153
Хабибуллина А.З.
К(П)ФУ, г. Казань
ПЕРЕВОД КАК ФОРМА ОСВОЕНИЯ «ЧУЖОГО ЖАНРА»
ИНОНАЦИОНАЛЬНЫМ ХУДОЖЕСТВЕННЫМ СОЗНАНИЕМ
В настоящее время проблема перевода инонациональных произведений в аспекте
жанра мало изучена в литературоведении. Большинство исследований, сложившихся в этой
области (Д. Дюришин, Ю. Д. Левин, П. Тороп, Г. Гачечиладзе, П. М. Топер),
связаны с
рассмотрением
разных
стратегий
художественного
перевода,
а также
тех
этнолингвистических трудностей, которые объективно поджидают переводчика.
Общепризнанным в этой связи является утверждение, что «сколько-нибудь точный перевод
с одного языка на другой невозможен. В каждом языке существуют так называемые
“реалии”, которые являются носителями национального, местного или исторического
колорита; точных соответствий на других языках такие слова не имеют. При переводе на
язык другой культуры предполагаемые художником ассоциации могут “выпадать”, и тогда
воздействие иноязычного реципиента или вообще не произойдет, или приобретет
совершенно новое, не предусмотренное содержание» [5, с. 188].
Трансформация произведения неизбежна в случае любого
перевода как одной из
форм инонациональной рецепции, однако наиболее сложной она видится с точки зрения
категории жанра. Так, наши исследования доказали, что одним из источников
эстетической интерференции является литературный жанр: интерференция чаще всего
возникает тогда, когда «жанр инонационального произведения не характерен для родной
литературы читателя», он не вошел в ту систему жанров, которая сформировала его
эстетический опыт. При восприятии инонациональной литературы читатель как бы
вступает в борьбу с тем содержанием, которое заключает в себе «чужой» жанр, пытаясь
осмыслить его специфику по уже знакомым для него художественным приемам и образцам.
Вместе с тем читательская рецепция инонационального жанра отличается от
позиции по отношению к нему со стороны переводчика. Переводчик более рационален в
своих
стратегиях, нежели читатель: изучая творчество писателя, особенности
«литературной культуры» его эпохи, наконец, поэтику иноязычного произведения, он
целенаправленно стремится преодолеть нарушения, вызванные языковой и эстетической
интерференцией [3, с. 24]. При этом последняя возможна и в области содержания
произведения, и его художественной формы.
Среди факторов, обусловливающих переводческие трансформации, выделяется как
сама лирическая форма, жанр, непривычный, новый для опыта реципиента, так и время,
эпоха, в которой выполнен перевод. Так, исследователи отмечают, что выдающаяся элегия
В. А. Жуковского «Сельское кладбище», возникшая в русской
литературе в результате
перевода стихотворения английского поэта Т. Грея «Elegy written in a Country Church-yard»,
значительно расходилась с источником. В основе переводческих изменений – разные
причины. По словам Л. Г. Фризмана, например, «перевод “Сельского кладбища” возник в
иную эпоху, чем та, в которую был написан оригинал. Жуковский же ориентировался на
современные читательские запросы, и в создаваемой им новой художественной системе
даже те места элегии Грея, которые были переведены без существенных изменений,
приобретали иное звучание, оказывали иное воздействие на читателя» [4, с. 16].
154
Вместе с тем привнесенные В. А. Жуковским изменения иноязычного источника не
были концептуальными: они не касались основы нового для русской поэзии лирического
жанра и тех его приемов, которые отличали поэтику элегии от других,
близких к ней
лирических форм – послания, романса
. Как отмечал А. Н. Гиривенко, «сохраняя в целом
ход мыслей Грея, его основные идеи и образы, общую композицию, Жуковский прекрасно
ориентируется в ее эмоциональной стихии, перелагает мысли на язык чувств» [2, с. 44].
Если говорить о переводах В. А. Жуковского других форм (баллады и эпоса), то
исследователи единогласны во взгляде на то, что «чужое» в творчестве русского романтика
почти всегда становилось «своим». К примеру, переводя на русский язык эпос Гомера
«Одиссея», Жуковский был далек от «объективности» передачи античного произведения,
«древнегреческая эпопея под пером романтика, – пишет А. Н. Гиривенко, – в чем-то
приблизилась к элегии, в ней заметен особенный налет сентиментальности,
чуждые
оригиналу мотивы христианской морали и т.д.» [2, с. 54]. Вместе с тем именно перевод
Жуковского до сих пор является одним из наиболее совершенных для знакомства русских
читателей с творением Гомера.
Продолжим наши размышления.
К более сложным, дискуссионным случаям художественного перевода относится
перевод на русский язык канонических жанров литератур Востока, в частности
жанров
китайской поэзии и прозы.
Известный китаевед В. М. Алексеев в одной из своих лекций
(«Китайская литература и ее переводчики») с сожалением утверждает, что «китайская
литература еще не имеет ученых-переводчиков, способных передать читателю-несинологу
все эмоциональное достоинство, в ней заключающееся. Переводы китайской литературы не
более
как фантомы, которые нужно остерегаться принимать за вещи реальные и
показательные» [1, с. 99]. Рассуждая об объективных трудностях китайско-русского
перевода, исследователь полагает, что в отборе литературных произведений ключевое
значение имеет «вопрос формы»: «переводчик, который теряет с первых слов этот секрет
формы, теряет все», – замечает В. М. Алексеев [1, с. 106]. Форма произведения, созданная
в первую очередь за счет признаков того или иного жанра, утрачивается при всякой
попытке переводчика к ее
трансплантации или подделке
под вкус своих читателей,
особенно западноевропейского или русского [1, с. 106]. При этом больше всего
подвергаются изменениям
формы поэзии, нежели прозы. В преодолении же
трансформаций, объективно поджидающих переводчика, определяющее значение имеют,
по мнению В. М. Алексеева, знания о традициях
китайской культуры, языка, литературы в
целом, ее жанровой системы, символических образов и т.п. Именно они создают
необходимую основу для инонациональной рецепции, которая, несомненно,
может
расширять свои возможности, попадая в область такого перевода.
Достарыңызбен бөлісу: