Магомет кучинаев

– О, Семеро Небесных Бессмертных Святых! Что он говорит? – воскликнул Бардия. – Почему ты ничего ему не скажешь? – обернулся он к Дариявушу.

– Потому что я не знаю что сказать! – ответил Дариявуш. – Потом, повернувшись к Капассии, продолжил: – Если я перестану обращать внимание на просьбы своих шестерых братьев, если не буду выполнять их просьбы – тогда я нарушу нашу клятву, а я хочу быть верным своему слову! Так что, Капассия, – твои заумные размышления никому не нужны. И Ардашир, и его сообщники дали себя обмануть выродкам Ахримана¹. А зря! А если не устояли перед искушением, дали себя обмануть – тогда пусть знают, что на том свете им придется пройти по Трем тяжелым дорогам² и попасть туда, где находится и сам Ахриман³. Но они должны держать совет и на этом свете. А ты, Капассия, не лезь слишком далеко. Нечего было им слушать Ака-Ману⁴, надо было прислушаться к словам Воху-Маны⁵. Вот что я хотел сказать.

– Ты совершенно прав. Их вину на том свете у моста Чинват⁶ покажут весы Рашку⁷, – сказал Бардия. – А их вина, на какие бы весы ты ее на этом свете не ложил, слишком уж тяжела. Чтобы ты ни говорил, как бы не вертел, Капассия, но я говорю еще раз – надо отрубить им головы!

– Если мы отрубим им головы – это будет наша вторая ошибка. Поверьте мне! – сказал Капассия.

– Почему? Объясни это, – попросил Дариявуш.

– В связи с Ардаширом ты сам уже сказал, – ответил Капассия. – Тебе не к лицу проливать кровь человека из собственного же царского рода. К тому же Ардашир не такой уж злой гений, не князь тьмы и не стоит особо его опасаться. И если сегодня ты проявишь великодушие и простишь его, не казнишь, – он уже никогда против тебя не пойдет. А если говорить о его сообщниках, то все они – сыновья знатных родов, и если мы отрубим им головы, то, ясное дело, все эти роды сразу же станут нашими врагами. А в этом ничего хорошего нет. Это, если хотите, даже опасно. Не лучше ли будет, если ты, Дариявуш, просто отошлешь их в свои роды и сообщишь их родителям: так, мол, и так, ваши сыновья из-за молодости и неопытности оказались замешанными вот в такое нехорошее дело; поговорите с ними, постарайтесь убедить их, что они неправы, а когда вам удастся это сделать, присылайте их обратно сюда для дальнейшего, мол, продолжения службы. Если ты так сделаешь, клянусь тебе Ахурамаздой, тогда всю свою оставшуюся жизнь и эти юноши, и их родители будут тебе верны, будут клясться твоим именем. Разве же лучше столько уважаемых родов и семейств иметь в друзьях, чем в врагах? Тогда, кроме них и другие скажут, весь народ будет говорить о том, что царь Дариявуш и в самом деле, оказывается, и умный, и добрый сердцем царь: смотри – какую подлость совершили эти ребята, а он их простил, не отрубил им головы, как это сделал бы любой другой на его месте! Это плохо – если народ будет так говорить? Я так думаю: это совсем неплохо – это хорошо!

– Просто удивительно! – воскликнул Бардия. – Ты, Капассия, не на государственной службе должен находиться, а должен быть жрецом-полусвятым и учить людей всепрощению, терпению, не судить на этом свете даже самого отъявленного преступника, а оставить его для высшего – небесного суда! А по-моему, за преступления, совершаемые на этом свете, каждый преступник в первую очередь должен отвечать именно на этом свете! А на том свете у моста Читват за свои преступления пусть держит ответ перед сыновьями Ахурамазды¹. Я правильно говорю, Дариявуш?

– Один говорит – так, другой – совсем иное: вы мне заморочили голову! – сказал Дариявуш, рассмеявшись. – Давай, Бардия, сделаем так – раз Капассия откуда-то откопал и начал это дело, то пусть он и заканчивает его. Зачем мы будем на этим свои головы ломать. Виноват – пусть сам и расхлебывается! Хорошо?

– Хорошо, хорошо – пусть так и будет! – с деланной радостью воскликнул Бардия. – Если вы такие умные-преумные, прекраснодушные, человечные, милосердные, то почему я должен быть кровопивцем? И я тоже, как и вы, хочу перед всеми людьми наших благородных родов, перед всем народом прослыть и умным, и милосердным, и вежливым человеком. Пусть будет так!

– А разве это плохо, друг мой? – спросил Капассия, и Бардия, гневно сверкнув глазами, косо глянул на Капассию.

– Перестаньте придираться друг к другу! – сказал Дариявуш. – Поступим на сей раз так, как предлагает Капассия. Кто знает – может, действительно, на этом свете все еще нужна человечность?

Через две недели царь Дариявуш с сорока тысячами конных и ста восьмидесятью тысячами пеших воинов уже был на берегу Узкого моря. Дни стояли ясные, тихие. Изумрудные воды моря ласкали берега у ног царя.

Кажется, люди со всего света собрались сегодня здесь, чтобы увидеть собственными глазами то чудо, о котором в последнее время упорно говорили все: – стар и млад, нищий и богатый – оба берега Узкого моря заполнены народом. Еще бы! Кроме самих Небесных Святых, кто бы мог еще решиться на то, чтобы через море мост построить?! А царь Дариявуш построил! В это, конечно, трудно поверить – но мост-то вот он – стоит перед глазами тысяч и тысяч людей!

И когда люди убедились в том, что мост через море не просто легенда или сказка, а действительность, она поверили – царю Дариявушу строить этот мост помогал не какой-то грек по имени Мандрокл с острова Самох, о чем говорилось в легендах, а сам Великий Ахурамазда, принявший облик простого смертного, и все остальные Небесные Святые из Бессмертной Семерки. Это так – ясное дело, а то кто же поверит в то, что простые смертные люди способны построить мост через море? Никто и никогда!.. Конечно, сказать-то можно – давайте, мол, от берега и до берега поставим корабли рядом друг с другом и по ним постелем мост, но попробуй сделать так! Воды Узкого моря не такие уж спокойные, как кажутся на первый взгляд, ведь в сущности Узкое море – это даже и не море вовсе, а огромная река, широкая как море: ее воды текут вверх, в Большое море, даже быстрее, чем воды Дунавия! Почему же тогда вода не уносит корабли! Держат веревки? Если б не помогали сам Ахурамазда и все Небесные Святые, навряд ли кому-нибудь удалось бы обуздать море простыми веревками!..

На высоком берегу моря разбит царский шатер, крытый разноцветными шелками, там сидит царь Дариявуш и любуется-не налюбуется этой прекрасной картиной – как переходят по мосту через море на ту сторону войска. Рядом с ним стоят и большие военачальники, и сатрапы – их лица тоже озарены гордостью и радостью. И даже у Ардашира! Капассия все-таки сумел настоять на том, чтобы царь Дариявуш не только просто простил его, но даже и оставил на прежней должности.

На днях здесь, на берегу Узкого моря, перед уходом в поход царь Дариявуш еще раз созвал совет. На этом совете царь сообщил, что сатрап Лидиии Капассия отныне является и наместником царя в Малой Азии, и все здешние сатрапы должны согласовывать с ним свои действия. Острые языки уже на самом совете окрестили Капассию пол-царем. До завершения похода и возвращения больших военачальников к своим обязанностям предводителей войск в сатрапиях, Капассия назначался и предводителем всех войск, остающихся в Малой Азии.

Проводить царя в поход вместе с Ардаширом пришли отцы и влиятельные родственники юношей – прощенных участников заговора. Слава царя Дариявуша взлетела до небес. Усилились слухи о том, что царь Дариявуш, скорее всего, посланник Небесных Святых, и, видно, на земле начинается «Золотой век»¹.

Царь Дариявуш не любит ни выслушивать, ни говорить пышные любезности, но он в душе глубоко благодарен Капассии, сатрапиями которого было принято самое мудрое решение о судьбе Ардашира и его сообщников. Он, кажется, даже начинает верить в красивую сказку о том, что великодушие и справедливость могут сделать людей добрыми и красивыми. В то время, когда, казалось бы, вокруг разлито море радости и восхищения всем тем, что происходит на глазах тысяч и тысяч людей, наверное, один только Капассия заметил грустинку на глазах царя Дариявуша – она говорила о том, что он, Дариявуш, если б мог, то скорее всего в поход не пошел бы. Но сейчас даже он не в силах остановить эту мощную, полноводную реку войск, выливающуюся на тот берег Узкого моря, где она, словно в сказке, преобразится в большого и сильного тигра, которая ураганом пронесется по сакским степям, сокрушая все на своем пути. Нет, никому не остановить теперь ни этой реки, ни этого тигра, пока они сами, отягощенные славой побед и огромной добычей, не вернутся обратно!..

К царю подошел Мардоний и, поклонившись, доложил:

– Мой повелитель, затмевающий солнце! Твои тигры², не знающие смерти, готовы выступать!

На днях Мардоний был назначен начальником конной царской гвардии, воинов которых все называли «царскими тиграми». По традиции, если войска отправлялись в поход, во главе «тигров» всегда ехал сам царь.

Царь Дариявуш, ничего не говоря, ушел в бело-мраморный дом, что стоял позади шатра. Атосса, зеленоглазая царица Атосса, о красоте которой по всему свету ходили легенды, была сейчас в этом доме. Царь в доме пробыл недолго – вот он вышел, а вслед за ним вышли и Атосса, и дети. Царь с Атоссой и с детьми, видно, попрощался в доме – он подошел к Капассии.

Капассия в знак глубокого уважения поклонился, но царь, кажется, сейчас не придавал, как обычно, особого значения этикету – он просто протянул руку Капассии и сказал:

– Добро вам оставаться! До скорой встречи!

– В добрый путь! Удачи тебе! – ответил Капассия.

Царь стал прощаться и с другими приближенными, которые тоже оставались на родине, а к Капассии подошли Мардоний и Шахрияр, двадцатилетний сын Капассии. Сам царь Дариявуш отдал Шахрияра под власть Мардония, назначив его командиром тысячи. Шахрияр был на седьмом небе от гордости и радости, словно эти тысячи и тысячи отважных воинов ведет в поход он сам, а не царь Дариявуш. Конечно, он, находившийся рядом с отцом и давным-давно усвоивший воинские мастерства, уже не мальчик и даже не юноша, а вполне зрелый муж. А в последние два года был уже сотником. Но все равно, отцовское сердце не может оставаться спокойным, когда сын отправляется в поход: война, что ни говори, – это не игра. Прощаясь и с Мардонием, и с сыном, Капассия не выдержал, улучшив момент, еще раз сказал Мардонию:

– Тебе, Мардоний, доверяю сына!

– Будь спокоен – пока я жив, с ним ничего не случится! – ответил Мардоний.

Царь заканчивал прощальную церемонию, и времени более не было – все подошли поближе к царю. Вот последнее рукопожатие, и царь Дариявуш под восторженные возгласы собравшихся стал спускаться вниз – к своим «тиграм», а вместе с ним и все, сопровождающие его в походе военачальники...

Вот и показались на мосту золотошлемные, в пурпурных плащах «царские тигры». Впереди них на прекрасном жеребце каурой масти с большой звездочкой на лбу ехал всадник, полы его ярко-красного плаща развевались на ветру, солнцем сиял на его голове позолоченный шлем. Это был сам потрясатель вселенной царь Дариявуш.

Как и все, Капассия тоже смотрел, не отрывая взгляда, пока царь по мосту не переехал на тот берег моря. Кругом все сверкало, торжествовало: ярко светило солнце, блестели синие воды моря, бесконечной чередой шли разноцветные отряды войск, празднично шумел народ. Капассия стоял на высоком берегу, но он не видел ни нарядно одетых людей, не слышал ни праздничного гула толпы – на ту сторону моря прихватили с собой и его душу, и вот теперь он стоит на берегу – ограбленный, бессильный, позабытый и позаброшенный всеми, со своей неодолимой тоской в груди...

IX
Уже несколько дней, как целых шестьдесяи тысяч воинов со всех пяти тайф Алан-Ас-Уи пришли сюда, на земли Аккуш-тайфы – поближе к Долай-саю.

Большая часть населения Аккуш-тайфы и Тулфар-тайфы уже откочевали на земли Берю-тайфы, Абай-тайфы и на земли Будинов. Это были, конечно, те роды, которые все еще не осели и занимались только животноводством. А те роды, которые уже по-настоящему осели, и теперь занимаются и земледелием, еще не поднимались – народ хотел трогаться с уютного, обжитого места до тех пор, пока точно не будет известно о том, что войны действительно не избежать. Люди все еще надеялись, что вся эта болтовня о небывало большом жортуууле в их земли несметного числа врагов так и останется болтовней – ведь так не хотелось уходить неизвестно куда с обжитых тамов, оставив на произвол судьбы с таким трудом обработанные поля и огороды. Но теперь, кажется, этим надеждам не суждено было сбыться – вчера с той стороны Долай-сая пришла весть: царь Дарий переправился через Узкое море и с огромным войском продвигается в сторону Долай-сая. Так что, теперь все понимают – война неизбежна.

Перед началом большой войны с иноземными врагами асские воины всегда дают своему народу клятву храбро защищать родную землю – Алан-Ас-Ую. Уже вчера, когда пришла весть о том, что враг уже направился в Ас-Ую, было решено – завтра пусть будет днем торжественной клятвы воинов перед народом.

И вот сегодня настал этот день – день клятвы. День, осененный вековыми обычаями, торжественный, прославляющий силу и красоту асских джигитов. Этот день обычно начинается с состязаний молодых воинов, впервые идущих на войну, а потому уже с утра и воины, и простые люди стали собираться на Поле Радости Аккуш-тайфы. И Поле Радости, и Клятвенный холм расположены на той стороне неглубокой Ак-сай, которая протекает мимо ханского журта со стороны восхода солнца. Через Ак-сай проложен мост, по которому пешие люди и переходят на Поле Радости, а конные – это по большей части воины – переезжают речку вброд, поверху журта, где проходит колесная дорога. Поле Радости со стороны восхода солнца окаймлено возвышенностью, и люди располагаются на ее склонах, чтобы лучше видеть все, что происходит на поляне. У подножья косогора поставлен ханский шатер – специальный навес, крытый разноцветными шелками, где будут сидеть Великий хан Алан-Ас-Уи, тайфные ханы, известные батыры и бийи. Над ханским шатром, прикрепленное к длинному шесту, полощется голубое знамя Алан-Ас-Уи, посредине которого – большой, золотой круг, испускающий лучи. Это знак Солнца – Великого Танг-Эри. У древка на всю ширину полотнища – золотистый рисунок меча – это меч самого Танг-Эри, который и достался его младшему сыну Кара-Батыру. А пять стрел внизу полотнища говорят о том, что Алан-Ас-Уя объединяет пять тайф асского народа.

А перед навесом развеваются флаги поменьше – это знамена пяти тайф Алан-Ас-Уи.

Знамя Абай-тайфы из желтой ткани с красным оттенком – это цвет Солнца. Этим цветом своего знамени люди Абай-тайфы, обращаясь к Солнцу, говорят: «Мы – дети твои!» Этого святого цвета Абай-тафы удостоена за то, что является ядром народа, алано-асского народа, как старшая тайфа. В середине знамени тамга-черный знак рода Абаевых и Абай-тайфы – тигр в прыжке.

Знамя Айдабол-тайфы – белое. Белый цвет – это цвет материнского молока, символ чистоты. В середине знамени – силуэт горного козла – тура. Это символ Афсаты и родовая тамга Айдаболовых. Видно, Афсаты благоволит и самому роду Айдаболовых, и их тайфе – и лошадей, и овец, и крупного скота у них заметно больше, чем в других родах, в других тайфах. Еще бы – если им помогает сам Афсаты!

Знамя Тулфар-тайфы двухцветное: верхняя половина синяя – это символ Святого Синего Неба, а нижняя черная – а это символ Священной Черной Матери-Земли. Ведь и она считается Большой Матерью асского народа, которая постоянно заботится о своих детях, обеспечивая их и водой, и питанием, и всем тем, что им необходимо для жизни. Знамя Тулфар-тайфы как бы говорит: «Мы, нартское семя, дети Святого Солнца и Светлой Луны, помним и чтим их родителей – Святое Синее Небо и Святую Черную Землю – и считаем себя и их детьми!»

А знамя Берю-тайфы – зеленое. Это цвет всего, что растет – цвет жизни. А посредине – изображение волка из черного материала, вшитое в полотно знамени. Как известно, волчица стала кормилицей Великого Танг-Эри, когда тот по велению Святого Синего Неба спустился на землю на помощь детям своих братьев и сестер – на помощь первым людям, – обернувшись в новорожденного младенца и запеленатым в синий камень. Говорят, что эта волчица, видно, и была сама Мать-Земля, мать Великого Танг-Эри, обратившаяся в волчицу. Как бы там ни было, но волчица является символом кормилицы Танг-Эри-Тая – родоначальника нартского-асского народа.

Верхняя часть знамени Аккуш-тайфы синего цвета, цвета Священного Неба, а нижняя часть зеленого цвета. Белый орел летит над зеленой степью – это символ-тамга рода Белого орла, рода Аккуш.

Как и положено по обычаю, и Темир-Зан-хан, и тайфные ханы, и известные батыры, как и все остальные люди, были одеты, несмотря на жару, в свои праздничные одежды.

Ослепительно сверкает на солнце медный шлем Темир-Зан-хана в виде шапочки с золотой каймой. Под голубым кафтаном из тонкого домотканого сукна из лучшей шерсти видна белая рубашка. Ножны меча обтянуты черной кожей, которая украшена золотыми и серебряными пластинками. Костяная рукоять меча заканчивается в виде тигра с разинутой пастью, а там, где должны были быть глаза тигра, сверкают драгоценные камни небесной синевы, как и глаза самого Великого хана. Широкий, в четыре пальца, ремень и его язычки также украшены золотыми и серебряными пластинками, на которых изображены в прыжке то тигры, то львы, а то косули или горностаи. Чабыры и поножи сшиты из бычьей кожи, покрашенной в черный цвет. Концы сыромятных тесемок поножен тоже закреплены серебряными пластиночками. Короткая, но широкая черная борода еще более оттеняет белизну лица и небесную синь голубых глаз Великого хана.

Точно также – нарядно, – одеты и тайфные ханы, и бий, известные батыры.

Великий хан Алан-Ас-Уи Темир-Зан-хан и Святой слуга Великого Танг-Эри в Алан-Ас-Уе Сабыр-Зан сидят в центре шатра на массивных стульях с подлокотниками, обшитых шелком. Тайфные ханы сидят тут же на тахтах, расставленных по обе стороны от Темир-Зан-хана и Сабыр-Зана, а бийи и прославленные батыры сидят на скамьях, установленных чуть ниже впереди.

Почти все состязания будут проходить здесь – перед ханским шатром. Сбоку у ханского шатра на привязи стоит великолепный жеребец огненной масти – подарок тому, кто победит на скачках. Вокруг него скопился народ, люди обсуждают достоинства коня, пытаются предугадать счастливчика, кому он достанется. Ханские подарки, предназначенные победителям в метании копья, дротика, в стрельбе из лука, борцам, находятся там же, где и сам Великий хан – в шатре, – это, наверное, как и всегда, мечи и кинжалы, щиты и шлемы, луки и кольчуги работы лучших асских мастеров оружия.

Согласно обычаю, идущему из глубины веков, победители на таких общенародных соревнованиях как бы становятся приемными сыновьями самого Великого хана, и, если они сами согласны, то могут быть зачислены в личную охрану хана и переехать в ханский журт, и здесь они всегда будут под присмотром и заботой хана – своего аталыка¹.

А это, конечно же, большая честь и удача в жизни молодого джигита.

Вот начали выходить на поле те, что допущены к скачкам – на самый важный вид всех сегодняшних состязаний, их всего: по трое юношей от каждой тайфы. Они должны, начав отсюда, на глазах у хана, доскакать вон до того холма, что находится в двух-трех бросках отсюда, взобраться на его вершину и вернуться обратно. Вот уже все пятнадцать джигитов готовы. Люди спрашивают друг друга – кто это тот джигит, да кто этот, из какого рода да из какого эля. Но никто не мог точно сказать, кто тот джигит в красной рубашке, что сидит на рослом неспокойном вороном жеребце и часто похлопывал по шее и гладил своего коня. Вон тот, что сидит на огненном жеребце со звездочкой на лбу, да, да, тот, в белой рубашке – это Кушжетер, младший сын Танг-Берди-хана из рода Аккуш, а рядом с ним юноша из Абай-тайфы – Озган, сын Тири-Зан-бия из рода Кожак.

А кто же этот, интересно? Спросили того, этого и узнали: это, оказывается, сын простого узденя из Берю-тайфы, звать его Зигит, он из рода Таукел, это в Теке-эле, ему еще нет и двадцати.

– Клянусь, тот, кого вы зовете Зигитом, и окажется зигитом – героем! – сказал кто-то. – Вы только посмотрите на его коня – это же не конь, а змей! Распорядитель игр дал знак, и все джигиты-участники забега собрались перед ханским шатром. Вот распорядитель отступил в сторону, освобождая дорогу джигитам, и, махнув рукой, крикнул:

– Еуа!

Великий хан сам вышел на поле, к нему подвели оседланного, в полном снаряжении, коня, двое других молодца тут же держали в руках оружие и доспехи, необходимые воину.

Вот Зигит подошел к хану. Это был голубоглазый, ладно скроенный юноша.

– Молодец, джигит! Из какой же ты тайфы, из какого рода, как тебя звать? – спросил Великий хан.

– Из Берю-тайфы, Великий хан. Я сын Огурлу из рода Таукеловых, что в Теке эле, и звать меня Зигитом, – ответил юноша.

– Хорошо. Слава и отцу твоему, и роду за то, что вырастили такого джигита!

– И ты будь здоров, Великий хан! – ответил, не растерявшись, Зигит.

– Хочешь присоединиться к моим батырам – к негерам Алан-Зигита?

– Мы все твои воины, Великий хан! Конечно, я бы хотел быть с негерами батыра Алан-Зигита.

– Значит, согласен. Хорошо. А теперь, если это тебе по нраву, прими из моих рук вот эту награду, – и с тем вручил уздечку Зигиту. А затем передал ему и шлем, и меч, что держали рядом в руках двое джигитов. Зигит тут же надел шлем на голову, прикрепил сбоку меч и вскочил на коня. И, соблюдая обычай, помахивая бурно приветствующей его толпе рукой, Дорогой Славы объехал Холм Клятвы.

А Темир-Зан-хан вернулся в шатер и сел на свое место. Вскоре к стоящим за его спиной джигитам присоединился и Зигит с копьем в руке, отныне он – ханский джигит.

Но поляну состязаний вновь вышли по трое юношей из каждой тайфы. Среди них был и Кюн-Бала – средний сын самого Великого хана. В шестидесяти шагах установили пять шестов с небольшими кольцами наверху, затянутые белой отделанной кожей. За кольцами вставлены дощечки: попадая в кольцо, стрела скидывает на землю дощечку, и уже заранее известно, что стрела попала в цель.

Лучники стали выходить по-одному и стрелять, каждый из них имеет право на пять выстрелов. Уже отстрелялись юноши из тайф Тулфар, Берю и Айдабол, но никто из них не поразил более трех целей. Ничего в этом, конечно, удивительного нет: не так-то легко с такого расстояния попасть в кружок с ладонь! Даже и для бывалого охотника это нешуточно – поразить все пять целей, а здесь ведь все юноши – к участию в таких соревнованиях допускаются только молодые джигиты, впервые идущие на войну с иноземными врагами не старше двадцати пяти лет.

Вот стали выходить лучники из Абай-тайфы. У двоих из них тоже получилось не очень – один поразил две цели, другой – три. Вышел третий лучник – это был Кюн-Бала. Вот он выстрелил три раза, и все три раза видно было, что дощечки падали. Значит, уже есть три попадания. Это уже наравне с лучшими. Кюн-Бала положил на лук четвертую стрелу, и люди затаили дыхание – попадет ли? Кюн-Бала выстрелил, стрела просвистела над шестом, обронив дощечку – он поразил и четвертую цель! Вот Кюн-Бала положил и пятую стрелу на лук, натянул тетиву; многие, дабы не сглазить, закрыли ладонями глаза или отвернулись в стороны. Стрела полетела, и вновь на землю упала дощечка! И тотчас же над Полем Радости поднялся ураган – люди кричали, прыгали: они приветствовали замечательного стрелка, коим был сын всеми любимого хана! А там, где стояли воины из Абай-тайфы, дружно скандировали: «Кюн-Бала! Кюн-Бала! Кюн-Бала!..»