Литература контрольные вопросы опосредующая роль языка в процессе познания
жүктеу/скачать 2.85 Mb.
|
| Серль Дж. Р. Что такое речевой акт? // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 17. М., 1986а.[С. 151–169.]
Серль Дж. Р. Косвенные речевые акты // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 17. М., 19866. [С. 195–222.] Серль Дж. Р. Классификация иллокутивных актов // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 17. M., 1986B. [С. 170–194.] Чейф У. Память и вербализация прошлого опыта // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 12. М., 1983. Ченки А. Семантика в когнитивной лингвистике // Фундаментальные направления современной американской лингвистики / Под ред. А.А. Кибрика, И.М. Кобозевой, И.А. Секериной. М., 1997. [С. 340–369.] в начало КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ 1. Что представляет собой речевое произведение с точки зрения лингвистической прагматики?
в оглавление << >> на следующую страницу [1] Searle J. R. Speech acts: An essay in the philosophy of language. London, 1969.
ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА В СМИ (В.3. Демьянков) 1. ДИСКУРС
ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЕТАФОРИКА ПУБЛИЦИСТИЧЕСКОГО ТЕКСТА: ВОЗМОЖНОСТИ ЛИНГВИСТИЧЕСКОГО МОНИТОРИНГА (А.Н. Баранов). 1. ПОСТАНОВКА ЗАДАЧИ
ПРЕЦЕДЕНТНЫЕ ФЕНОМЕНЫ В ТЕКСТАХ ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА (Д.Б. Гудков) ПОНЯТИЕ ДИСКУРСА И ОСОБЕННОСТИ ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА
в начало
Демьянков В.З. ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА В СМИ 1. ДИСКУРС 2. ПОЛИТИЧЕСКИЙ ДИСКУРС 3. ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ДИСКУРСА 4. «ИМПЛИЦИРОВАННАЯ» АДРЕСАЦИЯ 5. ПАРАМЕТРЫ ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА В ИНТЕРПРЕТАЦИИ 5.1. Оценочность и агрессивность политического дискурса 5.2. Эффективность политического дискурса 5.3. Отстаивание точки зрения в политическом дискурсе ЛИТЕРАТУРА КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ Своей знаменитой книге, посвященной литературной критике, Эрик Хирш предпослал следующий эпиграф из сочинения не менее знаменитого американского критика Нортропа Фрая: «О Бёме говорят, что его книги подобны пикнику, на который автор приносит слова, а читатель – значения. Хотя это замечание – упрек Бёме, однако оно абсолютно справедливо по отношению к любому литературному произведению» [E. Hirsch 1967, 1]. Продолжая этот образ, можно утверждать, что дискурс СМИ, в частности и политический, – нечто вроде закусочной МакДоналдса: такой дискурс должен легко перевариваться и быстро производить свой эффект («усваиваться», как и любая fast food), позволяя по возможности незаметно манипулировать сознанием аудитории. Взгляд на строение дискурса глазами «потребителя» – интерпретатора – можно назвать интерпретативным подходом. О нем и пойдет речь в данном разделе. в начало статьи << >> в начало 1. ДИСКУРС Дискурсом называют текст в его становлении перед мысленным взором интерпретатора. Дискурс состоит из предложений или их фрагментов, а содержание дискурса часто, хотя и не всегда, концентрируется вокруг некоторого «опорного» концепта, называемого «топиком дискурса» или «дискурсным топиком». Логическое содержание отдельных предложений – компонентов дискурса – называется пропозициями. Эти пропозиции связывают логические отношения: конъюнкции «и», дизъюнкции «или», импликации «если – то» и т.п. Понимая дискурс, интерпретатор компонует элементарные пропозиции в общее значение, помещая новую информацию, содержащуюся в очередном интерпретируемом предложении, в рамки уже полученной промежуточной или предварительной интерпретации, т.е.:
2. ПОЛИТИЧЕСКИЙ ДИСКУРС Уже сама речь, как показал Э. Косериу [Coseriu 1987, 24], «политически нагружена», поскольку является знаком солидарности с другими членами общества, употребляющими тот же язык. Иногда даже говорят, что язык – как посредующее звено между мыслью и действием – всегда был «важнейшим фактором для установления политического подавления, экономической и социальной дискриминации» [L. Miles 1995, IX]. Политический язык[1] отличается от обычного тем, что в нем:
3. ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ДИСКУРСА В современной обыденной речи слово интерпретация употребляется очень часто. За этим словом сохранился уничижительный оттенок, когда говорят: Это не непреложная истина, это всего лишь интерпретация. Ну что же, в таком случае филологи занимаются «всего лишь» языком. Однако в этом «всего лишь» – и наша жизнь. При подходе к интерпретации не только как к инструменту, но и как к объекту филологии у литературоведения, философии языка и лингвистики появляются общий язык, общие интересы и общий материал исследования. Вспомним: практическая потребность истолкования трудных текстов была первопричиной возникновения филологии. В романтической герменевтике [Ast 1808, 1] филология расширительно определялась как исследование классического мира в целостности его искусства, науки, общественной и частной жизни. В центре внимания находился дух древности, отражаемый трудами древних писателей и частной жизнью «классических народов». Внешнее проявление жизни считалось содержанием, а представление и язык – формой «классической жизни», т.е. жизни Древних Греции и Рима. В этом представлении можно выделить две стороны: – филолог дает субъективное истолкование тексту; – мир толкуемого текста отдален от интерпретатора во времени и в принципе недоступен. В прошлом остался романтический интерес к недоступному миру, он оказался чужд теоретикам XX в.: «Нужно со всею настойчивостью подчеркнуть, что эта филологическая установка в значительной степени определила все лингвистическое мышление европейского мира. Над трупами письменных языков сложилось и созрело это мышление; в процессе оживления этих трупов были выработаны почти все основные категории, основные подходы и навыки этого мышления» [Волошинов 1929, 85]. Так выкристаллизовался до сих пор актуальный взгляд на филологию: «Само слово филология имеет, по моему мнению, два значения. Во-первых, оно означает известный метод изучения текстов. Это метод универсальный, и он сохраняет свою силу независимо от того, какую конкретную цель преследует изучение текста – лингвистическую, историческую, литературоведческую и т.д.; во-вторых, слово филология означает известную совокупность или, как говорили когда-то, энциклопедию наук, посвященных изучению истории культуры в ее словесном, преимущественно, выражении. В первом отношении филология есть первооснова лингвистики так же, как и прочих наук, имеющих дело с текстами, потому что филологический метод истолкования текста, т.е. добывания из текста нужных сведений, как уже сказано, есть метод универсальный. Во втором отношении, наоборот, лингвистика, и именно изучение отдельного языка в его истории, есть первооснова филологической энциклопедии, ее первая глава, без которой не могут быть написаны остальные» [Винокур 1941, 225–226]. Языкознание, сосредоточенное только на проблемах описания языка, отпочковалось от филологии и на время вынесло субъективность и внеязыковые факторы за скобки истолкования[3]. Но к началу XX в. границы между литературоведением и лингвистикой вновь стали размываться. Историки языка, стремящиеся к объективному объяснению фактов, под влиянием Фосслера, Кроче и др. постепенно перестают воспринимать «субъективность» интерпретации как помеху познанию, ведь «то, как художник говорит, определяется тем, как он видит. Из литературного стиля способ выражения переходит в общепринятый язык» [Spitzer 1928, 64]. Филологический «интерпретационизм» (синонимы: интерпретирующий подход, интерпретивизм), разработанный к концу XX в., основан на следующем положении: значения вычисляются интерпретатором, а не содержатся в языковой форме. Соответственно, под интерпретацией понимается когнитивный процесс и одновременно результат в установлении смысла речевых и/или неречевых действий. Как и при анализе когнитивной деятельности, можно говорить о субъекте, объектах, процедуре, целях, результатах, материале и инструментах интерпретации. Причем: 1. Интерпретация является триединством: одновременно процессом (обладающим объектами и результатами), результатом и установкой (презумпцией интерпретируемости объекта). Результат бывает воспринимаемым внешне – в виде воспроизведения, пересказа, перевода, реминисценции и т.п. – или исключительно внутренним – как понимание. 2. Интерпретация – целенаправленная когнитивная деятельность, обладающая обратной связью с промежуточными (локальными) и глобальными целями интерпретатора, который далеко не всегда уверен в целенаправленности действий у автора воспринимаемой речи. Интерпретация состоит в установлении и/или поддержании гармонии в мире интерпретатора, что может выражаться в осознании свойств контекста речи и в помещении результатов такого осознания в пространство внутреннего мира интерпретатора. 3. Объект интерпретируется только в рамках системы, когда заранее определен набор допустимых видов и форм представления результата. По выражению, в частности, восстанавливаются генезис, социальный и личностный мотивы автора. 4. Значения не образуют отдельного царства, а появляются только в результате удачной интерпретации. Интерпретация – попытка создать значение в соответствии с некоторыми целями, для чего используются стратегии. Тогда только языковое выражение и обретает речевое значение, которое, актуализируясь в виде смысла, дополняет, сужает или даже в корне меняет уже сложившийся внутренний мир интерпретатора. Речевое значение гармонизирует высказывание с предшествующим контекстом. Смысл выражения – актуализированное речевое значение в рамках сиюминутной ситуации интерпретирования. Сторонний наблюдатель может непосредственно увидеть результаты (например, ответные действия и текст пересказа), а может только о них догадываться, полагая, что интерпретатор произвел умозаключения и достроил свой внутренний мир. Удачная интерпретация заслуживает одобрения, только когда воспринята внешне: аплодисменты и цветы получает тот интерпретатор, который не просто понял, а передал для других свое понимание произведения – музыкального, литературного и т.п. Итак, различаются:
5. К опорным пунктам относятся в тексте слова, конструкции, мысли и т.п., на которые опираются при использовании инструментов интерпретации. Инструменты же бывают трех видов: – свойства речи (предложений или текста в их составных частях и отношениях); – знания о свойствах речи на данном языке или на человеческом языке вообще; различаются: локальные знания контекста и ситуации, импликации текста (логический вывод, полнота которого характеризует тип интерпретации, выбираемой при достижении конкретной цели, и регулируется избираемой стратегией решения задачи) и глобальные знания конвенций, правил общения (определяют регулярность, единообразие интерпретации близких выражений одним и тем же человеком) и фактов, выходящих за пределы языка и общения; – стратегии, организующие реальный ход интерпретирования и соединяющие между собой цели и средства интерпретации; эти инструменты используют другие инструменты – средства речи, знания, а также другие стратегии, взятые в подчинении к данным[4]. Как и обычные инструменты (например, нож, который адаптируется к объекту – скажем, становится острее или тупее), инструменты интерпретации могут сами меняться по ходу своего применения. 6. Каждый шаг в процедуре интерпретации связан с предвосхищением (выдвижением и верификацией гипотез о смысле всего выражения или текста в целом) и характеризуется: – объектами ожидания (тем, по поводу чего предвосхищения появляются); – основаниями ожидания (более или менее вескими). К объектам ожидания относятся: – текст, ожидаемый после конкретного высказывания, слова и т.п.; – внутренние миры автора: один (если интерпретатор полагает, что автор искренен) или несколько (в зависимости от количества эшелонов намерений, которые интерпретатор подозревает у автора); – внутренний мир интерпретатора, в том виде, в каком, как полагает интерпретатор, он представляется автору речи, – т.е. дважды преломленное представление интерпретатора о собственном внутреннем мире. 7. Личностные аспекты интерпретации характеризуют интерпретатора, выделяют его из числа остальных носителей языка. В конкретном акте интерпретации различаются: – межличностность: истолкования навязываются автором речи, а также связями между различными интерпретаторами, поэтому индивиды сходно воспринимают одни и те же высказывания; – интенциональность, намерения (регулирующие ход интерпретации): а) автора речи, более или менее адекватно распознаваемые; б) самого интерпретатора, сказывающиеся на глубине и завершенности интерпретации; то, как соотносятся намерения интерпретатора с его гипотезами о намерениях автора речи, зависит от личности интерпретатора: на одном полюсе – те, кто легко принимает в качестве законных все возможные намерения автора речи, а на другом – те, кто воспринимает чужую речь сверхкритично и отстраненно[5]. Эмпатия состоит в принятии презумпций автора, которые интерпретатор реконструирует на свой страх и риск, основываясь на своих знаниях; т.е. интерпретатор смотрит на вещи «чужими глазами» и готов узаконить любые намерения в чужой речи, приняв намерения автора как аксиому. Взаимодействие различных видов интерпретации дает понимание – внутренне реализованную «удачную интерпретацию», не обязательно проявленную внешне, для других людей. Понимание – оценка результата интерпретации или ее хода, воплощенная по-разному в зависимости от личностных характеристик интерпретатора. Так, Я понял, что вы хотите сказать можно перифразировать следующим образом: «Моя интерпретация вашей речи совпадает с вашей интерпретацией вашей собственной речи», «Моя интерпретация совпадает с замыслом, возможно, неудачно воплощенным в вашей речи» и т.п. Естественно, что языковые аспекты интерпретации не исчерпывают понимания в целом[6]. Всеми этими свойствами обладает интерпретация политического текста, подаваемого средствами массовой информации. в начало статьи << >> в начало 4. «ИМПЛИЦИРОВАННАЯ» АДРЕСАЦИЯ Аудитория, адресат является одним из главных действующих лиц в интерпретативном объяснении. Здесь мы подчеркнем, что интерпретатор имеет дело в своем анализе не только и не столько с реальными, сколько с имплицированными, или виртуальными, или «целевыми» адресатами (надеюсь, мой читатель найдет лучший термин). Причастие имплицированный в составе данного термина имеет то же значение, что и в составе термина имплицированный автор (implied author), предложенного в 1960-е гг. известным американским литературоведом У. Бутом [W. Booth 1961] и означающего «тот комплекс представлений об авторе, которые реальный автор стремится породить у своих читателей, конструируя текст данным, а не каким-либо иным образом». Термин имплицированный читатель (implied reader) встречается впервые у знаменитого немецкого литературоведа В. Изера как характеристика «структурирования потенциального значения текстом» и как читательская актуализация этого потенциала по ходу чтения [W. Iser 1978, XI]. Исследуя политический дискурс, интерпретатор имеет в виду именно имплицированных адресатов в связи с тем, какой реакции автор дискурса ожидал и оправдались ли эти ожидания. Такой интерпретирующий подход особенно уместен при исследовании тоталитарного политического дискурса, поскольку, выражаясь словами Умберто Эко, «Законы, определяющие интерпретацию текста, являются законами авторитарного режима, предписывающего индивиду каждое действие, ставя перед адресатом задачи и предоставляя ему средства для решения этих задач» [U.Eco 1979, 52]. То есть читатели реконструируют – весьма приблизительно – внутренний мир имплицированного автора, тем самым, выполняя его предписания. «Имплицированными адресатами» называется та читательская и/или слушательская аудитория, на которую ориентируется автор. Интерпретаторы, опираясь только на показания текста, могут только приблизительно реконструировать личностные и социальные (даже языковые) свойства этой аудитории, не надеясь на полное совпадение со свойствами реальной аудитории. Естественно, что филологический анализ политических текстов опирается только на гипотезы об имплицированных адресатах. В центре такого анализа находятся авторские намерения политиков, а ведь политики и журналисты далеко не всегда искренни. Сопоставив же результат такой интерпретации с характеристиками исторически засвидетельствованных реальных адресатов, мы можем более глубоко проникнуть в атмосферу отдаленной от нас эпохи. Причем, читая, мы, выражаясь словами Дж. Каллера (следовавшего концепции Р. Барта), участвуем в сценическом действии текста, устанавливаем зоны сопротивления и непротивления действиям автора [J. Culler 1975, 259]. Искусство манипулирования сознанием зависит от способности «задеть нужную струну в нужное время» [P. Bayley 1985, 108], т.е. в конечном итоге от того, насколько политик проникся царством символов, актуальных для его реальной аудитории. Цель политического дискурса – как любого внушения – вызвать в адресатах определенные намерения и установки, мотивировать вполне определенные реакции, в частности, действия. Не в последнюю очередь – дать возможность реальному адресату оправдать ожидания вождя, дорасти до имплицированного идеализированного адресата. жүктеу/скачать 2.85 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|