атман в тифонических областях

Материнская фигура вначале представляет собой не просто того, кто заботится о ребенке, но буквально средоточие всего его мира. «До-Эдипова мать, как следствие биологической основы семьи, должна становиться всем миром ребенка» [57]. Когда младенец начинает трансцендировать и дифференцировать свой плеромно-уроборический нарциссизм, обретая, с одной стороны, внутренний мир, а с другой стороны, — мир внешний, материнское начало составляет одно целое с внешним миром. Значит, взаимоотношение младенца с материнской фигурой — это не отношение вскармливаемого к источнику пищи или сосунка к питающей груди, а отношение бытия к небытию, отношение самости к существованию. Вот почему все школы психиатрии уделяют так много внимания ранней фазе развития, — этот уровень оказывает очень глубокое влияние на последующую жизнь. Взаимоотношения младенца с материнским началом, в действительности, являются отношениями с существованием как таковым, с существованием в целом. Поэтому о материнском начале в этом контексте лучше всего говорить как о мифологической Великой Матери — Великой Среде Обитания, Великом Окружении или Великой Основе. Великая Мать — это первое, что видит самость, пробуждаясь от плеромно-уроборической дремоты. Можете вообразить воздействие этого события!

Поскольку само-ощущение начинает возникать как раз на этой стадии, самость первоначально не способна дифференцировать себя от Великой Матери. Это означает, что младенец, судя по всему, первоначально составляет с Великой матерью одно целое [46], [97], [214]. Но по мере созревания дифференциации между телом и окружением, в очень смутной форме, начинавшейся в уроборическом состоянии, обретают существование новые и более высокие формы самости. Тело начинает отрываться от окружающего материального мира; внутренний мир организма — дифференцироваться от Великой Матери. Следовательно, незначительная стычка, начинавшаяся между уроборической самостью и уроборическим другим, теперь разгорается в полную силу, как драма между телесной самостью и Великой Матерью. Самотождественность, бывшая столь мимолетной в уроборическом состоянии, теперь начинает стабилизироваться, и в игру на этом тифоническом уровне вступают факторы жизни-смерти.

В плеромном состоянии самость младенца была рассеянной как простое материальное единство — грубейшая форма проекта Атман; на уроборической стадии она нащупывала путь к единству с уроборическим другим (уроборический инцест). На телесной стадии младенец опять приходит к новому типу проекта Атман, к новому типу самости-заменителя. Однако вспомним условие такой самости-заменителя: она должна претендовать на исполнение желания единства Атмана, желания быть центром вселенной. Если вы просто припомните, что младенец борется за ЕДИНСТВО, тогда даже самые странные аспекты психоаналитической теории станут вполне очевидными и понятными.

Например, согласно психоанализу, ребенок на данной стадии транслирует свою ситуацию (в образах) так, чтобы представить себя центром космоса, и делает это, по выражению психоаналитиков, путем «включения в себя» или «заглатывания» мира (Великой Матери или, первоначально, «груди») в образной форме. Младенец пытается в такой образной форме вобрать весь мир в свою отдельную самость! Он пытается вобрать в себя весь мир, и тем самым сделать свою отдельную самость всем миром. «Мелани Клейн показала, [что] «эго» «базируется на объектном либидо, переносимом на тело»; самость является заменителем утраченного другого, заменителем, который претендует на то, чтобы быть этим утраченным другим; так что мы можем охватить самих себя, думая, что заключаем в себе свою мать [весь мир]. [Структура самости] есть результат желания (младенца) [достичь] единства с матерью посредством представления, что он ее проглотил, то есть включил ее в себя» [58]. Это действительно космоцентрический заменитель! Если индивид не может быть миром, то взамен будет стараться заглотить его. Из всех форм проекта Атман, с которыми мы будем встречаться, эта, вероятно, является самой примитивной после плеромно-уроборического рассеяния.

Такова одна форма его простого проекта Атман, движимого Эросом в поисках подлинного мира и Реальной Самости; таков его «инцест», его желание отыскать какой-то вид сознания единства, но проводимое в условиях, которые его останавливают и навязывает образные заменители реального Мира и единства с ним.

Таким образом, младенец начинает транслировать свою самость и свой мир, пытаясь обрести что-то вроде предшествовавшего Единства. В этом смысле можно рассматривать излюбленный феномен психоанализа: инфантильное сосание большого пальца. За счет магического первичного процесса, который, как мы видели, преобладает на этом телесном уровне, младенец способен транслировать Великое Окружение или Великую Мать в образ груди и затем в образ своего пальца; таким образом, посредством его сосания он может притворяться, что обретает единство со своим миром. То есть, он может транслировать себя в весь свой мир, а весь свой мир в себя. Это очень удачное замещающее единство — но очевидно, что оно действует только в образах — только в фантазии и в воображении. Это не реальное Единство, это единство-заменитель.

Все сказанное выше — просто описание части тифонического эротического инцеста, желания отыскать какой-то вид единства в слиянии с Великой Матерью посредством включения ее в себя или заглатывания. Когда психоанализ говорит об «оральном эротизме», он просто имеет в виду оральный Эрос, оральные искания — старание найти Единство через рот, стать одним целым с миром, съедая его. Мы видели, что на орально-тифонической стадии главная связь младенца с миром осуществляется через рот; как же естественно тогда искать реального Единства с миром через оральную связь! Психоаналитическая фаза орального эротизма так проста, — проект Атман сосредоточивается вокруг телесного рта. На данном этапе, говорит Феникел, «идеи поедания объекта или бытия поедаемым объектом [являются] теми способами, какими бессознательно представляется воссоединение с объектами» [120]. Чтобы найти Атман, найти Единство, младенец поедает мир, поедает Великую Мать. Лично я убежден, что психоанализ абсолютно прав в таком понимании этой стадии (что, разумеется, не исключает вклада других исследователей, таких, как Пиаже; я просто использую психоаналитическую теорию, как один из примеров проекта Атман).

И, конечно же, там, где есть оральный инцест, есть и оральная кастрация. Послушаем Феникела: «В соответствии со специфическими целями орального эротизма... мы находим специфические оральные страхи, в особенности, страх быть съеденным» [120]. Как мы видели, эти оральные страхи восходят к прошлому, к алиментарному уроборосу, но их общий смысл предельно ясен: тифоническая жизнь против смерти, тифонический Эрос против Танатоса. Пока самость желает заглатывать мир, поедать мир, значит, она будет открыта для заглатыванием и поедания — кастрации — ее самой этим же миром. Великая Мать — это первая пища и первый Разрушитель...

Итак, из-за того, что младенец замешан в инцесте с Великой Матерью, — поскольку он хочет слиться с ней, проглотить и включить ее в себя, он оказывается уязвимым для ужасных угроз смерти и кастрации в руках Великой Матери. «Человеческий ребенок, который на материнской груди переживает новую интенсивную форму соединения [Эрос-инцест]... должен также испытывать новую и более интенсивную форму разделения... и смерти. Потому что ребенок любит мать [или привязан к ней] настолько сильно, что чувствует отделение от матери как смерть [57].

И ребенок действительно чувствует отделение от Великой Матери как смерть, потому что Великая Мать когда-то была частью системы его самости. Его самость буквально отождествлялась с Великой Матерью, и поэтому отделение или дифференциация от нее первоначально является угрозой смерти. И обратите внимание: пока самость желает такого слияния с матерью — придерживается своего орального инцеста, — отделение от Великой Матери будет угрозой смерти, первичной тревогой.

Но самость, в конце концов, должна принять смерть своего орального инцеста; рано или поздно смириться со смертью состояния материнского слияния, чтобы суметь дифференцировать себя от Матери и тем самым трансцендировать это примитивное срастание с матерью. Это может произойти только после того, как оральный инцест сходит на нет и принимается его смерть.

Отметьте, что если смерть или Танатос этого уровня не будет, в конце концов, принята, самость будет продолжать переживать оральный инцест, а потому и оральную кастрацию. Поскольку она не может отказаться от этого уровня и продолжает отождествляться исключительно с ним, она страдает от кастрации, когда с ним что-либо происходит. Младенец не сможет разрушить свой оральный инцест, свое слияние с Великой Матерью (он остается «частью тела матери»); поэтому он по-прежнему будет испытывать отделение от Матери, как прикосновение смерти. Ведь эта первичная «тревога разделенности» — как ясно показал Отто Ранк [25] — есть не что иное, как ужас перед смертью. А раз это всемогущий смертельный ужас, значит захваченная им самость прекратит дифференцироваться и отделяться (потому что это слишком болезненно, слишком смертельно), то есть прекратит развитие и трансценденцию. Поскольку она не способна принять смерть этого уровня, она не может его трансцендировать.

Психоанализ выражает это по-своему: «В раннем младенчестве особое сосредоточение либидо [эротических исканий] во рту и гиперкатексис⁵¹ акта сосания происходят от неспособности примириться с отделением от матери... и представляет собой наследие человеческой неспособности принять смерть... А в результате проект [Атман] любовного единения с миром обременяется нереальной задачей самому стать всем своим миром» [57]. Не думаю, что это можно было бы выразить яснее. Если самость неспособна принять смерть этого старого инцеста или слияния с Матерью, если она не может примириться с разделением и дифференциацией от Матери, то она остается привязанной к этому состоянию примитивного единства, к этой примитивной форме проекта Атман, где она пытается достичь реального Единства, проглотив мир и став своим собственным миром.

Суть в том, что тревога разделения — это, в действительности, страх дифференциации, который на самом деле является страхом трансценденции. Тревога разделения возникает на каждой стадии развития, поскольку — как мы видели в главе десятой — дифференциация и трансценденция также происходят на каждой стадии развития. И эта тревога разделения продолжается до тех пор, пока не будет принята смерть данной стадии, после чего самость сможет дифференцироваться от нее и трансцендировать ее. Тревога разделения на каждом уровне — это неспособность принять смерть этого уровня, и если эта неспособность сохраняется, развитие останавливается именно на этой стадии.

Но если развитие протекает более или менее нормально, то на тифоническом уровне этот оральный инцест, в конце концов, будет сходить на нет, Танатос перевесит Эрос, и последует восходящая трансформация. Почти все из этой низкой формы проекта Атман отбрасывается (лишь-образная космоцентричность, фрейдовское «всемогущество образов», «всемогущество магических жестов» Ференчи, оральный инцест и заглатывание мира и т. д.), и это позволяет более высоким, хотя все еще суррогатным, вознаграждениям всплывать в осознание из фонового бессознательного. С другой стороны, неспособность оставить эти ранние архаические формы проекта Атман приводит к фиксации: часть самого сознания лишается возможности продолжать свою трансформацию вверх и восхождение к Атману и застревает в низких областях. Из этой точки фиксации будут проникать в осознание символы и, вероятно, также симптомы. Душа осталась в инцестной связи с этими более низкими областями и бессознательно получает подобия атманических чувств за счет эротической (Эрос) вовлеченности в свое низшее прошлое, в свои примитивные корни.