Литература нравственного сопротивления 1946-86 г г. Лондон, "overseas",1979. Москва, "

подлинности...

Так было на Руси, так осталось на Руси... Будет ли когда иначе?

Там же поставили и "Жизнь Галилея". Старый брехтовский Гали-леи,

который тоже звучал до ужаса современно. Инквизиторы с разъевшимися харями

сталинских чиновников расправлялись с инакомыслием. А методика расправ была

такова, будто инквизиция в своем черном средневековом одеянии получала

указания в Московском горкоме коммунистической партии...

Все эти восставшие театры выражали наше общее ощущение, наш страх, наш

гнев, нашу нетерпимость -- легко можно себе представить, как бушевали залы,

особенно на Таганке, где зал был крошечным, неправдоподобно крошечным для

Москвы, да только потому, видно, и терпели этот театр, что считали его как

бы несуществующим в России, одурачиваемой миллионными тиражами журналов и

кинокопий.

Однако одни лишь старые пьесы жизни, как принято называть их в

театроведении, были недостаточным вместилищем наших страстей и наших надежд,

и вот, как грибы после дождя, стали появляться сатирические ансамбли: "Синяя

птичка" В. Драгунского, актера и детского писателя, затем ансамбль

ленинградцев "Давайте не будем!" под руководством веселого и желчного

драматурга Юлия Реста.

Я помню их скетчи, над которыми хохотали московские писатели.

Немудрящее действо вызывало такую реакцию зала, словно представление шло в

детском театре, где дети сами участвуют в происходящем. А действительно,

было чему поразиться. Выступал, скажем, некий пожилой субъект. На приеме у

врача. Историк по профессии. Здоровье у историка было отличным, и врач

спрашивал удивленно, как ему, историку, удалось до старости сохранить

железное здоровье.

Историк поведал, как это произошло. Душили они, историки, скажем,

Достоевского. Потому что мракобес. И неверно отражал диалектику жизни. "И

это было правильно", -- убежденно заключал актер. А сейчас сказано

Достоевского возносить, ибо -- классик, гордость русской литературы. "И это

тоже правильно!" -- бросает историк в зал с вызовом. Мол, нате-ка, выкусите!

Далее. "Вот удушили Бабеля, враг потому что. И вообще националист. "И это

было правильно!" -- с тем же выражением непогрешимой тупости подытоживает

актер. Актер перечислял десятки фактов повседневного партийного ханжества,

когда разные явления, а не только литературные искореняли, а потом

восславляли -- под неизменный твердокаменный рефрен: "И это было правильно!"

А завершал он рассказ о своей беспринципной заячьей биографии словами,

вызывавшими взрыв аплодисментов: "Что? Кто колебался?! Я не колебался! Если

я колебался, то вместе с линией партии. А это значит -- никто не

колебался... "И это тоже правильно!" -- завершал историк.

Еще один из номеров: редактор, работающий над рукописью. Ему позвонили,

чтобы поторопился. Надо сдавать в набор. Он взял огромные овечьи ножницы и

обрезал углы рукописи, так сказать, "закруглил" ее.
Следующий скетч назывался "Критический свисток". Стоит этакая важная

номенклатурная персона, а на трибуне критик поносит разных писателей. Он

кроет последними словами Толстого, Достоевского, Чехова. За Чеховым он

произносит вдруг: "Кочетов". Номенклатурная персона немедля свистит в

тревожный милицейский свисток. Де, прекратить безобразие! Кочетова ругать

нельзя.

о полку Игореве", поносит весь XVII век, но как только доходит до Кочетова,

снова -- тр-р-р...

Кочетовская "каста неприкасаемых", естественно, от критики не

распалась. И позднее ЦК выгораживал ее с той же милицейской крутизной.

Но то, что о существовании этой касты заговорили прямо, вызывало

радость, больше, чем радость, -- чувство раскрепощения.

Существует старая народно-хороводная песня -- исполнители двумя

шеренгами идут навстречу друг другу, приговаривая: "А мы просо сеяли,

сеяли". Вторая шеренга: "А мы просо вытопчем, вытопчем". И тут, на сцене

Центрального клуба литераторов, навстречу друг другу двинулись две шеренги.

Писательская, плохо выровненная, которая восклицала: "А мы прозу сеяли,

сеяли". И молодцеватая -- критиков, идущая строевым шагом: "А мы прозу

вытопчем, вытопчем..."

Да, то было время надежд и радости. Пугливой радости. И только,

пожалуй, одна горькая нота омрачила те дни. Смерть критика Марка Щеглова.

Больной костным туберкулезом, на костылях, поразительной силы и воли

человек, он стал бы, очевидно, самым значительным критиком современной

России. Он погиб, в общем, оттого, что о нем не заботились. Властям он был

не нужен, даже опасен. Кто этого не понимал, тому Алексей Сурков разъяснил

обстоятельно...

Щеглова не имели права выпускать из-под врачебного контроля. Никогда.

Однако именно ему, обруганному, "ненужному", не досталось путевки в Дом

творчества писателей, и он был вынужден поехать отдыхать на юг, как

говаривают в России, "дикарем", неорганизованным туристом. И там, вдали от

врачей, заболев менингитом, умер...

Негодяи вздохнули с облегчением: Марк Щеглов не щадил авторитеты.
Я надеюсь, что статья Марка Щеглова о "Русском лесе" Леонова и другие

его статьи будут изданы на Западе.

Если Аркадий Белинков, брошенный в тюрьму еще студентом, был в те годы

гордостью советского литературоведения (его книгу о Тынянове выдвигали даже

на Ленинскую премию), то Марк Щеглов был гордостью и надеждой современной

литературной критики...

Оттого, наверное, что думали -- наступило жгущее время правды, боль,

которую вызвала смерть Щеглова, жива во мне до сих пор, хотя мы не были с

ним близкими друзьями.

Если меня спросят когда-либо: "Можно ли простить Алексея Суркова?", я

отвечу: "Марк Щеглов!"

11. КАРАТЕЛИ

Он был самым зловещим карателем той поры, бывший поэт Алексей Сурков,

заявивший во всеуслышанье: "Этот ренессанс надо задавить..."

Дудинцева. Целый год пропадал затем, удалившись в Ташкент, в комфортабельное

изгнание.

Алексей Сурков почувствовал: пришел его час...

Рывок Яшина и Дудинцева из рабочих колонн соцреализма, едва ль не

массовый побег писателей "за рамки дозволенного", испугали правителей так,

что надолго исчезли книги, содержащие критику "нового класса" --

властительных бюрократов.

Венгерское восстание подлило масла в огонь...

Для борьбы с писателями -- главной "заразой" -- были брошены

номенклатурные каратели, которых Никита Хрущев, как известно, окрестил

"автоматчиками"...

Каратели-автоматчики по сигналу тревоги, по звонку из ЦК, кидались на

"опасную" книгу, строптивую речь писателя-вольнодумца. На что прикажут.

Говоря словами Константина Паустовского об одном литературном герое,

"они никогда не колеблются и ни в чем не ошибаются, потому что у них пустое

сердце..."

Пустое сердце и возглавило облаву.

Нет, это не образ, не художественное преувеличение...

Кто-то разделил советскую интеллигенцию на либералов и консерваторов,

по близкой ему аналогии. Вот уже двадцать лет стереотип этот не сходит на

Западе со страниц газет и специальных исследований.

Даже двадцать лет назад такого разделения среди творческой

интеллигенции уже не было.

Кровь лагерников достигла и писательского "особняка Ростовых" на улице

Герцена -- прозрели даже слепорожденные...

Остались не "либералы" и "консерваторы", а совестливые души и продажные

твари.

целому направлению мракобесия, окрещенному "кочетовщиной", сказал в 61-м

году молодому писателю, возвращая ему рукопись: "Толкуете вы в повести о

партмаксимуме. О выборности всерьез... Де, открыть все шлюзы... Мы уехали,

дорогой, так далеко, что о возврате не может быть и речи... Ту станцию

проехали".

Он просто продался, "консерватор" Кочетов, "прислонился к Поликарпову",

как говаривали. Только "прислонился" не как Симонов, а -- бесповоротно. Раз

и навсегда. Потому и был переведен в 61-м году в Москву главным редактором

журнала "Октябрь" вместе с "пригоршней" таких же, как он, "консерваторов",

чтобы они стали противовесом "Новому миру".

Никаким противовесом кочетовцы, конечно, не стали по причине

бездарности. Таланты в консерваторы не нанимаются. Разве что от страха!

Нет, повторю еще раз, после февраля 56-го года не делятся писатели

России на "консерваторов" и "либералов". Потому, может быть, выдержки из

стенограмм, в которых "консерватор" Сурков давил новоявленный "ренессанс",

заслуживают внимания: Сурков -- пустейшее сердце -- был рупором ЦК и КГБ

одновременно, разражаясь в силу этого заемными протокольными тирадами:

"На страницах печати появлялись иногда завуалированные, иногда и

открытые призывы к отказу от социалистического реализма как основного

творческого метода советской литературы. Если несколько лет тому назад

замалчивался опыт таких, например, литераторов и деятелей искусств, как

Мейерхольд, Таиров, Булгаков и Бабель (спасибо секретарю СП, подтвердил свою

причастность к преступлению. -- Г.С.), -- то в недавнее время отдельные

критики и литературоведы ударились в другую крайность, преувеличивая

значение творческого опыта этих деятелей театра и литературы, огульно

амнистируя их действительные ошибки и заблуждения (?! -- Г.С.).

Были попытки канонизации творчества Б. Пастернака и некоторых близких

ему по направлению современных поэтов. Марина Цветаева шумно возводилась в

ранг едва не самого выдающегося русского поэта XX века".

Нет уж, он, секретарь Союза писателей СССР Алексей Сурков, не позволит

тронуть табель о рангах!

Этак где вдруг окажешься!..

В те дни был запущен в стране первый спутник Земли. Алексей Сурков

тотчас поставил и это лыко в строку:

"В Италии, -- объявил он, -- произошла одна любопытная беседа с одним

итальянским литератором... (выделено мною. -- Г.С.). Когда вы критиковали

Дудинцева, -- будто бы сказал Суркову сей аноним, -- мне казалось, что вам

не понравилась неприглядная правда, изображенная в книге. Но вот в

межпланетном пространстве появился спутник, его появление никак не вязалось

с той картиной состояния советского общества и советской науки, которую

нарисовал Дудинцев. Спутник заставил меня усомниться".

Сталин прикрывал массовые расстрелы героическими полетами Валерия

Чкалова и Валентины Гризодубовой. Сурков решил шагнуть дальше. Задымить

сгоревшим небесным спутником погром на земле...

В России сурковское усердие вызвало брезгливую улыбку.

Кто не читал Дудинцева? Разве книга его о технической отсталости? Она

-- о перерождении власти, всех этих дроздовых, шутиковых, авдиевых,

сурковых...

О крахе идей... Этим и только этим опасна книга новому классу, или

"партийному дворянству", как костят на Руси привилегированное сословие.

Затравив насмерть талантливого Марка Щеглова, оклеветав Дудинцева, В.

Каверина, Д. Гранина, Сурков попытался даже произведения Ильфа и Петрова --

"12 стульев" и "Золотой теленок" -- вычеркнуть из советской литературы,

предотвратить их переиздание.

Помню, он назвал эти любимые несколькими поколениями книги

"Путешествием Остапа Бендера по стране дураков".

Я не знаю, впрочем, ни одной талантливой книги, на которую не кидался

бы в те годы овчаркой Алексей Сурков. Рвал в клочья писателей не за страх, а

за совесть, мстил талантам за свое творческое бесплодие.

Неправленые, откровенные стенограммы 56-го года, с которыми мне в свое

время удалось познакомиться, уж неоспоримо свидетельствуют о том, с кем мы

имеем дело.

"У нас в русской литературе возникло очень деликатное явление, не

возникающее ни в одной организации мира. Если взять московскую организацию,

то в ней 40 с лишним процентов писателей, не русских по крови(!). При

проверке выяснилось -- 21 процент. -- Г.С.). Тут в таких вещах, как

литература, искусство, есть некоторые тонкости. Здесь не идет речь о расизме

(!)... Это не для доклада, но эти вещи, о которых я хотел сказать и которые

очень болезненно нами чувствуются..."

"Нами" -- это Хрущевым, разумеется: на чьей телеге едешь, того песни

поешь...

национальный элемент в языке, в образном строе. И особенно это отражается в

том обстоятельстве, что не русские по крови люди целиком занимаются

переводами на русский язык в области поэзии... (Бедные Ахматова, Заболоцкий

-- их-то за что?! -- Г.С.) Я не такой умный и разносторонний человек, чтобы

все найти (?!), но я могу сказать, что чувствую...

... У нас есть много разговоров между людьми, -- продолжает Сурков, --

что в США есть духовная жизнь, а у нас нет, хотя эти пошляки обывательские

(?!) не знают, что в США отсюда и досюда есть границы более жесткие, чем у

нас, что Говарда Фаста не запрещают, но ему создают такие условия

существования, что его книги физически почти никто не читает". (Какой

самобытный и образный язык у русского по крови. -- Г.С.)

Но особенно самобытен и народен Сурков, когда отталкивает Михаила

Шолохова, претендента на его. Суркова, роль пустого сердца:

"... Нужно... чтобы партия литературе верила, что литература может быть

хорошим помощником партии, а что это не собрание мертвых душ, что это не

собрание хвастунов, и чья бы корова мычала, а Михаила Александровича

молчала, так как он сам залез в казну на 300 тысяч целковых..."

Не от себя говорит Алексей Сурков -- это уж точно, коль грозится -- ни

много ни мало! -- даже разогнать Союз писателей СССР, если он не утихнет.

"...Выступает Николай Б. и начинает Фадеева поносить и меня учить, как

будто он в литературе Толстой, а я извозчик с Тверской улицы... Нам на

следующем пленуме Союза писателей придется думать о том, как быть с Союзом

писателей..."

Александр Твардовский назвал тогда Суркова гиеной в сиропе.IV Ненавидел

его всю жизнь. Когда Твардовский умер, его семья просила Суркова не скорбеть

над гробом...

Увы, все шло... по предсказанию покойного Юзовского. Выступал Сурков у

гроба Твардовского. Протягивал к гробу свои белые пролетарские руки.

Несколько человек поднялись и вышли. Не вынес кощунства и Солженицын,

сидевший в зале, возле вдовы Твардовского.

"...А вот вся почетная дюжина секретиариата вывалила на сцену. В

почетном карауле те самые мертвообрюзгшие, кто с улюлюканьем травили его.

Это давно у нас так, это с Пушкина; именно в руки недругов попадает умерший

поэт. И расторопно распоряжаются телом, вывертываются в бойких речах"52.

Есть ли какая-либо закономерность в том, что правофланговыми

карателей-автоматчиков неизменно становились то бывший поэт, то бездарные

драматурги типа Софронова?..

Неужели власть даже и не пыталась опереться на таланты? Хватала тех,

кто под рукой?

Ничего подобного! ЦК понимал, что бездарям никто не верит. Знал, в

частности, что последователей Суркова в литинституте окрестили "сурковой

массой"*.

И долгие годы искало мэтра, авторитет, талант, который помог бы

набросить на литературу намордник...

Первый, кого после войны пытались приобщить к карателям, был... кто бы

вы думали?.. Борис Пастернак. Это было вскоре после опубликования

государственных пасквилей на Зощенко и Ахматову... В доме Пастернака

появились тогда никому не известные вежливые мужчины с военной выправкой в

штатском и от имени правительства попросили Бориса Леонидовича выступить

против Анны Ахматовой, заклеймить позором ее "антинародную поэзию".

Борис Леонидович испуганно замахал руками:

-- Что вы?! Что вы?! Мы с ней друзья! Старые!.. -- Он еще долго что-то

говорил, и тогда один из государственных мужей сказал, вставая, холодно и

угрожающе:

Между прочим, ваши стихи тоже непонятны народу...

-- Правильно! Правильно! -- обрадованно вскричал Пастернак. -- Это еще

ваш Троцкий говорил!..

Больше Пастернака не трогали. Передали заботу о нем... все тому же

безотказному Алексею Суркову, который вскоре и выступил с разгромной

статьей, уличая Пастернака в чужеродности и процитировав, для пущей

убедительности, известные пастернаковские строки:

В кашне, ладонью заслонясь,

Сквозь фортку крикну детворе:

"Какое, милые, у нас

Тысячелетье на дворе?.."

впервые для нашего поколения обнажилось полное сращивание аппарата КГБ и

Союза писателей СССР. У нас начало складываться убеждение, что это вообще

одно и то же учреждение, только отделы разные.

Возьмите любой праздничный номер "Литературной газеты", взгляните на

портреты литераторов, ставших, по выражению Галича, первачами. На чудовищно

раздутую физиономию Софронова-Геринга. На высохшее мертвое лицо Федина.

Или вот, к примеру, плодовитый номенклатурный критик Борис Соловьев!

Лицо у Соловьева рыхлое, глаза рачьи, выпученно-бессмысленные, по краям

толстых губ пена, которую он то и дело снимает уголком платка.

годов. Это его отдушина... На отдыхе, развалясь на прибрежном песке, он

декламирует забытых поэтов часами, обрызгивая пеной слушателей. "Я сегодня,

гражданин, плохо спал, Душу я на керосин променял..." О, он прекрасно знает,

что такое настоящая литература!.. И торопится донести властям на каждую

книгу, в которой улавливает правду. Впервые он широко прослыл наемным

убийцей еще в 48-м году, опубликовав статью "Поощрение натурализма", в

которой он разжаловал русский критический реализм в опасный натурализм.

На сколько книг он донес с тех пор? Скольких писателей убил? Именно он

в свое время настораживал власти: что таится за юным гладким лбом разведчика

из "Звезды" Казакевича?

Естественно, Борис Соловьев был брошен на талантливые книги немедля.

Вслед за Сурковым. А за ним и другие. Скажем, Дмитрий Еремин,

"разоблачитель" яшинских "Рычагов", тихий, бездикий "неизвестный писатель",

как его называли. Или, к примеру, Сытин, вежливенький, улыбчивый бородач,

постоянный руководитель чего-нибудь. То он парторг Союза писателей, то зам.

председателя комитета по кино.

О главной службе Сытина мы узнали только из статьи Анатолия Кузнецова,

опубликованной в Англии. Сытин оказался руководителем доносчиков, "стукачей"

в Союзе писателей. Он ведал внутренним сыском.

Остальные борцы с крамолой были такого же типа.

Название их грозно-панических статей в "Литературке" говорят сами за

себя: "Смелость подлинная и мнимая", "Идти в ногу с эпохой", "Без четких

позиций" и пр. Чем большую высоту набирала литература, тем чаще и

оглушительнее звучали очереди карателей...

Но этого было недостаточно. Надо было задушить "новый ренессанс"

по-сталински бесповоротно. Тем более, что поползли иронические слухи о

подлинных истоках новых теорий в литературе, объявленных высотами

марксистской мысли.

Вдруг чудодейственно сработал на прогресс... князь Святополк-Мирский.

Князь Святополк-Мирский -- сын бывшего министра внутренних дел

Святополка-Мирского, известного своей "либеральной весной" еще до 1905 года.

Разумеется, сын царского министра стал эмигрантом и на Западе издавал журнал

"Версты", в котором сотрудничали Марина Цветаева, А. Ремизов и др. (Идея

"Верст" -- единение лучшего, что есть в эмигрантской и советской литературе;

здесь перепечатывали Бабеля, Андрея Белого, Пастернака, Артема Веселого,

Сельвинского, Тынянова.)

В 1932 году Святополк-Мирский решил вернуться в СССР, а спустя

несколько лет, как водится, был арестован и пропал.

Святополк-Мирский много писал; среди прочего он сочинил теоретическую

статью для первого издания "Литературной энциклопедии"... Позднее

князь-идеолог был запрещен и изъят, как и "Литературная энциклопедия"...

После смерти Сталина Георгий Маленков, тогда фактичский глава

правительства, произнес на очередном пленуме огромную речь обо всем: о

сельском хозяйстве, о Корее, ну, и, конечно, о литературе. И тогда он родил

это "золотое слово" марксисткой эстетики -- о проблеме типического.

"Типическое, -- заявил он с трибуны, -- это проблема политическая..." Новое

слово тут же взяли на вооружение все "разносчики высоких идей", матерые

философы Москвы и Ленинграда. "Правда", "Литературка" и другие органы печати

начали публиковать статьи о мудрости ЦК, открывшего литературоведению

кладезь, из которого теперь будут черпать целые поколения. Сотни аспирантов

взялись за диссертации, посвященные новому достижению марксистской эстетики.

И вдруг произошел немыслимый еще год назад, при Сталине, скандал.
Выяснилось, что формулировка "типическое -- проблема политическая"

сочинена князем Святополком-Мирским и опубликована в старой "Литературной

энциклопедии", признанной идейно-порочной и враждебной...

Обнаружилось вдруг ворованное донышко этой "бездонной мудрости" ЦК...

Вслед за скандальным плагиатом из статей князя прошел слух, что

фальсифицирован и Ленин.

Авторитет Ленина еще не был подкошен -- среди широкой публики --

юбилейным славословием или книгой Василия Гроссмана "Все течет".

Распространился слух, что Ленина перевели с немецкого неверно. Многие

десятилетия в сотнях книг, брошюр, статей приводились слова Ленина,

сказанные им Кларе Цеткин: "Искусство принадлежит народу. Оно должно быть

понятно этим массам и любимо ими"

И вдруг обнаружилась весьма существенная неточность, допущенная

советскими редакторами. В первом издании воспоминаний Клары Цеткин слова

Ленина звучат совсем иначе: "Искусство принадлежит народу. Оно должно быть

понято этими массами и любимо ими"* .

Значит, все было поставлено с ног на голову: не народ должен быть

поднят до высот подлинного искусства, а искусство должно быть снижено до

уровня ширпотреба...

Новость взбудоражила всех: о ней говорили на собраниях, запрашивались

газеты.

Нет, ЦК не могли спасти полумеры -- брань сурковых-ереминых. По

сжечь"...

К тому и приступили.

29 августа 1957 года был создан Союз писателей Российской Федерации.

Создавая его, Хрущев кричал: "Беспартийный Соболев нам ближе партийной

Алигер". (!)

В решении ЦК поразительно полно отразилась и бюрократическое мышление

руководителей партии: чтобы задушить Московскую организацию, решили сделать

ее нижестоящей, создать над ней вышестоящую...

В вышестоящий орган кинули пригоршню доносчиков прошлых лет, не очень

отбирая их, всех этих грибачевых-софроновых-алексеевых, и вышестоящий орган

заработал...

Новая политика погромного секретариата СП Российской Федерации началась