Литература : Мемуары : Кариус О. "Тигры" в грязи Кариус Отто

Проблема с водой стояла остро. Мытье и даже бритье не были среди

первоочередных дел. Естественно, вода в тех немногих из имевшихся в нашем

распоряжении колодцев замерзла. Пехотинцам приходилось не лучше, чем нам. Но

они умели о себе позаботиться даже в самых неимоверных ситуациях. Если ночью

с пайком мы получали фрикадельки, мы ели их руками. И тогда из-под слоя сажи

и грязи у нас вновь показывалась чистая кожа.

Как бы то ни было, все это оставалось для нас на втором плане. Мы уже

были счастливы, если удавалось поспать, вытянув ноги, хотя бы несколько

часов в течение ночи.

На вторую ночь мы поехали назад к западному краю деревни. В одном из

домов обнаружили убежище, устроенное под полом. Даже при том, что там не

было [88] печки, в зимней одежде мы, по крайней мере, могли поспать,

вытянувшись удобно. Из-за усталости мы совсем не замечали холода. Грузовик с

топливом, боеприпасами и провизией прибыл среди ночи. Впервые мы поели с

аппетитом.

В течение дня мы лишь заставляли себя что-нибудь проглотить. Зачастую я

совсем ничего не ел, если меня не заставляли другие члены экипажа. Ребята

просто не давали мне зажечь сигарету, пока я не съедал свой хлеб. Мой

наводчик, унтер-офицер Гейнц Крамер, был особенно суров и безжалостен в этом

отношении. Следует отметить, что кормили нас чрезвычайно хорошо при

сложившихся обстоятельствах.

Наш заведовавший столовой фельдфебель Псайдль, парикмахер из Вены, не

жалел сил, хотя и предпочел бы опять оказаться в танке. Мы часто получали от

него клецки и овощи, но он всячески избегал тушенки.

Люди, которые доставляли на фронт провизию, топливо, оружие и

боеприпасы, заслуживают особой похвалы. У них была трудная и ответственная

миссия. Этим изобретательным людям приходилось оперативно находить нас за

линией фронта.

Они всегда ездили ночью, без огней и, как правило, по незнакомым

дорогам, которые ежедневно покрывались новыми воронками. Их миссия подчас

была более сложной, чем наша на фронте. Мы хотя бы были знакомы с местной

обстановкой, им же почти всегда приходилось сталкиваться с неожиданностями и

принимать верное решение, надеясь только на самих себя. Несмотря на все это,

мы никогда не оставались без пополнения запасов.

Мы были вполне довольны своим "ночным лагерем". Люди на

передовой тоже могли быть спокойны; мы провели телефонную связь от них к

нам. Незадолго до рассвета мы поехали назад в крестьянский дом. Оттуда

обычно кто-нибудь к нам выбегал, чтобы доложить, что нового иваны натворили

предыдущей ночью у железнодорожной насыпи.

Временами случались курьезные эпизоды. Иногда мы сбивали ворон с

деревьев на другой стороне [89] железнодорожной насыпи, потому что они

казались "подозрительными". У иванов на деревьях сидели снайперы.

Они заставляли нас пригибаться при ходьбе и сковывали свободу движений.

Однажды молодой пехотинец, явно новичок на фронте, запыхавшись подбежал к

моему танку и принялся возбужденно рассказывать, что русские разместили на

деревьях бронированных снайперов. Он точно видел, как пули наших пулеметов

отскакивали от них, и предлагал мне открыть по деревьям огонь снарядами

главного калибра.

А что же на самом деле видел добросовестный юноша? Следы от наших

снарядов расходились во всех направлениях после удара о ветви; но в то же

самое время траектория пуль при выстрелах из пулемета, естественно, была

совершенно иной. Наш товарищ ушел успокоенный. Следует, однако, заметить,

что он слегка предвосхитил события.

Позднее, проникнув в "восточный мешок", мы и в самом деле

столкнулись с бронежилетом. Его сначала надевали комиссары, и он обеспечивал

прекрасную защиту от осколков и пистолетных пуль. Хотя, по моему мнению, эта

броня, должно быть, сковывала движения.

Моим ребятам пришлось привыкать к самым разным вещам, и делали они это,

не жалуясь. Однако существовало одно требование, выполнять которое они

привыкли с трудом и по поводу которого часто жаловались: никому не

разрешалось справлять нужду во время операции или в боевом охранении.

Для личного туалета было установлено время по утрам и вечерам. Если

приспичивало и не было другого выходa, то приходилось делать свое дело в

танке. По прошествии времени все привыкли к этому правилу, и больше проблем

не возникало. Был резон в этом грубом предприятии: в большинстве случаев

люди были потеряны, если оказывались в боевой обстановке вне танка.

Русские, заметив, что из танка вылезают, сразу же открывали огонь из

винтовок или минометов. Кроме того что военнослужащие получали неоправданные

ранения, еще существовала и проблема получить [90] достойную замену из

глубокого тыла. Благодаря моим строгим распоряжениям мы потеряли только еще

двух человек за пределами танка, да и те действовали с другой оперативной

группой. Конечно, как командирам танков, нам приходилось иногда действовать

с пехотой. Ребятам это тоже не нравилось. Как только я собирался вылезать из

башни, Крамер хватал меня за ноги, опасаясь, что меня подстрелят.

27 февраля впервые дали о себе знать эскадрильи бомбардировщиков. С тех

пор они досаждали нам каждую ночь, иногда даже по два раза за ночь.

Очевидно, они хотели обработать наши позиции для последующего штурма.

Незадолго перед наступлением темноты "следопыт" прилетел с

юга и сбросил знакомую "новогоднюю елку" за нашими позициями.

Сразу же после этого появились двухмоторные бомбардировщики. Они сбросили

свой груз позади нас по обе стороны от автомобильной дороги. На время атаки

иваны осветили нас красными и розовыми ракетами. Огни помогали пилотам

ориентироваться так, чтобы не сбросить бомбы на собственные позиции. К тому

же русские сложили за линией фронта поленницы в форме советской звезды и

подожгли с наступлением темноты. Несмотря на все это, иногда они сбрасывали

бомбы с недолетом. В целом нам не о чем было беспокоиться сразу за линией

фронта. В последующие недели русские превратили весь район по обе стороны

автодороги от Нарвы до нас в лунный пейзаж.

Из-за заболоченности местности бомбы зарывались глубоко в землю, прежде

чем успевали взорваться. Нам настоятельно советовали присмотреться

хорошенько к местности утром, с тем чтобы мы не совались туда в случае

боевых действий. То, что могло бы произойти, будет передано на другой

участок.

потом кончились боеприпасы. К сожалению, им не всегда удавалось попасть в

"следопыт". И хотя мы чувствовали себя до определенной степени в

безопасности, от всего этого нам все-таки становилось не по себе. [91] Как

только эти ребята сбросили бомбы, у нас появилось ощущение, что они несутся

прямо на нас. Оно не покидало нас до тех пор, пока бомбы наконец не

приземлились на безопасном расстоянии, отчего задрожала мягкая земля. В

танке у нас было такое ощущение, будто мы стояли на мате для прыжков.

Конечно, мы быстро приняли контрмеры. При виде приближающегося

"следопыта", пролетающего над плацдармом вечером, -- он был

окрещен "дежурным унтер-офицером" за его пунктуальность -- мы

быстро переместились обратно в свой дом в Лембиту и уже не двигались, как

только "новогодняя елка" появилась в небе. Это перемещение из

опасной зоны не было "отступлением". Мы ехали в западном

направлении и параллельно фронту.

Потом мы расположились в так называемом "ботинке"; то есть

иваны были справа от нас. Бомбардировщики не могли бомбить нас в узком

"ботинке". В тот же вечер, после того как наши гости с воздуха

удалились, на машине со снабжением к нам прибыл дивизионный хирург. Он

собирался произвести медицинский осмотр личного состава. Никто не был болен,

но у всех настолько распухли ноги, что некоторые даже разрезали сапоги,

чтобы было хоть немного легче.

Мы не могли снять сапоги, поскольку никто потом не сумел бы их надеть.

Тут как раз и появился уважаемый дивизионный хирург и осмотрел наши ноги.

Взрыв хохота вызвала его рекомендация делать "ножные ванны" по

вечерам.

для очага! Оно только выдавало бы наше присутствие русским. Двоих из моих

подчиненных хирург рекомендовал отправить в тыл, потому что их ноги были в

совсем плохом состоянии. Но ничто не могло убедить тех отправиться в тыл и

вылечиться.

Вот каким был дух наших фронтовых товарищей. Только ущербная фантазия

третьесортного писаки может побудить его додуматься до мифа о том, будто

пистолет иногда был необходим для того, чтобы заставить наших подчиненных

идти в бой. [92]
Затишье перед бурей
Признаки неизбежного наступления русских становились все явственней.

Утром 28 февраля мы совершили еще один маневр против противотанковых позиций

русских. Иваны уже предприняли еще одну попытку установить противотанковую

пушку. Согласно данным пехоты, они уже соорудили бункер в насыпи у

железнодорожного переезда.

Русские не позволяли себе отвлекаться на наши прямые удары. Каждый

вечер они строили что-нибудь новое, прямо как кроты. Без сомнения, русские

превосходили нас в строительстве полевых инженерных сооружений. И все

благодаря наполовину природному таланту и наполовину усердной подготовке.

Они всегда успевали окопаться, прежде чем мы их замечали. Следует также

отметить, что русские противотанковые орудия не ввязывались в дуэль с нами.

Орудийный расчет обычно снимался со своего места, прежде чем мы успевали

занять хорошую позицию.

Несколькими днями позднее к нам поступило донесение из корпуса о том,

что перехвачена русская радиопередача. В ней говорилось о запрете на огонь

фронтовыми подразделениями из противотанковых орудий и танков на плацдарме.

Отсюда было ясно, что они не хотели обнаруживать свои позиции. Лишь в случае

атаки немцев на плацдарм им было разрешено открывать огонь.

Этот приказ выявил две вещи. С одной стороны, иваны, конечно,

побаивались наших танков. С другой стороны, было ясно, что они уже

расположили свои танки на плацдарме. Это ясно указывало на намерение

атаковать. Танки можно было представить в атаке. Они совершенно не подходили

для обороны в заболоченных лесах, которые исключали смену позиции. Не

требовалось также особого стратегического таланта, чтобы понять: русские

пойдут на любой риск, чтобы атаковать доставляющий хлопоты плацдарм на Нарве

с юга.

болтали с товарищами, когда боевым [93] строем появились русские

бомбардировщики. Как правило, нам не было нужды особенно беспокоиться здесь,

за линией фронта. Но на этот раз, когда иваны сбросил свои бомбы явно с

недолетом, некоторые из нас заползли под танки, остальные поспешно

разбежались.

Значительное число бомб упали среди русских. Одна угодила прямо за

одним из моих танков. Оба члена экипажа под ним были убиты на месте ударной

волной. Людей, сидевших на танке, сдуло с него, они избежали смерти, но

получили контузию. Этот прискорбный случай стал для нас еще одним уроком,

научившим оставаться настороже даже в относительно спокойные периоды. Когда

мы потом лежали в своем бункере, все еще переживали потрясение от этого

события. Старая поговорка о том, что беда одна не ходит, подтвердилась

вскоре после этого.

Мы не пролежали и часа, когда нас разбудил караульный. Мы услышали

подозрительный треск и шуршание. Несколько идиотов из другой части, которые

ничего не понимали в русской системе отопления, разожгли печь в помещении

над нами.

От искр соломенная крыша сразу же воспламенилась. С большим трудом мы

выбрались из горящего дома, который сразу после этого рухнул. Иваны,

естественно, открыли огонь по хорошо различимой мишени. Что и говорить, не

было в природе такого явления, как хотя бы наполовину спокойная ночь.

Следующий день принес новые сюрпризы. Первое, что мы сделали утром,

-- ликвидировали вражескую противотанковую пушку, после чего русские

ничего не выставили на позицию. Наблюдения показали, что они также подтянули

артиллерию и тяжелые минометы к самому фронту и время от времени поливали

нас огнем. Вечером, после того как наш воздушный "дежурный

унтер-офицер" снова отдал приказ выступать подразделениям своих

бомбардировщиков, мы оттянулись назад. Нашли маленький заброшенный бункер на

лесном пятачке в форме почтовой марки. Он находился к северу от трассы и в

1000 метрах к западу от сгоревшего дома. Он стал теперь для нас местом

отдыха в ночное время. [94]

Танки были поставлены и хорошо замаскированы между деревьями, и мы были

более или менее удовлетворены. Однако в ту же самую ночь часовой сообщил

нам, что виден свет большого пожара в направлении опорных пунктов нашей

пехоты и что подразделения подвергаются интенсивному обстрелу. Мы немедленно

выехали и увидели издалека, что усадьба и два других опорных пункта охвачены

ярким пламенем. Русские обстреляли их зажигательными снарядами, чтобы

уничтожить наше последнее укрытие. Я давно этого опасался.

Меня всегда расстраивало, что между тремя опорными пунктами не устроили

хотя бы траншеи, если нельзя было сделать ничего иного. Естественно, нашим

солдатам приходилось вылезать из своих убежищ во время пожара. Они лежали на

открытой местности. Потери были бы еще большими при свете дня.

Предполагаемая атака русских так и не произошла. Вероятно, они просто хотели

улучшить обзор. К счастью для нас, дома в секторе Нарвы имели каменные

фундаменты. Они и обеспечивали укрытие. На следующую ночь фундаменты

пришлось покрывать новыми балками. Такая ситуация означала, что мы были

совершенно открыты для обзора. Нам приходилось постоянно наблюдать за

железнодорожной насыпью, с тем чтобы русские не застали нас врасплох. Пока

что они не проявляли желания втягивать нас в интенсивную перестрелку. И это

также указывало на намерение перейти в масштабное наступление.

К раннему утру мы перевезли тяжелораненых обратно за "детский

дом". Мы уже стали для пехотинцев "мастерами на все руки",

избавив их от еще больших потерь. Однако личный состав роты уже сократился

до 10–12 человек. Почти каждую ночь я ездил на командный пункт полка

за "детским домом" и просил командира укреплять позиции на нашем

участке и рыть с этой целью по ночам траншеи.

К сожалению, мои предложения не встречали одобрения. По моему мнению,

все уже и так видели, что здесь -- самое слабое место нашего фронта. Но

майор Хаазе всегда беспокоился только о двух своих батальонах в

"ботинке", [95] а ведь он должен был видеть, что далее на восток

нам приходится прикрывать пограничный участок между двумя дивизиями.

Противник любит выбирать такие участки для наступления.

После того как дома сгорели до тла, ситуация становилась практически

безнадежной для пехоты в случае наступления русских на автодорогу из

"восточного мешка". Отныне эти три дома могли рассматриваться как

развалины трех домов.

Я, наконец, смог организовать размещение взвода из четырех хорошо

замаскированных штурмовых орудий на одном уровне с "детским

домом", но к востоку от него. Три 2-см счетверенных зенитных орудия

также заняли позицию в 100 метрах за нашей усадьбой.

Когда вышел из строя радиопередатчик, мы поехали к "детскому

дому" и взяли взамен новый. Мы также рискнули взять провизии при лунном

свете. Я мог слишком увлечься этим делом. Все было бы кончено, если бы мы

потеряли машину во время этого предприятия. Но что мне оставалось делать?

В конце концов, я должен был помочь людям настолько, насколько

возможно. Они были благодарны за это и передавали нам свои наилучшие

пожелания по прошествии долгого времени после этого, когда мы действовали

уже на совершенно другом участке.

Мы также беспокоились за своего верного Бирманна. Каждое утро он

пунктуально появлялся с горячим кофе, несмотря на то что рисковал головой,

отправляясь в такую поездку. У нас просто язык не поворачивался сказать ему,

что мы предпочли бы отдохнуть, а не пить кофе. Дело в том, что русские

сопровождали каждую поездку Бирманна порциями ураганного огня. Однажды утром

ему еле удалось спастись. В поездке он попал под два взрыва. В конце концов

он послушался моего совета и стал обходиться без "опасного" кофе.

Пехотинцы и зенитчики тоже были довольны. Ведь всегда проходило добрых

полчаса с тех пор, как появлялся автомобиль Бирманна, до того момента, как

иваны снова успокаивались и прекращали палить, как ненормальные. [96]

Во время одной из таких ночей в нашем бункере произошло интересное

событие. Я сам стал центром внимания. Надо сказать, что каждую ночь нас

посещал "незваный гость", так называемый "калека", или

"швейная машинка". Так мы называли русские бипланы. Эти самолетики

летали взад-вперед за фронтом, причем так низко, что мы почти могли

дотянуться до них рукой. Помимо ручных гранат и мин они сбрасывали небольшие

бомбы.

"бомбардировщики-колымаги", потому что мотор всегда начинал

вибрировать перед тем, как летчик что-либо сбрасывал. Он крепко зажимал

между колен ручку управления, когда делал это. Поэтому мы уже знали: сейчас

что-нибудь будет сброшено -- и готовились к этому, если, конечно, не

спали.

странных "птиц". Случайно одна из бомб, упав прямо у края бункера,

подняла большое облако пыли. Двое ребят были легко ранены осколками. Все

выскочили из убежища, но, увидев, что меня нет снаружи, вернулись. Они

обнаружили, что я лежу, как убитый, и стали раздевать, чтобы посмотреть, не

задело ли меня. И пока они меня раздевали, я проснулся. На мне не было ни

царапины. Я спал так крепко, точно убитый. Так может спать только совершенно

вымотанный человек.

Сегодня все это может показаться невероятным, но даже самого

недоверчивого легко убедит мой фельдфебель Кершер. Даже сегодня он все еще

любит вспоминать этот, в сущности курьезный, случай. Фронтовикам не нужны ни

кровать, ни снотворное, чтобы крепко спать.

Жизнь в танке неделями кряду не является чем-либо особенным, о чем

нужно много разглагольствовать. Достаточно лишь немного фантазии, чтобы

представить себе, как это было в реальности. Ограниченное пространство и

дикий холод скоро дают о себе знать. Наше здоровье подвергалось невероятным

испытаниям. Мы и не хотели в этом признаться даже самим себе, однако

результаты проявились позднее. [97]

Влага от нашего дыхания вскоре замерзала и превращалась в толстый белый

ледяной нарост. Если кто-нибудь из экипажа засыпал и прислонялся головой к

стенке танка, то волосы фактически примерзали к ней, когда он просыпался. До

определенной степени мы могли согреться, съежившись и дрожа всем телом.

Пехотинцы на своих позициях едва ли завидовали нам. Наши движения в

танке были ограничены, и у нас отсутствовала возможность погреться у печки.

Поэтому я не удивился, когда однажды подхватил плеврит, как позднее

установил врач. На моей левой ноге, которая часто упиралась в стенку танка,

появились пятна обморожения.

Обманчивое затишье перед бурей продолжалось до 15 марта. В тот день в

нас попала мина. До сих пор нам всегда удавалось избежать попадания

благодаря умелому маневрированию. Я радировал в роту, что пробит и протекает

радиатор. К счастью, две машины только что вернулись из ремонтной мастерской

и были на ходу. Они смогли вытащить нас на следующее утро. В предыдущие два

дня русские появлялись из глубины своего плацдарма каждый раз со все более

тяжелым вооружением. Однако они не очень часто открывали огонь, и мы решили,

что они просто пристреливали свои орудия. Пехотинцы слышали за линией фронта

часто раздававшиеся звуки двигавшихся гусеничных машин. Полагали, что это

были тракторы, подтягивавшие артиллерийские орудия. Во всяком случае,

поразительная тишина предыдущих двух дней настораживала.

К вечеру фельдфебель Kepшep отбуксировал мою машину назад в наше

убежище. На следующее утро, 16-го, обер-фельдфебель Цветти прибыл с двумя

машинами, чтобы вытащить нас. Еще до того, как рассвело, я отправился с ним

к "крестьянскому дому" и сориентировал его на местности. Затем,

буксируемые Кершером, мы отправились по направлению к "дому".

Мы были необыкновенно счастливы, что могли, наконец, несколько дней

передохнуть, помыться и вволю поспать. Двигаясь параллельно линии фронта

вдоль "западного мешка", мы проехали мимо места, где [98]

находились три машины под командованием обер-фельдфебеля Геринга. Это было

там, где трасса сворачивала на север, к автостраде.

Его позиция была более выгодной, чем наша в "восточном

мешке". Экипажи устроились на ночь на кладбище. Танки были поставлены

прямо у кладбищенской стены, и люди ночевали в могильном склепе, который был

облицован кирпичами и укреплен балками. С точки зрения человека из мирного

времени это можно рассматривать как кощунство. Но законы войны сплошь и

рядом попирают законы мирного времени. Люди были рады втиснуться в

промерзшую землю любым доступным путем. Тот, кому не повезло и довелось

позднее попасть в плен к русским, имел возможность стать свидетелем

проявления еще большего кощунства на кладбищах.

Наша база передовой поддержки и командир роты располагались в то время

в Силламяэ, городе, расположенном прямо на побережье Балтийского моря,

примерно в 25 километрах к западу от Нарвы и к северу от автострады. Прежде

всего мы поприветствовали всех товарищей по роте. Мы давно не виделись, и

они едва нас узнали с нашими бородами.

Они уже разогрели для нас сауну, которая находилась прямо на берегу.

Нам просто не терпелось помыться, чего мы не делали так долго. Потом я был с

докладом у командира роты. Его танк стоял рядом с домом перед окном, чтобы

защищать от осколков. Он оказал мне не слишком радушный прием.

-- Опять вы без галстука. Неудивительно, что мне постоянно

приходится кого-то отчитывать, если вы подаете такой плохой пример. Откуда

возьмется уважение к нам, если мы позволяем себе так выглядеть!

Следует заметить, что я всегда носил лишь черное кашне. Я знал, что фон

Шиллер этого не любил. Его речь нельзя было назвать строгой, но говорил он

вполне серьезно. Я сказал:

-- Если уважение ко мне подчиненных целиком зависит от того, есть

ли на мне галстук, то, значит, со мной что-то неладно. [99]

Я знал фон Шиллера с того времени, когда был новобранцем. Он сразу же

предложил мне обращаться к нему на "ты" после того, как мы прибыли

в Россию с 502-м батальоном. Он был моим единственным командиром в

батальоне, но, фактически, никогда не отдавал мне приказа, зная, что я

всегда действую по собственному усмотрению, во всяком случае, когда

предоставлен самому себе, а на фронте так происходило все время.

Причиной нашего обращения друг к другу на "ты" было также то,

что мне постоянно приходилось находиться на рубеже позиций. В присутствии

сослуживцев из нашей роты я соблюдал военный этикет, и "ты" уже не

употреблялось. Я всегда находился между ротой и ее командиром и должен был

посредничать то для одной стороны, то для другой.

Тот, кто утверждает, что никогда не испытывал подавляющего чувства

страха, точно никогда не был на фронте. Предпосылкой для храбрости является

страх, так же как страх смерти и неопределенности вслед за земным

существованием являются предпосылками для зарождения и существования любой

религии. Истинная храбрость состоит в преодолении страха собственной смерти

через еще большую решимость быть примером своим солдатам и поддержать их.

Наверное, не было среди нас человека, который бы не боялся. Перед

некоторыми боевыми операциями я чувствовал себя не лучшим образом. Но как

только танк начинал движение, мне было не до того, чтобы думать об

опасности. После того как производился первый выстрел, нервы успокаивались

сами собой. Все шло шыворот-навыворот, если мы волновались. В ходе боя я

частенько передавал другим свое внутреннее спокойствие шуткой во время

краткого сеанса радиосвязи.

Фон Шиллеру не стоило бы удивляться известию, что подчиненные его не

любят, поскольку он не смог произвести на них впечатление в бою. Вследствие

этого никто не выносил его высокомерия. Вероятно, оно выполняло для него

роль своего рода самозащиты. Мы были слишком хорошо знакомы, чтобы друг

друга обманывать. Я [100] прощал ему поступки, которые вряд ли мог простить

другой близкий знакомый. Нельзя было требовать такой же терпимости от

солдат. В конце концов, то, что они воевали на фронте, не щадя самой жизни

во имя родины, считалось само собой разумеющимся.

Иногда его критика бывала вполне оправданной. Был постыдный случай,

касающийся использования кодов по радио. Фон Шиллер кратко излагал мне

ситуацию на плацдарме. Он посмотрел на меня с укором и сказал:

-- Этим играм по радио в открытую нужно положить конец! Ты

подвергаешь опасности не только своих людей.

Я благоразумно промолчал; он конечно же был прав. Я не умел, или,

вернее, просто не хотел привыкать к глупым кодовым названиям. Во время

какой-нибудь операции я должен был говорить по радиосвязи: "Ночной

колпак", это "Тетерев" и подобные этому послания. Нашим

ребятам гораздо больше нравилось обращаться друг к другу по именам. Я,

естественно, пользовался кодовыми названиями, когда радировал в батальон и

пункт снабжения. Однако к людям на фронте я обращался по настоящим именам.

Еще более небрежными были неофициальные переговоры по радио.

По радио часто можно было услышать: "Какой пароль у

курильщиков?" Это означало, что сигареты опять стали редкостью, и Отто

Кариус должен доказать, что он настоящий друг. Следует заметить, что меня

хорошо снабжали из дома. От десяти до пятнадцати пачек сигарет доставляли с

каждой почтой. Я тут же раздавал пачки по танкам. На пачках были короткие

приветствия каждому. Эти приветствия солдаты тщательно сохраняли.

Русские конечно же подслушивали. Поскольку передача велась открытым

текстом, они, слыша имена одних и тех же людей, сразу узнавали, что

"тигры" появились в том или ином месте. Кодовые названия менялись

самое позднее по прошествии нескольких дней, в то время как наши имена,

естественно, оставались теми же. И иваны в любом случае обратили бы

внимание, если бы мы, скажем, ушли из Невеля и появились у Нарвы. Мы были у

них бельмом на глазу. [101]

Однажды, например, они обратились с помощью громкоговорящей

радиоустановки в "восточном мешке" у Лембиту к нашей пехоте с

предложением выдать меня им в обмен на тридцать пленных солдат. Они призвали

наших солдат усмирить "кровожадного пса", который постоянно

заставляет их держать оборону! Мои товарищи из пехоты дали парню поговорить

совсем недолго. И когда стало уже совсем невмоготу, расстреляли

радиоустановки. Русским, кажется, чем-то понравилось это неуместное

выражение "кровожадный пес". Они упорно продолжали вновь и вновь

вещать через громкоговоритель, что свидетельствовало об уважении к нашему

батальону.

После того как меня ранило у Дюнабурга, русские объявили по радио, что

я убит. Советский офицер, представивший утерянный планшет с моим именем в

качестве доказательства своего успеха, был награжден. Мой фельдфебель

сообщил мне об этом в письме, чтобы меня подбодрить. Ведь всем известно, что

тем, кого выдают за мертвых, часто удается прожить дольше других.

Мы, естественно, наслаждались своим неожиданным вынужденным отдыхом.

Сауна дала нам возможность снова почувствовать себя людьми, и мы словно

заново родились. Благодаря этой возможности я также избавился от своего

плеврита и вновь был совершенно здоров. Однако мы не имели понятия,

насколько долгим будет наш отдых.

На фронте всегда хочется воспользоваться временными благами, прогоняя

прочь мысли о том, что будет "потом" и "как долго".

Только мы успели привыкнуть к уютному теплому помещению, как пришло

донесение от обер-фельдфебеля Цветти, что радиатор на его "тигре"

тоже потек и повреждена ходовая часть второй машины. Наверное, русские были

вполне удовлетворены, повредив три наши машины. Известно, что у них был зуб

на "тигры".

Пока что Цветти оставался в деревне. В случае боевых действий он, по

крайней мере, мог оказать пехоте огневую поддержку. Я пошел к своим ребятам

из технической [102] обслуги, чтобы посмотреть, как продвигается ремонт

моего радиатора. Я не сомневался в том, что мы просидели без дела достаточно

долго.

используя привычную терминологию.

В наши дни то, что они делали руками, охарактеризовали бы как нечто,

находящееся за пределами человеческих возможностей. Эту самоотверженную

работу за линией фронта нельзя было организовать одними приказами. Наоборот,

она предполагает внутреннюю убежденность и стремление помочь войскам на

фронте всеми доступными способами.

Обер-фельдфебеля Дельцайта, командира ремонтного взвода, никак нельзя

было назвать человеком, с которым легко поладить. Его положительные стороны

были скрыты за очень грубой наружностью. Он часто так донимал своим

ворчанием, что его подчиненные старались поскорее переодеться в рабочую

форму.

себе представить, что произошло бы, если бы его подчиненные позволили то же

самое проделать в отношении его.

Дельцайт, первоклассный профессионал, использовал все свои способности,

чтобы привести в норму поврежденную машину. Он был также и хорошим

товарищем, который никогда не оставлял своих людей в беде. Положение дел в

его взводе было гораздо более благополучным, чем во всех других.

Люди из ремонтного взвода во время боевых действий работали днем и

ночью и конечно же не уступали в стойкости солдатам на фронте. Если Дельцайт

обещал отремонтировать машину к определенному времени, на него можно было

рассчитывать. Люди именно такого склада нужны на фронте. И разве имело

большое значение, что кто-то несколько груб от природы? Люди сладкоречивые и

любезные не годятся там, где нужно показать, на что ты способен.

16 марта 1944 года наш друг Дельцайт действовал в своей взыскательной и

заслуживающей доверия манере. [103] Посетив бункер ремонтного взвода, я

узнал, что мой танк будет готов к полуночи.

Это значило, что не оставалось никаких помех для того, чтобы и другие

танкисты заступили на смену. Наш "прогул" длился ровно 24 часа, но

мы хорошо его использовали. Я сообщил экипажу Кершера, что им не следует

полностью распаковывать свои вещи. Напротив, они должны держать все наготове

и ложиться, чтобы успеть поспать в комфорте несколько часов.

Тем временем остальные две роты и штаб батальона были направлены в

район Плескау (Пскова. -- Пер. ). Мы остались одни на позиции у Нарвы. И

так уж случилось, что мне больше не довелось вновь увидеть майора Йеде.

Он был награжден Рыцарским крестом 15 марта, а затем переведен

командовать школой унтер-офицеров в Эйзенахе. Это означало признание заслуг

и подъем на несколько ступенек по карьерной лестнице, но отъезд, конечно,

дался ему нелегко.

Нам тоже не хотелось, чтобы он уезжал, потому что у нас с ним были

такие прекрасные отношения. Товарищи, которые присутствовали, когда

одновременно отмечали его Рыцарский крест и отъезд, потом рассказывали мне,

насколько тяжело было для Йеде расставание с 502-м батальоном.

Он не мог сдержать слез, когда каждый из сослуживцев пожимал ему руку.

После войны я окольными путями узнал, что русские привлекли его к так

называемому "суду за военные преступления" в Эйзенахе. Мне так и

не удалось получить информацию о вынесенном вердикте. К сожалению, все следы

его оказались потеряны.

Вечером мы долго сидели с фон Шиллером за бутылкой доброго шнапса. Он

не мог понять, почему я хочу прилечь перед отъездом. Он не сильно ошибся,

когда сказал, что мне представится благоприятная возможность отдохнуть на

фронте, несмотря на неудобства.

Конечно, иваны тоже кое-что добавляли в этом отношении. Нам было

слишком хорошо известно, что обманчивому затишью скоро придет конец. Так что

я покинул своего ротного командира и лег спать. Мы собирались [104]

отправиться в четыре часа утра. Таким образом, наши товарищи могли заступить

на вахту до рассвета и получить свою подлатанную машину не на виду у

русских. Я дал указание караульному разбудить меня. К сожалению, я не принял

во внимание его "деликатность". Когда сам Кершер в конце концов

около пяти часов пришел ко мне, я все еще пребывал в глубоком сне.

Караульный упрямо твердил, что будил меня, как было приказано, и я даже ему

отвечал, но теперь не хочу в этом признаться. К тому же я был с похмелья.

Усугубляя ситуацию, я накричал на ни в чем не повинного караульного и

помчался к своей машине. Все уже меня там ждали. Времени было в обрез.

Мы прибыли к позиции Цветти в восьмом часу. Он успел исчезнуть перед

самым рассветом. Связь с пехотой оказалась в полном порядке, а комбат сказал

мне, что на фронте спокойно, поэтому я сразу же пошел спать. Если бы мы

понадобились, то всегда были под рукой. Солдатам на фронте также было

спокойнее, когда мы не мозолили глаза рядом, давая русским повод начать

бешеную пальбу.

Иваны атакуют

Будильником на этот раз оказались русские. Среди голубого неба они создали

огневую завесу, не оставлявшую места воображению. Она покрыла весь фронт

нашего плацдарма. Только Иваны могли устроить подобный огневой вал.

Даже американцы, с которыми я позднее познакомился на западе, не могли

с ними сравниться. Русские вели многослойный огонь из всех видов оружия, от

беспрерывно паливших легких минометов до тяжелой артиллерии. Они показали

нам, что в последние несколько недель зря времени не теряли, и им было не до

сна.

Весь участок 61-й пехотной дивизии был накрыт таким огневым валом, что

всего этого, и было совершенно невозможно добраться из убежища до своих

танков.

Когда мы уже были готовы сделать рывок после очередного залпа,

Из-за интенсивности огня было невозможно понять, где находилась главная цель

атаки. В конце концов, то, что русские атаковали, уже не было секретом.

Естественно, линия полевых укреплений пехоты была взломана после того, как

интенсивность огня усилилась. Все взлетело на воздух. Мы полагали, что

русские атаковали на нашем участке у Лембиту. Но нам также приходилось

считаться с возможностью быть окруженными пехотой противника, прежде чем мы

успеем влезть в свои танки.

Русские перенесли огонь дальше на север после длившегося добрых полчаса

обстрела, показавшегося нам вечностью. Мы запоздало запрыгнули в свои танки.

Атака русских, как видно, была в самом разгаре. Небо над нами также ожило.

Самолеты непосредственной авиационной поддержки, которые совсем не

давали о себе знать в предыдущие недели, вновь объявилась над нами. Самолеты

пролетали так низко, что у нас создавалось впечатление, будто они хотели

снять с нас и унести с собой головные уборы. Они с ревом носились вокруг

этого района и сбросили дымовые авиабомбы к северу от наших позиций, для

того чтобы ослепить артиллерийских наблюдателей.

Судя по всему, иваны запланировали что-то достаточно грандиозное.

Вероятно, они хотели в тот день продвинуться к побережью, чтобы отрезать наш

плацдарм на нарвском фронте с тыла. Тогда в окружении оказались бы отдельные

подразделения бронетанкового корпуса СС, дивизии "Фельдхернхалле"

и пехоты Венглера. Для нас было важно, находимся ли мы в "мешке"

или за его пределами. Между тем ситуация стала в высшей степени критической.

Незадолго до 10 часов несколько отрядов пехотинцев пробежали мимо меня в

западном направлении. Затем появилась 37-мм [106] противотанковая пушка с

двенадцатитонным тягачом. После этого появились еще 20–30 человек, все

без оружия.

Все происходило на фоне непрекращающегося заградительного огня

противника. И хотя мы находились всего примерно в 30 метрах в лесу, они не

обратили на нас никакого внимания. Мне пришлось бежать к ним, чтобы узнать,

что все три опорных пункта оставлены. Одно из штурмовых орудий к востоку от

"детского дома" горело, а другое отступило.

Русские танки и пехота уже рвались к автостраде. Нельзя было терять ни

минуты. Было ясно, что они наступали на север значительными силами с тем,

чтобы расширить участок прорыва на нашем плацдарме на Нарве.

Я сразу же быстро двинулся по направлению к усадьбе. Кершер шел сразу

за мной, и я повернул, чтобы он оказался слева. Он должен был

сосредоточиться на том, что происходило на открытой равнине. Русские

двигались вперед силой до полка к северу от наших опорных пунктов. Пять

"Т-34" на полной скорости приближались по автостраде. Шестой

русский танк уже почти достиг "детского дома", прежде чем мы его

заметили. Но прежде я обратил внимание на пять противотанковых пушек на

железнодорожной насыпи, угрожавших нашему флангу. В тот момент они были

самым опасным противником. Вскоре я с ними разделался, но успел при этом

получить несколько попаданий в ходовую часть. К счастью, ни одно из них не

вызвало серьезных повреждений.

В то время как мой наводчик унтер-офицер Крамер вел огонь по русским

противотанковым пушкам, я посмотрел налево, и как раз вовремя. Я увидел, как

"Т-34" развернулся, когда мы показались, и направил пушку почти

прямой наводкой на Кершера.

Ситуация достигла критической точки. Все решали несколько секунд. Нам

повезло, что русские действовали, задраившись наглухо, как делали всегда, и

не успевали достаточно быстро оценить характер местности. Кершер тоже не

заметил танка, потому что тот приближался практически с тыла. Он проходил

мимо него на расстоянии не более 30 метров. [107]

Я успел вовремя передать Кершеру: "Эй, Кершер, "Т-34"

сзади тебя, берегись!" Все произошло в мгновение ока. Кершер встретил

русских выстрелом в упор. Они завалились в воронку от бомбы и не вылезали.

У нас появилась возможность перевести дух. Если бы у иванов выдержали

нервы и они открыли огонь, то, вероятно, нам обоим была бы крышка. Однако

остальные пять танков "Т-34" не открыли огня -- как видно, не

могли взять в толк, кто их подбил и откуда стреляли.

Всем советским танкам нужно было по очереди миновать железнодорожный

переезд, прежде чем получить возможность как следует развернуться. Этот

маневр, естественно, значительно оттягивал их атаку. Мы появились слишком

рано, им не хватило всего нескольких минут. По этой же причине мы не могли

достать своими выстрелами остальные танки, двигавшиеся по противоположной

стороне железнодорожной насыпи.

Русские сразу отступили под защиту заболоченного леса, когда мы стали

вносить сумятицу в их ряды. Пехота неприятеля большей частью также успела

отойти, пока мы возились с его противотанковыми орудиями и танками.

Наши опорные пункты, естественно, были полностью оставлены. Не было

видно ни одного немецкого пехотинца на всем участке между Лембиту и тем

местом, где железнодорожная насыпь исчезала в лесах.

Только пулемет на правом фланге дивизии "Фельдхернхалле" под

вечер вновь открыл огонь. Мы вскоре добрались до нашей прежней линии фронта,

где были одни развалины, и оказались одни на равнине. Мое донесение о том,

что опорные пункты оставлены нашей пехотой, почему-то опровергли в дивизии.

Под вечер я наконец решил сам съездить в "детский дом". Я хотел,

чтобы со мной отправилось хотя бы несколько человек, чтобы занять опорные

пункты, на которые до этого мы не допустили противника. Но к тому времени,

когда люди, наконец, прибыли, русские под покровом темноты уже захватили

передовые разбитые укрепления. В целом тот день принес нам всевозможные

разочарования в связи с начальством, находящимся в тылу. [108]

Тем временем после получасового заградительного огня после полудня

русские при поддержке бронетехники вновь атаковали наш сектор. Мы отразили и

эту атаку и смогли подбить еще пять "Т-34" и один

"КВ-1". Подбитые танки иногда бывают весьма коварны. Нам случалось

один раз пригибаться, когда взорвались несколько танков и в воздухе

пронеслись разные металлические обломки. Меня бесило, что нашу артиллерию

невозможно было убедить открывать заградительный огонь. Следует отметить,

что наблюдатели были уничтожены, и в дивизии создавалось ложное впечатление,

будто в развалинах есть войска.

В результате наши собственные войска должны были оказаться в районе

заградительного огня. Через полтора часа русские снова готовились к атаке

крупными силами у железнодорожной насыпи. Я не мог гарантировать, что смогу

отразить третью атаку из-за ограниченного числа боеприпасов.

Тем временем я получил третий танк и попросил своего командира роты

тоже подъехать на своей машине. Он уже неоднократно радировал мне, что

находится прямо позади меня на краю леса. Однако я ни разу даже мельком его

не увидел, а позднее узнал, что его танк вовсе не направлялся к нам.

И опять у меня нашлось предостаточно причин для того, чтобы злиться на

своего командира. Но я ничего не говорил, потому что был рад уже тому, что

фон Шиллер, по крайней мере, смог добраться до артиллерии, чтобы та,

наконец, открыла заградительный огонь. Он велся так умело, что были

уничтожены русские, находящиеся на исходных позициях для наступления.

Ровно через час иваны сосредоточили войска численностью до батальона

для новой атаки при поддержке бронетехники. Они хотели любой ценой захватить

наши опорные пункты, но не достигли своей цели и потеряли еще три танка

"Т-34".

"тигра" у развалин, а сам поехал в командный пункт полка в

"детском доме", чтобы доложить [109] о фактическом положении дел.

Следует заметить, что там все еще придерживались того предположения, что

развалины заняты нашей пехотой.

Именно от меня командир полка узнал об истинном положении дел. Тогда он

собрал на совещание свой штаб из нескольких человек. Так как на это

потребовалось некоторое время, я должен был в наступившей темноте

расположиться примерно в 200 метрах от развалин, чтобы иметь зону обстрела и

обезопасить себя от противотанковых групп. Лишь один "тигр"

остался возле усадьбы.

Усадьба также оберегалась от проникновения в нее противника, до тех пор

пока не прибыли 10 специально отобранных бойцов и не заняли ее. Еще 25

человек рассыпались вдоль трассы позади нас.

Русские не предпринимали попыток новых атак в течение ночи, но могли

занять развалины, не встречая сопротивления.

За два часа до полуночи мы вернулись за предметами снабжения. Не прошло

и 10 минут после того, как мы прибыли в убежище, как показались оба

грузовика тыловых подразделений роты, которые еще после полудня были вызваны

на пункт снабжения в Силламяэ.

Гауптфельдфебель Зепп Ригер также прибыл на фронт за компанию с группой

снабжения, по случаю удачного дня. Он не преминул поздравить каждого лично

из нас с нашим успехом в оборонительном бою. Ригер был отличным парнем,

подобных которому редко встретишь. Я думаю, что трудно было бы найти дюжину

парней его габаритов во всем вермахте. Он был примером для всех и как

солдат, и как человек -- умный, не склонный к педантизму, расчетливости,

без малейшего намека на скупердяйство. Он удостоился Железного креста 1-го

класса как командир танка и командир взвода на фронте.

Он также знал, что, несмотря на какое бы то ни было чувство

справедливости, невероятно, чтобы все поступали по совести. Случалось

иногда, что некоторые солдаты жаловались, потому что Ригер очень строго

следил за имуществом, но он ведь отвечал за это имущество и знал, насколько

всего не хватало. Я также не слышал, чтобы он [110] когда-нибудь взял хоть

одну сигарету или бутылку шнапса из столовой сверх того, что ему

причиталось. Для него на первом месте были боевые части и подразделения.

Потом шел персонал ремонтных подразделений, вслед за ним -- пополнение

и, наконец, тыловые подразделения. Он был мил всем в роте, как начальникам,

так и подчиненным.

Как начальник Ригер знал, как снискать к себе уважение, не повышая

голос. Все уважали его и признавали за ним правоту. Таким был наш Зепп

Ригер. Безусловно, никто из тех, кому когда-либо посчастливилось служить под

его началом, не забывал его.

Мы подвезли бензин и боеприпасы к танкам, чтобы пополнить запасы. Для

каждого "тигра" требовалось 100 снарядов и 200 литров бензина. Нам

пришлось управиться с этой нелегкой работой, прежде чем подумать о горячей

пище. Но затем мы переключились на еду и рассказы о случаях на войне. Ригер

поведал нам, как они отмечали "наш" день в Силламяэ. Командир роты

приказал провести линию связи от приемника на его "тигре" за окном

к громкоговорителю полевой радиостанции. Они, таким образом, могли слышать

наши радиопереговоры. За каждого уничтоженного, о чем объявлялось, Ригер

угощал своих людей шнапсом.

Однако была одна вещь, которую люди не понимали, -- почему командир

не снисходит до нас, хотя я так часто обращался к нему со срочной просьбой.

Они также нелестно отзывались о нем из-за того, что с самого начала не смог

обеспечить нам артиллерийскую поддержку. Раздражало еще и то, что он не

говорил с офицерами штаба лично, а только по телефону.

Лишь к вечеру, когда я доложил, что позицию больше нельзя удерживать,

он, наконец, поехал в корпус на своем автомобиле, чтобы настоять на открытии

заградительного огня. И огонь был открыт спустя полчаса. Поведение командира

вызвало взрыв негодования.

Я приложил все усилия к тому, чтобы успокоить товарищей. Я, конечно,

был разочарован и фон Шиллером. Однако сказал ребятам, что нам нет нужды

выражать свои [111] эмоции постфактум. В конце концов, мы совершенно

самостоятельно позаботились о деле, а заградительный огонь был открыт как

раз вовремя.

Ближе к полуночи мы поехали назад к развалинам, чтобы оказать нашей

пехоте моральную поддержку. Я заскочил в "детский дом", где

поговорил с командиром полка о планах на следующий день. Мы условились

отбить развалины в утренних сумерках.

В любом случае следовало попытаться сделать это, с тем чтобы русские не

могли угрожать нам на нашей стороне железнодорожной насыпи из двух

нагромождений руин. При этом положение стало бы еще более ненадежным. Для

запланированной нами контратаки мы взяли дополнительно еще 16 человек из

наших и без того ограниченных сил.

Около 5 часов мы сосредоточились для проведения атаки в Тыртсу,

местечке, обозначенном небольшой точкой на карте между "детским

домом" и Лембиту. С фельдфебелем Кершером и со мной было еще 16

человек.

Фельдфебелю Груберу предстояло точно определять местонахождение русских во

время нашего штурма. Сначала мы вели огонь прямой наводкой по западным

развалинам из трех наших танков. Затем мы двинулись прямо на них, и восемь

моих солдат заняли их. Атака имела полный успех, а мы могли пожаловаться

только на то, что один из наших людей получил ранение. По сравнению с ней

атака на восточные развалины возле железнодорожного переезда была более

трудной. Он, похоже, был чрезвычайно важен для иванов. Фактически они в

течение ночи установили 5 противотанковых орудий, 2 полевых орудия и 57-мм

зенитное орудие. Нам пришлось некоторое время с ними повозиться.

Следует отметить, что это было характерно для русских. Если они

закреплялись где-нибудь всего на несколько часов -- особенно ночью,

-- то как муравьи таскали технику и вгрызались в землю, точно суслики.

Мы постоянно с этим сталкивались, но так и не смогли понять, как они,

собственно, это делали. [112]

Несмотря на все усилия, нам не удалось отбить второй опорный пункт. Во

время нашего огневого боя иваны начали контратаку с двумя своими

"Т-34" и небольшим пехотным подразделением.

Мы смогли их отбросить и в ходе боя подбить их танки. Вскоре после

этого они начали вести по нас огонь из артиллерии и минометов крупного

калибра. Мы потеряли двух человек убитыми, и еще двое получили ранения.

Четверым оставшимся было просто невозможно захватить опорный пункт, не

говоря уже о том, чтобы его удержать. К сожалению, пехотный командир,

штабной лейтенант, был убит, когда шел на штурм развалин с криком

"Ура!".

Русские продолжали вести беспрерывный пулеметный огонь. Они ни при

железнодорожной насыпи. Бегство назад было бы еще более безнадежным, чем

удержание позиции, поскольку тогда они оказались бы без укрытия в нашем

секторе обстрела.

Пока что мы должны были заняться ранеными. Под прикрытием обоих

"тигров" подошли как можно ближе, чтобы погрузить раненых, не

опасаясь пулеметного огня. Русские, наверное, потеряли от 30 до 40 человек

убитыми, однако развалины, за которые шел бой, продолжали оставаться в руках

противника и в последующие несколько дней.

Вскоре после полудня, вслед за пятнадцатиминутной огневой завесой,

русские попытались отбить опорный пункт и усадьбу. Они атаковали силами до

одной роты при поддержке бронетехники, но были отброшены назад, неся тяжелые

потери в пехоте и потеряв один "Т-34" и один "Т-60".

Наконец, они, наверное, подумали, что для этого дня достаточно, и не

тревожили нас вплоть до следующего утра. Когда мы вернулись вечером в свое

убежище, уже прибыли машины снабжения.

Опять возникли проблемы с нашим командиром. Наши люди были выведены из

душевного равновесия его поведением. Я передал по радио просьбу прислать

машину, чтобы съездить ночью на командный пункт 61-й [113] пехотной дивизии.

Мне не хотелось топать на полковой командный пункт пешком, преодолевая

расстояние 8 километров туда и обратно по пересеченной местности. Ехать на

танке было нежелательно, чтобы не привлекать внимания русских. Кроме того,

мой экипаж заслуживал небольшого отдыха, раз представлялась такая

возможность. Однако автомобиль, о котором я просил, так и не появился.

Бирманн доложил, что, вероятно, у командира роты не нашлось свободной

машины.

дежурным на командном пункте роты, что фон Шиллер несколько раз по вечерам

ездил к знакомой женщине, которую привезли с собой из Нарвы.

Так вот по какой причине ему нужна была машина! И знай я об этом тогда,

наверняка пришел бы в ярость. Однако этот факт скрывали от меня в течение

всей войны, чтобы не доводить до белого каления.

Шок у моих подчиненных вызвало и то, что 2-я рота 502-го батальона

"под командованием обер-лейтенанта фон Шиллера" была отмечена в

ежедневной сводке вермахта. Ведь командир не внес никакого вклада в наш

успех. На этот раз людей было трудно успокоить. Я объяснял им, что вся рота

отмечена таким образом, в противном случае был бы упомянут лишь один взвод.

Если разобраться, то вся рота причастна к нашему успеху.

Хорошо еще, что я ничего не знал о вопиющем нарушении --

использовании автомобиля для "увеселительных поездок". Иначе

конечно же и не пытался успокоить своих ребят. Следует отметить, что мы были

вознаграждены другим образом: специальным упоминанием в ежедневном приказе

по корпусу, который объявлялся во всеуслышание.

В этом приказе были названы только наши танки. Было подчеркнуто, что

благодаря активным действиям и проявленной инициативе мы пресекли прорыв

русских на побережье и предотвратили возможное отсечение всех боевых частей

к востоку от "детского дома". Кроме того, мы удержали

восстановленную линию фронта без поддержки пехоты. [114]

Иваны не давали нам передохнуть, стремясь атаковать фланги и окружить

плацдарм на Нарве любой ценой. Около полудня 19 марта противник атаковал на

западном направлении из "восточного мешка" после артиллерийской и

минометной подготовки. Он хотел отрезать южную часть "ботинка",

которая до сих пор удерживалась нами. Затем намеревался соединить

"восточный мешок" с "западным мешком" и создать плацдарм

для дальнейшего наступления.

Мы подбили шесть танков "Т-34" и один "Т-60" и

уничтожили 76, 2-мм противотанковое орудие. Несмотря на все это, русские

успешно прорывали нашу линию фронта.

Даже прежде чем наша пехота успела перейти в контратаку, нам пришлось

вмешаться в экстренной ситуации еще в одном месте. Из опорного пункта к

северу от железнодорожной насыпи поступило донесение, что 4 самоходных

орудия русских установлены на дальней стороне железнодорожного переезда на

небольшом лесном пятачке. Кроме того, два русских танка подтянулись справа

от переезда. Фельдфебель Кершер и я прибыли как раз вовремя, потому что

пехоту уже охватила паника. Кроме наших "тигров", под рукой не

было никакого противотанкового оружия.

Нам удалось подбить вражеские танки прежде, чем они перешли в атаку, и

мы вовремя оттянулись назад, чтобы поддержать контратаку нашей пехоты на юг.

Мы действовали из пункта 39. 9 (вдоль дороги от "детского дома" до

"подошвы ботинка").

Заболоченная местность там доставляла нам массу проблем. Было просто

невозможно передвигаться вне дороги. Только огневой поддержкой могли мы

помочь своим товарищам из пехоты сдерживать противника. Ведение боевых

действий среди болот -- дело не из приятных, оно не приносит

удовлетворения ни одному танкисту.

Через три часа противник был выбит, и наша пехота снова оказалась на

прежних позициях. Один из офицеров заслуживает того, чтобы быть упомянутым

особо. Майор [115] Хаазе во главе своего батальона штурмовал позиции русских

с впечатляющим натиском и мужеством.

Такого рода действия напомнили мне об историях, которые рассказывал мой

отец о том, как в Первую мировую войну офицеры с обнаженными клинками шли в

атаку впереди своих солдат. В ходе атаки мы смогли уничтожить еще два

"Т-34". Но русские следующим утром, на заре, снова атаковали у

Лембиту силами до роты. Они были отброшены назад после часового боя. Та же

участь постигла атаку, предпринятую около полудня. И опять они потеряли два

танка и 45-мм противотанковое орудие, но все не сдавались. Выбрали

непривычное время для того, чтобы атаковать, и обрушились на наши позиции в

три часа утра. Мы только сонно отстреливались в темноте, и противнику,

наконец, удалось захватить развалины в центре.

Мы были научены горьким опытом отпора, который получили у

железнодорожной насыпи, и на этот раз не стали тянуть. Я провел контратаку с

десятью пехотинцами, и спустя два часа развалины в центре опять были в наших

руках, и мы на них закрепились. Несмотря на то что мы оставили русским не

много времени, они успели подтянуть две 76,2-мм противотанковые пушки,

которые поначалу доставили нам немало хлопот.

Отбитый ряд развалин укреплений в центральной части имел решающее

значение. Будь они потеряны, и усадьба тоже не продержалась бы долго. Весь

фронт обороны на нашем участке был бы развален. Конечно, они были столь же

важны и для противника.

Русские возобновили атаку через два часа. Развалины в конце концов

пришлось снова оставить после того, как четыре пехотинца, в том числе

командир опорного пункта, были убиты. Оставшиеся шесть человек не могли

сдержать русскую пехоту и укрылись в усадьбе.

Тогда мы со всеми тремя танками расположились вокруг усадьбы. Ее нужно

было удержать любой ценой. Поскольку радиостанция пехоты была разбита прямым

попаданием, я отправил фельдфебеля Грубера на танке на командный пункт полка

за подкреплением.[116]

Пехотинцы не могли возвращаться пешком. Русские и в самом деле играли с

нами в кошки-мышки, все время атакуя в том месте, где нас не было. После

полудня фельдфебелю удалось подбить еще два русских танка в пункте 33. 7.

До наступления темноты мы начали новую контратаку против центральных

развалин. Полчаса спустя они были в наших руках. Эта атака должна была стать

нашей последней атакой до того, как позднее мы пойдем в атаку на

"восточный мешок" и установим более выгодную линию фронта далее к

югу в рамках "операции Штрахвица".

Огромные потери в живой силе и технике заставили русских сделать

передышку. Заслуга в этом принадлежала главным образом нашим славным

пехотинцам. Она продемонстрировала в эти дни сверхчеловеческие возможности.

В количественном отношении она была слишком малочисленна, для того чтобы

удерживать свои позиции перед превосходящими силами.

Несмотря на это, пехотинцы постоянно атаковали и выбивали противника с

его позиций. Это достижение может оценить тот, кто побывал в подобной

ситуации. Словами невозможно описать такую боевую активность.

После того как положение восстановилось, я расставил свои

"тигры" на равнине, чтобы прикрывать железнодорожный переезд.

Своим артиллерийским и минометным огнем русские вынуждали нас постоянно

менять позиции. Мы действовали, не имея никакого укрытия. Противник мог

следить за всеми нашими передвижениями, особенно после того, как занял

восточные развалины на нашей стороне железнодорожной насыпи. Он не давал нам

никакого покоя.

Как всегда бывало в таких ситуациях, я приказал, чтобы ни один танк не

давал задний ход, не получая подсказок по радио от соседнего танка. Командир

двигающегося "тигра" не мог видеть непосредственно, что происходит

позади его танка. Он всегда подвергался опасности застрять, двигаясь назад,

особенно потому, что водитель был совершенно "слеп". Путь движения

соседнего танка также приходилось все время [117] прослеживать. При движении

танка назад гусеничная лента могла соскочить с зубьев ведущего колеса при

осуществлении даже легких поворотных движений, особенно в грязи или в снегу.

Если это происходило, то танк становился обездвиженным. Не оставалось ничего

иного, как разъединять гусеничную ленту.

Несмотря на опыт и постоянные напоминания, это было серьезной

проблемой. Попав под обстрел, фельдфебель Грубер вдруг повернул танк назад и

направил прямо в воронку от бомбы. Вероятно, он не настроил как следует свою

рацию и не видел, как я ему сигналил. Поэтому я не смог предотвратить его

въезда в воронку от бомбы.

Только дульный тормоз его пушки выглядывал из воронки. Неожиданно он

установил со мной радиосвязь и ругался, как пьяный моряк, по поводу своего

невезения. Никто из членов экипажа не мог вылезти, потому что русские, как

бешеные, палили по танку Грубера.

Ситуация складывалась не из приятных. Я, конечно, сразу же подумал о

"веселенькой" перспективе освобождения танка ближайшей ночью. В

довершение всего у моего "тигра" была повреждена муфта, и его

нельзя было использовать как тягач. Поэтому нам очень повезло, что в ту ночь

Цветти прибыл на фронт в своем только что отремонтированном танке. Вместе с

Кершером они вызволили "маленького Макса" и его экипаж из

неприятной ситуации. К сожалению, не все прошло гладко.

Русские вновь открыли пальбу при появлении двух танков. Они, конечно,

знали, что мы попытаемся вытащить потерпевший аварию "тигр". В

течение дня они присматривались к этой дурацкой бомбовой воронке.

Одна из мин, специально приспособленная для борьбы с танками, пробила

люк радиста на одном из наших танков. Снаряд ударил почти вертикально, и вся

сила взрыва пришлась на ноги несчастного радиста. В последние несколько дней

обходилось без жертв, и вот теперь, во время спасения другой машины, жертвой

стал этот парень. Он только что прибыл в роту. Ему, [118] наверное, едва

исполнилось восемнадцать, и это была его первая боевая операция. В бункере

мы наложили бедному парню повязку. Должно быть, он терпел невыносимую боль.

Жаловался на боль в левой ступне, еще не осознавая, что ее уже больше не

было.

последних дней.

В его глазах я видел смесь надежды и страха. В конце концов, он был еще

наполовину ребенок, обнаруживший себя лежащим там, в танке с раздробленной

ступней и жуткой болью. Он только бессвязно твердил:

-- Господин лейтенант, она, наверное, уже больше никогда меня не

увидит! Ой, как сильно болит левая нога! Ее ампутируют? Сможет ли она

перенести это? Она уже потеряла двух сыновей, а теперь я... Господин

лейтенант, вы напишете ей?

Причитания тяжело раненного юноши, который все время говорил о своей

матери, потрясли меня до глубины души. Я устроил его как можно удобнее и

позаботился, чтобы его немедленно доставили в полевой госпиталь в санитарной

машине.

Я был счастлив, когда узнал, что он выжил. Пришлось ампутировать нижнюю