Мой дед, Жак Дени, умер в 1908 году, когда мне исполнилось 40 лет. Родился он в 1820 году, то есть прожил 88 лет, что для XIX века совсем неплохо

телей края в течение двух лет, ибо они несли от деревни к деревне весть о новой трагедии. Мы же в нашем домишке не только слышали, но и воочию видели набат, так как колокольня была от нас хоро-

шо видна, а колокола блестели всякий раз, когда их тревожили и заставляли издавать те ужасные звуки. Но мы не радовались этому молчанию, ибо оно казалось нам тем более зловещим, что было,

как нам стало известно, предначертано свыше.

Подложных «зверей» господина Антуана едваедва успели отправить в Париж и еще Бог весть куда, как настоящий Зверь (или Звери) вновь дал о себе знать. Но говорить об этом было строгонастрого запрещено, даже наши кюре оставались глухи, а колокола немы. Один только господин Олье из Лорсьера имел достаточно отваги, чтобы и во время проповедей в церкви, и в кругу своих коллег, и просто на деревенской улице громко говорить о том, что господин де Ботерн - лжец и мошенник, что творящий зло Зверь по-прежнему жив. Он даже написал донесение государственному министру в январе 1766 года, но его, очевидно, перехватили по дороге и утаили, или же министр по прочтении повелел положить его под сукно : теперь оно хранится в архивах Пюи-де-Дом.

Итак, 26, 27 и 28 сентября Зверь (или животное, очень похожее на него) объявился в окрестностях Марсийяка. Он принялся было подкрадываться к юному пастуху, но на выручку прибежали взрослые, которые, по их словам, довольно долго его преследовали. Властям тотчас же сообщили о происшествии, но никто не желал слушать. И только три месяца спустя истина вышла наружу, ибо крестьяне-горцы передавали ужасные вести из уст в уста, так что они распространились по обе стороны цепи Маржерид. И за все это время никто из власть предержащих не поинтересовался, что же происходит в Жеводане.

А что же поделывал господин Антуан де Ботерн ? В период с 22 по 25 сентября между Бессе, Ланжаком и Пебраком без устали сновали гонцы. Капитан д'Энневаль уверял меня, что в переписке господина Антуана продолжала наблюдаться невероятная путаница с датами и с указанием пунктов, откуда отправлены письма. Например, 23 числа он пишет из Бессе интенданту Оверни, а 24-го он пишет из того же Бессе интенданту Лангедока и в письме сообщает, что 22 числа он покинул Бессе и день 23-го провел в Пебраке. Конечно, ему и в голову не приходило, что в один прекрасный день его письма извлекут на свет Божий и примутся сличать между собой! Старый царедворец и вообразить себе не мог, что именно его страсть к бумагомарательству и поможет разоблачить его низкий обман, ведь письма выдают его с головой !

Письмо господина Антуана от 23 сентября, адресованное интенданту Оверни и скопированное д'Энневалем-сыном, является примером самого грубого, незамысловатого лукавства. Господин Антуан

просит, чтобы ему сделали изображение его волка и чтобы у него обязательно была вытянутая морда, чтобы живот был посветлее, бока Ч рыжеватые, а на спине чтобы была видна черная полоса.

Короче говоря, требовалось придать животному характерные черты, столько раз описанные теми, кто видел Зверя или сражался с ним. Но если в начале своего письма господин де Ботерн просил

«изобразить убитого волка таким, каков он есть на самом деле», то для чего он настоятельно повторяет, какой вид следует придать изображению? Для чего все эти уточнения и детали? Для чего обращается он с «настоятельной просьбой, чтобы все его пожелания были учтены» ?

Далее Антуан де Ботерн просит интенданта Оверни выслать ему письменное свидетельство, удостоверяющее в том, что внешний вид животного именно таков, как его описывает он, господин де Ботерн, а также рисунок, на котором волк был бы изображен с выбитым правым глазом и с боком, изрешеченным дробью. Решительно, господин Антуан был очень обеспокоен. Ему было мало одного изображения, ему требовалось еще и письменное свидетельство, удостоверявшее, что он всадил волку в бок 35 дробинок, ни больше ни меньше !

К чести интенданта Оверни следует отметить, что господин де Ботерн так и не дождался от него столь вожделенного свидетельства. Господин Антуан де Ботерн пожелал, чтобы резчик по дереву вырезал скульптуру волка, на которую позже можно будет натянуть шкуру. Он писал, что собирается увезти ее в Париж, в Версаль, чтобы показать королю, придворным и министрам. Вполне законное желание... Но далее следует просьба сделать изображение крупнее, чем зверь был на самом деле, с припиской, что, мол, «всегда найдется время срезать излишек дерева, если шкура не налезет».

Господин Антуан сообщал, что ни он, ни его сын не желают прикасаться к деньгам, которые будут выручены за показ сего охотничьего трофея, и что вся сумма будет распределена между егерями, псарями и слугами. Господин де Баленвилье ничего не понял во всех этих бесконечных просьбах или, быть может, испугался, что, на свою беду, поймет слишком многое. Он, выказав некоторое презрение, уклонился от ответа. Волк, доставленный 22 числа в Клермон де Ботерном-сыном, естественно, был отправлен в Париж к королю безо всяких особых приготовлений и ухищрений. Вероятно, интенданта насторожили и даже разозлили столь настоятельные и даже наглые просьбы, еле-еле в вежливой форме скрывавшие прямые указания художнику и резчику по дереву.

Почему господин Антуан хотел получить деревянную скульптуру, которая была бы по размеру больше убитого волка? Что он собирался с ней делать? Какую выгоду он собирался извлечь от показа Зверя? И кто, а главное, где должен был показывать его в будущем? К чему все эти неуклюжие уловки? «Изобразите волка таким, каков он есть, а каков он есть, я вам сейчас расскажу; изобразите на его теле нанесенные мной раны, и должны они быть там-то и там-то» Ч вот как звучали просьбы господина де Ботерна, и это не могло не вызвать подозрений. Какой такой шкурой собирался обтянуть деревянную скульптуру господин де Ботерн? Разве не шкурой убитого волка? Неужто и в самом деле было два, а то и три хищника, как утверждал господин Бе из Бессера? И какой из них был представлен свидетелям для так называемого опознания 21 сентября в Бессе? Разумеется, не тот, что был доставлен в Клермон вечером 22... Здесь, как говорится, де Ботерн попался на месте преступления...

Но как бы там ни было, волк, порученный заботам де Ботерна-младшего, благополучно был доставлен в Париж 1 октября. Как мне стало известно, ученые доктора признали в животном обычного волка, но только очень крупного и с чрезвычайно мощными клыками. Господин де Ботерн-отец оставался в Шазе до ноября, где продолжал охотиться, и в результате добыл волчицу с «волчонком, размером превосходившим мать», как явствует из донесения, после чего королевский охотник покинул Жеводан. Он прибыл в Фонтенбло, где тогда находился король и весь двор, получил вожделенное вознаграждение и по особому указу ему было разрешено поместить изображение Зверя на родовой герб. Сын господина Антуана получил повышение в чине и роту инфантерии. И все же сердце господина де Ботерна было не на месте, ибо 28 декабря он написал господину Баленвилье, и в сем послании он просил выслать ему свидетельство, удостоверяющее в том, что он, господин де Ботерн, избавил Жеводан от свирепого Зверя.

Да, господин де Ботерн как раз вовремя потребовал от интенданта вышеупомянутое свидетельство, нечего сказать! Уже в октябре Зверь объявился в окрестностях Лорсьера, но об этом мало кто узнал. В ноябре известий о новых жертвах не поступало, и люди уже начали было надеяться на то, что Зверь и в самом деле мертв. Но в декабре начался настоящий кошмар, ибо Зверь с невиданной яростью обрушился на наш округ. Уже 2 декабря пришло известие, что чудовище напало на двух маленьких пастушков неподалеку от Онте-От, на юго-восточном склоне Монмуше. Зверь схватил и разорвал младшего из мальчиков, Видаля Турне, 7 лет от роду, а старший, четырнадцатилетний Жан Куре, сумел отразить нападение, нанеся хищнику удар алебардой. Подросток рассказал, что у нападавшего на них хищника по спине шла черная полоса, а на боках имелись черные и рыжеватые пятна; еще он отметил очень пушистый хвост, плоскую и длинную голову, короткую и мощную шею. Через неделю, числа 10-го, Зверь бродил в окрестностях Лорсьера и Марсийяка. Неподалеку от Жюлианжа он неожиданно выскочил из зарослей и набросился на двух 13-14-летних девочек; одну он загрыз и утащил. На следующий день были найдены две культи рук и окровавленные клочья платья - все, что осталось от бедняжки. В Польяке бесследно исчез юный пастух, а в Марсийяке 21 декабря была растерзана Аньес Мург, 11 лет от роду. У Жанны в тот день случился страшный приступ. Она билась в истерике, ее всю ломало, корчило, трясло, после чего она вновь погрузилась в то странное полусонное оцепенение, из которого вышла летом. Жюльена до «подвига» господина де Ботерна в Сен-Мари-де-Шаз, казалось, была на правильном пути и должна была вскоре раскрыть тайну Зверя. Я видел в ней нечто вроде орудия, возмездия. Она, вероятно, рассчитывала то ли хитростью, то ли лаской вытянуть из бородатого и лохматого Антуана Шателя какой-то секрет... Кстати, неожиданный арест всех Шателей, в том числе и Антуана, поразил ее, похоже, так же, как и всех нас. Но, быть может, она лишь притворялась? Кто знает... Как бы там ни было, когда Антуан Шатель оказался в каменном мешке, она не выказала ни сожаления, ни радости.

В августе события следовали одно за другим с такой быстротой, что нас буквально захлестнуло и понесло этим бурным потоком. Более всего, пожалуй, Жюльену заинтриговало то, что по приказу

господина де Ботерна за несколько дней до отъезда в Шаз был убит огромный сторожевой пес в Пепине. Она очень заинтересовалась этой историей и всех спрашивала, был ли то кобель или сука.

Жанту, дабы удовлетворить любопытство любимой женушки, отправился за новостями. Вернувшись, он рассказал, что, по словам очевидцев, только любимая сука Антуана Шателя походила на пса, убитого в Пепине, но что эта сука в то время находилась в Дарне. А затем пришла поразительная весть, что господин де Ботерн застрелил в Беле Зверя... После чего в районе гор Маржерид воцарилась мертвая тишина. Как и мы все, а быть может, и гораздо более всех нас, Жгольена была уверена в том, что господин Антуан нас обманул. Но октябрь и ноябрь оказались относительно спокойными, и мы все погрузились в какую-то полудрему, в некое оцепенение, будто разом все отупели и утратили способность мыслить. В таком состоянии мы пребывали до самого отъезда Антуана де Ботерна из Жеводана. Но как раз после сего знаменательного события Зверь вновь принялся разорять наш край. Я так никогда и не смог выяснить, когда именно были выпущены на свободу Шатели, но люди говорили мне, что Шатель-отец и Пьер Шатель появились в Дарне гораздо раньше Антуана Шателя. Он, видимо, выйдя из тюрьмы, прямиком направился в свою убогую хижину в лесу Теназер. Никто, кроме Жюльены и кюре из Лорсьера, не осмелился обратить внимание соседей на то, что количество убийств резко сократилось не только и не столько после «славного деяния» господина де Ботерна, сколько после того, как Шатели были заключены в тюрьму, - с той, правда, оговоркой, что на следующий день после того, как всех троих взяли под стражу, имели место два случая нападения Зверя на людей. Никому, кстати, не пришло в голову проверить, до или после освобождения Шателей из-под стражи в Жеводане вновь начался кровавый кошмар.

Однажды в ноябре, в воскресенье, я оказался с Жюльеной и Жанту в Лорсьере. Господин Олье подошел к нам после мессы. Это был очень живой, словоохотливый человек небольшого росточка с

умными, проницательными глазами, который нажил себе могущественного врага в лице епископа Сен-Фдурского, господина Монлюка, а все потому, что осмеливался писать жалобы непосредственно интенданту и даже министрам Его Величества, защищая интересы прихода и прихожан. Внешность у него была довольно приметная: огромная голова и маленькие для мужчины, подвижные ручки, как у ребенка. Господин Олье пользовался всеобщим уважением, и его паства была ему столь предана, что епископ не осмеливался направить непокорного, вольнолюбивого кюре в другой приход. Для меня же он всегда был образцом человека порядочного, правдивого и чистосердечного. В тот день я увидел на паперти церкви девушку, которую когда-то спас от Зверя. Я пошел за ней... Но сейчас я рассказываю не историю своей жизни, а историю Зверя... Когда я вернулся к церкви, господин Олье как раз говорил Жюльене :

- Да, лжецы забрались высоко, их не достать; но здесь, внизу, находятся преступники...

- Они непременно выдадут себя, господин кюре,- промолвила Жюльена.

На обратном пути она упорно молчала и едва ли произнесла два-три односложных «да» и «нет», да и то только потому, что Жанту приставал с расспросами.

Конец 1765 года был воистину ужасен не только из-за убийств, творимых Зверем, но и из-за неурожая. Сама природа, казалось, ополчилась против нас : лето было страшно дождливым, а зима

оказалась на диво морозной, снежной, суровой. Жюльена, ставшая в срок матерью, продолжала исчезать из дома. Она уходила еще до полудня, а возвращалась чуть ли не за полночь, и даже Жанту начал беспокоиться.

В Рождество, 25 декабря, я после полудня отправился в Жюлианж. Дом Жанту и Жюльены стоял чуть в стороне от деревни. Я прошел через Сен-Прива и Вилар, в которых даже в этот праздничный день царила гнетущая тишина. С неба сыпался колючий снежок, переходивший иногда в довольно крупный град. Люди сидели по домам, но сами дома с наглухо закрытыми ставнями казались слепыми, глухими, заброшенными и нежилыми. Ни единой полоски света не пробивалось из-за плотно закрытых и, очевидно, для надежности припертых изнутри поленьями дверей.- Не слышно было и радостных криков, веселых песен за этими дверями... Порой залает собака, замычит корова, заблеет овца... Видно, Рождество праздновали только обитатели хлевов и конюшен.» Дойдя до горы Вашрес, я наткнулся на Жанту.

Он был смертельно бледен. Его обычно круглое и добродушное лицо вытянулось и осунулось, а в больших навыкате глазах застыли тревога и тоска. Он сказал, что Жюльена ушла из дома накануне якобы для того, чтобы исповедаться, и так и не вернулась. Ее никто не видел в церкви, похоже, она вообще не была в Жюлианже... Жанту дошел вместе со мной до порога нашего дома. Мы ничего не сказали ни моему отцу, ни моей матушке об исчезновении Жюльены. На следующий день, а также и через день я навещал Жанту в надежде услышать утешительные известия, но мой шурин, бродивший все эти дни по горам как неприкаянный, не мог сообщить мне ничего обнадеживающего. Жюльену никто нигде не видел. Она пропала бесследно. Я не хочу и не умею впадать в ненужную патетику. Увы, правда-истина проста и понятна! Нам не суждено было больше увидеть Жюльену... При мерно в течение недели люди находили то тут, то там в узком овраге между Жюлианжем и Лорсьером куски человеческой плоти, кости, обрывки одежды. Останки были обезображены настолько, что опознать жерту не представлялось возможным. Мельник из деревушки Феролет нашёл в ручье около запруды то, что было когда-то рукой и ногой, все кости были переломаны, а плоть изгрызена. Голову же так и не нашли... Фрагменты тела были столь малы, что кюре из Жюлианжа счел их недостаточными для установления личности погибшей, так что обряда погребения не было и официального свидетельства о смерти Жюльены не составили. В архивных документах я нашел запись о том, что «21 декабря девица Мург из Марсийяка была растерзана Зверем, о чем свидтельствует акт о погребении; в то же самое время Зверь сожрал молодую женщину из Жюлианжа, от которой, как явствует из одного документа, остались и были найдены лишь руки, а по другому - руки и ноги да несколько клочков ее платья, но тело было столь обезображено, что священнослужитель из Жюлианжа не счел возможным составить свидетельство о смерти».

Жанту с малышом переселился к нам. Как только он со своей живой ношей переступил цорог нашего дома, Жанна пришла в себя. На следующий день она уже ухаживала за младенцем с нежностью и ловкостью опытной мамаши. Жанна выздоровела и телом, и душой, как только у нее на руках оказался ребенок Жюльены. Через десять лет Жанту женился на ней, но, к несчастью, еще через год она умерла, не доносив своего собственного ребенка. Нельзя сказать, что смерть Жюльены потрясла нас так, как порой потрясает гибель кого-либо из близких человека иного склада ума. Мы не сразу осознали, что это конец. В течение долгих недель мы ждали, что она вот-вот вернется, и продолжали надеяться... Она была неповторима, несравненна, моя Жюльена, такая отважная, решительная, уверенная в себе, такая непохожая на других! Она так близко подошла к разгадке тайны Зверя, что, казалось, само Провидение предназначило ей сорвать с чудовища маску и обнаружить его логово... Она когда-то сказала: «Либо я убью Зверя, либо он убьет меня». В течение какого-то времени судьба, казалось, была к ней благосклонна, и я сначала долго не мог поверить в то, что она сменила милось на гнев и покарала бедняжку. Осознание потери приходило к нам постепенно. Жюльена не исчезла из нашей жизни внезапно, как бывает при обычной смерти, нет, она как будто медленно отступала в темноту и становилась невидимой. Когда я все же понял, что она больше не вернется, я все еще продолжал надеяться на чудо! Сотни раз мне казалось, что она окликает меня и что-то говорит. Даже сейчас, на склоне лет, она иногда является мне.

Из всех нас тяжелее всего переживал утрату отец. Несомненно, он упрекал себя за то, что был столь суров по отношению к Жюльене, за то что слишком строго судил ее. В ту зиму он на глазах

постарел лет на десять. Он часто теперь сидел, уставившись в одну точку, ничего не слыша и не видя. Иногда он начинал делать какие-то странные движения, будто старался устранить с пути какое-то препятствие... Порой с его уст слетали какие-то бессвязные восклицания... Ни разу отец не попытался объяснить самому себе причины гибели Жюльены, докопаться до истины, выяснить обстоятельства, сопутствовавшие ее смерти. Казалось, тайна Зверя стала ему совершенно безразлична. Когда же с ним заговаривали на эту тему, расспрашивали, его ответы были столь невразумительны и странны, что я даже начал думать, что он сошел с ума, хотя, быть может, он вовсе не был безумцем, а напротив, был един.ственным мудрецом среди нас...

- Чтобы узнать,- говорил он,- надо было бы все начать сначала, но никто никогда этого не делает...

Однажды, когда я заговорил об Антуане Шателе, о его суке, о егере Пелисье, строя всякие предположения, он сказал :

- Ты все мелешь и мелешь языком... Хочешь мельницей стать ? Болтун !

А в другой раз, когда я в сотый раз принялся вслух рассуждать о том, что такое есть Зверь, один он или несколько, откуда он взялся, отец пробормотал:

- Объясняй, объясняй... Пьяному крепче спится.- порой отец напевал какие-то странные куплеты, в которых иногда можно было обнаружить некий тайный смысл: «Тебе скажут, что Зверь мертв, а он, глядь,- стоит у порога». Но вернемся к изложению хода событий. Увы, у меня нет слов, чтобы передать, какое страшное горе навалилось в ту зиму на всех обитателей нашего Богом забытого уголка! Я уже устал рассказывать об этой кровавой бойне!

Итак, в феврале 1766 года были убиты две девушки, пасшие коров, а молодая мельничиха была буквально разорвана на части. Затем Зверь напал на маленького мальчика, но того спасли обычно тихие и мирные буренки. И все это произошло, как и пел в своих песенках мой отец, прямо у порога нашего дома, в Жюлианже и Лорсьере. В начале марта, числа четвертого, на склоне горы Монмуша Зверь схватил и утащил 12-летнего мальчика, коего позже нашли мертвым, с перерезанным горлом, но не изгрызенным и даже без следов укусов. Через десять дней прямо у нашего дома, метров на 500 повыше по склону, Зверь напал на маленькую Марию Бомпар, и хотя её отец долго преследовал хищника в темноте, спасти дочку несчастный не сумел. На следующий день он нашел обезображенный труп малышки на крутом склоне Монграна, обращенном к Ликоне. Чудовище вспороло девочке живот и выгрызло внутренности. В конце апреля до нас дошли слухи о том, что Зверь объявился около Клавьер-ан-Монтань, у подножия северного склона Маонмуше. Рассказывали, что маленькая Маргарита Лебр, 6-7 лет от роду, проходила вместе с сестрой по имени Изабель около леса Поз. Неожидланно из зарослей выскочил Зверь и набросился на Маргариту.

Зверь этот был крупнее волка, с мощной и широкой грудью, с густой пушистой шерстью на передней части тела, но с каким-то очень узким задом, покрытым короткой шерстью. Изабель издала душераздирающий вопль. Дед девочек и его брат, а также их отец и дядя, то есть все мужчины из семейства Лебр, а также Жан Роллан и Пьер Бони, погонщики быков, работали в то время на соседнем поле. Они услыхали крик девочки и примчались на помощь, но увидели только, как Зверь волок Маргариту по направлению к лесу Монмусье, до которого было туазов 500, не больше. Они хорошо рассмотрели чудовище и смогли достаточно точно его описать: бока рыжевато-черные, пятнистые, на спине - черная полоса, голова плоская и вытянутая, длинный пушистый хвост. Животное походило на волка, но все же это был не волк, в этом крестьяне могли поклясться. Маленькую Маргариту нашли мертвой: у нее была откушена левая щека, на шее виднелись глубокие раны от клыков, череп пробит. Местный кюре тотчас же составил протокол, под которым поставили свои подписи двое мужчин из семейства Лебр, умевшие писать, а также их соседи Югон, Жоани, Виньяль и Мартен, прибывшие на место трагедии уже после того, как пролилась кровь.

Через два дня другое животное, очень похожее на Зверя, но гораздо меньшего размера, было замечено неподалеку от деревни; у него были уши, как у волкодава, а шерсть на животе отличалась необычайной длиной.

- Мать и дочь...- сказал мне отец, узнав о том, что произошло.- Пойдем поглядим.

Солнце припекало совсем по-летнему, на склонах гор таяли снега. Мы пошли почему-то не прямо к Клавьер-ан-Монтань, а сначала направились к Польяку и Бессеру. Когда же я спросил, почему мы идем именно этой дорогой, отец сказал :

- Если ищешь гнездо, загляни в заросли кустарника.

Если забраться в горы выше Дарна, то окажешься на трибуне естественного цирка, на арене которого Зверь так часто и так долго вел свою кровавую игру, разрывая на части детские тела. В самой глубине, внизу, чернел мрачный лес Теназер, сзади вырисовывалась голая, угрюмая вершина Монмуше. Чуть ближе, почти соприкасаясь между собой, лепились домишки Бессе, Нозероля, Озенка, а ниже на склонах гор виднелись проплешины осыпей и оползней. Прямо перед тобой лежал Овер, расположенный на бугре, своими очертаниями напоминавший лемех плуга. Чуть дальше Ч небольшая впадина, как раз между Овером и Муше, именно через нее можно было пройти на другую сторону горной цепи, в Овернь. Внизу, прямо у наших ног, лежал Бессер, куда мы с отцом и добрались до полудня. Деревушка словно вымерла. Дорога, огороженная с двух сторон длинными гранитными плитами, вбитыми в землю, превратилась в канаву, заполненную полурастаявшим снегом. В Бессере были два места, куда чаще всего приходили жители: два источника, из которых брали воду. Один находился чуть выше церкви, другой Ч чуть ниже. Отец направился к нижнему источнику и уселся на большом валуне, обратившись лицом к Дарну, отделенному от Бессера узким, но глубоким ущельем. Мимо нас прошла какая-то старуха с охапкой базилика, маленькая, сгорбленная, в заношенном, линялом платье, из-под рваного подола которого сверкали худые лодыжки. Она ушла, а запах базилика еще долго ощущался в воздухе... «Вот все, что остается», Ч промолвил отец, но объяснить свою мысль не пожелал. В полдень на деревенской колокольне, как обычно, зазвонил колокол, звонил как-то робко, нехотя, будто бы ему было стыдно за то, что так часто по его вине раздавались звуки набата. Из-за ограды на паперть вышел какой-то мужчина. Я узнал его: то был Пьер Шатель. Мы обменялись приветствиями, а затем мой отец спросил :

- Твой отец сейчас в Дарне?

- Он был там сегодня утром.

- А Антуан?

Пьер неопределенно пожал плечами.

- Он что же, как всегда, в лесу Теназер ?- не отставал отец.

- Да мы его давно не видели...

Съев по куску хлеба и запив сей скудный обед водой из источника, мы отправились к Нозеролю и Оверу, а потом углубились в лес, который тянулся до самой Оверни. Отец явно что-то искал, скорее всего, какие-то следы. Он остановился около жалкой лачуги, кое-как сложенной из необработанных камней. Земля в этом месте была мягкая, жирная. На ней четко выделялись совсем свежие следы, оставленные мужчиной в сабо, а также многочисленные отпечатки лап то ли собаки, то ли волка. Следы виднелись повсюду: и на подтаявшем снегу на склоне горы выше хижины, и на слое глины, обнажившемся чуть ниже по склону. Сама хижина была пуста. В углу лежала охапка соломы и хвороста. Никаких остатков пищи, ни крошки.