Литература контрольные вопросы опосредующая роль языка в процессе познания
жүктеу/скачать 2.85 Mb.
|
| В эксперименте подсчитывалась относительная частота употребления метафор и параметр креативности (С), определявшейся по следующей формуле:
C =
1w + 1,5n + 3s t где w – количество стертых метафор, которые реализуют стандартные метафорические переносы значения; n – обычные конвенциональные метафоры, не фиксированные как словарные значения; s – новые, креативные метафоры; t – общее количество метафор. Относительная частота метафоры в тексте определялась как общее количество метафор в статье, деленное на количество слов во всей статье, т.е. F = t/Q, где t – общее количество метафор в статье, Q – общее количество слов в статье. Оба показателя сначала подсчитывались для каждой статьи, а потом считалось среднее арифметическое за каждую неделю, т.е. для каждого номера еженедельных изданий и общий недельный показатель для газет. Подсчет соответствующих показателей для каждого номера газет не имеет смысла, так как распределение в них аналитических материалов крайне неравномерно. Из формулы видно, что стертым метафорам при подсчете приписывался коэффициент 1, обычные конвенциональные метафоры получали коэффициент 1,5, абсолютно новые, креативные метафоры – 3. в начало статьи << >> в начало 3. РЕЗУЛЬТАТЫ ЭКСПЕРИМЕНТА Все выбранные издания были последовательно проанализированы по описанной методике, и была определена динамика изменения параметров F (относительная частота использования метафор) и С (параметр креативности). В качестве примера приведем динамику выбранных параметров для газеты «Правда», а затем суммирующий график по всем анализировавшимся изданиям[12]. Таблица 1. Параметры С и F в газете «Правда» Дата
Параметр С Параметр F 07–13.07.98 1,4849
0,0585 14–20.07.98 1,6282
0,0568 21–27.07.98 1,5473
0,053 28.07–03.08.98 1,6428
0,0545 04–10.08.98 1,5585
0,057 11–17.08.98 1,6702
0,0555 18–24.08.98 1,7012
0,0587 25–31.08.98 1,8886
0,0638 01–07.09.98 1,9438
0,0741 08–14.09.98 1,7383
0,0634 15-21.09.98 1,966
0,0798 22–28.09.98 1,7305
0,0713 На графике изменения значений параметров выглядят следующим образом. Динамика параметров С и F в газете «Правда» Поскольку значения выбранных параметров существенно различаются по размерности: они изменяются в совершенно разных числовых промежутках (креативность в пределах от 1,4849 до 1,966, а относительная частота в пределах от 0,053 до 0,0798), то выбран способ графического представления с тремя осями (он используется и в дальнейшем). На левой оси помещаются значения параметра С, на правой – параметра F, a нижняя ось отведена временным значениям. Масштабы представления параметров C и F уравновешены, что позволяет легко производить сравнительный анализ их динамики, выводя за пределы обсуждения абсолютные величины их значений – для данного исследования это несущественно.
Усредненные параметры С и F по пяти изданиям В существенно меньшей степени параметр креативности реагировал на кризис конца мая, предшествовавший августовскому. Некоторое повышение значений в начале июня есть, но оно незначительно. Совершенно по-иному реагирует на августовский кризис параметр относительной частоты. Он существенно возрастает в начале июня и падает лишь к началу июля (точка замера 7–11 июля), начиная затем постепенный рост. Интересно, что на кризис 17 августа параметр F реагирует меньше, чем на майский кризис, который по своим масштабам несопоставим с августовским. Параметр F растет начиная с 7–11 июля, а в собственно кризисную неделю августа значения параметра даже несколько уменьшаются. Более того, в конце августа наблюдается неожиданный провал значений параметра частоты, который, правда, сразу сменяется повышением значений до середины сентября.
4. ЗАКЛЮЧЕНИЕ Проведенное исследование с определенностью указывает на связь параметров креативности и относительной частоты употребления метафор в политическом дискурсе с общественно-политическим кризисом. Гипотезу, высказанную в рамках когнитивной теории метафоры, о том, что метафора оказывается важным инструментом формирования множества альтернатив разрешения проблемной ситуации, можно считать подтвержденной. Особо следует сказать о перспективах использования параметров С и F в лингвистическом мониторинге политического дискурса. Исследование динамики параметров креативности метафор и относительной частоты их употребления может не только диагностировать кризис, но и делать краткосрочный прогноз его развития. Что касается высказанной здесь гипотезы о связи параметра относительной частоты с ограниченными по силе кризисами, то она требует дополнительного подтверждения.
ЛИТЕРАТУРА Баранов А.Н., Казакевич Е.Г. Парламентские дебаты: традиции и новации. Советский политический язык. М., 1991.
Гудков Д.Б. ПРЕЦЕДЕНТНЫЕ ФЕНОМЕНЫ В ТЕКСТАХ ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА ПОНЯТИЕ ДИСКУРСА И ОСОБЕННОСТИ ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА Политический дискурс и национальный миф Когнитивная база и прецедентные феномены Прецедентные феномены в текстах политического дискурса ЛИТЕРАТУРА КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ ПОНЯТИЕ ДИСКУРСА И ОСОБЕННОСТИ ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА Сознание (и, прежде всего языковой уровень сознания) реализует и выявляет себя в дискурсе [Базылев 97, 7]. В современной гуманитарной науке термин «дискурс» понимается весьма неоднозначно (обзор существующих подходов см., например, в [Менджерицкая], [Красных 98, 190 и след.]). Мы присоединяемся к мнению тех ученых, которые рассматривают дискурс как «сложное коммуникативное явление, включающее, кроме текста, еще и экстралингвистические факторы (знания о мире, мнения, установки, цели адресата)» [Караулов, Петров, 8]. При таком понимании дискурс обязательно включает в себя «сложную систему иерархии знаний» [Караулов, Петров, 8], выступает как одновременно социальный, идеологический и лингвистический феномен, представляет собой «языковое использование как часть социальных отношений и процессов» [Менджерицкая, 132–133]. Мы придерживаемся именно подобного понимания дискурса и в его толковании опираемся на определение Т. ван Дейка: «Дискурс, в широком смысле слова, является сложным единством языковой формы, значения и действия, которое могло бы быть наилучшим образом охарактеризовано с помощью понятия коммуникативного события или коммуникативного акта. Дискурс <...> не ограничивается рамками текста или самого диалога. Анализ разговора с особой очевидностью подтверждает это: говорящий и слушающий, их личностные и социальные характеристики, другие аспекты социальной ситуации, несомненно, относятся к данному событию» [Дейк, 121–122]. Основная проблема политики – власть. Следовательно, политический дискурс (ПД) отражает борьбу различных сил за обладание властью. Это определяет особенности коммуникативных действий в рамках ПД. В основе коммуникативных актов ПД – стремление воздействовать на собеседника, этим определяется их эксплицированная или имплицитная суггестивность, явно доминирующей над информативностью. Любое общение представляет собой диалог (M.M. Бахтин), но в данном случае мы имеем дело с диалогом, в котором доминирует один из собеседников. Диалог происходит по схеме «вождь – толпа», причем вождь может быть и коллективным (например: газета, телевизионный канал и т.п.). В подобном диалоге эффективной оказывается апелляция не к ratio, не к некоторым логически безупречным доказательствам, а к эмоциям. Это ведет к тому, что тексты ПД отличаются экспрессивностью и образностью, проявляющимися, в частности, в сведении абстрактных понятий и логических построений к конкретным ментальным «картинкам», призванным вызывать прогнозируемые «вождем» эмоции (подробнее об этом мы скажем чуть ниже). ПД конфликтен, агонален, в нем постоянно происходит борьба за номинации, ср.: соратник и сообщник, партизан и боевик, борец за свободу и террорист и т.д. Данные пары номинаций, приведенные нами для иллюстрации, наглядно показывают, что в каждом случае имеется в виду один денотат, но коннотации оказываются полярными, а приведенные имена отличаются в соответствующих контекстах ярко выраженной аксиологичностью. Борьба за номинации оказывается борьбой за фундаментальные групповые ценности (Ю.А. Сорокин). Таким образом, к числу особенностей ПД мы можем отнести превалирование коннотативности над денотативностью и аксиологичностью. Необходимо обратить внимание, что оценки при этом отличаются ярко выраженной полярностью, строятся на бинарных оппозициях, исключающих какую-либо градуальность: добро – зло, враг – друг, черное – белое и др. Позволю себе привести пример, заимствованный, правда, не из политического, а из бытового дискурса. Мне довелось присутствовать при диалоге дамы предпенсионного возраста и сорокалетнего мужчины. На ее реплику: «Вы же еще молодой», он возразил, что все-таки вряд ли его столь однозначно можно причислить к молодому поколению; на это последовал ответ: «А разве вы старый?!» В подобном мире существуют только полярные точки шкалы, какие-либо промежуточные состояния исключаются. ПД оказывается в весьма своеобразных отношениях с социальной действительностью. В нем она мультиплицируется и виртуализируется, при этом виртуальных миров оказывается несколько: в одном из них правительство проводит демократические реформы и создает правовое государство, в другом – разрушает отечественную экономику и превращает страну в сырьевой придаток Запада и т.д. и т.п. Важной особенностью диалога в рамках ПД является то, что он, за исключением редких случаев (например, выступление на митинге), является дистантным, т.е. сам коммуникативный акт и сигнал о его успехе или неудаче могут быть достаточно удалены друг от друга во времени. Высказывание, принадлежащее ПД, оказывается направленным не к личности, а к массам. И политик, и толкующие его действия ориентируются не на создание нового, а на следование уже известным образцам и, соответственно, на угадывание этих «образцов» в тех или иных поступках (вербальных и невербальных). Это диктует необходимость максимальной стереотипизации содержания высказывания. Стереотипное содержание требует стандартизированной формы. Стандартизация высказываний ведет к стандартизации дискурса, в который они включены, и речевого поведения в целом. Наиболее удобной формой подобной стандартизации является ритуал, сводящий все многообразие речевого поведения к ограниченному набору типовых ситуаций. Для коммуникации в подобных условиях важными оказываются указывающие на стандартную форму вербальные сигналы, при получении которых в сознании реципиента сразу актуализируется стереотипная картинка, связанная со стереотипным содержанием. Ритуальные высказывания оказываются лингвистически неинформативными. Информативным является не столько содержание высказывания, сколько факт места и роли в ритуале адресанта и адресата, при этом почти на нет сводится личностное поведение коммуникантов, их личностный выбор. Яркой иллюстрацией сказанного служит, допустим, речевое поведение депутатов Государственной Думы при утверждении премьер-министра. Ораторы, по правилам игры обязанные убедить в чем-либо слушателей, на самом деле вовсе не стремились к этой цели, так как результат совершавшегося ритуала был известен всем участникам и зрителям задолго до его начала (как и бывает всегда при исполнении ритуала). Не откажем себе в удовольствии привести еще один пример, обратившись к известному стихотворению А. Галича «О том, как Клим Петрович выступал на митинге в защиту мира», в котором рассказывается, как рабочий-передовик, зачитывая с пафосом текст, переданный ему работником обкома, произносит следующие слова: – Израильская, – говорю, – военщина Известна всему свету! Как мать, – говорю, – и как женщина Требую их к ответу! Клим Петрович с ужасом понимает, что «пижон-порученец перепутал в суматохе бумажки». Однако никто из слушателей даже не замечает этого: И не знаю – продолжать или кончить,
В последнем примере мы, конечно, имеем дело с литературным произведением, в котором отмеченная особенность речевого поведения подвергается сатирическому заострению, гиперболизации, но для нас важно указание автора стихотворения на то, что для данного речевого жанра в такой типовой ситуации практически неактуальным оказывается содержание речи, важным является лишь ее «общее направление», выражаемое с помощью мелодического контура (достаточно жестко заданного) и некоторых слов-сигналов. Для ритуальных речевых актов характерно следующее: – фиксированность формы и «стертость» содержания, т.е. существует лишь форма знака и результат, который должен получиться при осуществлении определенных операций с этим знаком; – обязательная последовательность жестко определенных действий, исключающая для участников ритуала свободу выбора; – смысл высказываний, входящих в ритуальный речевой акт, как и смысл действий некоторого ритуала, не может быть выведен из значений высказываний (действий). – лингво-культурное сообщество санкционирует применение ритуалов, препятствует их нарушению, стремится максимально расширить сферу их действия, ограничить свободу маневра индивида в культурном пространстве. в начало статьи << >> в начало Политический дискурс и национальный миф Такие отмеченные выше особенности ПД, как суггестивность, «виртуальность», ритуализация, образность определяют его неразрывную связь с национальным мифом. Остановимся на этом вопросе чуть подробнее. Т.В. Цивьян, говоря о модели мира, т.е. «сокращенном и упрощенном отображении всей суммы представлений о мире в данной традиции, взятом в их системном и операционном аспекте» [Цивьян, 5], подчеркивает, что она принципиально ориентирована «на мифологический прецедент, когда действительному историческому событию подыскивается прототип из мифологического прошлого» [Цивьян, 19][13]. Различные исследователи мифа указывали, что одной из главных его функций является структурирование принятой в обществе парадигмы культурного поведения. Ограничимся лишь двумя авторитетными свидетельствами. «Мифологический символ функционирует таким образом, чтобы личное и социальное поведение человека и мировоззрение (аксиологически ориентированная модель мира) взаимно поддерживали друг друга в рамках единой системы. Миф объясняет и санкционирует существующий космический порядок в том его понимании, которое свойственно данной культуре, миф так объясняет человеку его самого и окружающий мир, чтобы поддерживать этот порядок...» [Мелетинский, 169–170]. «Так как миф рассказывает о деяниях сверхъестественных существ и о проявлении их могущества, он становится моделью для подражания при любом сколько-нибудь значительном проявлении человеческой активности <...>. Функция мифа – давать модели и, таким образом, придавать значимость миру и человеческому существованию» [Элиаде, 147]. Оговоримся сразу, что мы рассматриваем лишь один из аспектов такого сложного явления, как миф, и не ставим своей целью подробно исследовать различные его функции. Мы также не претендуем на сколько-нибудь полное выявление общего и различного между современным человеком и представителем традиционного общества. Подчеркнем лишь, что миф, задавая определенную парадигму поведения, апеллирует к дологическому, недискурсивному мышлению. Миф не есть нечто давно отжившее, некая выдумка, но представляет собой «логически, т.е. прежде всего диалектически необходимую категорию сознания и бытия вообще» [Лосев, 25], миф «может адаптироваться к новым социальным условиям, к новым культурным поветриям, но он не может исчезнуть окончательно» [Элиаде, 176]. Миф обладает собственной логикой, но логика эта совершенно отлична от научной, т.е. такой, которую принято называть логикой в собственном смысле слова. Различные исследователи обращали внимание и подробно анализировали процессы мифотворчества в прошедшем столетии, литература по данному вопросу достаточно велика; помимо процитированных А.Ф. Лосева и М. Элиаде, сошлемся на ставшие классическими работы Э. Кассирера, Э. Фромма, Б.П. Вышеславцева, исследовавших, в частности, мифологическую структуру таких идеологических систем, как марксизм и нацизм, Р. Барта, С. Московичи. Этот список легко можно продолжить, но и приведенный перечень, на наш взгляд, наглядно свидетельствует о том, что миф вопреки утверждениям рационалистов и провозглашенной еще Ф. Ницше «смерти богов» вовсе не ушел из нашей жизни и продолжает играть важнейшую роль в регуляции поведения современного человека. И это вполне закономерно, ибо «миф выступает как высшая форма системности, доступной обыденному сознанию <...>; обыденное сознание заимствует из мифа некоторые, пусть упрощенные и достаточно поверхностные, формы объяснения действительности и одновременно те или иные программы деятельности, предписания к поведению» [Автономова, 177–178][14]. По словам Э. Кассирера, «один из величайших парадоксов XX века состоит в том, что миф, иррациональный по своей сути, рационализировался» [Cassirer, 236]. Совместить миф и ratio (по крайней мере, на поверхностном уровне) позволяет история. Главное отличие современного человека от представителя традиционного сообщества состоит, вероятно, в том, что первый, являясь homo historicus, воспринимает себя и общество, в котором он живет, как продукт истории, результат исторического развития. Именно к истории обращается он в поисках ответов на волнующие его вопросы, относясь к ней как к мифу. Сегодня в истории ищут или объяснения того, что происходит в настоящее время, или ответа на вопрос, что нужно делать в будущем, находят в ней образцы поступков, которые следует/не следует совершать. Вот лишь один пример мифологического восприятия истории. Концепция евразийства в упрощенном виде сводится к необходимости культурного и, как следствие, политического сближения России с Азией, прежде всего с тюркскими народами. Основным аргументом при этом является то, что никакого татаро-монгольского ига не было, а было взаимополезное и взаимообогащающее сосуществование, симбиоз Руси и Орды[15]. Таким образом, решение вопроса о культурной и политической ориентации страны в XX веке и даже в следующих столетиях зависит от того, какую именно империю создал Чингисхан и было ли Батыево нашествие ужасом или благом для Древней Руси. В данном случае даже у столь крупного ученого, каким является Н.С. Трубецкой, мы наблюдаем ту рационализацию мифа, о которой говорилось выше, сочетание научной и мифологической логики. Последняя диктует подход, при котором деяния «героя-предка» живут и сегодня и задают модели поведения, актуального для современности. Замена одной мифологической системы другой требует в данном случае коренного пересмотра содержания, стоящего, в частности, за прецедентным именем Чингисхан. в начало статьи << >> в начало Когнитивная база и прецедентные феномены Для современного человека роль, подобную роли мифологической системы в жизни традиционного общества, играет когнитивная база лингво-культурного сообщества. Мы называем когнитивной базой (КБ)[16] определенным образом структурированную совокупность знаний и представлений, которыми обладают все представители того или иного лингво-культурного сообщества. КБ формируют не столько представления как таковые, сколько инварианты представлений (существующих и возможных) о тех или иных феноменах, которые хранятся там в минимизированном, редуцированном виде. Например, говоря о Куликовской битве, мы активизируем определенный набор дифференциальных признаков указанного события и присущих ему атрибутов. В зависимости от различных факторов этот набор у двух произвольно взятых индивидов может существенно различаться, но существует национальный инвариант представления о Куликовской битве. Важной особенностью «культурных предметов», хранящихся в КБ, является именно их общенациональный характер. Эти представления могут существенно отличаться от тех, которые присутствуют в индивидуальном когнитивном пространстве, но в своей коммуникативной практике мы обращаемся, прежде всего, к первым, а не ко вторым. Поясним сказанное только одним примером. Тот или иной человек может не считать Моцарта выдающимся музыкантом и быть уверенным в том, что автором произведений, приписываемых Шекспиру, является кто-то другой, однако этот же человек прекрасно поймет, что, называя какого-либо нашего современника «новым Моцартом», мы имели в виду его музыкальную одаренность, и не будет, обвиняя кого-либо в самозванстве и склонности к плагиату, сравнивать его с Шекспиром. жүктеу/скачать 2.85 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|