Литература : Мемуары : Кариус О. "Тигры" в грязи Кариус Отто

нужно было проверить на прочность все мосты и дренажные трубы. При

необходимости военные инженеры должны были их так укрепить, чтобы пролет

соответствовал габаритам "тигра", а проезд украшал знак нашего

тактического подразделения с изображением мамонта.

К сожалению, русские стали единственными, кто пожинал плоды нашей

работы там, когда наступали в 1944 году.

Во время этих разведывательных поездок у меня была возможность

ознакомиться с ленинградским фронтом. За несколько километров по шоссе нам

был виден работающий в порту кран. Кран этот доставил нам огромное

количество проблем, потому что он был великолепным наблюдательным пунктом

для русских.

Его невозможно было свалить артиллерией. Когда я находился на линии

фронта, приблизившегося к конечной остановке ленинградского трамвая, бросил

взгляд на город с разбитых троллейбусов и спросил себя: почему мы не взяли

город в 1941 году? В то время едва ли было бы оказано сколь-нибудь серьезное

сопротивление.

Мы узнали от взятой в плен женщины-врача, что город практически умирал

от голода зимой 1941/42 года. Тела умерших складывались одно на другое, как

штабели дров. Она рассказала, что сейчас жизнь в Ленинграде практически

вошла в нормальное русло. Население ходит на работу без помех. Где и когда

немцы откроют огонь, бывает уже известно заранее. Кроме того, по ее словам,

у нас почти не осталось боеприпасов. Когда потом мы узнали из показаний

другого пленного, что в Ленинграде совсем не оставалось солдат в 1941 году и

город в то время русскими войсками был практически оставлен, даже самому

последнему шоферу солдатской столовой стало ясно, что эту ошибку никогда уже

не исправить.

Хотя развитие событий на фронте происходило в том же направлении на

протяжении почти трех лет, ничего [40] существенного не было сделано для

сдерживания наступления русских, которое, несомненно, должно было

последовать. Они (руководители) обещали дивизионным командирам, что из

глубокого тыла осенью 1943 года будут посланы бульдозеры. Предполагалось,

что с их помощью выроют противотанковые рвы перед особенно опасными

участками линии фронта. Это было после того, как мы там находились уже три

года.

так сильно, что нечего было и думать об их использовании. Русские, конечно,

использовали их наилучшим образом следующей весной.

С Ленинградом в качестве краеугольного камня Восточного фронта мы могли

бы перезимовать на хорошо подготовленных позициях. Это дало бы нам

приемлемый исходный пункт для нового наступления весной 1942 года.

Наступлению на Москву было отдано предпочтение перед взятием

Ленинграда. Атака захлебнулась в грязи, когда до столицы России, открывшейся

перед нами, было рукой подать. Что потом произошло печально известной зимой

1941/42 года, не передать в устных или письменных донесениях. Германскому

солдату приходилось держаться в нечеловеческих условиях против привыкших к

зиме и чрезвычайно хорошо вооруженных русских дивизий.

Наши полки -- или, лучше было бы сказать, то, что от них осталось,

месяцами удерживали свои позиции, и это стало для них настоящим адом. С

отмороженными конечностями, полуголодные и морально подавленные, мы --

непостижимо! -- еще были способны провести целую зиму на этих изначально

удерживаемых позициях.

Спросите тех, кто находился на Восточном фронте в эту первую зиму или

еще одну или две зимы, -- почему они не испытывали сочувствия к тем, кто

был жестоко наказан или помещен в лагерь за подстрекательство к мятежу или

саботаж или за другие подобные проступки во время войны. Это те самые люди,

которых потом чествовали как героев и мучеников.

Разве простой солдат на фронте держался просто ради удовольствия

погибнуть? И было ли всего лишь удачей для [41] фронтовика, если он прошел

через все это и остался жив и вновь увидел родину? Бог знает, кто может

поверить в то, что мы выстояли потому, что взгляд Гитлера, голос Геббельса

или форма Геринга были особенно нам приятны. Как можно сравнивать понятия

"правительство" и "родина"? Мы удерживали свои позиции и

старались изо всех сил потому, что были законопослушны. А если мы уже не

могли больше об этом думать, обезумев от тягот, холода и голода, то

держались, подстегиваемые страхом и инстинктом.

Да, мы следовали инстинкту, который заставлял нас верить в то, что

огромная опасность с Востока угрожала нам и всему западному обществу.

Ругая эту поганую войну, мы обнаружили себя на ленинградском фронте. Но

стоит ли говорить, что мы вставали в строй, как только отдавалась команда.

Наверное, в этом и состоит дух немецкого солдата, которого многие часто

пытаются представить в дурном свете. Он проявляется в том, чтобы требовать

от себя превосходного выполнения задачи, по-видимому, вопреки более здравым

суждениям, что приводит к неожиданному успеху и часто превращает почти

неизбежные поражения в победы.

прежде чем мы успели как следует перевести дыхание, неожиданно для нас

поступил приказ на марш в район Невеля. Русские там атаковали и взяли город.

Атака последовала столь неожиданно, что некоторые наши войска были

застигнуты во время движения. Началась настоящая паника. Было вполне

справедливо, что коменданту Невеля пришлось отвечать перед военным судом за

вопиющее пренебрежение мерами безопасности.

А нам поставили задачу любой ценой обеспечить возможность движения по

автомагистрали [43] Великие Луки -- Невель -- Витебск, с тем чтобы

пехота могла занять как можно более выгодные позиции восточнее дороги.

Предполагалось, что русские будут снова отброшены назад.

Мы вскоре во время ряда непредвиденных событий узнали, с каким

противником имеем дело.

На нашей линии фронта к югу от Невеля была брешь с зимы 1941/42 года.

Она рассматривалась как естественное препятствие, потому что местность была

совершеннейшим болотом. К всеобщему удивлению, после прорыва к Невелю было

установлено, что русским удалось мелкими подразделениями просочиться через

болото, чтобы нарушить движение по автомагистрали. И меня отправили вперед с

одним танком для обеспечения прикрытия; остальная часть роты должна была

идти следом. Не было никаких признаков противника.

Автодорога, которую нам предстояло охранять, протянулась перед нами

справа налево. Она уходила вверх направо и исчезала за подъемом примерно

через 2000 метров. Остальная часть нашего батальона должна была выйти к нам

с того направления и усилить наш рубеж между Ловецом и Невелем. Это было 4

ноября.

Мы вылезли из танка. Мой механик-водитель, унтер-офицер Кестлер

с удовлетворением отмечали, что наши танки катились по направлению к нам по

автодороге через вышеупомянутый подъем. По крайней мере, радист не

докладывал мне ничего такого, что нарушало бы эту идиллию.

Когда я лучше рассмотрел первые танки, невольно вздрогнул. На них

сидела пехота. Это русские лично удостоили нас своим присутствием. В

мгновение ока все мы опять были на своих местах. Но русские даже не обратили

на нас внимания. Наверное, сочли нашу машину подбитой и не рассчитывали на

боевой контакт с противником.

Мой водитель, Кестлер, практически все испортил; он всегда приходил в

ярость, когда показывались танки. По его мнению, огонь никогда не открывали

достаточно быстро. Он бы предпочел протаранить танки противника. Он уже

завел двигатель и вновь потребовал, чтобы мы [44] открыли огонь, не понимая

нашего "спокойствия". Мой наводчик, унтер-офицер Клаюс, был одним

из тех бывших студентов университета, кто умел наслаждаться выпивкой. В

отличие от его прежних начальников я хорошо с ним ладил. К сожалению, мы

расстались, потому что его просьба о продолжении учебы была удовлетворена.

Итак, едва я собрался приказать "открыть огонь", как Кестлер

потерял терпение и попытался двинуться с места. Двигавшиеся в голове колонны

русские были от нас уже не более чем в 60 метрах. Как раз в это самое время

Клаюс "дал им прикурить" снарядом, угодившим между башней и

корпусом. Танк сполз на обочину и загорелся. Экипаж не подавал признаков

жизни. Русская пехота рассыпалась по местности, прилегающей к дороге.

Клаюс занялся остальными вражескими танками. Они натолкнулись один на

другой в замешательстве, повернули и совсем не помышляли о том, чтобы дать

нам бой. Лишь два из двенадцати танков "Т-34" избежали нашего

огня.

Вечером я был отозван на север. Мы должны были провести небольшую

безопасности нас сменили зенитчики. Через два дня я вернулся. Для усиления

мне был выделен танк из 3-й роты. Им командовал фельдфебель Дитмар.

Мы уже больше не считали, сколько еще было русских танков после того,

как противник получил такую трепку. Однако, как правило, мы недооценивали

упорство иванов. Они появились в полдень на том же самом месте, что и два

дня назад. Но на этот раз они задраили люки, готовясь к бою, и наполовину

отвернули башни вправо.

Судя по всему, противник распознал только зенитное орудие и совершенно

просмотрел нас, главных злодеев. Вражеские танки -- их было пять --

попытались объехать свои сожженные машины. Они совершили свою самую большую

ошибку, обозревая на ходу только возвышенный участок местности.

Открыв огонь -- между прочим, очень неточно, -- они тем самым

потревожили артиллерийский расчет, который [45] целиком полагался на нас. Мы

подбили три танка; беспардонно потревоженные зенитчики позаботились об

остальных. Вскоре после этого мы поднялись для краткой рекогносцировки на

холм. Русские провели дополнительную военную технику через заболоченное

бездорожье.

Вечером мы вернулись на свою прежнюю позицию. Там нам дали задание на

следующее утро занять деревню за возвышенностью. Мы, таким образом, должны

были проторить путь для пехотного полка. Еще два танка и три счетверенные

зенитные установки были мне приданы к тому времени, когда опустились

сумерки. Эти орудия блестяще проявили себя в действиях против наземных

целей.

фактор внезапности атаки в какой-то степени компенсирует численное

преимущество противника. Мы выстроились так, что мой "тигр" шел во

главе. Танки и зенитные установки вслед за ними. Используя

светомаскировочные фары, мы подобрались совсем близко к деревне.

Довольно странно, что не было произведено ни выстрела. Наверное, иваны

полагали, что мы одна из их маршевых колонн. Мы остановились прямо перед

деревней, и зенитные установки открыли огонь. Не дожидаясь моего приказа,

стрелок тоже открыл огонь по домам слева от автомагистрали. Результатом

этого стало то, что восточный ветер понес густой дым по улицам, закрывая нам

обзор. В деревне мы смяли три противотанковые пушки русских, установленных

рядом с домами.

Мы рассредоточились, чтобы обеспечивать безопасность, установили

контакт с полком. Полк подошел, солдаты прочесали дома, и утром мы

продолжили путь на север. Рейд прошел без потерь с нашей стороны. Только

двум русским танкам удалось удрать. Если бы мы дождались наступления дня,

чтобы начать движение, противник обрушил бы на нас свою огневую мощь,

насколько мы могли судить по захваченной технике.

Несмотря на все предосторожности и наши попытки их окружить, русские

продолжали успешно [46] просачиваться в наш фронт через старую брешь. Они

выстроили длинную узкую путевую "артерию", через которую

перебрасывали всю больше людей и техники. С нашими слабыми силами мы были не

в состоянии перекрыть этот район их проникновения, отрезать русских и

уничтожить образованный "мешок". С каждым днем увеличивалась

опасность того, что эта "артерия" взорвется и русские окружат нас.

Во время русской кампании часто задавали следующий вопрос: "Кто кого

окружает?" Мы, таким образом, были отведены на запад, чтобы

предотвратить дальнейшее выдвижение из этой "артерии". Местность

была совершенно непригодной для танков.

Несмотря на мороз и снег, там и сям пролегали полосы болот, где мы

могли увязнуть. Мы даже не особенно опасались лесов и считали, что по

сравнению с условиями в северном секторе Восточного фронта тут было совсем

неплохо.

10 ноября мы контратаковали у населенного пункта Пугачино и

воспрепятствовали разрастанию "артерии". Наш маршрут на протяжении

примерно 5 километров пролегал через лес, где русские недавно захватили два

немецких длинноствольных 88-мм противотанковых орудия. Мы обнаружили эти

орудия в целости и сохранности. Было ясно, что иваны не знали, как с ними

обращаться.

Нам не оставалось ничего иного, как разнести эти неповрежденные орудия

на куски -- не хотелось предоставлять русским еще одну попытку

испробовать на нас свою способность к освоению незнакомой им техники. Мы

были несколько беспечны, когда продолжали после этого двигаться вперед, и

вскоре со всех сторон стал раздаваться звуки орудийных выстрелов.

Пламя сразу же охватило одну из наших машин. К счастью, экипаж смог

спастись, пересев в другой танк. Мы быстро стали отходить к главной дороге,

будучи убеждены, что противник в этом районе наступал небольшими силами.

Однако ситуация оставалась неясной. Даже на более высоком уровне никто не

мог дать нам информацию о точном расположении боевых рубежей. [47]

В это время мы не знали, плакать или смеяться. Когда мы находились в

дозоре, к нам приблизился посыльный на лошади. Мы снизили скорость, чтобы не

нервировать лошадь, но, когда мы с ним поравнялись, молодая лошадь встала на

дыбы. К сожалению, она оказалась так близко перед левой гусеницей, что мой

водитель не успел вовремя затормозить. Животное было настолько серьезно

ранено, что всаднику, который успел спрыгнуть, пришлось его пристрелить,

чтобы не мучилось. Мы посадили посыльного в машину и отвезли в его часть.

Там я доложил для отчета, что он никоим образом не несет ответственности за

происшедшее.

На обратном пути заметили, что мертвая лошадь куда-то исчезла. Я нашел

ее на нашей полевой кухне. Мои ребята увезли ее на танке. Она пополнила наш

скудный рацион, поскольку мясо на таком холоде можно было хранить не один

день. На следующий день на ужин у нас были фрикадельки. Не зная об

инциденте, наш командир съел три штуки и похвалил кухню за заботу о нас. Но

когда я ему сболтнул правду, беднягу чуть не вырвало.

Впоследствии он ел только ту пищу, в которой не было мяса, до тех пор

пока не убедился, что израсходован последний кусок конины.

Неприятности опять начали возникать через несколько дней. Мы выдвигали

охранение немного выше, на такое место, с которого было бы лучше видно

деревню Сергейцево. Сама деревня была в наших руках, но за ней находились

русские.

начали выдвигался из лесной чащи -- четыре танка и пехота. С нашей

высокой позиции отбивать атаку было нетрудно. Командиры танков даже вылезли

из танков во время боя и руководили огнем. Четыре танка "Т-34"

загорелись. После этого русские отступили в лес.

Бои не прекращались до конца года. 25 ноября нам пришлось оказывать

поддержку одному батальону из 503-го пехотного полка в атаке в направлении

леса к западу от Сергейцева. Согласно плану атака начиналась на заре. [48]

Наши четыре танка заняли свои позиции, и мы увидели нечто удивительное

-- наши товарищи пехотинцы бежали прямо к полосе леса. Мы поразились их

натиску, но были еще больше удивлены тем, что русские не препятствовали

этому! После того как продвинулись вперед примерно на 70 метров, мы нашли

разгадку.

Солдаты, бежавшие к лесу, как оказалось, были не нашими товарищами, а

русскими, пробравшимися на нашу территорию ночью. Они удирали перед нашей

атакой. Наши пехотинцы были на позиции с нами по правую и левую стороны и

ожидали наших действий. Иванам невероятно повезло, что мы обманулись в

утренних сумерках.

Нам теперь пришлось возиться с ними в лесу, тогда как мы могли

покончить с ними без проблем в открытом поле. Командира батальона гауптмана

Йоханнмайера вечером тяжело ранил советский снайпер, укрывшийся среди

деревьев. Мы все боялись, что его не довезут до медсанбата, потому что у

него было прострелено легкое. Я был очень счастлив, когда получил от него

поздравления в госпитале в 1944 году. Как раз накануне своего тяжелого

ранения он стал 329-м военнослужащим, представленным к награждению дубовыми

листьями к Рыцарскому кресту. Из-за своего ранения он чуть было не пропустил

церемонию своего награждения.

2 декабря я был на задании с обер-фельдфебелем Цветти у Горушки, чтобы

отсечь еще часть "артерии", продвигаясь вперед вместе с пехотой.

Русские чрезвычайно хорошо окопались на маленькой, но господствующей

высотке. Они всегда делали это мастерски. За высотой и по обеим ее сторонам

они установили тяжелое вооружение, такое, как противотанковые орудия, и им

подобное. Мы не могли ввязываться с ними в бой. Нам пришлось двигаться по

дороге, которая вела к совершенно негодному для переправы мосту.

У русских был превосходный обзор, и они приветствовали нас минометной

атакой. Я чуть не убил командира саперов, гауптмана. Поскольку о мосте,

конечно, не могло быть и речи, он заверил нас, что мы легко пройдем [49]

через ров с правой стороны. Он, понятное дело, не горел желанием укреплять

мост прямо на виду у противника. Но и у меня не было охоты застрять во рву и

демонстрировать попытки из него выбраться под носом у русских.

Гауптман вскоре появился и потребовал, чтобы я немедленно начинал

атаку. Слово за слово мы поссорились, а иваны аккомпанировали нашей

перебранке небольшим "дружественным" огнем.

Когда мы, наконец, перешли на такие выражения, как

"симулянт", "трус" и тому подобные, я вдруг сорвал свой

Железный крест с кителя и швырнул его ему под ноги. Я залез в машину,

двинулся прочь и тут же взлез так глубоко, что мог легко коснуться земли

одной ногой с высоты башни. Гауптман получил урок. А его, как говорят, и

след простыл. Не мог же я его винить за то, что иваны, которые с близкого

расстояния наблюдали наше бессмысленное препирательство, смогли повредить

наши башенные люки.

Я помахал Цветти, и мы подцепили трос. Просто необыкновенное везенье,

что больше ничего не случилось. Лишь минометный осколок изуродовал мой

висок. По глупости я позволил своему наводчику вытащить осколок после того,

как мы освободили нашу машину из плена. Вытягивание ее на ровное место

потребовало больших усилий. Тем временем рана начала сильно кровоточить.

Вероятно, была затронута крупная вена, и Цветти пришлось наложить

"давящую повязку". Наш санинструктор оказался на высоте. У меня на

голове теперь был красивый белый тюрбан. Он служил отличной маскировкой на

фоне снежного пейзажа. Мы уже покрасили танки в белый цвет, как обычно

делается зимой. Моя голова была почти не видна на больших расстояниях --

нет худа без добра.

В тот вечер саперный гауптман послал мне мою награду вместе с письмом.

Он приносил извинения и уверял меня, что о мосте можно будет поговорить на

следующее утро. С первыми лучами солнца мы без особых проблем ликвидировали

яблоко раздора. Честно говоря, он немного покачивался, но выдерживал. [50]

С помощью удачи и мастерства мы пересекли минное поле. Цветти ехал по

следу моего танка. Мы были тогда прямо перед русскими и видели их одиночные

окопы на переднем склоне. Затем мы дали нашей пехоте немного передышки.

Цветти быстро разделался с двумя противотанковыми пушками, которые

прикрывали минное поле.

Парни справа от нас теперь начали стрелять по нас прицельно из

противотанковых ружей. Уже через короткое время не работал ни один смотровой

прибор. Цветти безуспешно пытался обнаружить хотя бы одного из этих

стрелков, но эти ребята все время меняли позицию, а потом молниеносно

исчезали опять. Мы ориентировались по стрельбе, которая велась на протяжении

всей длины траншей. Однако русские были настолько уверены в себе, что даже

бросали ручные гранаты из своего укрытия. Когда мы немного продвинулись

вперед, первый противотанковый снаряд просвистел у меня над головой.

Казалось бессмысленным двигаться дальше вперед до тех пор, пока к нам не

подтянется пехота. Так что мы стояли там несколько часов, не видя никого из

наших товарищей. Они совсем не вылезали из своих окопов, потому что иваны

контролировали весь район со своих деревьев. Нам даже пришлось задраить

люки, поскольку мы боялись, что русские подстрелят нас сверху.

Ближе к вечеру Цветти показал мне лужицу под моим танком. У меня

появилось нехорошее предчувствие. Водитель завел мотор, а столбик термометра

сразу же подскочил до отметки выше 250 градусов. Русские пробили дыру в

радиаторе своими противотанковыми ружьями и минометами. Что было делать?

Покинуть машину или взять ее на буксир было невозможно в нашей ситуации.

Следовательно, нам предстояло попытаться возвратиться обратно через мост

своим ходом. Несчастье сближает! Цветти забыл переключиться на прием. Это

значило, что у меня был прекрасный прием, и я слышал разговор в его танке,

нечто, что мало меня интересовало в то время. Это вещи, которые заставляют

понять, насколько необходима ненавистная военная подготовка. В голову

радиста десяток раз в день вбивали, что нужно переключать на прием [51]

немедленно после получения радиовызова. И теперь все равно все это оказалось

бесполезным!

Я стал махать из люка своими наушниками, желая показать Цветти, что

хочу с ним говорить. Нельзя было терять время из-за непрерывно текущего

радиатора. Наконец, он заметил, что я ему машу, и грубо отчитал своего

радиста -- мне это тоже было слышно. Я управлял движением танка через

минное поле. Водителю приходилось вести машину вслепую. Но он нас провел. С

превеликим волнением мы добрались до моста, который пострадал от нашего

первого перехода и прогнулся посередине.

Мы положились на удачу и уже примерно через 100 метров были за

пределами видимости русских, защищенные низкорослыми деревцами заболоченного

леса. Мы уже больше не пытались атаковать в этом месте. Это было просто

невозможно для пехоты. Никто бы не смог достичь этой высоты живым, даже при

том, что до нее было рукой подать.

12 декабря нас направили в Ловец по автодороге Витебск -- Невель.