Международная научная конференция
«Высокая мода»: костюм и самоидентификация на Руси и в Средней Швеции
жүктеу/скачать 1.34 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- De l’art du paraître : costume et identité entre rus’ et scandinavie
- Европейцы на Балтике в VIII-IX вв.: кто почему как
- Les Occidentaux dans l’espace scandinave et baltique aux VIIIe-IXe siècles. Qui Pourquoi Comment
«Высокая мода»: костюм и самоидентификация на Руси и в Средней Швеции Настоящий доклад подводит итоги моей дипломной работы, выполненной в университете Сорбонны (Париж) в 2007 г., целью которой было оценить социальное и культурное воздействие международного обмена на культуры общины emporium Бирка (Швеция) в эпоху викингов. Этот новый тип общины представляет собой одну из первых попыток урбанизации в Скандинавии. Община выполняла целый ряд экономических и политических функций и, как представляется, была восприимчива к инокультурным влияниям, в особенности, к исходящим с территории Восточной Европы, что было обусловлено интенсификацией культурного обмена, начиная с конца IX в. Высшие слои протогородской общины, возникшей в результате контроля над этой торговлей, были в наибольшей степени затронуты влиянием культурной элиты Древней Руси, с которой они находились в тесном контакте, воспринимая и трансформируя ее символику и знаковые элементы в целях подчеркивания своих связей с этой общиной, которая рассматривалась как престижная в социо-культурном отношении. Проблемы идентичности и социальный статус решаются археологической наукой, прежде всего, путем анализа погребального инвентаря, вследствие присущей ему способности напрямую связывать конкретную личность и материальную культуру. В случае Бирки именно в погребальном контексте было открыто подавляющее число предметов «восточного» происхождения конца IX – конца X вв. Эти «восточные вещи» представлены большей частью элементами костюма из камерных погребений. Вещевой комплекс анализируется в нашей работе в контексте изучения моды, соединяющей в едином костюме разнородные элементы различного происхождения, чей «восточный» характер в одежде конкретной личности выражен зачастую лишь одним-двумя элементами. Лишь в редких случаях «восточный» костюм представлен целиком. Соответствия с костюмом Древней Руси, который также являлся синтезом различных «дресс-кодов» Восточной Европы и южных земель, подчеркивая при этом воинское достоинство его владельца, исследуются с учетом предположения, что лица с «восточными» элементами костюма, погребенные в могильнике Бирки, сознательно стремились воспринять некоторые знаковые элементы культуры Руси. Следовательно, мы наблюдаем явление, когда местная элита обозначала свое отличие от остальной массы населения, подчеркивая культурные и политические связи с элитарными группами за пределами своей основной территории. Это возможно объяснить с помощью концепции «аффинитета», когда установление связей с социальной группой, которая рассматривается как более престижная в социо-культурной иерархии, используется для утверждения своей легитимности или статуса. Местные элиты в таком случае стремятся заимствовать элементы престижных культур, прежде всего костюм и его аксессуары, поскольку они являются приоритетным средством, чтобы зримо подчеркнуть свою идентичность. Причины такого стремления к установлению связей части элиты Бирки с Русью, как и основания для выбора Руси в качестве образца политической власти и общественного успеха, должны быть изучены в контексте социально-политических отношений в Скандинавии. Разнообразные исследовательские интерпретации, пытающиеся объяснить природу взаимоотношений скандинавов центральной Швеции с Русью также должны быть проанализированы, чтобы понять смысл самоидентификации этой «псевдо-Руси» из Бирки и оценить значение «военной» компоненты в ее формировании. Конкретное изучение погребального инвентаря, сопровождающего эти захоронения, и характеристики социальной группы, чьи параметры изначально заданы погребениями в камерах, способно проверить гипотезу о существовании особой общественной группы, которая служила посредником в обмене между скандинавской общиной и ее партнерами в Восточной Европе. Окраинная позиция Бирки по отношению к основным торговым путям может объяснить такое стремление к подражанию «высокой моде» Древней Руси и сознательное использование знаковых элементов ее костюма в погребальном обряде Бирки. (Перевод с французского А.Е. Мусина)
Cette communauté nouvelle, vivant l’une des premières expériences urbaines en Scandinavie et centralisant un certain nombre de fonctions économiques et politiques, semble avoir été particulièrement réceptive aux influences étrangères, en particulier celles venant d’Europe de l’Est, suite à une intensification des échanges avec cette région à partir de la fin du IXe siècle. La classe supérieure de la ville, émergeant grâce au contrôle de ces échanges, a été la plus largement touchée par la culture des élites avec qui elle était en contact, celle de l’ancienne Rus’, adoptant et réinterprétant leurs codes et symboles dans le but de s’affilier à ce groupe regardé comme supérieur. Les questions d’identité et de statut social sont généralement abordées en archéologie par le biais du mobilier funéraire, pour sa capacité à mettre en relation directe individus et culture matérielle. Dans le cas de Birka, c’est aussi dans ce contexte que le plus grand nombre d’objets d’origine « orientale » a été découvert, datant de la fin du IXe siècle à la fin du Xe siècle. Ce mobilier « oriental » est représenté majoritairement par des éléments de costume, portés plus particulièrement par des individus inhumés dans des chambres funéraires. Cet ensemble sera analysé, révélant une mode vestimentaire composée de pièces assez hétérogènes et d’origines diverses, dont le caractère « oriental » n’est bien souvent représenté que par un ou deux éléments sur un même individu. Peu de défunts présentent ainsi un costume « oriental » apparemment complet et cohérent. Une connexion avec le costume Rus’, lui même fruit de la synthèse de différents codes vestimentaires d’Europe de l’Est et du Sud, et accentuant la dimension guerrière de leurs porteurs, sera proposée, suggérant que les individus aux costumes orientaux de Birka cherchaient consciemment à adopter certains marqueurs identitaires des Rus’. On assiste donc à un phénomène où une élite, apparemment d’origine locale, cherche à se démarquer du reste de sa commaunté en affirmant ses liens avec une puissance étrangère. Ceci peut être expliqué par le concept d’affinité : l’affiliation à un groupe considéré comme supérieur est utilisée pour affirmer sa légitimité ou son statut. Des élites locales auront donc tendance à faire référence aux codes plus prestigieux d’une Hofkultur, parmi lesquels costumes et accessoires constituent le moyen privilégié pour communiquer visuellement son identité. Les raisons de cette volonté d’affiliation d’une partie des élites de Birka à la communauté Rus’ seront étudiées, à l’échelle politique scandinave, ainsi que les raisons possibles pour choisir la communauté Rus’ comme référence du pouvoir et du succès. Aussi, les différentes interprétations précédemment proposées concernant la nature des rapports entre les Scandinaves de Suède centrale et les Rus’ seront présentées, dans l’objectif d’éclairer l’identité des pseudo Rus’ de Birka et de discuter leur apparente identité « guerrière ». En étudiant plus particulièrement le mobilier qui leur est associé et les caractéristiques du groupe social auquel ils semblent appartenir, défini par une pratique funéraire originale, l’inhumation en chambre, l’hypothèse d’un groupe servant d’intermédiaire dans les échanges entre la communauté scandinave locale et leurs partenaires d’Europe de l’Est sera développée. La position périphérique de Birka par rapport aux principaux axes d’échanges, pourrait expliquer cette volonté d’association á la Hofkultur Rus’, et les libertés prises avec les codes vestimentaires du groupe de référence visibles dans les costumes funéraires. С. Лебек (Лиль, Франция) Европейцы на Балтике в VIII-IX вв.: кто ? почему ? как ? Вначале мы позволим себе небольшой историографический экскурс. Многие поколения историков, археологов и лингвистов создали в первой половине XX в. то, что иногда называется «фризской теорией», согласно которой фризы были основной движущей силой экономических, социальных и ландшафтных трансформаций на Балтике в VIII-IX вв. Согласно этой теории, именно фризы стали организаторами грандиозного международного торгового обмена на территории Северо-Восточной Европы между скандинавами, прибалтийскими племенами и славянами, стояли у истоков первых городских центров и внесли свой вклад в торговую, морскую и городскую лексику. Эта теория была серьезно поколеблена уже в 1960-ые гг., иногда вплоть до абсурда, как это произошло под пером датского историка Акселя Кристенсена, который отрицал какое бы то ни было присутствие фризов в Балтийском регионе и в эпоху викингов, и в до-викингскую эпоху. Естественно, ныне речь не идет о восстановлении «фризской теории», которая, как мне кажется, сама приговорила себя своей терминологией и чрезмерностью интерпретаций. Однако стоит постараться определить признаки присутствия и активности выходцев из Западной Европы в скандинавском и Балтийском регионе в VIII-IX вв., на основе письменных, археологических и нумизматических источников. Я говорю о европейцах, но не о фризах, поскольку, если фризы и были главными инициаторами западно-европейского присутствия на Балтике, они не пребывали здесь в одиночестве. И если их имя и упоминается чаще прочих в источниках, то, возможно, потому, что оно было связанно по преимуществу с далекими морскими путешествиями. Первым письменным источником, упоминающим путешествие западноевропейца в скандинавские воды, оказывается Vita Willibrordi, написанное Алкуином, который упоминает миссию Виллиброрда из Фризии в Данию около 700 г. (Vita Willibrordi, 9): к этому моменту корабельщики уже были знакомы с этим путем вдоль прибрежных островов. Но Vita Anskarii, написанное Римбертом, гораздо лучше демонстрирует постоянность таких путешествий из устья Рейна в самое сердце Скандинавии во второй четверти IX в. : дорога начиналась в важном франко-фризском emporium или vicus - Дорестаде, проходила через Хедебю и заканчивалась в Бирке. На этом пути постоянно встречались negotiatores, о которых (по крайней мере, о тех, кто проживал тогда в Хедебю) можно было сказать, что они прибыли «отовсюду» (ex omni parte), и которые даже составляли здесь христианскую общину, члены которой были крещены vel in Dorstado vel in Hammaburg (Vita Anskarii, 24). Это дает понять, что большинство (франко)-фризов прибыли сюда из Дорестада, среди них могли находиться и саксы, приехавшие из Гамбурга, что не удивительно, поскольку известно, что Gesta епископов Гамбургских, написанные два века спустя Адамом Бременским, дают нам точное описание маршрута, проходящего по южной Балтике вплоть до его ответвлений на славянских территориях и даже до Ostrogard Ruzziae, который можно отождествить с Новгородом (Gesta Hammaburgensis Ecclesiae Pontificum; II, 22). По крайней мере, рассказ о путешествии из Хедебю в Трусо, через устье Вислы, составленный Вульфстаном в конце IX в., показывает, что англосаксы также могли отправляться к юго-восточным оконечностям Балтики, пусть это и случалось, без сомнения, крайне редко, что и заставило короля Альфреда из Уэссекса сохранить для нас этот рассказ. Саксы и англосаксы путешествовали по этому пути бок о бок с фризами, даже если описание Фридебурга в Vita Anskarii (Vita Anskarii, 20) позволяет думать, что фризы доминировали среди прочих общин, представленных в Бирке в середине IX в. Наши источники, и прежде всего Vita Anskarii, являются в большинстве случаев агиографическими текстами, которые повествуют нам о путешествиях, совершаемых подвижниками в миссионерских целях на судах, зачастую описанных как торговые корабли, например, когда священник Рагенберт отправляется ad portum memoratum Sliaswich, in quo naves cum negotiatoribus qui cum eo ituri erant constabant (Vita Anskarii, 33). Международная торговля, а впоследствии и христианская миссия - вот определенно два верных объяснения причин присутствия западноевропейцев в Балтийском регионе. Почти одновременно с миссией Виллеброрда в Данию, на пороге VIII в., появляется emporium или vicus Рибе, на юго-западном побережье датской Ютландии: все указывает, что речь идет о портовом поселении, созданном датской королевской властью, центр которой располагался неподалеку, в Данкирке, и есть все основания полагать, что западноевропейцы быстро оценили преимущества этого места, как об этом свидетельствует выпадение в культурный слой памятника псевдо-скеатов, без сомнения, фризского происхождения, тип которых не вполне корректно определяется как «Один-монстр». Первое и достаточно скромное поселение Шлезвига в середине VIII в. в (археологический комплекс Südsiedlung), в глубине фьорда Schlei на юге Ютландии, могло быть связано с фризами и/или саксами, которые и дали ему название « wich » - vicus Schlei, и которые превратили его в центр обмена рейнской продукции (мельничные жернова из эфельского базальта) на балтийские товары, например, янтарные бусы. Второе и главное поселение Шлезвига (Siedlung A) было, как очевидно, создано по инициативе датского короля Готфрида в начале IX в. (Annales Regni Francorum, AD 808). Оно служило местом жительства купцам иного происхождения, чем те, что населяли другой торговый центр - Рерик, к тому же они прибыли, как известно, ex omni parte, в особенности, из Дорестада и Гамбурга, о чем речь шла выше. Я полагаю, что проникновение западноевропейцев в скандинавские страны в VIII – начале IX вв. было вызвано стремлением подтолкнуть самих скандинавов на путешествия к богатствам Востока. Набеги викингов не должны были с неизбежностью, по крайней мере, в первой половине IX в., поколебать торговые позиции, которые западноевропейцы заняли на Балтике, в особенности на пути Шлезвиг-Бирка, как об этом свидетельствует распространение многочисленной рейнской продукции, такой как жернова или кельнская керамика, которые появлялись здесь именно как плоды торговли, а не военная добыча. Именно поэтому в разных местах Балтийского региона возникали христианские колонии купцов из Европы, куда Людовик Благочестивый отправлял миссионеров, например, Ансгария, дабы утвердить их и христианизировать скандинавскую элиту, которая все более и более угрожала безопасности Европы. С VIII в. века, суда европейцев и скандинавов пересекались, в особенности, в датских вода и на Западной Балтике. Все наиболее крупные специалисты по археологии мореплавания, от Д. Элмерса до О. Крумлин-Петерсена, были согласны в определении трех главных кораблестроительных традиций на Севере Европы в заре раннего средневековья : прото-холк, прото-ког и «длинные корабли» (langskip) скандинавов. Оставим в стороне первый тип, представленный судами с округлым днищем из цельного дерева и соответствующей надстройкой. Они изображаются на монетах, чеканенных Карлом Великим и Людовиком Благочестивым в Дорестаде и Кентовике, и на монетах короля Восточной Англии Етельстейна I, выпущенных около 830 г., которые, как кажется, были в ходу в основном в юго-западном регионе Северного моря межу устьем Рейна, Маншем и Англией. Обратимся к двум другим типам, которые, без сомнения, существовали в Хедебю-Шлезвиге, поскольку их изображения присутствуют на первых скандинавских монетах, чеканенных, согласно Б. Мальмер, около 825 г. Речь идет об известных сериях брактеатов, подражавших монетам с изображениями судов Квентовика и Дорестада, но которые на одной стороне изображают коги, а на другой – длинные суда викингов. Термин «langskip» представляется наиболее точным для характеристики судов скандинавской традиции, тогда как термин «ког» - для судов, ходивших между Дорестадом, где взималась пошлина, именуемая cogsculd, и Биркой, где одна из бухт сохранила название Kugghamn, или «порт когов». Сравнение конструкций двух типов судов демонстрирует не только общие детали, но и существенную разницу, что подтверждается и многочисленными и информативными археологическими открытиями. К общим моментам относится конструкция обшивки и оснащенность одним квадратным парусом, зафиксированным с помощью реи на вершине мачты, надежно укрепленной системой растяжек. Различия состоят в конструкции днища, которое у кога с его высоко поднятыми над водой бортами, было уплощенным, а форштевень и ахтерштевень прямыми. Длинные суда викингов с их выгнутым профилем были глубоко посажены в воду, тогда как нос и корма оказались изящно изогнуты. Археология позволяет включить сюда различия в прошивке и конопачении судов: квадратные в сечении гвозди и мох для когов и круглые в сечении заклепки и лен со смолой для скандинавских судов, не говоря уже об их прошивке деревянным шпоном. Использование такой техники задолго до эпохи викингов предполагает высокий уровень различных судостроительных традиций, даже если в эпоху викингов общие принципы обшивки внакрой свидетельствуют об существовании глобальной проблемы поиска адекватного ответа на вызовы мореплавания в бурных водах Северного моря. Единственный и существенный элемент, который, возможно, был привнесен европейцами в Скандинавию и который, безо всякого сомнения, относится к VII-VIII вв., это использование такелажа, заставившего скандинавских кораблестроителей изменить силуэты своих судов, придав им лучшую остойчивость на воде и пройдя путь от « V » - образного сечения судна из Нидама к профилю в виде «фигурной скобки», характерному для кораблей из Гокстада и Роскильде. Таким образом, благодаря отличной приспособленности своих судов к парусному ходу, скандинавы уже в начале эпохи Средневековья стали лучшими мореплавателями Севера Европы. По тем же дорогам, что в VII в. проложили купцы и миссионеры, они явились торговать с Европой и воевать с ней еще до того, как ввязаться в военные и торговые авантюры на востоке Балтики и начать использовать реки Руси, чтобы установить новые исторические связи с районами Черного и Каспийского морей. (Перевод с французского А.Е. Мусина) S. Lebecq (Lille, France) Les Occidentaux dans l’espace scandinave et baltique aux VIIIe-IXe siècles. Qui ? Pourquoi ? Comment ? Rappel historiographique. Plusieurs historiens, archéologues et linguistes ont construit dans la première moitié du XXe siècle ce qu’on a parfois appelé la « théorie frisonne », suivant laquelle les Frisons auraient été les principaux agents des transformations économiques, sociales et même paysagères de la Baltique et de son vaste hinterland aux VIIIe et IXe siècles. Suivant cette théorie, ce seraient les Frisons qui auraient été les principaux animateurs des grands échanges dans l’Europe du Nord-Est scandinave, balte et même slave, qui y auraient été à l’origine du développement des premières villes, et qui auraient imprimé leur marque sur le vocabulaire du commerce, de la navigation et même du droit urbain. Cette théorie a été fortement combattue à partir des années 1960, parfois jusqu’à l’absurde comme sous la plume de l’historien danois Aksel Christensen qui a dénié aux Frisons toute présence dans la Baltique aux époques pré-viking et viking. Il ne s’agira naturellement pas ici de restaurer la « théorie frisonne », qui me paraît condamnée par ses propres excès de langage et d’interprétation, que de tenter d’identifier les indices de la présence et de l’activité des Occidentaux dans l’espace scandinave et baltique aux VIIIe et IXe siècles, en utilisant les sources écrites, l’archéologie et la numismatique. Je parle d’Occidentaux, et non de Frisons, car si les Frisons ont sans doute été les principaux initiateurs de la présence occidentale en Baltique, ils n’ont sûrement pas été les seuls. Et si leur nom apparaît plus que les autres dans les sources, c’est peut-être parce qu’il était devenu synonyme de « navigateur au long cours ». La première source écrite qui évoque un voyage d’Occident vers les eaux scandinaves est la Vita Willibrordi par Alcuin, qui mentionne l’expédition missionnaire de Willibrord de la Frise au Danemark vers 700 (V.W., c.9) : c’est qu’il se trouvait dès ce moment des navires et des équipages familiers de cette route qui longeait les îles littorales. Mais c’est la Vita Anskarii par Rimbert qui montre le mieux la régularité du trafic des bouches du Rhin jusqu’au cœur de la Scandinavie dans le deuxième quart du IXe siècle : cette route partait du grand emporium ou vicus franco-frison de Dorestad, passait à Sliaswich (Haithabu) et aboutissait à Birka. Elle était animée par des negotiatores dont il est dit (à propos de ceux qui se trouvaient alors à Sliaswich) qu’ils venaient « de partout » (ex omni parte), constituant même dans l’emporium danois une communauté chrétienne dont les membres avaient été baptisés vel in Dorstado vel in Hammaburg (V.A., c.24). Cela laisse entendre qu’en plus des (Franco)-Frisons venus de Dorestad il pouvait se trouver parmi eux des vieux-Saxons venus de Hambourg (ce qui ne doit pas nous étonner quand on sait que les Gesta des évêques de Hambourg écrits deux siècles plus tard par Adam de Brême nous donneraient la description précise d’un itinéraire longeant le sud de la Baltique jusqu’à ses prolongements slaves, en particulier jusqu’à Ostrogard Ruzziae – Novgorod !) (GHEP, II c.22). Du moins le récit de voyage de Haithabu à Truso, sur les bouches de la Vistule, laissé par le dénommé Wulfstan à la fin du IXe siècle montre qu’il pouvait arriver que des Anglo-Saxons s’aventurent eux aussi en direction de l’extrémité sud-est de la Baltique (même si c’était sans doute rare, vu le caractère d’exception qui fait que ce récit nous a été conservé par les soins du roi Alfred de Wessex). Vieux-Saxons et Anglo-Saxons accompagnaient donc les Frisons sur cette route, même si l’exemple de la vieille Frideburg dans la Vita Anskarii (V.A., c.20) donne à penser que la communauté frisonne était dominante parmi les communautés étrangères présentes à Birka au milieu du IXe siècle. Nos sources, à commencer par la Vita Anskarii ou vie de saint Ansgar, sont principalement des textes hagiographiques, qui nous montrent les déplacements faits par leurs saints héros à des fins missionnaires sur des bateaux qui sont parfois expressément désignés comme des navires marchands – par exemple quand le prêtre Ragenbertus se rend ad portum memoratum Sliaswich, in quo naves cum negotiatoribus qui cum eo ituri erant constabant (V.A. c.33). Economie d’échanges puis entreprise de christianisation, voilà assurément les deux explications successives de la présence des Occidentaux dans l’espace scandinave et baltique. C’est presque exactement au même moment que la mission de Willibrord au Danemark, soit au seuil du VIIIe siècle, qu’est apparu l’emporium ou vicus de Ribe, sur la côte sud-ouest du Jutland danois : si tout suggère qu’il s’agit d’un site portuaire promu par une royauté danoise émergente non loin de sa place centrale de Dankirke, on a toutes les raisons de penser que les Occidentaux y tinrent rapidement une place importante, comme le montre l’immédiate prolifération sur le site des pseudo-sceattas du type (mal) qualifié de Wodan-Monstre, d’origine incontestablement frisonne. En revanche le premier (et modeste) établissement apparu vers le milieu du VIIIe siècle à Sliaswich (le Südsiedlung des archéologues), au fond du fjord de la Schlei ouvert sur la Baltique au sud du Jutland, paraît avoir été fondé par des Occidentaux, frisons et/ou saxons, qui lui donnèrent son nom de baptême (qui signifie le « wich » ou vicus de la Schlei) et en firent un poste de traite où ils échangeaient, entre autres, les produits de leur hinterland rhénan (comme les meules de basalte de l’Eifel) contre les produits de l’espace baltique (comme les perles d’ambre). En revanche, si le deuxième (et principal) établissement de Sliaswich (Siedlung A) a bel et bien été créé par l’initiative du roi danois Godfrid au début du IXe siècle (ARF, a° 808), il nous est dit d’emblée qu’il accueillit des marchands venus d’ailleurs, en l’occurrence ceux qui habitaient le comptoir slave de Reric, puis ces marchands venus ex omni parte, en particulier de Dorestad et Hambourg, dont il a été question plus haut. Je pense que l’arrivée des Occidentaux dans les eaux scandinaves au VIIIe et au début du IXe siècle a été déterminante pour attirer ces mêmes Scandinaves vers l’Ouest et ses richesses. Mais le déchaînement de la piraterie viking n’a pas nécessairement, du moins dans la première moitié du IXe siècle, perturbé les positions marchandes acquises par les Occidentaux en Baltique, notamment le long de la route Sliaswich-Birka, comme le suggère la diffusion des nombreux produits originaires de Rhénanie qui, telles les meules de basalte de l’Eifel ou les céramiques du bassin de Cologne, apparaissent plus comme des produits d’échanges commerciaux que comme le butin d’entreprises de pillage. C’est bien par ce qu’il se trouvait ici et là des colonies de marchands occidentaux christianisés que Louis le Pieux entreprit d’envoyer des missionnaires, dont Ansgar, pour les y encadrer, et pour essayer de gagner au christianisme des élites scandinaves qui paraissaient de plus en plus menaçantes pour la sécurité de l’Occident. Dès le VIIIe siècle, donc, bateaux occidentaux et bateaux scandinaves se sont croisés, en particulier dans les eaux danoises et ouest-baltiques. Les plus grands spécialistes d’archéologie nautique, de Detlev Ellmers à Ole Crumlin-Pedersen, s’accordent pour distinguer trois principales traditions de construction navale dans les chantiers d’Europe du Nord au très haut Moyen Âge, celle de la proto-houlque, celle de la proto-cogue, et celle du « long vaisseau » (langskip) scandinave. Laissons de côté la première, bateau à fond monoxyle arrondi rehaussé de superstructures, celui qui apparaît sur les monnaies frappées sous Charlemagne et Louis le Pieux à Dorestad et Quentovic (mais aussi sur celles frappées vers 830 en East Anglia sous le roi AEthelstan I), qui paraît avoir été surtout utilisé dans les eaux sud-occidentales de la mer du Nord, entre les bouches du Rhin, la Manche et l’Angleterre. Intéressons-nous en revanche aux deux autres, qui se sont incontestablement croisés à Sliaswich-Haithabu, puisque c’est là qu’ont été frappés vers 825 les premières (en tout cas suivant Brita Malmer) émissions monétaires scandinaves, à savoir les fameuses séries de bractéates inspirées des monnaies au type du bateau de Quentovic et Dorestad, mais qui représentent d’une part des bateaux à fond plat du type « cogue », d’autre part des longs vaisseaux vikings. Un point de terminologie s’impose au préalable pour justifier, sinon l’emploi du mot langskip, qui paraît être le meilleur et le plus englobant pour qualifier les bateaux longs de tradition scandinave, l’emploi du mot cogue pour qualifier le bateau le plus utilisé entre Dorestad (où était prélevée une taxe nommée cogsculd) et Birka (où une anse a gardé le nom de Kugghamn, « le port des cogues »). La comparaison des profils des deux types de navires montre des points communs, mais aussi des différences notables, que viennent confirmer les découvertes archéologiques – bien plus nombreuses et significatives, il faut en convenir, pour le langskip viking que pour les formes primitives de la cogue. Parmi les points communs, la construction à clin, et le gréement consistant en une unique voile carrée fixée par sa vergue au sommet d’un mât puissamment haubané ; parmi les différences, le fond rigoureusement plat, l’étrave et l’étambot rectilignes, le bordé haut sur l’eau de la cogue d’une part, le profil effilé et bas sur l’eau, la proue et la poupe gracieusement incurvées du langskip d’autre part. L’archéologie permet d’ajouter des modes de fixation et de calfatage de la coque différents (clous de coupe carrée recourbés dans le bois et calfatage de mousse pour la cogue ; clous de coupe ronde et calfatage de laine enduite de goudron pour le bateau scandinave – sans parler du chevillage de bois privilégié par la tradition slave). La pérennisation des ces modes de fixation et de calfatage bien au-delà de la période viking suggère la singularité et la quasi imperméabilité des différentes traditions de construction navale, même si l’usage commun, dès la période pré-viking, de la construction à clin montre le même souci de trouver une réponse adaptée aux difficultés de navigation dans les eaux tempétueuses des mers du Nord. Le seul élément (essentiel !) qui paraît avoir été transmis par les Occidentaux aux Scandinaves, et qu’on doit sans doute dater des VIIe-VIIIe siècles, est l’adoption du gréement, qui obligea les charpentiers scandinaves à modifier la silhouette de leurs bateaux de façon à leur donner une meilleure assise sur l’eau, les faisant passer du profil transversal en « V » du navire de Nydam au profil « en accolade » de ceux de Gokstad ou Roskilde. Ce faisant, c’est grâce à la parfaite adaptation de leurs navires à l’usage de la voile que les Scandinaves sont devenus les meilleurs marins du Nord à l’aube du Moyen Âge, et que, initiés par les Occidentaux aux routes que leurs marchands et leurs missionnaires avaient l’habitude d’emprunter depuis le VIIe siècle, ils sont venus les concurrencer, et éventuellement les combattre, jusque chez eux, avant de partir à l’aventure militaire et marchande dans les contrées de l’Est baltique, et d’utiliser le réseau des fleuves russes pour établir de nouvelles connexions jusqu’à la mer Noire et la mer Caspienne. Ж. Ле Мао (Кан, Франция) жүктеу/скачать 1.34 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|