Литература : Мемуары : Кариус О. "Тигры" в грязи Кариус Отто

Должно быть, наша атака оказалась полной неожиданностью для русских.

После того как наши танки миновали железнодорожный переезд, чтобы затем

повернуть направо, мы увидели русского, стоявшего как вкопанный в

гимнастерке и галифе прямо перед нами. Он не верил своим глазам, что мы уже

тут. Кершер разделался с противотанковой пушкой, которая, по-видимому,

должна была прикрывать дорогу. Ее ствол был еще зачехлен, а расчет

отсутствовал на местах.

Затем мы поехали вдоль насыпи, направляясь на запад. Равнина между

железной дорогой и линией леса была заминирована, так что мы шли след в

след, контролируя друг друга. К счастью, мины лежали открыто. Русские не

успели из-за мороза присыпать их землей. Кроме того, вкопанные ящичные мины

отсыревали в этой болотной местности. Так что мы достигли нашей

промежуточной цели без потерь. Потом мы повернули вправо и увидели, как

позиции русских выглядели с тыла. Противник построил бункеры в

железнодорожной насыпи через каждые 2 метра. Конечно, они теперь не

обеспечивали им защиты. Семь противотанковых орудий, которые ничего не

подозревавший противник не успел развернуть, были немедленно обезврежены.

Мы были в отличном расположении духа, потому что наш прорыв, от

которого все зависело именно сейчас, удался вопреки ожиданиям. Великолепно

спланированная операция принесла плоды. Однако наше хорошее [131] настроение

внезапно было испорчено неприятным сюрпризом.

Именно тут по нас вдруг со стороны "детского дома" начала

вести массированный огонь наша же батарея 150-мм пехотных гаубиц.

Наблюдатель принял наши танки за танки противника. Силуэты наших машин едва

появились из-за железнодорожной насыпи, а мы стали вести огонь в направлении

наших собственных позиций.

Нам наглядно продемонстрировали, насколько неприятен огонь этих орудий.

Мы отчетливо слышали каждую команду, а также видели крупнокалиберные

снаряды, летевшие по отлогой траектории точно в нашем направлении. Ощущение

было не для слабонервных.

Мы были вынуждены ездить взад-вперед по кишащей минами местности, чтобы

избегать опасных "посылок". Эти перемещения можно было бы назвать

"непрерывной сменой позиций", но кто захочет, чтобы ему в голову

угодил снаряд 150-мм орудия? Ко всему прочему наши стреляли очень хорошо.

Конечно же я немедленно радировал наблюдателю в "детском доме",

чтобы сообщить о произошедшей ошибке. Становилось все более и более неуютно,

потому что наши не прекращали вести огонь из всех четырех орудий. Мне не

оставалось ничего иного, как сделать несколько выстрелов в направлении

наблюдателя. Это вынудило его сменить позицию, и мы ретировались, не

дожидаясь, пока он вновь начнет доставлять нам неприятности.

Позднее я дал этому парню нагоняй. Он действительно не узнал нас,

отказываясь верить, что мы передвигались за железнодорожной насыпью так

быстро.

Мы, правда, вышли из него невредимыми, но напряжение и постоянное

лавирование взад-вперед отвлекли наше внимание, и мы не заметили

противотанковой пушки, которая заняла позицию в лесу позади нас. Тогда-то мы

испугались, застигнутые врасплох. Я получил удар в корму. Цветти достал

этого парня и прикрывал нас во избежание новых сюрпризов. Почти в то же

самое время они ударили по Груберу справа. Русские [132] быстро успели

развернуть противотанковую пушку, которая находилась в небольшой рощице

возле железнодорожного переезда. Мы ее не засекли, и она подбила Грубера.

Первый же выстрел сильно повредил ходовую часть, второй -- пробил танк.

При этом были ранены Грубер и заряжающий.

Прежде всего мы заставили замолчать противотанковую пушку. Затем Цветти

вывел танк с минного поля в направлении железнодорожного переезда. Лишь с

огромным трудом мой танк мог двигаться собственным ходом. Цветти прикрыл его

и доставил обратно в "детский дом". Нет худа без добра: танк

Грубера не нужно было брать на буксир, потому что в нашем районе разверзся

ад. Даже русская тяжелая артиллерия к югу от Нарвы вступила в бой. Иваны

хотели повернуть ход событий любой ценой.

Нам было не до оставшейся русской пехоты, потому что нужно было

следовать за передовым охранением, которое уже давно миновало развилку дорог

у железнодорожного переезда. Фон Шиллер обеспечивал своими четырьмя машинами

при поддержке пехоты свободный проход к заболоченному лесу. К сожалению,

пехотный батальон понес тяжелые потери от русской артиллерии.

Достигнув развилки дорог, пехотинцы в поисках укрытия попрыгали в

траншею. Русские, поняв, что мы прорвались на юг, вели точно по этому месту

огонь артиллерией и минометами. Один снаряд попал прямо в гущу наших

пехотинцев. Поскольку они лежали довольно близко друг к другу, потери были

очень большими. Когда мы ехали в южном направлении через лес, русские

поджидали нас повсюду. Приходилось быть предельно внимательными, чтобы

избегать новых неприятных сюрпризов. Мы видели минометы, занявшие позиции по

левую и правую стороны от леса, рядом с ними -- пехотные гаубицы и

противотанковые пушки. У нас была лишь одна цель: любой ценой пробиваться

вперед.

Поэтому мы ввязывались в бой только с теми попадавшимися на пути

наткнулись на кладбище, где русские хоронили своих погибших. Они всегда

хоронили погибших прямо за линией фронта. Когда позднее была ликвидирована

окруженная группировка русских, мы обнаружили, что на деревянных крестах не

были даже обозначены имена погибших.

Один только пример может свидетельствовать о том, насколько наша

операция зависела от случая. Помимо добросовестности и храбрости, солдату

нужно немного удачи. Неожиданно появившийся на лесной просеке танк

"Т-34" резко отвернул в сторону. Он ехал на юг в том же

направлении, что и мы. У него, конечно, не было намерения атаковать. Он

просто хотел оторваться от нас в южном направлении. Мы, со своей стороны, не

собирались его подбивать, потому что он тогда заблокировал бы наиважнейший и

единственный для нас путь. Так что на этот раз наши намерения совпадали.

Слишком много времени было бы потеряно до того, как наши саперы взрывами

убрали бы этот танк с дороги, и я сомневался, что наша операция в этом

случае закончилась бы успешно. Было совершенно ясно, что русские в танке

были больше заинтересованы в том, чтобы пробиться на юг, чем в том, чтобы

помешать нашей атаке. Несколько русских танков на отдельных участках

"котла" слева и справа от нас все еще открывали беспорядочный

огонь. Позднее они были захвачены, потому что даже русские могли двигаться

только по грунтовым и бревенчатым дорогам, так что прорыв на юг был для них

невозможен. Когда мы достигли того места, где передовые части повернули на

восток, я оставил две машины для обеспечения охранения. Сам же я поехал

назад на равнину для укрепления оборонительного рубежа.

Передовые подразделения достигли цели без больших потерь. Ситуация

заставила нас осознать, насколько нам повезло, что у нас были такие хорошие

картографические материалы. Благодаря этому мы легко находили каждую дорогу

и просеку. Этого никогда не удалось бы сделать по обычной карте. [134]

счастливы, если бы справились со всем в течение ночи. Было ясно, что русские

попытаются нас контратаковать.

С наступлением темноты два из наших дежурных экипажей остались для

наблюдения за западным и восточным направлениями. Ночь с 6 на 7 апреля была

для нас, наверное, одной из наихудших на протяжении всей войны. Мы

находились среди русских и не знали, отрежут ли они нам путь назад.

Наши бронетранспортеры еще днем уехали назад за зимней одеждой. В

течение ночи они должны были доставить боеприпасы и провизию на фронт. Эта

более чем трудная задача требовала мужества, выносливости и необыкновенного

чувства долга. Людям приходилось пробиваться снова и снова -- сначала на

север, а затем на юг. Русские делали все для того, чтобы преградить им путь.

Многие бронетранспортеры подрывались на минах. Свободный проход

обеспечивался благодаря мужеству адъютанта графа Штрахвица, лейтенанта

Гюнтера Фамуле, которому было поручена эта трудная миссия. 22 апреля Фамула

был убит бомбой, сброшенной с русского самолета во время операции у

Кривасоо. Он так и не успел надеть Рыцарский крест, которым был награжден 15

мая.

сторон. Отрезанные нами силы на севере попытались прорваться на юг. С юга

неприятель осуществлял яростные контратаки, пытаясь уничтожить нас и

закрепиться на своих передовых позициях. Это была тяжелая ночь для

батальона, который всю ночь подвергался интенсивному обстрелу противника и

понес тяжелые потери. Тяжелораненых переправляли в тыл на

бронетранспортерах; легкораненые предпочитали оставаться с нами.

Наши эскадрильи пикирующих бомбардировщиков едва ли могли нам чем-либо

помочь, потому что они не рисковали сбрасывать бомбы рядом с нами. Кроме

того, [135] тяжелые бомбы уходили так глубоко в заболоченную почву, что

делали большие воронки, не нанося большого урона. Русские также

сосредоточили так много зенитных орудий, главным образом скорострельных, что

наши самолеты "Штука" не могли пикировать достаточно низко.

Времена, когда "Штуки" были способны деморализовать противника,

давно прошли. Больше всего нам помогали передовые наблюдатели артиллерийских

частей, давая нам иногда передышку благодаря своей мастерской корректировке

огня.

Нам с трудом верилось, что, наконец, наступило утро, а мы все еще живы.

выглядела по-другому с наступлением утра. Давящая темнота, в которой не

видно, где чужой, а где свой, ушла. Нам опять было видно, кто перед нами. По

утрам земля начинала оттаивать под лучами апрельского солнца. Вскоре наши

танки так глубоко увязли в болотистую землю, что практически сидели на

днище. Нам только что удалось выбраться на дорогу и организовать там

охранение.

Затем первые подразделения пехотного полка выдвинулись вперед и

образовали передний край обороны. Остальные прочесали район окружения с

севера на юг. Один из наших танков, танк Везели, был подбит накануне вечером

прямо у развилки дорог. Он получил повреждения от тяжелого артиллерийского

снаряда и теперь беспомощно стоял на открытом месте, не защищенный от

возможных нападений русских. Наш командир вечером уехал обратно в

"детский дом". Я несколько раз вызывал Шотроффа и говорил ему, что

он нужен, чтобы взять на буксир Везели. Фон Шиллера не было в его танке, и

он все не возвращался. Наконец, я поехал сам и выручил Везели.

Мы едва узнали командира и солдат из пехотного батальона, которые

пережили ад в последние несколько дней. Они выглядели постаревшими.

По окончании операции нас отозвали. Затем мы двинулись по автодороге

назад в Силламяэ. Довольно далеко за линией фронта русский аэростат

наблюдения обозревал гряду холмов, которую пересекала дорога. [136]

Было хорошо известно, что русские открывали огонь при всяком движении

по дорогам. Я отдал срочный приказ закрывать люки при прохождении этого

участка или, по крайней мере, не высовываться из танка.

Фельдфебель Линк не обратил внимания на приказ и высунулся из башни по

самую пряжку поясного ремня. Три танка уже миновали возвышенность, когда

первый залп прогремел справа и слева от автодороги. В тот же момент я

увидел, как Линк рухнул в башню, точно молнией пораженный. Поскольку танк

продолжал двигаться, я по радио велел его остановить. Экипаж, оказывается,

не заметил, что их командир тяжело ранен.

Он не проронил ни звука. И только когда мы попытались вытащить его из

башни, он закричал от боли так, будто его разрывали на части. Огромный

осколок вошел в бедро и разворотил весь бок. Линк выглядел ужасно, и мы

боялись, что не успеем доставить его в госпиталь живым.

К нашему облегчению, врач определил, что жизненно важные органы не

задеты. Через несколько недель нам сообщили, что Линк получил отпуск по

ранению. Опять мы легко отделались, но эти ненужные ранения всегда огорчали

меня больше, чем тяжелое сражение.

поврежденные машины. Однажды утром к нам неожиданно прибыла машина отдела

радиовещания роты пропаганды.

Миссия этих людей состояла в том, чтобы записать, как проходили

оборонительные бои 17 марта. Это должно было проходить как

"оригинальная запись" с места события, выполненная на восковой

фонограмме.

Мы рассказывали всевозможные истории до тех пор, пока инженер-электрик

не провел провод из командирского танка в нашу комнату. Он связал рацию в

танке с записывающим устройством рядом с нами. Когда система, наконец,

заработала, мне пришлось влезть в танк, в [137] то время как пропагандист

занял место радиста. Начало драмы было подготовлено. Мне нужно было

имитировать работу радиосвязи и отдавать приказы, как я делал это в ходе

боя. Конечно, отдавались команды открывать огонь и тому подобные. Фон Шиллер

сидел в комнате и играл роль моего напарника в качестве командира роты. В

конце концов, он ведь был упомянут в ежедневном приказе по вермахту. В

"репортаже с линии фронта" это должно было быть отражено.

Когда мне надоела эта отвратительная игра, мы сказали, что с нас

достаточно. Запись тут же была воспроизведена, но не нашла одобрения у

требовательных экспертов. Нам пришлось повторять все сначала.

В определенных местах пропагандист давал свое, подсказанное его

фантазией описание событий. В реалистичной манере он обрисовал, как горят

танки, как они ведут огонь, как в них попадают и какая вокруг царит

обстановка разверзшегося ада.

Вторая запись, наконец, была встречена с одобрением. Потом некоторым из

товарищей, у которых дома имелись граммофоны, было разрешено сделать запись

в качестве звукового письма. Эти записи были отосланы домой к их семьям.

Никто не узнавал свой собственный голос, когда запись проигрывали. Только по

тексту можно было узнать, кто говорил.

В целом мы недолюбливали этих ребят-пропагандистов. Но при этом нельзя

не признать, что среди них были потрясающие парни, которые ответственно

относились к своей работе и к тому же были хорошими солдатами. Но исключение

подтверждает правило. В общей массе они были странными типами, которые

выглядели как солдаты в своей псевдоофицерской форме.

Этот гибрид не совсем солдата и не совсем гражданского был весьма

неудачным. Кроме того, мы видели в пропагандистах любимчиков министерства

пропаганды. Они рассматривали войну лишь как приятное разнообразие в жизни.

Им также делались всякого рода поблажки по сравнению с пехотинцами на

фронте. Вот почему нам [138] нравились исключения, как я уже отметил,

особенно по этой причине. Некоторые, к сожалению, погибли, сражаясь за

родину.

Через несколько дней мы услышали пропагандистский репортаж в обычной

Берлине. Мы едва различали собственные голоса из-за грохота выстрелов и по

этой причине покатывались со смеху. После этого мы никогда уже всерьез не

воспринимали репортажи с фронта.

Когда наши гости удалились, я должен был подписать бумагу,

удостоверяющую, что пропагандист, делавший репортаж, сидел в моем танке. Я

предоставил это сделать командиру роты, ведь был его танк.

Мы никак не могли понять, отчего нам так повезло в том, что операция

имела успех, пока не были допрошены пленные. В числе других офицеров наш

передовой отряд взял в плен оперативного офицера штаба дивизии в

"восточном мешке".

Танки дивизии "Великая Германия" настолько быстро достигли

дивизионного командного пункта, расположенного у основания

"мешка", что русский комдив не успел получить донесения о прорыве.

Все позиции были разбиты во время артподготовки.

Удивленный оперативный офицер при нашем появлении был в одной рубашке,

и ему пришлось быстро одеваться, прежде чем быть взятым в плен. Русский

генерал, надо сказать, успел уехать в южном направлении.

Мы узнали от пленных, что в "мешке" была сосредоточена вся

русская дивизия, снабженная большим количеством тяжелого вооружения. Русские

не предполагали возможности такой катастрофы.

Остатки их танковой бригады, которая была сильно потрепана в предыдущих

оборонительных боях, также все еще оставались в заболоченных лесах, где

совсем не имели пространства для маневра. Они оказались в наших руках

практически без боя. [139]

Допрос русского капитана дал много ценной информации. Следует отметить,

что он производил впечатление начальника более высокого ранга. Я обратил

внимание, что русские вернулись к широким погонам, которые одно время были

запрещены. Медалями также стали награждать, и их опять носили. Наш противник

тоже пришел к заключению, что заслуги воина, который сумел показать свое

боевое мастерство, мир может оценить по тому, какие он носит награды.

Судя по заявлениям русского капитана, наша атака была для них

совершенно неожиданной. Они не готовились к фронтальному штурму с севера,

полагая, что северный фронт у Лембиту хорошо укреплен.

Я также не хотел бы пережить испытание, которому мы подверглись бы,

если бы застряли у железнодорожной насыпи, а десять противотанковых орудий

русских были бы задействованы. Русские ожидали нашей атаки у основания

"мешка" с востока и запада.

Это был кратчайший путь, и "западный мешок" уже был

ликвидирован таким образом. Во избежание повторения такой беды позиции

русских с обеих сторон основания "мешка" были заминированы

хитроумными способами.

Даже деревья были соединены пересекающими путь проводами. Ни один

пехотинец не мог бы пройти там, независимо от того, двигался ли он прямо,

пригибаясь к земле, или полз. Но это минирование оказалось роковым для самих

русских. После нашего прорыва они уже не могли вывести войска в одну из

сторон.

Русские ругали своих комиссаров так же сильно, как мы своих нацистских

фронте. Однако обычно они болтались при штабах дивизий. Мы отмечали их

присутствие, только когда время от времени во фронтовые части поступали

циркуляры. Политика не играла абсолютно никакой роли для тех из нас, кто был

на фронте.

Мне показалось бы идиотизмом, если бы я вдруг произнес "Хайль

Гитлер!" перед своими подчиненными во время утреннего построения. В

конце концов, здесь [140] собрались самые разные люди, которые брошены в

одно для всех сражение, по одной для всех причине, по одним и тем же

жестоким законам. Тут были и нацисты, и противники режима, так же как и

совершенно безразличные люди. Они объединились в боевом братстве. Было

совершенно не важно, кто выполнял свои обязанности во имя фюрера, кто во имя

страны, а кто из чувства долга.

Никого не интересовало, придерживаешься ли ты каких-либо политических

взглядов или стоишь вне политики. Главным было то, что являешься хорошим

товарищем и более или менее хорошим солдатом. Если так и было, то все шло

как надо.

После всех пережитых трудностей мы наслаждались краткой передышкой в

Силламяэ. Но что-то толкало меня вернуться назад, на место кровавых

сражений. Мне хотелось еще раз взглянуть на него в более "мирной"

атмосфере.

Поскольку мне не нужно было больше сосредотачиваться на противнике, я

обратил внимание на то, какой неприглядной предстала местность, за которую

велись такие жестокие и продолжительные бои в последние несколько недель.

Когда я ехал в темноте обратно, у меня мурашки побежали по телу. Воздух все

еще был наполнен зловонием, которое остается после сгоревших танков. Военная

техника русских была разбросана повсюду вокруг этого места. На равнине я

увидел сорванную башню русского танка. Мы подбили этот русский танк в начале

сражения.

Башню взрывом сорвало с корпуса и подняло в воздух. Мы тогда пригнули

головы -- башня упала не слишком далеко от нас. Пушка вошла в болотистую

почву почти до маски, в то время как башня выступала прямо, будто надетая на

стержень. Почти все деревья в лесу к югу от железнодорожной насыпи были

обуглены до черноты и разбиты выстрелами на куски. Они создавали впечатление

нереальности, как будто все живое вымерло. Ни одного живого существа не было

видно в этом мертвом лесу. [141] Даже птицы улетели после того, как вся

природа была попрана людьми.

Нам всегда было интересно, как русские умудряются так хорошо

оборудовать позиции даже в самых трудных условиях. Артиллерийские орудия и

минометы устанавливались на бревенчатых настилах и были полностью защищены

балками от осколков. Ни один человек не мог глубоко зарыться в землю в этой

болотистой местности.

Неглубокие русские бункеры, если можно так назвать их землянки,

фактически защищали от огня тяжелого оружия, если только не будет прямого

попадания. Мы имели возможность убедиться в том, что все русские, которые

находились в своих временных убежищах, отделались испугом. Даже ходы

сообщения между железнодорожным переездом и нашим бывшим восточным опорным

пунктом были устроены образцово.

Это говорило мне о том, что можно было быстро окапываться, несмотря на

мороз и болотистую местность. Наш полковой командир считал это невозможным.

Опорные пункты без тяжелого оружия и без контакта друг с другом

неизбежно будут потеряны, если начнется массированная атака. Окопавшийся

человек психологически противится тому, чтобы быть побежденным. Он находится

в состоянии постоянной боязни, что может не успеть выбраться из своего окопа

во время прорыва противника, потому что на открытом месте обречен.

Следовательно, он будет делать то же, что делали наши ребята, когда

прорывались русские. То есть он будет стараться обезопасить себя во время

артиллерийского огневого вала.

уничтоженных русских противотанковых пушках. Это описание может создать

впечатление, что до определенной степени эти успехи были детской игрой. Если

это так, то эта книга неправильно понята. [142]

Главная задача бронетанковой части состоит в ведении боевых действий и

уничтожении танков и противотанкового оружия противника. Психологическая

поддержка пехоты во время операции прикрытия имеет второстепенное значение.